Текст книги "Конец авантюристки"

3.

– Сегодня рано утром их обнаружил прохожий, – рассказывал Клементьев, уверенно крутя баранку «Волги» по дороге из Симферополя в Ялту. – Позвонил в милицию. Их нашли в кустах неподалеку от гостиницы «Ялта». Да… зрелище малоприятное. Сами увидите. Сразу в морг поедем?

– Разумеется…

… В морге рядком лежали два трупа – высокого, за метр девяносто ростом мужчины и невысокой женщины. Сотрудник морга открыл лица. Николаев вздрогнул. Константин Гусев невольно сделал движение рукой к лицу, словно желая закрыть глаза. Но устыдился этого движения и резко опустил руку.

– … твою мать, – протянул он.

В мужчине Николаев моментально узнал Полещука. Это была их третья встреча. Первый Полещук был импозантный мужчина в черном кожаном пальто, с коротко подстриженными фатовскими усиками, второй – прохожий в Ясенево в сером пальтишке и потрепанной ушанке, сгорбленно спешащий к подходящему автобусу, третий – этот страшный труп с избитым в кровь лицом.

На женщину же вообще невозможно было глядеть без содрогания. Лицо её представляло собой некое кровавое месиво, левый глаз был выбит, и только светлые растрепанные волосы с запекшейся кровью были признаком чего-то человеческого.

– От чего наступила смерть? – мрачно спросил Николаев.

– Оба были зверски избиты, могли умереть и от этого, – ответил Клементьев. – Плюс ножевая рана у женщины под левой грудью и две ножевые раны у мужчины, одна в сердце и другая в живот.

– Вскрытие было?

– Завтра будут результаты.

– Надо проводить опознание. Женщина изуродована до неузнаваемости, – сказал Николаев. – Что было найдено при них?

– Они были раздеты и ограблены. Верхней одежды на них не было, а у нас в Ялте ещё довольно прохладно. Мужчина был в светлом костюме, женщина в свитере и джинсах. Эксперт определил, что смерть наступила где-то во втором часу ночи.

– Возможно, возвращались из ресторана, – предположил Николаев.

– В карманах пиджака мужчины не было бумажника, зато лежал паспорт. Вот он.

… Этот паспорт Николаев уже держал в руках. Тридцать первого декабря прошлого года. «Полещук Андрей Афанасьевич, 1966 года рождения, украинец, прописан: Москва, проспект Вернадского…»

Были ещё ключи от какой-то квартиры, расческа, пачка сигарет «Кэмел», зажигалка, носовой платок.

– Около женщины валялась сумочка, денег там тоже не было. Косметичка. И тоже паспорт.

«Воропаева Елена Эдуардовна, 1969 года рождения, русская, прописана: Москва, улица Горького…»

Николаев внимательно вгляделся в фотографию. Совсем детское лицо, ведь фотография-то была сделана в шестнадцатилетнем возрасте. Красивое лицо с правильными чертами лица, ничего особенно примечательного, разве что глаза… Взгляд какой-то напряженный, взгляд немолодой женщины, словно она знает что-то такое, чего другие не знают. Но… с другой стороны, на фотографиях, особенно на документах, люди получаются совсем другими, чем в жизни, напряженными, неестественными.

Дата рождения – четвертое марта. Значит, вчера ей исполнилось двадцать четыре года. Они, наверное, шли откуда-то, где отмечали этот день. Может быть, из ресторана «Ялта»? Неужели шли оттуда пешком? Или их кто-то подвозил, высадили из машины и убили. Тоже вполне возможно. У них ведь могла быть с собой крупная сумма денег. А Полещук, как рассказывают, был большой любитель кутить и сорить деньгами. Могли заметить.

– Вам сняли номер в гостинице «Ялта», – сказал Клементьев. – Сейчас я вас туда отвезу. А мне обратно в Симферополь…

…Уютный двухместный номер на десятом этаже гостиницы. Первым делом, войдя в номер, Николаев вышел на лоджию, закурил. Вдали было море, и, хотя уже совершенно стемнело, присутствие моря ощущалось, чувствовалось его соленое дыхание. Николаев курил на свежем воздухе и чувствовал, как все глубже и глубже в его сердце проникает тревога. Это муторное дело приобретало все новые и новые очертания, все более зловещие, кровавые. Кружилась голова от морского воздуха и от обилия самых разнообразных мыслей, будоражащих мозг.

