Текст книги "С новым счастьем"

Последний рабочий момент оказался из ряда вон. Во-первых, обвинение, предъявленное мне Ингрид, нелепей нельзя и вообразить. Во-вторых, она диалогу предпочла монологи. Мы совершенно не представляли себе эти монологи в границах одной квартиры. Следовательно, чемодан – порог – Хольгер. Нетрудно догадаться, что чемодан оказался в моей руке…

Ингрид не испытывала ни зависти, ни ревности к отношениям между её братом и мной. Мы считали Хольгера нашим ангелом-хранителем. Он вёл нас – меня и Ингрид – друг к другу мягко и незаметно. По крайней мере, мне так казалось тогда, двадцать лет назад. Хольгер, скорее, удерживал нас от неверного, по его мнению, шага. Он никогда не спешил обвалить на нас помощь и терпеливо ждал, когда мы сами к нему обратимся. Но и в этом случае наш «ангел-хранитель» ориентировал нас на самостоятельное шевеление извилинами.

Совсем как мой отец, который много лет мотался по геологическим экспедициям, а в короткие промежутки между ними проверял, правильной ли я дорогой иду. В каждую свою побывку отец обогащал меня какой-нибудь житейской мудростью или жизненным уроком. Став студентом, я учился у отца заочно.

С далёкого детства до «эпохи Ингрид» я нёс клеймо чужака, приобретённое не без участия Олега. Мы знакомы давно, чуть ли не с детского сада. Но назвать наши отношения дружескими я бы не рискнул. Олег, бесспорно, – лидер. Очевидно, начитавшись романтических книжек, он возомнил себя рыцарем, который позарез нуждался в прекрасной даме и оруженосце. Прекрасных дам он менял быстро и безжалостно. Я же продержался до «последнего звонка».

Олег подобрал и обогрел меня в классе третьем или четвёртом. Мне тогда доставалось от задиристых сверстников и школьников постарше за излишнюю пухлость, очки и пятёрки. В классе седьмом-восьмом эти наезды прекратились, но в моём адъютантском положении ничего не изменилось.

В университете Олег наконец обрёл прекрасную даму. И я бросил ему вызов: осмелился побороться за внимание Виолетты, прекрасно понимая при этом, что мне тягаться с Олегом не имеет смысла.

Отношения с девушками меня огорчали ещё со школы. Тогда я служил для них подобием фона, на котором блистали более продвинутые. В университете мне отводилась роль умного пустого места: получить информацию по интересующей теме, тут же отвернуться и самозабвенно обсуждать наряды или подробности встреч с ухажёрами. То ли дело Олег, нарцисс и пошляк. Вокруг него, сколько помню, представительницы прекрасного пола и в школе, и в универе всегда водили хороводы. Он же, вознесённый на пьедестал, высматривал первых красавиц, из которых выбирал самую умную.

Проиграв поединок за Виолетту, я тем не менее обрёл независимость. Так закончился первый курс. На последующие два года я лёг на грунт, закопался в ил и грыз гранит науки с самого дна учёбы, изредка наблюдая в перископ за происходящим на поверхности.

Тогда и произошло то, что Ингрид впоследствии назвала «одинцовским языческим (в смысле языковым) чудом». Я ощутил её первые знаки внимания ещё на вступительных экзаменах. Мне это очень льстило, тем более что Ингрид, «всамделишная» немка, до пяти лет не говорила по-русски. Увлечённый поединком за внимание первой красавицы я не замечал, что за восторгами от моего владения немецким Ингрид скрывала нечто большее.

Закончив первый курс, к своему удивлению и стыду только на «хорошо», я решил отложить на время женский вопрос и вплотную заняться плюсквамперфектами с претеритумами, нибелунгами с эддами, зигфридами с лорелеями и фаустами с мефистофелями. Я бесконечно им благодарен за быстрое (что-то около трёх месяцев) и успешное лечение от фантомных болей, вызванных тем, что Виолетта выбрала не меня.

