Текст книги "Воспитанник Шао. Том 1"

Глава четвертая

Полковник Чан сидел перед настоятелем: виноватый, настороженный. Трудно было решиться, с чего начать, чтобы не обидеть мудрого монаха.

В свою очередь Дэ внимательно косил на офицера, соизмеряя, что нового в блеске глаз старого знакомого появилось со дня последней встречи, и тоже молчал. Каждый в сердце слышал некоторую обиду на другого и понимал одновременно, что не их слово решающее в тех сплетениях обстоятельств, что накручивались сплошной спиралью в последние дни. Понимали и молчали, не решаясь неосторожным словом накликать неприязнь друг на друга.

– Неужели, уважаемый полковник Чан, вы уже в такой степени не удовлетворяете своих шефов, что не решаетесь в некоторых случаях брать инициативу на себя?

– Нет, конечно, почтенный Дэ, – слабо улыбнулся Чан, – до этого еще не дошло. Но просто сами обстоятельства более опасно нависли над каждым участвующим, чем это могло казаться вначале.

– Но какие обстоятельства! Разудалые вихри последней революции ослабли, туман времени разряжает прежние остроты. Что может тревожить душу такого опытного офицера, каким является полковник Чан?

Чиновник старался не поднимать глаз. Все равно настоятель не даст понять известное ему, а самому раскрываться тоже не пристало. Приходилось выискивать слова, чтобы не казались надуманными.

– Хочу предупредить вас, уважаемый настоятель, что майор Винь, лихорадивший вас вчера, имел аудиенцию у Теневого.

– Благодарствую. Я всегда верил, что из строя офицеров общественной безопасности у вас больше развит национальный патриотизм, чем у чиновников, мысли о карьере которых предопределяют все их поступки.

Чан не знал, стоит ли кивнуть в знак благодарности или воздержаться, так как следующие слова могут очень не понравиться суровому отшельнику. И он лишь ниже склонил голову.

– Вам известно, с какой целью внезапно появился в ваших краях Винь?

– Следующий раз он подумает прежде, чем появится здесь.

В голосе настоятеля жестко звенели нотки презрения.

– Он опасен. Но не это сейчас, думаю, больше тревожит вас. Не стану лукавить, – полковник поднял голову. – Теневой что-то замышляет. Именно поэтому Винь так зорко следил за воспитанником. И он же оказался в Хэйлунцзяне в тот момент. И он же продолжает дальше держать события под контролем. На сегодняшний час в руках у Виня нет следа. Агент сумел выиграть время и, наверное, оторваться от преследования.

Настоятель непроницаемо смотрел на полковника. Ничто не могло в эту минуту оторвать его от хода мыслей Чана.

– Прибыл Динстон с людьми. Требует немедленной нейтрализации агента. Теневой припрет генерала. Шеф подключит к операции опытные кадры: не исключено – и меня. Единственное, что может обезопасить воспитанника, это скорость, с которой он будет передвигаться. Винь неудачлив, но когда за дело возьмутся профессионалы, то я не знаю даже, что посоветовать вам. В толпе скрыться ему нелегко. Пекин, Шанхай, Тяньзинь, Гуанчжоу, еще несколько городов, где иностранец не привлекает внимания. Но чем глубже в метрополию, тем более открыт он. Что могу сказать в утешение: генерал требует доказательств, что перешедший границу является именно искомым агентом. Только тогда он уполномочен подключать к розыску свой аппарат. Но если Рус также будет после себя оставлять неподвижные тела, то никаких сомнений в выборе не будет. Вы понимаете меня, почтенный отец?

– Я понимаю и признателен вам. Хотел бы сполна воспользоваться ими. Но вся тяжесть и моего положения в том, что мне не известно, наш ли воспитанник перешел границу. А главное, где он сейчас и куда направляет свои помыслы. Поймите человека, убегающего от всех. Навряд ли мысль его спокойна, и наверняка многие его ходы могут быть не только неожиданными для преследователей, но и трагическими для него самого.

– И это именно то, что может помешать ему, – ответил Чан.