На следующий день экспертиза показала наличие в крови обоих погибших средней дозы алкоголя. Смерть наступила в результате кровоизлияния, полученного от многочисленных ушибов или от ножевых ранений. И того и другого было достаточно для летального исхода. Скончались они между часом и двумя ночи, причем, женщина несколько раньше.

Фотографии Лены Воропаевой и Андрея Полещука были развешаны у отделений милиции всего Крымского полуострова. В милицию обращались люди, которые утверждали, что видели людей, похожих на них. Буквально день назад поступили сообщения, что Лену и Андрея видели в Гурзуфе и в Никитском Ботаническом саду. Наверняка, их бы на днях нашли. Но…

К вечеру на опознание приехали Вера Георгиевна и Кирилл Воропаев. Николаев с Клементьевым встречали их в Симферопольском аэропорту. Родителей Полещука решено было не вызывать.

На эту пару невозможно было смотреть без чувства щемящей жалости. Субтильная Вера Георгиевна в стареньком демисезонном пальтеце и беретке, бледная как смерть, буквально зеленого цвета, вцепилась в рукав кашемирового пальто Кирилла, ища в нем поддержки и в то же время поглядывала на него с лютой ненавистью. Кирилл тоже был бледен, но старался держаться молодцом.

– Пока не выражаю вам своих соболезнований, – сухо произнес Николаев. – Вы должны опознать либо не опознать в погибшей свою дочь и свою жену. Простите меня, Вера Георгиевна, я должен предупредить вас – зрелище ужасное, вам сделают сердечный укол. Держитесь – опознание совершенно необходимо для следствия, для того, чтобы найти и наказать убийцу. Иначе мы бы вас не тревожили.

– Я все понимаю, все понимаю…, – бормотала Вера Георгиевна. – Я постараюсь, постараюсь быть выдержанной.

Кирилл сидел на заднем сидении машины, мчавшей их в Ялту и молчал, глядя в боковое стекло. О чем он думал? Что скрывалось за его молчанием? Николаев никак не мог уловить ход его мыслей. Да это и невозможно. Может быть, уловить ход его мыслей и означало полностью раскрыть все это чрезвычайно запутанное и муторное, кровавое дело.

– Сначала мы вам предъявим для опознания труп мужчины, которого мы считаем Андреем Полещуком. Возможно, на завтра мы вызовем его родителей, хотя личность этого человека практически не вызывает сомнений. Ну а потом… Пригласите сюда врача.

Вере Георгиевне сделали укол. Вопросительно посмотрели на Кирилла. Тот отрицательно покачал головой. Тогда открыли труп мужчины. Кирилл вздрогнул, Вера Георгиевна побледнела ещё больше, хотя, казалось, уже некуда.

– Он, – прошептала она. – Он, Андрюша Полещук. Бедный…

– Да, это Полещук, – скривив пухлые губы, подтвердил Кирилл, слегка покачивая головой, как китайский болванчик.

Николаев подошел к Вере Георгиевне и взял её под руку.

– Держитесь, Вера Георгиевна, – произнес он, чувствуя, как мурашки бегут у него по спине. – Я понимаю вас, я отец, но умоляю – держитесь…

– Не беспокойтесь за меня, – ледяным тоном сказала Вера Георгиевна. – Я выдержу. Я все выдержу.

Но когда открыли труп женщины, душераздирающий крик наполнил мертвецкую. Вера Георгиевна бросилась к телу дочери, ломая себе руки, упала перед ним на колени.

– Леночка! Леночка! Доченька!!! – глаза её так расширились, что, казалось, они вот-вот вылезут из орбит. – Доченька!!! Что они с тобой сделали?!!! Что они с тобой сделали?!!! Маленькая моя… эти ручки, эти ножки… эта родинка на правой ручке и пятнышко на левой коленке. Сколько раз я целовала это пятнышко, когда купала, когда укладывала спать. Я думала, ты будешь счастливой… Господи, господи… – Она стала говорить как-то нараспев, словно причитать, и несколько взрослых мужчин, глядящих на это, слушающих это, чувствовали, что плачут, что слезы текут у них по щекам. Константин Гусев просто рыдал навзрыд, уже не стесняясь своих спазмов.

