Текст книги "Девять унций смерти"

– Как это может быть? – все же спросил начальник. – Вы все проверили?!

– Ну он, значит, когда из того трактира выбрался, совсем недолго прошел, как его, значит, блевать кинуло. Я еще тогда удивился, вот думаю, владыка, гном, а какой чувствительный! – начал рассказывать агент. – А когда он блевать закончил, водички из ручья попил, да… а потом поднял глаза, словно его позвал кто… и исчез! И ничегошеньки от него не осталось. Мы уж с отчаяния каждую травинку, каждый камешек перевернули, а только нет его проклятого. Тут и ночь нагрянула.

Начальник олбарийской секретной службы вздохнул.

– Продолжаем искать, – промолвил он. – Растянуть территорию поиска, насколько только возможно, и перевернуть все камешки еще раз. И еще. И сколько понадобится. Приказ ясен? Выполняйте!

* * *

Любое ожидание раньше или позже заканчивается.

Шагом навстречу.

Взмахом секиры.

Ударом кинжала.

Вкусом яда на губах или прыжком в пустоту.

Улыбкой.

Да мало ли чем?

Любое ожидание раньше или позже заканчивается.

– Какая честь! Сам лорд-канцлер! – не оборачиваясь, с усмешкой промолвил наставник «безбородого безумца»: Вы принесли мне предложение, от которого я не смогу отказаться?

Он и в самом деле ожидал кого-то из людей Роберта де Бофорта. За ним просто не могли не прийти. Раньше или позже… Разведчиков такого уровня никогда не оставляют в покое. Обычно их и в живых-то не оставляют. Хлопотно. Рискованно. Их или используют, или уничтожают. Оставалось дожидаться, что же предпочтет Роберт де Бофорт.

Лорд-канцлер предпочел явиться сам.

– Предложение? Почему вы так решили… коллега? – негромко спросил Роберт де Бофорт.

– Ну, не убивать же вы меня пришли, в самом-то деле! А поскольку третьего не дано… или вы, как и мой лучший ученик, предпочли не доверять столь многотрудное дело кому бы то ни было?

«А справишься ли ты со мной, переросток?»

– Вообще-то я принес вам письмо, Ханс, – ответно усмехнулся Роберт де Бофорт.

Наставник «безбородого безумца» вздрогнул. Давно уж никто не называл его по имени. Так давно, что он и сам отвык от его звучания. Это было так же непривычно, как ветерок, ласкающий голую кожу там, где раньше была борода, или еще непривычнее. Ни один гном не называл его иначе, чем «наставник», разве что Якш, хотя Якш и вообще его никак не называл, для Якша он был просто опытным наставником, мастером, воспитателем лазутчиков и не более того.

А теперь – вот, Роберт де Бофорт. Лорд-канцлер. Человек. Коллега.

– Я не думал, что наверху известно мое имя… Роберт, – промолвил наставник гномских лазутчиков.

– Можно просто Берт, коллега, – отозвался тот.

– Благодарю, коллега, – поклонился наставник Ханс. – А еще я не знал, что на досуге вы подрабатываете разносчиком писем.

– Для такого профессионала, как вы, коллега, это непростительное упущение, – покачал головой Роберт де Бофорт.

Он то ли не заметил оскорбления, то ли не пожелал оскорбиться. Или же просто… победителю нет дела до жалких потуг побежденного? А может, ему и впрямь не обидно?

– Как вы правы, коллега… старость, знаете ли… годы берут свое… – шутливо развел руками наставник Ханс. – Так что же это за письмо? Я, правду сказать, изрядно… не знаю, как лучше выразиться: заинтригован? Ошарашен? Сбит с толку? Кто из людей мог адресовать мне письмо и с какой целью?

– О-о-о… этого человека вы хорошо знаете! – с наслаждением протянул Берт. – Должно быть, лучше всех прочих…

– Лучше всех прочих? – взгляд наставника гномских лазутчиков сделался предельно острым.

«Ты явно что-то приготовил, коллега… Ну же… наноси свой удар!»

– Единственный человек, чьи научные труды были сочтены достойными того, чтоб ваши агенты купили их и переправили в Петрию.

– Быть не может – он?! – взволнованно выдохнул наставник «безбородого безумца».

«Удар достиг цели!»

Роберт де Бофорт улыбнулся.