В разговоре с Ингрид перед уходом я, каюсь, сильно преувеличил, заявив, что мои мучения длились весь второй курс. Нет, конечно. К зимней сессии они растаяли аки дым без огня. Кстати, Ингрид, сама не зная, помогла мне выздороветь.

Семинар перед зимней сессией. Ингрид читала доклад о миннезингерах. Вдруг в удручающе сером небе солнечный луч пробил прореху и укутал Ингрид ярким светом. И в тот же миг тихий гадкий утёнок стал превращаться в белого лебедя.

Я смотрел на эти метаморфозы восхищёнными глазами. Мне показалось… Да нет же! Я увидел и поверил, что солнечный луч осветил в Ингрид никем прежде не узнанную красоту. Сразу же вспомнилась «Некрасивая девочка» Николая Заболоцкого. Когда-то я безуспешно пытался выдавить из себя гетеро-версию. Пришлось признать, что идея о некрасивом мальчике оказалась мертворождённой…

Но воплощение одного из моих любимых стихотворений – вот оно!.. Прочитав доклад, идёт на место. Я не ожидал, что Ингрид посмотрит в мою сторону. Через пару секунд я напялил железную маску, непроницаемую и бесполезную. Но она поняла, что спрятано под моим забралом…

На первом курсе Хольгер назвал наш любовный четырёхугольник – я, Ингрид, Виолетта, Олег – ДИВОм… от которого в начале третьего курса остались только воспоминания. К этому времени я уже порядком намаялся неизвестно от чего защищаться. Олег и Виолетта изображали счастливую пару, время от времени разыгрывая на людях свои семейно-показные репризы.

День рождения Ингрид, десятое сентября, отметили узким кругом: именинница, Люда Сухарева, её соседка по комнате в общаге, и Хольгер. Я немного поприсутствовал. Неуклюже поздравил и, сославшись на головную боль, ушёл. Уже в дверях я ещё раз извинился перед Ингрид и отдал ей конверт с моим подарком – весьма свободным переводом на немецкий стихотворения «Некрасивая девочка».

На следующий день я боялся посмотреть Ингрид в глаза. Но она первая подошла ко мне, взяла за руку и негромко сказала: «Спасибо, Дима, за подарок». Затем стремительно поцеловала меня в щёку и, как обычно, поинтересовалась моей готовностью к предстоящему через пару недель семинару.

За неимением собственного опыта отношений с противоположным полом я обращался, так сказать, к альтернативным источникам: книги, кино, рассказы знатоков. Оттуда я сделал вывод, что нельзя смешивать два больших и, по сути, равноценных чувства – любовь и дружбу. К Ингрид я испытывал именно эту взрывоопасную смесь. Опять же чужой опыт подсказал ещё одно правило: из дружбы может возникнуть любовь. Но не наоборот: дружба её похоронит. Классическая и, в общем-то, бессмысленная фраза «Давай останемся друзьями» для меня означала только одно: любовь отвергнута. В итоге ни того, ни другого.

Я решил идти от дружбы к любви, не забывая при этом правило для подобного случая: идя от дружбы к любви, не топчись на месте. По правде говоря, эта теоретическая зáумь не очень-то меня вдохновляла. То ли дело – пришёл, увидел, победил. Или не победил. Но я остался стоять на месте, не зная, как расценить поцелуй Ингрид. И в итоге «продружил» ещё два года.

Сейчас, по прошествии двадцати лет, я так и не определился: считать ли моё топтание на месте ошибкой или нет. Я не мог не видеть, что девушка ждёт от меня смены дружеских отношений на более романтические. Да и сам я уже изрядно тяготился нашей ни к чему не ведущей дружбой и решил сделать Ингрид предложение. Я рассчитывал осуществить это перед госэкзаменами, чтобы совместить свадьбу с вручением дипломов.

Но мои расчёты пришлось срочно скорректировать и быстро принять, не побоюсь пафоса, судьбоносное решение.

