Текст книги "Москва. Утраты. Уничтоженная архитектура столицы"

Архив мид

Воздвиженку открывал чудесный, как будто из сказки, терем – с фигурными наличниками, крутой крышей, острыми башенками и шатровой колокольней церкви, соединенной переходом с главным зданием. Все это сказочное разнообразие было окружено ажурной каменной оградой со стройными башенками.

Здание архива Министерства иностранных дел, вид с Моховой. 1876 г.

Это было здание Главного архива Министерства иностранных дел России, «дедушки русских архивов».

Оно было специально построено для хранения ценнейших и уникальных документов. Архив вел свою родословную от собраний документов – духовных, жалованных, договорных грамот и других государственных актов – при дворе великого князя Ивана Даниловича Калиты и его преемников. Так с давних времен начал постепенно складываться Царский архив. Позднее в него стали вливаться документы присоединяемых территорий – Галицкого, Серпуховского, Тверского княжеств, Новгородской республики.

Архив хранился в Кремле, в палатах Казенного двора, располагавшихся между Архангельским и Благовещенским соборами. Возможно, именно там находилась и знаменитая библиотека Ивана Грозного. В дальнейшем архив перешел в Посольский приказ и к его преемнику – Коллегии, а потом Министерству иностранных дел.

На протяжении многих лет архивом заведовали известные ученые, много сделавшие для публикации документов, – Г.Ф. Миллер, Н.Н. Бантыш-Каменский, А.Ф. Малиновский, С.А. Белокуров.

В архиве хранились документы о важнейших событиях истории России: следственное дело об убийстве царевича Дмитрия, документы об избрании Михаила Романова на царство, письма Петра Великого… Даже краткое перечисление богатств архива заняло бы очень много места.

В продолжение почти ста лет – с 1770 по 1874 г. – архив находился в старинных палатах думного дьяка Емельяна Украинцева в Хохловском переулке. Именно там служили «архивные юноши», среди которых были братья Тургеневы и Булгаковы, Д.В. Дашков, Д.Н. Блудов, А.К. Толстой. Один из них, А.И. Кошелев, вспоминал, что «архив прослыл сборищем блестящей московской молодежи и звание „архивного юноши“ сделалось весьма почетным».

В 1874 г. архив переехал в новое здание на угол Моховой и Воздвиженки.

Этот обширный участок в XVII в. принадлежал боярину Василию Ивановичу Стрешневу, родственнику Евдокии Лукьяновны Стрешневой, жены царя Михаила Федоровича. Сохранились планы его усадьбы, на которых показаны каменные палаты, стоявшие в глубине двора, и Ирининская церковь рядом. После кончины бездетного боярина двор в 1661 г. перешел в казну, а в 1674 г. был пожалован Кириллу Полуэктовичу Нарышкину, деду царя Петра I. После него двором владела его вдова Анна Леонтьевна, потом сын Лев и внуки Александр и Иван. На протяжении всего XVIII в. Нарышкины были владельцами старинных палат.

После 1812 г. в доме находилось Горное правление, а в 1868 г. участок был передан Московскому главному архиву МИД, и здесь, на древних подвалах, стало возводиться новое архивное хранилище по проекту академика архитектуры Якова Реймерса, помощника К.А. Тона в художественной отделке храма Христа Спасителя.

Освящение построенного дома происходило 22 июля 1874 г., и с тех пор архивный дом стал одной из московских достопримечательностей: «Здание по внешности, башенками, своим обширным двором, своим превосходным входом, – словом, всею своею отделкою бросается в глаза каждому, и немудрено, что приезжий – русский ли, или иностранец, осматривающий достопримечательности Москвы – непременно посетит эти палаты».

Рядом с домом архива стала сооружаться точно такая же церковь, какая когда-то стояла здесь у Нарышкиных. Она была освящена значительно позже, чем сам архив – 29 мая 1882 г.

Так и стояло это сказочное здание в центре города, пока его не сломали и на его месте не начали строить корпуса библиотеки им. В.И. Ленина.

Никитский монастырь

Этот монастырь дал название всей улице, которая до переименования в улицу Герцена в 1920 г. называлась Большой Никитской[13]13
  В 1994 г. улице вернули прежнее название.


[Закрыть].