Он понял – настоятель ему ничего не скажет. Что-то подсказывало, что люди с таким огромным жизненным опытом наверняка могли предвидеть сложившиеся обстоятельства и иметь свой уготованный ход.

– Не знаю, что, но лучше для воспитанника, если он сумеет снова уйти за границу. Здесь покоя ему не дадут. Агент русский, и этим все сказано. Окружение при Председателе использует любую возможность для нагнетания очередной шумихи и скандала. Они не остановятся. Даже на убийстве…

Полковник осторожно смотрел на Дэ. Но тот не проявлял признаков возбуждения. Полностью был поглощен своими мыслями и хмуро глядел перед собой. Через минуту заговорил, жестко выдавливая отдельные фразы.

– Все же как русские разнятся с вами! Они сумели рассмотреть, что перед ними не агент. Не торопились. Присматривались. Не давали волю власти, строптивому воображению. А ведь для них он враг. Шпион. И все же русские остались русскими. А вы? На одной карте разыгрывать несколько комбинации?!

– Уважаемый Дэ, это и оказалось подозрительным для всех, кто контролировал деятельность агента. Янки подсунули несколько улик против него. И что же? Ничего. А ведь работа разведчика требует абсолютной надежности. Вы понимаете, что это такое?

– Прекрасно понимаю. Это лишний раз доказывает более осмысленный подход русских к людям. Но не настораживало вас то, что янки слишком упорно подкладывали улики под Руса? Не имелось ли это у них в первоочередных планах? Ведь что особенно: подобное они применяли еще тогда, когда у них не было причин сомневаться в нем.

Чан по-новому посмотрел на настоятеля.

– Конкретными данными на этот счет я не располагаю.

– Вы не удивляйтесь моей информированности: это жалобы самих янки.

Офицер отвел взгляд в сторону, но промелькнувшие сомнения на его лице не остались незамеченными монахом.

– Янки тоже следует опасаться.

Дэ заиграл тросточкой, крутя ее в пальцах, как жонглер.

– Янки не суть: пришлые. А вот ваше подозрение насчет воспитанника необоснованно.

– Лично я, почтенный настоятель…

– Нет, нет, – остановил офицера монах. – Говоря о вас, я имею в виду представителей госаппарата, которые почему-то слишком внимательно следят за столь мелкими для них событиями.

– Они могут быть не мелкими, если действия подпадут под контроль некоторых заинтересованных лиц.

– И все же, – тяжело заговорил Дэ, – не до конца понятно злобное преследование молодого человека. И то, какие выводы вы могли делать за время пребывания его в России. Сам по себе он еще не готов к каким-либо контактам. Не то развитие, обучение. Он просто не знает, что к русским можно обратиться с просьбой о помощи. Ни вы, ни янки, уверен, не подсказывали ему эту мысль на случай возможных трений. Что он? Он бежит домой. Бежит, как мальчишка, с непосильных заработков.

– Ну это как сказать, – усмехнулся Чан с нескрываемой иронией. – Не так уж и мальчишка, не так уж и недоразвит. За последние недели – я не буду упоминать прошедшие три года – он здорово водил по малому кругу не слабые в деле шпионажа умы.

– Это не его качества. Скорее, к нему отнеслись несерьезно, А потом: вы мешали американцам, вам мешали русские. Это и позволило остаться воспитаннику на плаву. Не будете же вы утверждать, что само ведение боя выше по интеллектуальному совершенству, чем все, что предшествует этому. Сама игра сложнее стократ. Да и я думаю, что без наставлений Вана не обошлось.

– Трудно в это поверить. Ван слишком безрассуден, чтобы загадывать на столько лет вперед.

– Вы думаете? Примите во внимание, что Вану восемьдесят пять. Да и не имей он этих качеств предвидения, которые присущи ему в большей степени, чем кому-либо, прах его давно бы уже покоился где-нибудь в непроглядном месте на дне глубокого ущелья. Там обычно могилы великих мастеров. Свое звание Большого Чемпиона Ван получил не за победы, а за то, что сумел выжить, за то, что длительное время возглавлял списки первых. До него это никому не удавалось. Где пахнет побоищем, он чует не только по угрозам. Это его дар.