На последнем курсе, зимой, в начале февраля, во время паузы между парами Хольгер отозвал меня в сторону и, как он выражается, «промежду глаз» ошарашил меня новостью о переезде в Германию. Виза-приглашение действительна до октября текущего года, а уедут они в июне-июле.

– Так что решай, Димон. Ингрид всё ещё ждёт, всё ещё надеется. Она по тебе, балбесу, аж со вступительных сохнет.

– А как же отец?.. Он остаётся один.

– Я сказал как есть. Теперь твоё слово. Но если Ингрид уедет одна, ты её больше не увидишь.

– Она в любом случае уедет одна. Что можно сделать за самое большее полгода?

– Многое, Димон. Расписаться. А потом подавать документы на воссоединение.

– Мне надо поговорить с отцом.

Форс-мажор, выскочивший словно прыщ на деликатном месте, заставил меня действовать решительно. Но прежде – расставить все точки там, где они нужны.

Ингрид: кто она для меня?.. Кто мы друг для друга?.. При невзрачности внешних проявлений наши отношения обладали мощным внутренним напряжением, едва ли не стоившим им разрушением. В конце-то концов, сколько ещё можно дружить?! Моё топтание на месте могло мне обойтись очень дорого.

На следующий день я рассказал Ингрид о своих чувствах к ней. Вероятно, в моём признании рассудок преобладал над страстью. Она молча улыбнулась. «Наконец-то. Дождалась!» – рискнул я угадать её мысли. И снова – молчание и смущённая улыбка.

Её джокондовский облик, родом из моего разговора с Хольгером, подвигнул меня к предложению пожениться.

– Знаю, Дима, я не из тех женщин, глядя на которых мужчины распускают свои павлиньи хвосты. Поэтому я тебе очень благодарна даже за такое признание. А твоё предложение я принимаю условно. Тебе ещё необходимо поговорить с отцом…

– Хорошо, Инга. Оставим всё как есть.

Итак, мне предстояло сделать то, против чего и я, и отец были против – поставить перед фактом. Не женитьбы, конечно, а её последствий.

К завершению моей учёбы отец уже три года как расстался с мамой: вероятно, устав от «запаха тайги», она сменила романтику на комфорт, предоставленный областным чиновником. Но отец тем не менее жил не один, а с милой и (да простится мне такое сравнение) уютной женщиной, хотя её должность завуча в колледже этому не способствовала.

Сразу после знакомства с Катей, дочерью Нины Семёновны, подруги отца, мы договорились называть друг друга двоюродными братом и сестрой. Я взял с неё обязательство еженедельно присылать мне отчёты о происходящем в семье.

В ближайшие выходные мы с Ингрид и Хольгером отправились к моему отцу. Он представил им Нину Семёновну и Катю как свою семью. И произошло то, чего я со страхом ожидал. «По протоколу» всё выглядело как полный ажур: я получил благословение на брак и отъезд в Германию. Но как мне оправдаться за мгновенно состарившегося отца, украдкой смахивавшего слезу?.. Кто ответит мне на этот вопрос?.. Неужели Инга не видит, что по сравнению с ним всё мелко и суетно? Какая-то обида, какая-то ревность… И это после моего расставания с родительским домом, после нашего медового месяца, когда она, простившись со мной, уехала всё-таки не одна.

Похоронив отца, я стал острее ощущать тоску по жене и дочери. Я вернулся к ним, пробыв в опустевшем родном городе две недели, проведя последние дни на кладбище.

На могиле отца я вспоминал его уроки, отдельные, навсегда поселившиеся в памяти фразы. На той прощальной встрече Катя поздравила меня и Ингрид с помолвкой и пожелала нам счастья на новой родине. На что отец заметил, что родина всегда одна, всё остальное – место жительства. И, обращаясь ко мне, добавил:

– Расставания и встречи неразрывно связаны друг с другом. Сейчас они для тебя расположены именно в этом порядке. Придёт время, и они поменяются местами. Встречи станут важнее расставаний.

3. Ингрид Шмидт. Исповедь некрасивой девочки

Дима ушёл. Я осталась одна перед кучей вопросов.