– Отец Марк?! – воскликнул наставник Ханс.

– Епископ Марк, – поправил его Роберт де Бофорт.

– Он… прислал мне письмо?

– Прислал.

– Шутите! Да скорей я поверю, что оно от этого вашего… который заместитель Бога на земле.

– Наместник, – поправил его Роберт де Бофорт. – Нет. Он вам не писал. Думаю, он о вас ничего не знает.

– А отец… то есть епископ Марк откуда обо мне узнал? – требовательно спросил наставник Ханс.

– А он самый первый узнал, – усмехнулся Роберт. – Когда мои люди проведали о том, что петрийские агенты зачем-то купили и вывезли к вам в Петрию именно его тексты, я отправился к нему не как лорд-канцлер, а просто как воспитанник…

– А ведь и верно! Он же ваш наставник, коллега! – воскликнул наставник Ханс. – Я и правда старею. Забыть такое…

– Так вот, я отправился к нему и спросил, что он думает по этому поводу, – продолжил Роберт.

– И что он?

– Он поинтересовался, в каком порядке были куплены его книги. А когда мы выяснили и это, сказал: «Берт, там под землей сидит хитрый старый мерзавец, и это не Якш, это кто-то другой. Когда-нибудь судьба столкнет вас двоих». Он уже тогда написал это письмо, коллега, и велел передать его вам, если он сам еще будет жив.

– Он жив? – быстро спросил наставник «безбородого безумца».

– Несомненно, – отозвался Роберт де Бофорт, протягивая конверт.

Наставник Ханс распечатал послание, быстро пробежал глазами, потом еще раз, уже медленнее, замер на миг, чему-то улыбнулся и поднял глаза от текста.

– Это приглашение, – медленно промолвил наставник Ханс. – В гости.

– Я сопровожу вас, – согласно кивнул Роберт де Бофорт.

– Благодарю, коллега…

«Чего только не бывает на этом свете, – подумал наставник Ханс. – Ждать „предложения, от которого не сможешь отказаться“, а вместо него получить то, от которого отказываться не хочешь!»

– Знаете, Берт, если бы мне предстояло умереть и вы предоставили бы мне право на последнее желание, я выбрал бы именно это, – промолвил наставник Ханс.

– О чем это вы, коллега?

– О том, что если вам все же зачем-то понадобится моя смерть, то о последнем желании можете не беспокоиться. Вы его уже выполнили. Повидать епископа Марка… это самое то, честное слово!

* * *

Корабли? Как тебе рассказать, что такое корабли? А мосты у вас в Петрии были? Вот как? У вас там аж целых три реки были? Большие? Хорошо. Хорошо, что были. Так мне проще будет рассказывать. Ладно. Представь себе реку, настолько широкую, что никакого моста не хватит. Нет. Еще шире. Еще. В две ваши Петрии шириной. Да. А теперь представь, что ее все-таки нужно как-то пересечь. Нет, подрыться нельзя. Так не бывает? Говоришь, всегда есть способ? А ты представь, что бывает. Представь, что такого способа нет или его никто не знает. Одним словом, подрыться нельзя. Что значит – тогда невозможно? Да нет, возможно. Ты уже знаешь, что такое ветер. Иногда он бывает очень сильным, толкает в спину или, наоборот, в лицо, мешает идти. Вот и представь, что мы берем наш маленький мост и кладем его на воду. Нет, он не утонет, он деревянный. Ну что ты, дерево наверху гораздо дешевле… Так вот, мы кладем наш мост на эту широкую реку и ставим на него парус. Парус что такое? Ну, представь, что ты сняла свою куртку, растянула ее на распорках и подставила ветру, что будет, представляешь? Вот-вот. Только парус гораздо больше. Его укрепляют на таком плавучем мосту при помощи мачты, это такая, ну… колонна, только деревянная тоже. Так вот, когда ветер как следует подует, он начнет толкать парус, а тот прикреплен к мосту, поэтому наш мост поплывет через эту огромную реку и рано или поздно приплывет на другой ее берег. Что? Да, конечно, это и есть корабль, если все упростить. А если не упрощать, тогда лучше дождись, пока своими глазами увидишь, я все-таки лучник, а не мореход.

«И почему у меня не выходит воспринимать ее так же, как всех остальных гномов? И кого я воспринимаю правильно – их или ее?»