– Прекрати, – шепнул ему Николаев, вытирая слезу со щеки.

– Глазик, глазик родной, его больше нет, его выбили, – продолжала причитать Вера Георгиевна. – Это что же такое делается? Что это делается такое? – вскочила она с колен и бросилась на мужчин, потрясая сухими кулачками перед их носами. – Вы, блюстители порядка, почему вы не можете нас защитить, защитить наших детей, почему с нами такое делают? Павел Николаевич, я же вам сказала, что они в Крыму, почему вы их не нашли?! Какой же вы дурак!!! Вы Полещука тогда не узнали! Ужас!!! Какой ужас!!!

Николаев и Гусев взяли её под руки и отвели в сторону.

– Вы узнаете свою жену Елену в этой женщине? – спросил Клементьев у Кирилла. Тот задумчиво глядел на труп.

– Конечно, узнаю. Разве муж может не знать тело своей жены, все его интимные подробности, пятнышко, например, это родимое. – Кирилл говорил монотонно, словно зомбированный. – Это она. Но лицо… Кто же мог такое сделать с лицом женщины? Молодой женщины?

– Слава Богу, что это не ты! – вдруг яростно выкрикнула Вера Георгиевна. – Но именно ты принес ей несчастье! – Она снова взглянула на труп и закричала: – Доченька моя! Ягодка моя! Я теперь совсем одна, совсем… Кто это сделал? Кто? Найдите же его, Павел Николаевич, родненький, найдите, умоляю вас… – Она бросилась перед Николаевым на колени на холодный пол мертвецкой. – Умоляю вас, найдите и отдайте мне, я сама…, – она зашипела при этих словах, – сама выцарапаю ему глаза, выдеру волосы, разрежу на куски. Только найдите этих бандитов…

Испуганные Николаев и Гусев подняли её с пола, стали выводить из мертвецкой. За ними, находясь в совершенной прострации, шагал Кирилл. Губы его беззвучно шевелились.

– Я не хочу уходить! – кричала Вера Георгиевна. – Я же больше никогда не увижу свою доченьку, я не смогу поцеловать её родимое пятнышко…

– Вы увидите её, увидите, если захотите, – сказал Николаев. – Ее отвезут в Москву и там вы её похороните.

– Хоронить её придется в закрытом гробу. И никогда я её больше не увижу. Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел Леночку в таком виде, – вдруг спокойно произнесла окаменевшая от горя женщина. – Так что, дайте, я на неё ещё раз посмотрю и поцелую в последний разочек.

Она подошла к дочери, опустилась на колени и поцеловала родимое пятнышко у неё на ноге.

– Прощай, доченька, спи спокойно. Я найду того, кто сделал это, клянусь тебе, найду. Всю жизнь посвящу этому, – чеканными словами произнесла она.

Ошеломленные страшной сценой, Николаев и Гусев курили на улице одну сигарету за другой. Клементьев же отошел в сторону и ходил взад-вперед, заложив руки за спину и о чем-то напряженно думая. Николаев мельком взглянул на него и был поражен выражению его лица, на тонких губах Клементьева застыла какая-то презрительная усмешка. А глаза были круглые и страшные. Но тот поймал взгляд Николаева и убрал усмешку с губ.

– Ты слышал, она сказала ему: Слава Богу, что я знаю, что не ты, – сказал Николаев Гусеву.

– Откуда она может это знать?

– Спросим попозже. Но я действительно думаю, что Воропаев на это не способен. Жидок он очень, хоть и совершенно беспринципен…

– Сам бы не сумел, мог нанять…

– Не исключено. Будем проверять алиби.

Для Веры Георгиевны и Кирилла сняли два одноместных номера в той же гостинице. Николаев боялся оставлять её одну, но она сама попросила дать ей побыть наедине со своими мыслями.