Что сказать Алисе?.. Как жить с этой правдой?.. И правда ли это?.. Не придумала ли я предательство?.. Устав от выстраивания свалившихся проблем в некую логическую последовательность, я пришла к выводу, что решать их надо по мере поступления.

Пришла из гимназии Алиса. Я приготовилась ей что-нибудь соврать. Но, вероятно, атмосфера в доме оказалась настолько тягостно-напряжённой, что дочь спросила напрямик, не поссорилась ли я с отцом. Я рассказала и о своей находке, и о дознании. Ни то, ни другое не произвело на дочь ожидаемого мной впечатления. Вместо сочувствия и совместного раздувания обиды она попросила «не поднимать волн в тазике».

Увидев в руке дочери мобильник, я в ответ посоветовала ей не заниматься миротворчеством. Общению с отцом – да, посредничеству – нет. Алиса сбросила номер и молча удалилась в свою комнату.

Примерно через полчаса я заглянула к дочери, чтобы позвать к обеду. И застала её неподвижно сидящей у окна. Когда я подошла вплотную, Алиса подняла полные слёз глаза и, еле сдерживаясь, произнесла:

– Я люблю и тебя, и папу. Помиритесь. Пожалуйста!

Я погладила Алису по голове, поцеловала и, не сказав ни слова, вышла. Так же, в гробовом молчании, прошёл обед, и мы вновь уединились.

Поддавшись первому движению души, я решила сжечь находку, забыть её и, плюнув на обывательские предрассудки, попросить прощения. Но тут же себя спросила: «А если я права?» Конечно же, эти метания – не более чем эмоции. Что ж, попробую убрать их куда подальше и посмотреть на создавшуюся ситуацию незамутнённым, насколько это возможно, взглядом.

Но прежде всего следует позаботиться о хлебе насущном. Из трёх заказов я выбрала самый срочный. Объём поверг меня в уныние. Возни на пару недель, не меньше. Ударными темпами завершила работу за десять дней. Остальные два заказа можно доделать вразвалочку. Время терпит. Сейчас важнее разгрести ситуацию в семье…

Итак, передо мной снова книга стихов Димы и его студенческий конспект. Я прочитала стихотворение из конспекта без примечания. Если бы оно не касалось меня, то коллизии, описанные в нём, вызвали бы кратковременный пикантный интерес, не более того. Потом обратилась к стихотворению из книги. С чего я решила, что между ними вообще есть какая-то связь? – По наличию одной общей строки, красивой, удачной, но вписанной в абсолютно несопоставимые контексты. Что же получилось?.. Я из совпадения эпитетов сделала вывод о смысловой идентичности. «Да-а, Ингуся, – сказал бы Дима, – лоханулась ты, мать, аки отроковица несмышлёная».

Я снова переключилась на конспект. Судя по темам лекций, писался он в конце первого курса. А весь второй курс Дима, по его словам, испытывал фантомные боли после отказа от борьбы с Олегом за Виолетту. Значит, это произошло либо в конце первого, либо в начале второго. В этом случае вопросительные знаки в примечании можно объяснить как сомнение в перспективах этой борьбы. Или попыткой взглянуть на неё со стороны и объективно оценить свои шансы. Ай да ботаник!

Что за чушь… Никакой Димка не ботаник. А помнится, он пылал энтузиазмом. «Коль бьёшься головой о стену, жалеть не стоит кирпичей». Всего через полгода огонь в его глазах внезапно потух. Но вскоре я увидела уже другие глаза, непроницаемые словно омут. На мой провокационный вопрос о связи изменений в облике с изменениями в личной жизни я получила не менее провокационный ответ: «Нет смысла биться головой о стену в шаге от открытой двери». Каково! Значит, он меня уже тогда вычислил?..