– Спасибо тебе, Тэд Фицджеральд, – тихо сказала владыка. – Корабли – это, наверно, очень красиво.

– Это действительно красиво, – согласно наклонил голову будущий комендант Петрийского острова. – Куда красивей, чем я рассказал.

* * *

– Он там, я знаю, что там! – девочка умоляюще смотрела на лекаря. – Ты приведи его, ну пожалуйста, он меня всю ночь спасал, вместе с Джерри-скрипачом. Джерри домой пошел. А этот – чужой, ему идти некуда. Ты приведи его, я ему спасибо скажу. Приведешь?

– Приведу, – пообещал Шарц. – А ты пока выпей…

Он протянул чашу с питьем.

– Ты прямо сейчас иди… а то уйдет… он кушать хочет, я знаю… и спать ему негде. Он, как ты, только с бородой.

«Гном?! Быть того не может!»

«Здесь может оказаться только один гном!»

– Он спас меня, – повторила девочка.

– Ну что ты, доченька, тебе это причудилось, – вмешалась мать девочки. – Никакого бородатого дяденьки не было, а спас тебя господин сэр Хьюго Одделл…

– Нет, – покачала головой девочка. – Он не спас. Он вылечил.

– Доченька, что ж ты такое говоришь? – жалобно выдохнула мать.

– Она права, – решительно вступился за свою пациентку сэр Хьюго. – Я – только вылечил. Точней, дал необходимые лекарства, остальное, как известно, в руках божьих, а вот кто спас ее этой ночью… кто ее через ночь перевез… я ведь хуже, чем опоздал, хоть и спешил изо всех сил… – Шарц в упор посмотрел на родителей девочки, и они сжались от ужаса.

– Теперь-то беда миновала, – милосердно добавил он.

– Она так горела, бедная… – выдохнул отец девочки, могучий тяжелорукий кузнец.

– А мне скрипка сгореть не давала, – ответила его дочь. – Скрипач играл, а бородатый дяденька вез меня на тележке. Всю ночь вез. Он хороший. И храбрый. А ты иди к нему, – вновь обратилась она к Шарцу. – Иди, пока он не ушел. А то уйдет – как я ему спасибо-то скажу?

– Хорошо, – кивнул Шарц.

«Я постараюсь найти твоего бородача, малышка, даже если его нет, даже если его никогда не было, все, что хочешь, лишь бы ты жила! Потому что такие малышки не должны умирать, они должны жить долго и счастливо, радовать и радоваться, любить и быть любимыми, вырастать, становиться взрослыми и тоже рожать детишек. Я уверен в этом больше, чем в чем-либо другом на этом свете. Почему? Потому что чем дольше живу, тем чаще я начинаю думать, что звезды для того и существуют, чтоб такие, как ты, могли им радоваться. Звезды – просто восхитительные детские игрушки, а для того, чтоб играть ими, нужно жить. Поэтому я иду, малышка. Иду искать бородатого гнома с волшебной тележкой. Я обязательно найду его, ведь я – „безбородый безумец“, а нам, безумцам, обычно все удается, потому что звездное небо – за нас. И я, знаешь ли, нисколько не удивлюсь, если и в самом деле увижу бородатого гнома с тележкой, вероятно, я его даже узнаю, по крайней мере я в это верю!»

Шарц быстро вышел из дома кузнеца и почти бегом припустил к опушке леса. И хотя было яркое солнечное утро, с плеч его роскошным плащом текли мудрые и неизменные звезды. Это было так. Пролетающие ангелы видели это.

Если бы Эдмунд был здесь, он бы подтвердил. Впрочем, кто сказал, что его здесь не было?

* * *

Когда гномы увидели море… впрочем, это для людей оно было морем, гномам это слово ничего не говорило, на их собственном языке его и вовсе не было, с человечьих языков оно всегда переводилось как «слишком много воды». Так что гномы не увидели моря. Они увидели воду. Увидели и поняли, что «слишком» и даже «чересчур» слова весьма маленькие, и столько воды в них просто не влезет. Они просто лопнут от такого количества воды, эти несчастные слова! Вот, скажем, если гном наденет на себя десять пар штанов, это ведь тоже будет «слишком», может быть, даже «чересчур» будет, но разве сравнить эти несчастные десять пар с морем? Смеетесь. С ним и вообще сравнить нечего.