– Не думаю, что четыре года назад Ван мог каким-либо образом предчувствовать сегодняшние обороты.

– В такой степени нет. Но то, что Рус не сживется с янки, Ван доказывал нам еще до подписания соглашения. И только поэтому уже твердо знал, что придет время, когда воспитаннику понадобится путь домой. Здесь уже ничто не удержит Вана. Даже почтеннейший совет старейшин, даже Великий Гуру. В этом весь Ван. Доказывать что-то бессмысленно. Он не признает требования момента, гибкой тактики, осторожной дипломатии. Многие обижаются и обжигаются его холодной чистотой. За это его неистово любят и уважают. Он и сам голый, как правда, но в отличие от других умеет защищаться и защищает ее.

– Все это хорошо звучит для людей нейтральных. Не следовало агенту стрелять.

– А кто виноват! – неожиданно для себя вспылил Дэ. Рот его исказила давно притаённая злоба. Тростника хрустнула в жилистых пальцах. Он поспешно сломал еще два раза, чтобы не появились фигуры в капюшонах. – У вас учат стрелять по каждому поводу. А затравленный зверь не будет всматриваться. Всякий приближающийся, тем более с оружием, – враг. Ваши люди действовали, как на маневрах, как победители – один в поле не воин. Вот вам и жертвы. Не я ли предупреждал: мальчик молод, человеческие отношения для него тайна за семью печатями. Не готов он к жизни. Он вас не понимает. Теперь вы его. Он не имеет самообладания взрослых, выдержки. Нет спокойствия, хладнокровия. Спору нет – он виновен. Но от его руки не пал еще ни один штатский, ни один обыватель. А военные не подходили к нему с мирными намерениями. Любая объективность на его стороне. – Дэ остановился, посмотрел, доходят ли его слова до офицера. – Выпустить ручного зверя на волю – долго ли он проживет в джунглях? Наглая обезьяна для него уже будет представлять определенную опасность. А среди людей? Представил ли кто себя в его шкуре, когда не дни, месяцы скрываешься от нескольких служб. А каково ему? На какой грани сейчас его нервы? Никого, ничто не интересует. Но мы заставим янки уважать Срединную.

Священнослужитель не скрывал торжествующую гримасу при последних словах.

– Уважаемый Дэ, – поторопился успокоить полковник, – американцам запрещены какие-либо действия, противоречащие законам, на территории метрополии. Настоятель недоверчиво покачал головой.

– Вы уверены? Уверены, что янки послушаются вас? У вас имеются примеры положительного свойства? Я не припомню, чтобы янки хоть где-то уважали страну и землю, на которой они промышляют.

– Не стоит торопиться с определениями, – примирительно условил Чан. – Китай не настолько не принципиальная страна, чтобы позволять своевольничать у себя дома.

– Что за рабский слог на ваших устах? Это вас учат так разговаривать с иностранцами? С этими грубыми варварами. Позвольте тогда милостиво спросить, – а насколько принципиальна наша страна?

– Мы не определим с вами сферу этого понятия. Не в наших силах.

– Не в ваших, это точно, – с глубоким достоинством упрекнул Дэ. – Но мы не станем ожидать того, что не раз уже случалось на лике истории нашей страны.

– Все боевые секты так рассуждали.

– И не только… В ком есть хоть что-то китайское, никогда не позволит взнуздания.

Чан развел руками.

– Видите ли, мы с вами неплохо понимаем ситуацию. Но желает ли признавать момент начальство. С ними не поспоришь. Приказ и точка. Они живут своими понятиями. До земной пыли им нет резона. На земле они только едят и развлекаются.

– А вы найдите такие слова.

– Для власти? – Чан иронично покачал головой. – У меня входа в кабинеты нет. Какие могут быть слова?

– Деньги.

– Немалый круг придется обойти. Но противник богаче. И, главное, времени нет – надо действовать.

Чан видел: разговор получился непростой. Раздумывал с минуту.