Димка нравился мне ещё со вступительных. Я впервые увидела его о чём-то разговаривающим с Олегом. В то время я знала, что они из одного города, кажется, даже одноклассники. Их отношения имели некую предысторию. Мои попытки заглянуть за этот занавес постоянно оказывались безуспешными. Возможно, что-то подсказало бы их поведение, их отношение друг к другу. Олег хоть и прислушивался к Диме, но смотрел на него сверху. Тот пытался бороться за «независимость». Хотя это больше смахивало на рыцарский турнир за руку и сердце прекрасной дамы по имени Виолетта. Принимая во внимание способы ведения боя и весовые категории участников схватки, а также сам приз, более предсказуемый итог поединка невозможно представить. Бывает, конечно, что героиня предпочитает герою-любовнику обаятельного простака, но какой же из оруженосца соперник своему господину?

Наша группа весь первый курс наблюдала за треугольником, в котором один угол постоянно страдал от острой градусной недостаточности. Мы с братом не оставались в стороне. Мой интерес заключался в том, чтобы Дима переболел Виолеттой с наименьшими осложнениями и посмотрел в мою сторону. Хольгер, взирая на эти треугольные дела с колокольни знатока, убедил меня в очевидности развязки. Случившееся в начале второго курса подтвердило его слова. Вспомнился тогдашний разговор с братом.

– Ты заметил, как Дима изменился? Ещё недавно в его глазах сверкали фейерверки, а сейчас мгла и холод. И постоянная саркастическая усмешка. Такое впечатление, что из последних сил. На кого-кого, а на Мефистофеля он явно не тянет.

– Это шок, сестрёнка. От поражения и пустоты. За этой мглой – невидимые миру слёзы. Он превосходно держит удар. И в то же время ищет Виолетте замену. Главное, чтобы он не заигрался. Самые отъявленные циники получаются из разочаровавшихся романтиков. Та, которая разгадает его секрет, сорвёт невиданный куш.

– Но прежде всего она должна иметь такого брата. Ты знал, что Димка мне нравится?

– Догадывался. А теперь знаю. Но спеши медленно. Пусть его раны зарубцуются. Сейчас ему нужна женщина-друг. Собственно, он искал её в Виолетте, но нашёл женщину-женщину.

– Странная теория.

– Лишь на первый взгляд. Женщина-друг приходит на помощь, не дожидаясь, когда её позовут. Она, чувствуя сердцем, что её мужчине плохо, подставляет своё хрупкое плечо. Но в этой хрупкости заключается источник мужской силы. А после всего она надеется получить от мужчины то же самое. Женщина-женщина видит в мужчине прежде всего, а зачастую исключительно, источник материального благополучия. И подставляет не плечо, а свои прелести, включая обворожительную ножку.

– Даже не знаю, радоваться или нет, но Дима видит во мне даже не друга…

– И что?! Сделай первый шаг навстречу сама. Если хочешь прожить с мужчиной до старости, стань сначала ему другом. Гормональные бури когда-нибудь утихнут, останется привязанность.

– Откуда ты знаешь? Можно подумать, у тебя за плечами с десяток отношений.

– Достаточно одного неудачного. «Если от вас уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Уверен, Димка уже на пути к этой оптимистической доктрине.

Я – как тогда, так и сейчас – не имела оснований не верить брату.

Итак, второй курс. Влюблённая девочка-дурнушка страдает от невнимания того, кто в свою очередь мучается фантомными болями, будучи отвергнутым первой красавицей. Дурнушка?.. Это я лишку хватила! В самый раз, пожалуй, – гадкий утёнок и павлин. Всё чаще я перехватывала Димкины взгляды в мою сторону. Однажды, перед зимней сессией, я увидела его другим. Его прежняя маска отчуждённости упала, обнажив детскую доверчивость. Спохватившись, Дима поспешил спрятаться за ставшей уже ненужной личиной, но тут же сам её сбросил и занял круговую оборону.