Вода…

Она может быть в чаше, хотя лучше, если это не вода, а пиво.

Вода…

Она обязана быть в рукомойнике. Проснувшись утром, ополоснуть лицо прохладной водой и быстрей к любимой работе!

И хорошо, когда вечером, после трудного, но успешного дня она есть в железной бочке или каменном бассейне, чем горячей, тем лучше, смыть трудовой пот, расслабиться, хорошо…

Еще вода может быть в подгорном ручье, реке или озере – это особые места, туда не каждому ходить приходится.

Но воды не должно быть так много. Так много просто не бывает. Не должно бывать. А она смотрит и смотрит на тебя, смотрит и хмурится. Ее так много, что она в состоянии смотреть и хмуриться. Она живая, что ли?

И вкусившая ранее недозволенных плотских утех и теперь мечтающая о подвигах молодежь, и умудренные опытом прежней жизни старики, все еще мечтающие о возрожденном величии гномов или хотя бы о несокрушимом шарте под их, разумеется, командованием, и даже не боящиеся смерти Невесты – все испуганно пятились от страшной зеленовато-черной воды, чьи скользкие блестящие щупальца с шипением тянулись к ним.

Невесты не боялись смерти, но это была не смерть… это была вода.

– Небывалая вода… – жалобно сказал кто-то из гномов.

Она завораживала и притягивала, пугала и отталкивала, она…

Да полно, вода ли это?!

– Она нигде не кончается… нигде… – выдохнул кто-то.

– Она сейчас схватит нас! Не подходите! Не подходите! – раздался чей-то истерический крик.

– Тут нам и конец, – спокойно и обреченно возвестил старейшина Шмуц.

– Не пойдем! – заорало сразу несколько голосов.

– То-то Якш смылся! – ядовито промолвил кто-то из старейшин, кажется, Пихельсдорф. – Продал нас переросткам, а сам сбежал, скотина!

– Она тянется к нам! Тянется! – вновь истерически завизжал кто-то, и гномы шарахнулись прочь, налетая друг на друга, сбивая с ног.

Страшно.

Тебе страшно – так же, как прочим.

Страшно.

Тебе, может, даже еще страшнее, Гуннхильд Эренхафт. Каждый из них визжит и шарахается лишь за себя. Каждый из них толкает, сбивает с ног и топчет другого лишь за себя.

А тебе нужно выдержать, не струсить и остаться стоять за всех.

За всех.

Владыка не смеет трусить. Нет у нее на это права. Да и времени тоже нет.

– Стоять! – яростно орешь ты, надсаживая связки, лишь бы услышали, лишь бы опомнились, а то ведь и моря никакого не нужно, эти трусы сами себя потопчут.

И еще раз:

– Стоять!

Кажется, услышали.

А теперь – шепотом, очень громким шепотом, так, чтоб всем слышно:

– Горло перережу тому, кто двинется… правда перережу…

А теперь еще одно, самое страшное, медленно повернуться к этому жуткому морю спиной, лицом к остальным гномам, скорчить подобие улыбки, она кривая, ну да ничего, авось сойдет, пусть лучше улыбки моей боятся, чем друг друга ногами месят, отступить на шаг… оно не схватит меня, не схватит, вода не живая, она никого не может схватить и, продолжая улыбаться, говорить… говорить… говорить… ругаться.

Когда это ты научилась так ругаться? У кого? А слова-то какие! «Недомерки сопливые», это ты про своих сородичей? А сама? Да что с тобой, владыка?

А ничего. Так им и надо.

Их ведь повезут на кораблях, Фицджеральд рассказывал, что это такое. Под ними будет надежное сухое дерево, и вода вовсе их не коснется, если, конечно, соблюдать осторожность и не лазить где попало, а вот тебе… тебе придется утворить нечто запоминающееся, чтоб их успокоить. И ты уже знаешь, что это. Знаешь и готова. Но тебе все равно страшно. Потому что в глубине души ты считаешь эту воду живым существом, которое только и ждет…

И все же… Другого выхода нет.

– Гномы! Петрийцы! – на сей раз орать не нужно, тебя каким-то образом слышат все, и шипение волн не смывает твой голос, напротив, ветер разносит его во все стороны. Всем слышно. – Я, ваша владыка, сейчас войду в эту воду, дабы доказать вам, что бояться нечего.