– Уважаемый Дэ, что вы предложите, чтобы мы не потеряли парня? Все же он вырос в Китае. Китайского у него больше, чем другого.

Настоятель недоверчиво посмотрел на офицера, но ответил:

– Самое лучшее – оставить его в покое. Когда он понадобится, всегда будет к вашим услугам. Сегодняшнее отойдет в прошлое, забудется.

– Дорогой Дэ, – полковник посмотрел на настоятеля, как на доверчивого юношу, – в политике и в разведке ничего не забывается.

– И в политике, и в разведке работают люди. В их силах не вспоминать.

Чан снова покачал головой.

– При определенных обстоятельствах. Но система сыска все протоколирует, собирает в архивах. Наивно и опасно уповать на обратное. Но вы можете, – силился продолжать разговор полковник, снова переводя тему на агента, – мне ответить, почему все так получилось? Все свидетельствовало, что агент будет удачным, надежным.

– Неисповедимы пути господни и иже с ним его пасынков, – по христиански отозвался Дэ, и, в упор посмотрев на Чана, продолжил: – Но пути янки тоже неисповедимы. Здесь ответ на ваш вопрос.

Чана неловко передернуло от бальзамированной речи настоятеля. Он удивленно посмотрел. Но тот, в сомнениях, продолжал свою мысль.

– Кто знает. Кто знает, – перешел он на светский слог. – В чем-то янки перетребовали. Не дали ему времени осмотреться, вжиться. Ведь база – тот же монастырь, только с иными условиями. Людей там не познаешь. Тем более, что почти все они на одно лицо. И на такой нетронутый жизненными коллизиями ум, как у Руса, нельзя давить. В полупустой голове даже мелкая несправедливость заслоняет собой прошлое и верховодит в дальнейших поступках, ярко и болезненно высвечивая непривычные контуры, и ему думается, что сегодняшнее – это основное. Рус не в силах ни предвидеть, ни рассчитать несколько действий вперед. Мне думается, по своему развитию он недалеко ушел от пятнадцатилетнего пацана с улицы. Весь контраст видимого в том, что его физические возможности намного опередили образовательные, интеллектуальные. Какой с него может быть спрос, если он обосновать каждое свое деяние не в силах.

– Положение, – покорился доводам Чан. – Спроса может и не быть… Но людей погибло немало. Погибло тех, кто состоит на службе. Здесь жесткие параграфы. Янки нас, как таковые, не интересуют, но вот русские почему-то потерь не имеют. Руководству это внушает прямые подозрения. В северной провинции отдан приказ о розысках, и, несмотря на то, что действия будут проводиться без привлечения больших сил, шансов у агента оставить погоню позади практически нет.

– Я и сам в растерянности, уважаемый Чан, – настоятель попытался принять удрученный вид, – четыре года не видел юношу. Что могу сказать? Может, и то, что я старался вам убедительно доказать, уже старо и не подходит под сегодняшний момент. Скорее всего, он действует по американским стандартам. Ну, а как они действуют, для вас не представляет чего-то тайного. Рус старательно передавал вам сведения.

Полковник слушал. Сейчас ему трудно было сказать, против он или не против молодого, но опасного человека. Его ближе заинтересовал внутренний мир молодого монаха, который, сам по себе не желая никому зла, защищался с той отчаянностью обреченного, которая делала его опасным и ставила вне общества.

– Разве мало для вас, – доносились до уха офицера скорбные слова настоятеля, – что он вернулся в Срединную, а не в какую-нибудь враждебную страну?

– А куда ему бежать? – возбудил полемику Чан. – Он одинок. В любой стране не будет принят, как не имеющий ни документов, ни верного прошлого. А здесь, в горах… Китай, вдобавок, такая перенаселенная страна, что проще иголку в стогу сена искать, чем блуждающего человека. Кстати, вознаграждение за его нейтрализацию выделено.