Я рассказала об этом брату. Хольгер в обычной для него манере разложил всё по полочкам. Это естественная реакция Димы на своё разоблачение. Скорее всего, по предположению моего «психоаналитика», он давно определился с выбором преемницы Виолетты, но пока не знал, как себя вести после смены кумира, и поэтому не ожидал, что его секрет раскроется очень быстро. Он также не знал, чего ждать от меня, и, возможно, приготовился к повторению истории с Виолеттой. Но его круговая оборона, уверил меня Хольгер, признак того, что, как я и надеялась, Дима в адеквате. «Итак, сестричка, действуй!» – напутствовал меня Хольгер.

Отмотивированная по самое не могу, я до конца второго курса черепашьими шагами продвигалась по главному направлению – лишить Димкину круговую оборону целесообразности. И в начале третьего курса достигла своей цели. Он подарил мне на день рождения перевод стихотворения Заболоцкого «Некрасивая девочка». С тех пор как я примирилась со своей заурядной внешностью и ощутила первые тихие шаги приближающейся чувственности, это стихотворение – моя молитва о счастье. Я неоднократно пыталась перевести его на немецкий язык, но после Димки поняла, что лучше, чем у него, я не смогу.

Два предшествующих года учёбы я завидовала Димкиному немецкому. Чистый русак шпрехает абсолютно без акцента! После моей настоятельной просьбы Дима поведал мне историю его любви к языку, идея которой заключена в двух словах: «стечение обстоятельств». В детстве, как все мальчишки, он играл в войну. А кем он, пухлый очкарик, мог быть? Ответ очевиден… В школе он выбрал немецкий язык. А по соседству, через забор, жила немецкая семья. Димины родители проводили дома считаные месяцы в году, остальное время находились в геологических экспедициях. Диму воспитывала бабушка. А после её смерти за Димой присматривали соседи – дядя Гельмут и тётя Марта, которые фактически приняли его в свою семью, не делая разницы между ним и своими детьми. Да, как-то из моей памяти выпал этот факт Димкиной биографии, хотя он часто рассказывал мне о нём.

Кстати, именно после того дня рождения начались упомянутые Димкой «званые обеды». Проводя каждый день на занятиях, мы и свободное время почти без остатка тратили на себя. Вот так, в поисках несуществующего компромата, я обнаружила артефакт нашей любви, о котором, к своему стыду, основательно подзабыла. Что ж, следствие можно считать законченным. Дима оправдан «за отсутствием состава преступления».

Несмотря на позднее время, звоню Хольгеру и справляюсь о Диме.

И что слышу? Дима четыре дня назад улетел на родину. Он получил по «мылу» от Кати, названой двоюродной сестры, сообщение о смерти отца и ничего мне не сказал.

Я всё равно не смогла бы лететь вместе с Димой, но его молчание меня укололо. Желание проводить в последний путь отца понятно. А ведь всего в часе езды город и университет, где мы учились. До этого мы приезжали к Димкиным родителям вместе и как-то обходились без посещения alma mater.

Но сейчас Дима там один. Я не поручусь, что он устоит перед соблазном прошвырнуться по местам, обласканным юностью. А ведь Виолетта, насколько я знаю, этих мест не покидала. К тому же, по донесениям разведки, у неё в последнее время не ладится семейная жизнь с Олегом. А что, если Дима и Виолетта пересекутся?..

Ревность вновь заползала в моё сердце. Не поторопилась ли я с вынесением оправдательного приговора? Не соединятся ли два минуса в один плюс? Не перечеркнёт ли он прожитое и пережитое? Я полагала, что мои тревоги напрасны, но всё-таки оставляла некоторую вероятность их осуществления. Как говаривала соседка по общаге Люда Сухарева, десять процентов на летающие тарелки, то есть на непредвиденные обстоятельства.

С каждым днём разлуки летающие тарелки тяжелели.

Отметив тревожную тенденцию, позвонила брату. Впервые он ничего не сказал мне по существу. В качестве компенсации Хольгер посоветовал обратиться к своему знакомому – священнику отцу Михаилу. На мой вопрос, давно ли у него такие знакомые, брат повторил свой совет и обещал помощь в организации встречи, которая и произошла в ближайшее воскресенье.