– Вы за меня не тревожьтесь. Я с собой ничего не сделаю, – сверкая глазами, сказала она. – У меня ещё есть дела на этой Земле. Впрочем, вы же, наверное, хотите со мной поговорить. Пожалуйста…

Николаев пригласил её в кафетерий попить кофе. Она согласилась.

– Вы знаете, Павел Николаевич, – мечтательно произнесла Вера Георгиевна. – А ведь мы здесь были с Леночкой два раза. А в первый раз в 1971 году вместе с моим мужем. Леночке было два годика, она была такая беленькая, пухленькая, кругленькая, как мячик… – Рыдание сковало ей горло, но она продолжала, словно нарочно мучая себя. – Поначалу она не хотела купаться в море, хоть было тепло, шел август. Но потом ей так понравилось, она бегала по бережку, плескалась, а мой муж пытался её учить держаться на воде. Представляете, в два годика… Я ему говорю – она же захлебнется, а он сам так радовался… А потом он уехал по делам в Москву, якобы, его вызвали. Мы остались с Леночкой вдвоем, что поделаешь, работа есть работа. А когда я приехала в Москву, то узнала о его измене. И все…

– Вы сообщите ему про…это?

– Нет, коротко отрезала Вера Георгиевна. – Зачем? Я сама её вырастила, это моя дочь. Я никаких денег от него не принимала, отсылала назад, и он перестал присылать. Я ведь принципиальная, Павел Николаевич, я подачек не возьму, хоть бы обе с голоду умирали. Но мы не умирали тогда, мы погибаем теперь.

– Но вы же говорили, что он зовет вас к себе.

– Зовет. Это правда. Но я не прощаю ему измену. И хватит об этом… А во второй раз мы ездили с Леночкой в Ялту в 1984 году, ей было пятнадцать лет. Мы снимали такую чудную комнатку, ближе к Мисхору. Андрея как раз забрали весной в армию, и она очень скучала по нему. А все соседские мальчишки были влюблены в нее, то и дело подбрасывали записочки, смешные такие: «Лена, я люблю тебя. Я не могу без тебя жить. Приходи к пяти часам в парк к фонтану.» Но она не ходила на свидания, она была такая грустная, серьезная. Совсем как взрослая женщина, которая ждет мужа из армии… А Андрей служил у черта на рогах, на Дальнем Востоке. Да… кто же тогда мог предположить, что их жизнь закончится именно здесь, в Ялте, и так страшно… Как же причудливы перипетии судьбы, а, Павел Николаевич?

– М-м-м-да…, – промычал нечто нечленораздельное Николаев, потрясенный этим безмерным человеческим горем. Чем он её мог утешить?

Чрез стеклянное окно кафе они увидели Кирилла в бежевом кашемировом пальто, мрачно слонявшемуся около гостиницы и беспрестанно курившему.

– Да…, – внимательно поглядела на Николаева Вера Георгиевна. – Вы, случайно, не подозреваете его в организации этого убийства?

– …Я не могу ответить на этот вопрос, я веду следствие, и здесь есть определенные законы…

– Понимаю, понимаю, но ведь я не просто так спрашиваю. Вы ведь знаете, я не люблю Кирилла, но справедливость прежде всего. Так вот, Кирилл каждый божий день приходил ко мне и требовал, чтобы я сказала ему, где Лена. Он подозревал, что я это знаю. Еще позавчера вечером у меня дома произошла совершенно дикая сцена. Он орал, бросался на меня с кулаками, говорил, что я помогла им, потворствовала их разврату, потому что всю жизнь ненавидела его. Он даже говорил в своем гневе какие-то странные вещи о том, что Лена и Андрей ограбили его семью. Я просто не поняла, что он, собственно, имеет в виду. По-моему, не то, что Андрей присвоил себе деньги их разорившейся фирмы. Что-то он такое говорил, что они чуть ли не ограбили их квартиру. А я рассказываю вам про это для того, чтобы вы знали – Кирилл к этому кошмару отношения не имеет.

… Вера Георгиевна пошла к себе в номер, а Николаев зашел в ресторан и показал официантам фотографии Лены и Андрея.