Никитский монастырь, по преданию, был основан в середине XVI в., и существовавшая еще раньше церковь Великомученика Никиты стала его главной церковью. Основал монастырь не кто иной, как боярин Никита Романович Юрьев, отец будущего патриарха Филарета и дед первого царя из династии Романовых Михаила Федоровича.

Семья Романовых приобрела особенное влияние, когда сестра боярина Никиты Анастасия стала женой великого князя Ивана IV Васильевича, будущего грозного царя. Сразу же после свадьбы Никита Романович стал рындой, а потом окольничим и боярином. Сохранилось известие о том, что на свадьбе Ивана Васильевича 3 февраля 1547 г. ему была оказана великая честь: он мылся с великим князем в мыльне и спал у его постели. Но родство с царем и близость к нему не спасали боярина от немилости непостоянного монарха…

Совсем недалеко от Никитского монастыря в Шереметевском переулке (ныне улица Грановского[14]14
  Сейчас – Романов переулок.


[Закрыть]) боярин Никита Романович имел большой двор с каменными палатами. Этот двор еще в 1638 г. принадлежал его внуку Никите Ивановичу Романову.

Колокольня с церковью Воскресения Словущего в Никитском монастыре. 1882 г.

Перед революцией 1917 г. в Никитском монастыре было три церкви: главная – церковь Великомученика Никиты, выстроенная в 1534 г.; недалеко от нее, южнее – церковь Дмитрия Солунского постройки 1625 г., а за воротами монастыря, в колокольне – церковь Воскресения Словущего, которая была выстроена взамен старой и ветхой в 1868 г. по проекту архитектора М.Д. Быковского.

Никитский монастырь находился совсем рядом с университетом, и студенты его часто заходили сюда. Один из университетских питомцев, будущий писатель Иван Гончаров, вспоминал, как он видел в соборе Никитского монастыря Александра Сергеевича Пушкина, кумира молодежи. Гончаров, по его словам, был «жаркий и неизменный поклонник Александра Сергеевича».

Церковь Дмитрия Солунского и церковь Великомученика Никиты в Никитском монастыре. 1882 г.

Очевидно, Гончаров видел Пушкина осенью 1832 г., в тот самый приезд его в древнюю столицу, когда он посетил Московский университет, присутствовал там на лекции профессора И.И. Давыдова и участвовал в споре с историком М.Т. Каченовским о «Слове о полку Игореве».

После смерти Пушкина студенты университета почтили его память заупокойной службой именно в ближайшем к университету Никитском монастыре, а не в университетской церкви Святой Татьяны, где начальство могло бы пресечь нежелательные демонстрации.

Приведем обширную цитату из малоизвестных воспоминаний очевидца и участника этих событий, показывающую, в частности, что полицейские методы мало изменились с того времени.

«В начале февраля 1837 г. в Москве было получено известие о смерти Пушкина. Это известие взволновало студенческий мирок. На Никитской улице, в доме князя Вадбольского, в квартире г-жи Линденбаум, которая содержала меблированные комнаты, отдаваемые внаймы, большей частию, студентам, была назначена сходка. Вечером студенты собрались и поставили на обсуждение вопрос: что делать? Дебаты произошли жаркие. Имена Данзаса, д’Аршияка, Дантеса, Геккерена не сходили с уст, крики благородного негодования, проклятия и угрозы раздавались то и дело. Некто Баранов, богатый помещик, степняк, натура горячая и необузданная, вызывался ехать в Петербург и драться с Дантесом, а если бы он отказался, отстегать его хлыстом. Его предложение не приняли. Другие тоже не прошли. Остановились на том, чтобы отслужить по Пушкине панихиду… День назначили праздничный – следующее воскресенье; место – Никитский монастырь. Пригласили певчих, заказали полное освещение церкви. Хлопотали было поставить печальный катафалк, но игуменья не разрешила… Началась обедня, народу собралось много. Студенты сходились и переговаривались; одни слушали обедню, другие прохаживались по монастырскому двору. Но полиция проведала, явился квартальный со своими будочниками, за ним прибыл частный пристав, позднее пожаловал и сам полицеймейстер. Развязно вошел он в храм, еще развязнее подошел к игуменье и довольно долго беседовал с ней келейно: ясно было, что что-то тут затевается.