Гномы издают слитный нечленораздельный стон.

– Вам же и вовсе в нее входить не нужно. К завтрашнему утру люди пригонят к этому берегу корабли, что и перевезут нас всех на остров, – продолжаешь ты.

Еще один стон, не стон, скорей бурчание, в котором даже и слова отдельные разобрать можно, и ничего хорошего в этих словах нет, ни для людей с их неведомыми кораблями, ни для владыки с ее девичьей глупостью.

– Кстати, насчет девичества и глупости, – продолжаешь ты, – любой гном, последовавший за мной в воду, за свой беспримерный героизм получит от меня в награду «ночь любви»!

«Вот так, засранцы! Съели?!»

Молодежь уже подходила с подобными предложениями, смущенные молодые гномы, запинаясь и бормоча, обещали невесть что юной красавице владыке, если та вдруг да окажется к ним благосклонна, старые предрассудки их не пугали, скорей даже напротив.

Что ж, посмотрим на вас теперь. Море – это вам не дедушкины сказки, легко смеяться над поверженными стариками и их дурацкими обычаями, а вот вы над неведомым посмейтесь! Что? Как-то не выходит?

Фу, как некрасиво! Неужто никто?

Хорошо придумала, владыка, умница. Вот только ты не чужую храбрость проверяешь, не суженого себе подыскиваешь и даже не партнера на одну ночь. Тебе просто страшно лезть в эту непроглядную жуткую воду одной.

И все-таки ты полезешь, владыка.

Может быть, ты просто дура?

Боги мои, да, наверное…

– Сапоги сними…

– Что?

Ты оборачиваешься.

Фицджеральд. Тэд Фицджеральд. Лучник. Комендант Петрийского острова.

Вот только до острова еще добраться нужно. По воде. Вот по этой самой.

– Сапоги сними, владыка.

«И чего он прицепился?»

– Зачем?

– Затем, что ноги высохнут, а сапоги потом три дня хлюпать будут. Простудишься, заболеешь, как на своих орать станешь?

«Заботливый ты наш…»

– Штанины подверни, – скомандовал Фицджеральд, когда гномка аккуратно поставила рядом с собой свои короткие удобные сапожки.

– Страшно? – участливо буркнул он.

«О Боги! Он и в самом деле сочувствует!»

«Или издевается?»

– Нет. Не страшно, – решительно ответила владыка и отчаянно шагнула в набегающую волну.

– Ну, гномы! Никто не хочет получить то, о чем вчера так старательно просили?!

Тишина.

«Молчат».

«Не хочу идти одна. Не хочу».

«А придется… придется, владыка…»

– Ох!

Она вскрикнула, покачнулась, проклятая вода и в самом деле схватила ее, схватила и толкнула. Дружный стон с берега, вот теперь гномы и в самом деле побегут. Куда глаза глядят побегут. Да что же это такое! В этой воде нет и не может быть ничего опасного, это просто вода и все, море – это такая большая чаша, просто слишком большая чаша! Не смей меня толкать, проклятая зеленая гадина! Не смей, слышишь?!

Рядом послышался плеск, и крепкая рука Фицджеральда удержала ее от падения.

– Осторожно, владыка!

Да. Вот так, вдвоем – не страшно. Рука сильная, надежная, гадкое зеленое чудовище ее не утащит. Тэд Фицджеральд ему не позволит. Да и вообще его нет, этого чудовища. Никакого чудовища нет. Никто ее не хватал, разумеется. Просто перепугалась, дура.

«Спасибо, Тэд!» – хотелось сказать ей.

– А ты чего это… в сапогах вперся? – спросила она.

– А ты дала мне время их снять? – огрызнулся он.

– И штаны промочил…

– Ну знаешь что!

– Простудишься, заболеешь…

– Я ее спасаю, а она…

– Хлюпать будешь… сначала сапогами, потом носом…

«Боги, что я несу?!»

– Нахалка!

– Ты еще «ночь любви» потребуй, герой!

– А что, и потребую! Я же вошел в воду вместе с тобой!

– Предложение касалось только гномов, хотя ты… – юная владыка запнулась, обнаружив некую брешь. Тэд Фицджеральд был полугномом, об этом знали все.