– Были, точно были, – возбудился черненький вертлявый официант. – Были позавчера, как раз моя смена. Очень красивая девушка. Они сидели вот за тем столиком и замечательный заказ сделали. Хорошо посидели. Красивая пара… Приятно, знаете, было на них смотреть. Сейчас в рестораны ходит, в основном, публика, так сказать, специфическая, так и ждешь, что пальба начнется, разборки всякие. А эти так тихо-мирно сидели, потом пошли танцевать.

– Сидели допоздна?

– Да, до самого закрытия. Последними выходили.

– Ладно, большое вам спасибо.

– Всегда готов. А что, – вдруг спросил официант. – Не те ли это самые, которых ночью…

Николаев многозначительно промолчал.

– Боже мой, боже мой, а я как-то сразу и не понял… Ай, ай, ай… Какие красивые ребята…

– Они все время сидели одни? К ним никто не подходил?

– Несколько раз подходили мужики приглашать даму на танец. Но она ни с кем не пошла. Но парень вел себя вежливо, улыбался всем, а то сейчас в ресторане и такое бывает – откажешь кому-нибудь, а тот пушку из кармана и бабах… Без слов, так сказать. Крутейшее время… Да, вот ещё – старичок один к ним подходил. Подсел к ним. Они долго разговаривали. Я этого старичка знаю – богатый старик… Ходит в дранье, но знаю – скупает старинные драгоценности. Впрочем, я лично этого не видел, но так люди говорят.

– Как можно найти этого старичка?

– Он живет где-то около Дома-музея Чехова. Зовут его Исаак Борисович. Посидел он недолго с ними и встал из-за стола очень недовольный, пожал эдак плечами и ворчал все время, пока к выходу шел…

Из номера Николаев позвонил Клементьеву.

– Исаак Борисович? Знаю, конечно. В ювелирных делах знает толк. Съездим к нему?

– И немедленно.

… Исаак Борисович долго рассматривал документы Николаева и Клементьева. Потом, наконец, впустил их в свой дом.

Николаев и Клементьев сели в засаленные кресла, стоявшие по углам маленькой комнаты. Над круглым столом висел огромный старинный абажур. На столе лежали какие-то старинные книги.

– Без предисловий, господа, – сказал Исаак Борисович. – У меня высокое давление, и я не люблю всяких стрессов. Мне идет семьдесят шестой год. Я знаю, за чем вы пришли. Наш маленький прекрасный город полнится слухами быстро. Ужасно…У-жас-но… Их убили в ту же ночь. Но я их не убивал. Этот несчастный молодой человек принес мне на днях старинный перстень с большим бриллиантом. Тут ходит слушок, что я имею деньги для покупки таких вещей. А я не могу купить себе элементарных лекарств. У меня букет болезней – я это ходячая медицинская энциклопедия. Стенокардия, бронхит, колит, геморрой, тромбофлебит – он принялся зажимать пальцы на руках. – А мое пенсии хватает лишь на корвалол и геморроидальные свечи. А этот бриллиантик с ходу бы потянул на несколько штук зелененьких бумажек, которые все так любят. А, вообще-то, он стоит гораздо дороже, колечко-то века эдак восемнадцатого. Его, наверное, носила какая-нибудь княгиня… Молодой человек принес мне это кольцо сюда, домой и попросил оценить его. Я так примерно в общих чертах оценил, но сказал, что я никак не в состоянии сделать такую, с позволения сказать, покупку. А потом он мне сделал странное предложение. Заявил, что он продаст мне его значительно дешевле, ну прямо ощутимо значительно дешевле. И предложил приехать в ресторан «Ялта». А у меня есть связи. Я подзаработать решил. Я бы продал его одному, как это говорится, крутому… Он купил бы, мои рекомендации для него гарантии. Я иногда подрабатываю консультациями по камням. Платят только гроши, они такие скряги, эти новые русские, новые украинцы. Но… перепадает. А тут… все накопления хотел отдать за этот камешек. Конечно, я подозревал, что колечко краденое, но… деньги нужны, врать не буду, у меня жена не вылезает из больницы, она почти недвижима, господа… Так вот, я явился в ресторан, а он заявил мне, что продавать не будет, что он нашел другого, более выгодного покупателя. Вот и все. Что с ним и с его дамой сделал этот покупатель, вы и сами прекрасно знаете. Жадность, как говорится, фраера сгубила, экскюзе муа за мой цинизм.