Но вот обедня кончилась, полицеймейстер незаметно уехал. Народ стал выходить из церкви. Потушили свечи. Потянулись монахини, в церкви стало пустеть, а панихида не начиналась. Два, три студента пошли в алтарь за объяснениями к священнику, собиравшемуся уже оставить церковь. Он ответил, что панихиды не будет. Спрашивают: „почему?“ „А потому, говорит, что по живом человеке панихиды не служат“. „Как по живом!“ – изумляются студенты. „Да так, отвечает, Пушкин жив… не верите, спросите мать-игуменью“. Обращаются к игуменье, та отозвалась, что по сведениям, сообщенным ей сейчас полицеймейстером, Пушкин, хотя и болен, но еще жив. Бросаются к приставу, пристав утверждает, что подобное известие только что получено из Петербурга. Студенты, обрадованные такой вестью, расходятся по домам. Спустя час или два истина открылась; но собраться снова на панихиду студентам не позволили…»

Небольшой третьеклассный Никитский монастырь был своеобразным тихим оазисом в самом центре шумного города. На улицу выходили лишь здания келий и монастырская ограда, которые, по всему вероятию, были построены замечательным русским архитектором Д.В. Ухтомским. Об этой ограде, протянувшейся по Большому Кисловскому переулку, вспомнил Л.Н. Толстой, описывая прогулку Константина Левина: «Слепая стена монастыря, мимо которой, свистя, что-то нес мальчик, и извозчик ехал ему навстречу в санях, почему-то осталась ему в памяти».

Как и водилось раньше, монастырь был центром милосердия и образования – монахини Никитского монастыря устроили там больницу и богадельню; при монастыре работала женская Никито-Романовская школа.

Все исчезло с приходом большевиков. Монастырь закрыли, монахинь разогнали, уничтожили и больницу, и школу, и богадельню.

Место Никитского монастыря выбрали для строительства энергоподстанции метрополитена. В 1935 г. сломали все – и древний монастырь, и новую колокольню.

В начале строительства, при рытье котлованов для фундаментов, нашли множество скелетов погребенных на монастырском кладбище. Все выкинули и уничтожили.

Кто ответит за осквернение могил?

Церковь Николая Чудотворца в Хлынове

По Большой Никитской, с правой стороны, между домами № 22 и № 24 есть небольшой тупик, называющийся Хлыновским. Известно, что город Вятка до 1781 г. был известен под названием Хлынов – он упоминался впервые под этим именем в летописном известии 1472 г., но он существовал еще раньше как поселение новгородцев[15]15
  До 1457 г. город был известен под именем Вятка, с 1458 по 1780 г. – под именем Хлынов, с 1781 по 1934 г. – снова Вятка, а с 1935 г. – Киров.


[Закрыть].

Церковь Николая Чудотворца в Хлынове. 1880-е гг.

Почему же в центре Москвы оказался тупик, названный именем этого северного города?

Распространенное объяснение этому заключается в том, что здесь находилась Никольская церковь, что в Хлынове, которая, в свою очередь, называлась так потому, что в ней некоторое время (с 1552 по 1556 г.) находился почитаемый образ Николы Великорецкого из города Хлынова.

Это объяснение, однако, не выдерживает критики, ибо задолго до этого события название «Хлыново» встречается в московских юридических документах. Так, в отводной на земли начала XV в. и во Владимирском летописце под 1514 г. было записано: «Князь великий Василий другую церковь камену заложил Благовещение святой богородицы за Неглиною на Старом Хлынове». Освящена она была через два года – 31 июля 1516 г. Можно предположить, что здесь еще издревле была сельская приходская церковь.

Есть известие о том, что в XVI в. тут находился Введенский девичий монастырь, выгоревший в Смутное время и упраздненный в 1629 г.

Каменная церковь с главным престолом Введения во храм Пресвятой Богородицы и двумя приделами – Знаменским и Никольским на месте нынешнего школьного здания в Хлыновском тупике была выстроена в 1773–1775 гг.

Так мирно жила эта церковь с долгой историей в тихом московском тупике, пока ее в 1929 г. не закрыли, а в 1936 г. не сломали.