«Сейчас потребует себе половину ночи, и что я ему скажу?»

Она замолчала и подняла на него глаза, ожидая увидеть усмешку, а он вдруг круто повернулся и быстро пошел прочь. Только брызги полетели во все стороны от его мокрых сапог. А от самого, казалось, искры летят. Попавшиеся ему на дороге гномы едва успели отскочить. На его лице застыло такое мучительное выражение, что юная гномка аж содрогнулась.

«И что я ему такого сказала?»

Она медленно пошлепала к берегу. Вода уже не казалась холодной. И страшной тоже не казалась.

«И вот за это я обещала „ночь любви“? Ну, это я погорячилась!»

– Ну что, видали? Ничего со мной не сталось! – бросила она прочим гномам нахально и весело. – И с вами ничего не станется, трусишки!

Из толпы гномов робко выбралась еще одна Невеста, потом еще… Первая подошла к воде, присела, робко коснулась набегающей волны ладонью. Ее примеру последовала вторая. К воде решительно шагнули несколько молодых гномов, потом камнем из пращи вылетела стайка ребятишек, за ними с воплями поспешали их родители. Все это с визгом врезалось в воду. И ничего не случилось. Гномы постарше ошалело стояли и сидели на мелководье, а малышня, бегая вокруг них, принялась брызгаться.

– Заболеют же, черти. Надо им какую-нить одежку на смену, – пробурчал усатый воин из людей, направляясь куда-то в сторону обозов.

А владыка вдруг села на песок и в голос истерически расхохоталась.

* * *

Она же не сказала ничего такого…

Зачем так больно? До черноты больно. До хрипа и судорог. Словно в каждую частичку тела по отравленной стреле вонзилось.

Упасть бы сейчас на мокрый песок, выть, кататься – нельзя. А потом плакать… нельзя… Нельзя и все тут! Достаточно того, что несколько гномов в ужасе отскочили, когда на них эдакая перекошенная рожа надвинулась.

А теперь – все. Все, я сказал!

Есть такая штука – долг, и никакая боль не смеет…

Смеет, не смеет, пришла себе и болит, тварь такая…

И все-таки – почему? Почему так больно? Она же не сказала ничего такого…

Ну отказала в «ночи любви», так ведь и просил не всерьез, ну отказалась видеть во мне гнома, так ведь и я сам… Стоп.

Боже, да неужто?

Мне так плохо оттого, что гномка не увидела во мне гнома? Того самого гнома, моего отца, мерзкого насильника, чьи кости гниют неизвестно где? Или… просто гнома?

Так. Я и впрямь сошел с ума. Захотеть стать гномом? Господи, почему? Да что же это со мной такое? Что?!

Так что же тебя так терзает, Тэд Фицджеральд, – то, что она отказалась признать в тебе гнома… или то, как она дрогнула, вдруг сообразив, что ты почти соответствуешь высказанным притязаниям?

А может, все проще? Может, тебе просто хотелось, чтоб она согласилась? Стоп. А вот эту мысль додумывать не стоит. Просто не стоит, и все. Комендант Петрийского острова не имеет права на… Молчи, Тэд Фицджеральд, просто молчи. Ты – человек, твой названый отец – сам Джеральд, король олбарийский, он тебе такую ношу доверил, такую ответственность, ты не смеешь осложнять и без того непростую ситуацию своими необдуманными поступками. Даже необдуманными мыслями не смеешь! Молчи. Мало ли чего тебе хотелось бы! Помни свой долг, воин! Молчи.

«Гуннхильд… Унн… Уинни… Ильда…»

«Молчи… а не можешь молчать, попроси ее перерезать тебе горло…»

Фицджеральд стоял у самой воды, набегающие волны почти касались его сапог. Он стоял, как памятник воину, прямой, стройный, словно тетива своего лука, и только пришедший с заката ветер трепал его волосы. Он выглядел как и положено командиру и коменданту, глядя со стороны нипочем невозможно было угадать, какая буря бушует внутри него, какая боль адскими собаками рвет его душу.

Он так и не понял, что же с ним происходит, не разрешил себе этого понимания, меж тем как самые мудрые из Мудрых Старух гномьего племени, глядя на него, удивленно перешептывались и качали головами.

– Не стой на ветру, простудишься…

Фицджеральд вздрогнул и обернулся.