– Спасибо вам, Исаак Борисович. Но, вообще-то, надо в вашем возрасте быть поосторожнее, – посоветовал Николаев.

– Вы будьте осторожны в своем возрасте! – вдруг взорвался Исаак Борисович. – А мне бояться нечего! Я немецкую оккупацию пережил и жив остался! А потом ещё надул медицинскую комиссию и повоевал-таки годик, получил, так сказать, скромную моральную компенсацию за убитых в Житомире родителей, братика и сестричку. Я в Вене войну кончил, под вальсы, так сказать, Штрауса. А государство мне за это дало пенсию, вот такую…, – Он сложил пальцами кукиш и показал гостям. – И никто не станет сажать старого еврея за скупку краденого, дороже обойдется! Вы ещё имеете мне что-нибудь сказать?

Николаев и Клементьев больше не имели ничего сказать и откланялись под гневные взгляды Исаака Борисовича.

Далее события развивались довольно стремительно. В милицию позвонил неизвестный и сообщил, что знает место, где жили Лена и Полещук. Из милиции позвонили в машину Клементьеву.

– Никитский ботанический сад, – сказал Клементьев. – Они там снимали дом.

… Одинокий домик недалеко от берега моря. Вокруг на большом расстоянии никаких строений. Искать в кромешной тьме оказалось довольно трудно, они плутали на машине ещё с полчаса, пока, наконец, не поняли, о каком доме говорил неизвестный. Свет в доме не горел, и издалека его просто не было видно. Со всех сторон росли деревья, так что летом этот домик было бы вообще невозможно найти.

Дверь была заперта. Пришлось взламывать. Зажгли свет – две маленькие комнаты, разбросанные мужские и женские вещи, запах хороших духов, туалетные принадлежности… В холодильнике изрядный запас продуктов – мясо, овощи, фрукты, сыр, ветчина, бутылка вина, несколько бутылок пива…

– Да, вот тут они и жили, – печально заметил Клементьев. – Надо производить тщательный осмотр помещения.

На их счастье помещение оказалось не очень большим. Оттого и осмотр не затянулся на всю ночь. В платяном шкафу за нижним бельем Клементьев нашел сумочку. В ней лежали два загранпаспорта на имена Ивановой Ирины Юрьевны и Харченко Андрея Григорьевича с фотографиями Лены и Полещука.

– Так, что тут еще? – бубнил Клементьев, роясь своими мощными руками в сумочке. – Ого, Павел Николаевич, тут письмо какое-то… На-ка, держи…

Николаев взял письмо, написанное женским почерком.

«Здравствуй, Кирилл! Я решила написать тебе, потому что меня ужасно мучает совесть. В последние дни я просто места себе не нахожу. Я поступила подло по отношению к тебе и твоим родителям. Я не хочу валить все на Андрея, я сама виновата во всем происшедшем. Теперь я нахожусь здесь, у меня ценности, принадлежащие вашей семье, но они не приносят мне никакой радости, я не могу на них смотреть. На чужом несчастье счастья не построишь. Я не знаю, для чего я все это пишу, мне просто очень плохо. Я так страдаю без Вики, моя дочка снится мне каждую ночь, и я просыпаюсь в ужасе от того, что она осталась во сне, и её нет со мной. Я думала, что с Андреем я сумею забыть про все, уверенная, что моя дочь, которая стала и твоей дочерью, будет сыта, одета, обута, образована и т. д. Но теперь здесь, в оторванности от близких, я поняла, что все это не так. Я не могу жить без неё и не знаю, как буду жить дальше. Я даже стала подумывать, не вернуться ли мне домой. Я знаю – меня будут судить и посадят в тюрьму, но у меня будут хоть какие-то надежды на свидание с Викой. Я всю жизнь любила Андрея, да, я не любила тебя, но этой любви для счастья оказалось недостаточно. Я не знаю, зачем я все это пишу и отправлю ли это письмо, наверняка, нет, просто побоюсь, но пишу, потому что должна все высказать хоть листу бумаги. Прости меня, если можешь, поверь мне, я очень несчастна…» Все. На этом письмо прерывается, – закончил чтение Николаев.