Охотный ряд

Историк Москвы П.В. Сытин так писал об Охотном ряде советского периода: «В центре Москвы, между улицей Горького и площадью Свердлова, высятся два новых многоэтажных здания: гостиница „Москва“ и Дом Совета Министров СССР. Широкий проезд между ними, достигающий 60 м, залит асфальтом и по обеим сторонам обсажен деревьями. Это – часть запроектированной большой магистрали, которая пройдет от площади Дзержинского до Ленинских гор. И только название ее – Охотный ряд – напоминает о далекой старине».

Но до недавнего времени даже название не напоминало нам о «далекой старине» – имя Охотный ряд было стерто с карты города во времена Хрущева, одного из тех «Иванов, не помнящих родства», которые так успешно подвизались на ниве уничтожения русской национальной культуры. В прошлом году после долгих требований общественности новоизбранные депутаты Моссовета наконец-то утвердили возвращение исконных имен московских – среди них был Охотный ряд[16]16
  В 1991 г. Охотному ряду вернули его прежнее название.


[Закрыть].

Одно из самых колоритных мест старой Москвы – Охотный ряд. Сколько о нем написано слов и восторженных, и уничижительных о его трактирах, прославившихся на всю Россию, о его обитателях, охотнорядских мясниках, тоже получивших всероссийскую известность, но несколько иного рода. Это было «чрево Москвы», кормившее ее самой разнообразною провизией. Это было «государство в государстве», – писал современник. «Здесь свои нравы, свои обычаи, здесь ядро старого московского духа. В Охотном ряду всегда можно было купить такие гастрономические редкости, которые по карману только очень богатым людям. Тут можно было найти зимой клубнику и свежую зелень. Все лучшие московские трактиры, где вас удивляют осетриной, телятиной и ветчиной, снабжаются Охотным рядом».

Само слово вполне понятно – торговый ряд, в котором продают дичь, добытую охотниками. Там же торговали домашней птицей.

Охотным рядом это место стало называться тогда, когда сюда после пожара 1737 г. перевели часть лавок с территории, на которой позднее образовалась Манежная площадь. Ранее на месте Охотного ряда тоже находились торговые ряды, называвшиеся Солодовенным, Житным и Мучным. После того пожара вместо 140 сгоревших лавок Мучного ряда казна построила здания Монетного двора. В одном из них содержался плененный Емельян Пугачев, находившийся под следствием. После перевода Монетного двора в Петербург его помещения заняла Берг-коллегия.

В 1798 г. Павел I передал весь участок бывшей Берг-коллегии обер-полицмейстеру Москвы П.Н. Каверину с тем, чтобы он выстроил на нем лавки для торговцев Охотного ряда, переводимых с Манежной площади. Новый владелец выстроил не только ряды деревянных лавок, но построил также несколько каменных зданий. В 1815 г. Каверин продал участок купцу Д.А. Лухманову, который построил по периметру его торговые каменные ряды. В дальнейшем большой участок Охотного ряда застраивался мелкими лавками, амбарами, складами, а в 1892 г. по проекту архитектора С.С. Эйбушитца в Охотном ряду были построены двухэтажные торговые здания, во дворе которых находились рыбные и мясные лавки.

Восточная граница участка, выходившая на Театральную площадь, была занята строениями, фасады которых составляли единый ансамбль площади. Форма ее была предписана императором Александром I, а проекты зданий разработаны Осипом Бове. На самом углу площади с проездом Охотного ряда в 1819–1821 гг. построили здание для Сенатской типографии, которое в 1880-х гг. было перестроено для гостиницы «Континенталь» (там в советское время помещался кинотеатр «Востоккино»). Другой угол этого участка – южный, с Воскресенской площадью – занимало здание, принадлежавшее купцам Патрикеевым и выстроенное для них по проекту архитектора Н.И. Козловского. В нем находился знаменитый на всю Россию «Большой патрикеевский трактир» Ивана Тестова, «первоклассный трактир, где москвичи не раз угощали обедами высочайших иностранных особ». На подмосковной ферме специально для его трактира выкармливались творогом и содержались в особой чистоте знаменитые поросята. «Поросенок у Тестова – это одна из достопримечательностей Москвы», – писал один из современников. Славились и многие другие его русские блюда, и особенно раскрытые пирожки – расстегаи. Когда Ф.М. Достоевский приезжал в Москву, он обязательно посещал трактир Тестова. Его жена вспоминала, как они после прогулок по Москве «уставшие и проголодавшиеся обычно ехали завтракать к Тестову. Муж любил русскую кухню и нарочно заказывал для меня, петербургской жительницы, местные блюда, вроде московской селянки, расстегаев, подовых пирожков…».