Владыка всех гномов смотрела на него заботливо, как на кого-то своего.

«Как на гнома?»

Гуннхильд… Унн… Уинни… Ильда…

Ильда.

А может, все-таки хватит? Возьми себя в руки, лучник! Король не затем тебя комендантом поставил, чтоб ты последний ум потерял и людей перед гномами опозорил.

Ты ведь еще так недавно смотрел на эту девочку свысока, считал, что это она не справится, что это ее слушаться не станут. Ты даже хотел этого, если уж совсем правду молвить. Доказать себе и всему миру, что люди куда лучше гномов, раз ты, представитель людей, лучше, чем она, представитель гномов, справляешься со своими обязанностями… глупо-то как. Глупо и стыдно. Зато правда. А ведь ее работа куда трудней твоей. Это у тебя в подчинении дисциплинированные олбарийские лучники, а у нее старейшина на старейшине сидит и старейшиной погоняет, и к каждому свой подход надобен. Да ты бы и часу на ее месте не продержался. А она, представь себе, справляется. Ее слушаются. Все, даже старейшины. Тебя, конечно, тоже слушаются, да что толку! Ты сейчас такого накомандуешь… Стыдно, Фицджеральд.

И вот только посмей ляпнуть, что тебе не холодно.

– Благодарю, владыка! Я немного… задумался. И в самом деле не стоит здесь стоять.

Владыка протянула ему руку.

«Господи, какая у нее ладошка маленькая!»

Фицджеральд осторожно сжал небольшую изящную ладошку и получил в ответ на удивление сильное и крепкое пожатие.

– Ух, какая ты сильная! – невольно вырвалось у него.

– Сильная? – в ответ удивилась она. – Да нет, не сказала бы. Я так и не научилась как следует обращаться с большим молотом.

Фицджеральд тут же припомнил рассказы о петрийском лазутчике Шарце, ударом кулака расправившемся с неким злоумышленником, а также приподнявшем и вышвырнувшем с помоста одного не в меру расходившегося рыцаря в полном вооружении. Да уж, гномы есть гномы, и забывать об этом не стоит.

– А почему ты вообще протянула мне руку? – спросил он, наконец осознав, что они вот уже некоторое время бредут куда-то по берегу, взявшись за руки самым предосудительным образом.

– Ну… ты же протянул мне руку, там, в воде… – ответила она. – Мне было очень плохо… и страшно, а ты протянул руку, и я перестала бояться. А теперь плохо и страшно стало тебе – я не знаю почему… я не спрашиваю… но разве можно бросить в беде пришедшего на помощь?

«Дьявол, мы выглядим сейчас, как парочка влюбленных, – подумал Фицджеральд. – Это… чертовски неправильно, но… отвергнуть протянутую руку помощи, протянутую гномом человеку, – это еще более неправильно. С презрением и высокомерием отвергнуть чужую благодарность… это просто подло, кроме всего прочего. Нет, но как она поняла? Как догадалась?»

– Благодарю, владыка, – молвил Фицджеральд.

Ощущать ее руку в своей руке было приятно.

Странно приятно.

«Все это дипломатия, не более того!» – яростно заявил он сам себе.

«Надо отметить, у твоей „дипломатии“ потрясающая фигура! – ехидно отозвался внутренний голос. – Ну-ну, давай дальше, чего еще интересного соврешь?»

«Молчи! Молчи, сволочь!»

И ведь ничего уже не сделаешь. Ничего. Глядя на то, как они вот эдак прогуливаются, гномы могут решить, что их владыка «легла» под человека и теперь уже никакой защитницей им не будет. Но ведь если сейчас бросить ее руку, развернуться и уйти… тогда они все едино решат, что она авторитетом у людей не пользуется, что ее ни во что не ставят, даже за руку взяться брезгуют – тот же вариант, кому нужна такая владыка? Какой из нее защитник? А кто окажется на ее месте, даже подумать страшно, тут этих цвергов недобитых, как пчел в улье, и каждый со своим планом завоевания мира. Эх, Фицджеральд, Фицджеральд, что же ты наделал? Ох и дорого тебе эта прогулочка встанет! И ладно бы тебе, а то ведь и всей Олбарии… И она тоже хороша со своей помощью. Думать надо, владыка, прежде чем делать! А что его собственные люди подумают? Что их командир внезапно вспомнил, что он почти гном? Как они смогут ему доверять после такого? Да и станут ли? Он бы и сам себе не доверился…

– Ты так оглядываешься на моих гномов, словно боишься, что они подумают о нас нечто недолжное, Тэд, – с легкой улыбкой заметила владыка.