Из-за отсутствия опыта общения со священнослужителями мои представления о них были взяты из книг и фильмов.

Отец Михаил поразил отличием от моих ожиданий – в лучшую сторону. Лет немного за шестьдесят. Высок, благообразен. Если уместны подобные штрихи – изящная причёска и аккуратно подстриженная борода. Взгляд проницательный и добрый. Отлично поставленный голос.

– Доброго дня. Николай просил меня выслушать вас и помочь советом.

Я огляделась по сторонам в поисках Николая.

– Инга, это я, – отозвался Хольгер.

Отец Михаил улыбнулся.

– Прошу вас, рассказывайте.

И я рассказала всё. О перипетиях отношений с Димой в начале учёбы, о резком (скачкообразном, на мой взгляд) движении от неясности к дружбе в середине, о внезапном, хотя и ожидаемом мной любовном признании в конце.

Вторая часть моей исповеди посвящалась отношениям в семье: от ЗАГСа и воссоединения – Дима переехал ко мне в Германию только через год – до дня, когда ещё ничего не случилось.

А в заключение – о находке, подозрительности, ревности и метаниях.

Отец Михаил внимательно выслушал мою сагу… и несколько секунд, показавшихся мне вечностью, смотрел на меня.

– Вот за это вы должны просить у мужа прощения. В любом случае это благо. И теперь выбор должен сделать ваш муж. Простить и остаться с вами – хорошо, простить и уйти – хуже, уйти не простив – совсем плохо. И главное: уже он будет отвечать за свой выбор. Вы свой сделали, теперь его очередь.

– Благодарю вас, отец Михаил. Всё так просто! – радовалась я тому, что мои мысли высказал авторитетный для брата человек.

– Это как посмотреть. Так же, как выбор связан с ответственностью, ответственность связана с верой. Если вы сделали выбор и приняли ответственность, но нарушили её, тем самым вы нанесли урон вере в вас людей.

Я снова поблагодарила отца Михаила, но на этот раз к радости добавилось уважение.

Всю дорогу от церкви домой Хольгер и я добирались молча. За что мне особенно дорог брат, так за филигранную тактичность и сопереживание. Наши мысли, я уверена, сходились в одном – скорее бы вернулся Дима.

4. Прощёное воскресенье

За столом друг против друга сидят мужчина и женщина. После вялотекущего обмена дежурными вопросами и обтекаемыми ответами они понимают, что подошли к ожидаемому ими обоими разговору. Но никто из них не решался сделать первый шаг.

А пока, не замечая времени, отставив в сторону недопитый холодный чай, они держатся за руки и смотрят друг другу в глаза.

– Прости меня, я внезапно сорвался, – начал Дмитрий. – Отец умер. Но это меня не оправдывает. Я должен был тебе сказать об отъезде.

– Всё нормально. Ты меня прости. За высосанное из пальца, нелепейшее обвинение, – продолжила Ингрид. – Как дурной сон.

– Это ничего. Что за семейная жизнь без ревности?.. Как еда без приправы. Я давно хотел попросить прощения за два года дружбы впустую. Может, уехали бы вместе, как твой брат с Людой Сухаревой.

– Кто знает… Когда Хольгер и Люда тайком расписались, твой отец жил один. Нина Семёновна и Катя нам очень помогли.

– Как, наверное, и сейчас помогают.

– Уверена, не только они.

* * *

– Колюнь, как ты думаешь, Инга с Димой помирились?

– А они и не ссорились. Сестрица навела тень на плетень. Притянула за уши два Димкиных стихотворения, разные по смыслу как небо и земля, и взревновала. В таком случае лучше отойти в сторону и каждому подумать о своём последнем слове. Как это ни грустно, Люд, а из-за какой-то ерунды может разрушиться и такой идеальный союз, как у Инги с Димой. Но у них есть мощный объединяющий фактор – Алиса. Всё будет хорошо.

– А скоро появится ещё один…

– Так вот откуда Ингина подозрительность! А я всё голову ломал. Решились-таки. Молодцы, что говорить.