– Вот она, истина гнилого общества, – в гневе воскликнул настоятель, – жестокая, неоформленная, непрощающая. Сначала миллион, чтобы заиметь. Потом миллион, чтобы убить. Грешное племя. Ради чего живем? К чему стремимся? Облагораживаем гнусность. Жизнь первой секунды. Вторая не в счет. Третья, как получится. На четвертую наплевать. Пятую уже не ждем. Шестая не нужна. Рок мгновенного бытия. И так тысячелетия. Недолго протянет человечество. Момент руководит всем ходом истории. История – падчерица в руках тщеславных и больных разумом. А то, что мальчик завтра может во сто крот оказаться полезнее для людей, уже никого не интересует, никого не останавливает давящая несправедливость. Он виновен, и все. Виновен – значит смерти достоин. Виновен, значит можно заплатить больше палачу, лишь бы заглушить совесть, лишь бы приговор не обсуждался. Самое обыкновенное убийство вы готовите. Нечестное. Подлое. – Дэ разошелся, как на брифинге. Желчно, с обиженной злобой бросал слова, давая волю накопившейся горечи. – Причину своей тупости, ограниченности, карьерного момента, виновности пытаются скрыть в трупе. Старая, никогда не оправдывающая себя порочная практика. К какой пропасти небытия ведет человека его разум? Где граница успокоения? Где он остановится, задумается над суть сущим?

Чан страдальчески оперся головой на руки. Ему было искренне жаль философа.

– Ничего, Дэ, мы с вами не изменим. Нам остается подчиняться моменту. В наших силах, по возможности, тоже обман, может, в лучшую сторону. Может. – Смотря с какой стороны подходить. Нет идеальной точки видения.

– Не обманывайте себя. Не закапывайте голову в песок. Вы не глупы. Есть такая точка. Есть. Лицо праведной истины. Если бы человек не думал только о своей плоти, все было бы правдивей, искренней. А так, ложь переплетается с гнусностью, непорядочностью, лицемерием, бесстыдством. Ложь валит правду. И это все человек. Зачем он тогда? Зачем: если двое копают яму друг другу, двое подпиливают сук, на котором сидят. Не жизнь – подлость по расчету.

– Наверное, оно так и есть, почтенный отец. Но сейчас лучше не мечтать об утопии. Совесть тех, кто действует, не сжимается в мечущийся комок сомнений, Против них нужна сила. Сила действия. Должен дополнить: в последние годы спецслужбы имели мало успехов, поэтому будут стремиться отыграться на подвернувшемся случае. Кожаным верхам ничего не стоит многие провалы списать на него. Объявят врагом «номер один» и тогда думай – не думай, а действительность припрет к стенке, и сказать будет нечего. Разведчик тяжело поднялся.

– Кланяюсь вам, мудрый отец, действуйте осмотрительно. Если агента никто не увидит, мы сможем быть верткими. Опасайтесь газетчиков. Если Рус исчезнет за кордон, то все остальное покроется архивной пылью. Прощайте, благие мыслители.

– Спасибо за откровенность, – поклонился Дэ.

Настоятель остался в комнате, отрешенно уставившись в одну точку. Неслышно вошел Коу Кусин. Сел рядом.

– Нет причин для особых тревог. Я слушал вас, все идет нормально.

– Пока не случится непоправимое, все кажется нормальным.

– И все же Чану видней чиновничья кухня. Приезжал он не только высказать соболезнования. Чан – опытный разведчик, но думаю, что и он не подозревает, что мы представляем как организация.

Дэ принял прежнее лицо.

– Десять тысяч раз прав Ван. Он сердцем понял, какая опасность грозит Русу. Мы с тобой всегда ждем той минуты, которая не оставляет сомнений. После слов полковника мне все видится в мрачных тонах. Теперь нет места медлительности. Пора принимать решительные меры. Если Рус опережает их на сутки, все остальное зависит от нас.

– Руса нужно отправить за границу года на три. С учетом затихания революции многое переменится. К тому времени Рус никому нужен не будет.

– Но сейчас мы тоже на привязи. Мы не знаем, где Рус, где проходит его путь.

– От Вана скоро должен быть человек.

– Надо собирать старейшин, патриарха.