– Эвона как, – задумчиво произнес Клементьев. – Отправила бы, была бы жива… А, может быть…, – недоговорил фразу он, снова глядя каким-то странным взглядом в сторону.

– А кто же это все-таки позвонил в милицию? – сузив глаза, задал риторический вопрос Николаев. – Именно сейчас, зная, что они погибли. Раньше-то почему не сообщали?

– Ты хочешь сказать, что кому-то выгодно, чтобы мы прочитали это именно сейчас?

– Конечно. И странно ещё то, что Полещук с Леной пошли в такое людное место, как ресторан в гостинице «Ялта», чтобы отметить её день рождения, как будто нельзя было отметить это событие, например, здесь, в этом уединенном месте, на берегу моря. Больше того, там зарисовался столь известный в городе человек, как этот Исаак Борисович. То есть, кому-то захотелось, чтобы видели, как Полещук встречается с человеком, скупающим старинные ювелирные изделия. Ведь наверняка Полещук не собирался продавать кольцо старику за гроши, не такой это был человек.

– Мог бы и продать, – не согласился Клементьев. – Когда деньги нужны позарез, и пара тысяч долларов – большие деньги.

– Позарез? У Полещука должно было быть около ста тысяч долларов. На кой черт ему продавать кольцо по дешевке, да вдобавок светиться в городе с этим кольцом? Почему вообще они не умчались за кордон с этими паспортами? Паспорта, похоже, совершенно подлинные.

– И ещё вот, что, Павел Николаевич. Свои-то паспорта не зря при них валялись…

– То есть, все подстроено? И мы должны были увидеть убитых Воропаеву и Полещука? Но ведь их опознали…

… И снова Клементьев отвел глаза при этих словах Николаева. Какая-то мысль не давала ему покоя, но он не решался высказать её вслух.

… Выяснили, что домик принадлежит некой Ворониной, бывшей сотруднице Никитского Ботанического сада. Сейчас она проживает в Симферополе, а домик использует летом в качестве дачи. Но в нем можно жить и зимой – отопление, вода, газ… Покойный муж Ворониной занимал высокий пост в горисполкоме.

…Решили немедленно ехать в Симферополь к Ворониной. Николаев позвонил в гостиницу Гусеву и просил не спускать глаз с номера Кирилла.

– Все меньше и меньше нравится мне этот господин в кашемировом пальто, – сказал Николаев Клементьеву. И тут же в машину перезвонил Гусев и сообщил, что Кирилла в номере нет.

… А в Симферополе его подозрения приобрели куда более весомый и грозный характер. Воронина сообщила, что домик этот для молодоженов Иры Ивановой и Андрюши Харченко снял не кто иной, как Кирилл Воропаев.

– Откуда вы знаете Воропаева? – спросил Клементьев.

– Он биолог, а я работала в Никитском Ботаническом саду. Он приезжал к нам студентом на практику, мы познакомились, он жил у меня дома, а потом ещё несколько раз приезжал с друзьями. Ему очень нравился мой домик. Он все шутил, говорил – домик прямо для шпионов, стоит отдельно, никого вокруг, годами можно прятаться, никто не отыщет. Даже света в окнах с дороги не видно, а уж летом, когда растительность, он просто растворяется в ней, как будто его и нет. Но многие деревья вечнозеленые, так что и зимой его почти не видно… Вот… А потом моего покойного мужа оперировал Кирюшин папа, и благодаря ему он прожил лет на пять больше. Мой муж работал в горисполкоме…

– Я знаю, – с какой-то злобой и досадой произнес Клементьев.

Николаев позвонил Гусеву и приказал немедленно отыскать и задержать Кирилла. Воронину попросили завтра приехать в Никитский Ботанический сад. А сами снова поехали в Ялту.

– Какого рожна он все это затеял? – произнес Клементьев, крутя баранку «Волги». – Чего молчишь, Павел Николаевич? Поделись соображениями, не дай заснуть за рулем.

– Не заснешь, – пообещал Николаев.