– Боюсь именно это они и сделают, – вздохнул Фицджеральд.

– Почему тебя это беспокоит? – с интересом спросила владыка.

«Эти гномы иногда такое ляпнут!»

Фицджеральд почувствовал, что краснеет.

Хорошо, что уже сумерки!

– Ну… они могут подумать… что ты…

Фицджеральд запнулся.

Сказать такое владетельной особе… трудно, особенно если сам ты – простой олбарийский лучник. И по другим причинам трудно, но я не стану думать о них, не стану, нет у меня такого права!

– Ты чего-то боишься… прямо, как я… там, в воде. Но здесь нет воды, – тихо сказала она.

– Есть… – выдохнул Фицджеральд. – Просто она очень хорошо маскируется!

Эта немудреная шутка придала ему мужества. Он должен сказать ей все, что пришло ему в голову. Как бы это ни было трудно. Вот просто должен и все. Им вместе работать. Удерживать хрупкое равновесие между людьми и гномами. Долг превыше всего!

– Если мы будем вот так ходить, Гуннхильд, твои гномы могут решить, что ты «легла» под человека, и не станут тебе доверять, – сглотнув, выговорил он. – А если я оттолкну твою руку и уйду, решат, что люди тебя ни во что не ставят и ты для них бесполезна.

– Если ты оттолкнешь мою руку – другой я влеплю тебе по физиономии, – с очаровательной улыбкой поведала гномка. – Со средним молотом я все же неплохо управлялась, так что будет больно. А если кто-то из моих гномов посмеет заявить, что я под кого-то там легла, я предложу ему задуматься о том, что в супружеской постели женщина совершенно не обязана оказываться снизу и что это никоим образом не связано с моим положением и долгом перед моим народом.

– Так они тебе и поверят! – выдохнул комендант.

– Ну… если кто-то будет упорствовать в своем неверии… я давно грожусь перерезать кому-нибудь глотку. Раньше или позже все равно потребуется доказать, что это не пустые слова, что я действительно могу это сделать, – ответила владыка.

– А ты можешь?

– Сомневаешься?

В ее голосе столько нежности, что полмира можно напугать до судорог. Так вот за что ее боятся самые твердолобые цверги и самые хитроумные старейшины.

– Нет, но…

– Думаю, нам каждый вечер стоит так прогуливаться, – заключила она.

– Каждый вечер? Зачем? – выдохнул он.

«О Господи, дай мне сил не позабыть о долге!»

– Чтобы говорить друг с другом. Чтобы научиться понимать друг друга, – промолвила Гуннхильд. – Гномы и люди должны научиться это делать как можно скорей. Иначе им не выжить. Ведь тебе есть о чем поговорить со мной. Я знаю, что есть. Тебя, как и меня, тревожит то, что случится завтра. Ты ведь комендант, то есть, по-нашему, нечто между старейшиной и гроссом! Мы отвечаем за все это…

– Да, но…

– Ну так поговори со мной, человек. А я поговорю с тобой. Ведь именно для того высшие силы наделили нас речью, чтоб мы могли говорить и договариваться.

– Ты права, – быстро сказал Фицджеральд. – Прости меня… за глупость. Давай говорить.

* * *

Когда возникший словно из-под земли «безбородый безумец» ухватил Якша за руку, тот не слишком удивился. После того, что с ним приключилось ночью, трудно было чему-то удивляться. Бог у людей, как известно, один, и творить чудеса ему никто не мешает. Это подгорные Боги должны друг на друга оглядываться, а человечьему Богу никто не указ, вот он, видать, и пользуется.

– Идем скорей, владыка! – вместо приветствия торопливо выпалил «безбородый безумец» и куда-то поволок своего бывшего властелина.

– Уже не владыка, – возразил Якш, поневоле переставляя ноги, покоряясь неодолимой силе, ухватившей его за руку.

– Не владыка?! – ухмыльнулся Шарц. – Что ж, отлично. Тогда побежали!