Южная часть квартала Охотного ряда, выходившая на Воскресенскую площадь, была занята длинным двухэтажным зданием, построенным после пожара 1812 г., в котором находился еще один известный в Москве трактир – Туринский. Его облюбовали купцы, и считалось, что «для иногороднего коммерсанта побывать в Москве и не зайти к Турину было все равно что побывать в Риме и не видеть папы».

На месте Туринского трактира в 1879 г. архитектор Н.В. Васильев построил «Большую московскую гостиницу», в советское время называвшуюся «Гранд-отель». В гостинице, приезжая в Москву, любил останавливаться Антон Павлович Чехов, а в ее ресторан любил заходить Петр Ильич Чайковский.

И еще один знаменитый трактир находился в Охотном ряду, но с его северной части, выходя к фасаду Благородного собрания. Это был трактир раскольника Егора Константиновича Егорова. «По всему трактиру виднелись большие иконы старого письма, с постоянно теплящимися лампадами, – читаем в записках современника. – Здесь подавался великолепный чай, начиная от хорошего черного и кончая высшего сорта лянсином. Кормили здесь великолепно, но особенно славился этот трактир „воронинскими“ блинами. Был какой-то блинник Воронин, который и изобрел эти превосходные блины». Популярность этого трактира была очень велика, и всякий провинциал, прибывший в Москву, спешил к Егорову «блинков поесть». Писатель Иван Шмелев вспоминал, как перед поездкой всей семьей на Воробьевы горы посылали «к Егорову взять по записке, чего для гулянья полагается: сырку, колбасы с языком, балычку, икорки, свежих огурчиков, мармеладцу, лимончиков…».

Все эти колоритные старомосковские места долго при советской власти не прожили. Как было московским властителям примириться с такими вольностями – частными трактирами да с «воронинскими» блинами? Им требовалось в центре их столицы что-то помпезное, и они решили на месте Охотного ряда выстроить гостиницу. И если уж гостиницу, так огромную, с таким же и рестораном. В 1935 г. выстроили гостиницу, а спервоначалу, как водится, снесли все старинные здания, все лавки и трактиры. Сначала архитекторы спроектировали было нечто конструктивистское, но времена менялись, и диктатуре потребовалось здание, отвечающее ее имперским запросам. К двум авторам, Л.И. Савельеву и О.А. Стапрану, подключили еще одного – А.В. Щусева, и он, переделав первоначальный проект, соорудил большое здание, известное теперь как гостиница «Москва».

Если посмотреть на фасад здания с Манежной площади, то можно увидеть, что оно состоит как бы из двух половин, существенным образом отличающихся друг от друга. С этим обстоятельством связан любопытный рассказ, вполне могущий быть достоверным.

Сталину, мнившему себя специалистом во всех областях человеческого знания, в том числе и в архитектуре, представили на утверждение два различных проекта фасада новой гостиницы, нарисованных на одном листе, сложенном пополам. «Отец народов» размашисто подмахнул проект, и, конечно, уже никто не осмелился что-либо изменить: так и построили одно здание с двумя разными фасадами.

Полностью гостиницу «Москва» до войны выстроить не успели и только в 1970-х гг. доломали здание «Большой московской», а вместе с ней и последний остаток ампирной Театральной площади – угловой дом, в котором когда-то находился трактир Тестова.

Но исчез не только собственно Охотный ряд, но и те здания, которые стояли с севера от него – а там находились подлинные жемчужины русской культуры: рядом друг с другом стояли прекрасные каменные палаты XVII столетия – бояр Голицыных и Троекуровых – и церковь Параскевы Пятницы. Как писал И.Э. Грабарь в 1925 г., прослышав о первых попытках что-то построить на их месте: «Тут можно было бы сделать уникальный уголок московской старины, необыкновенно украсивший бы город». К сожалению, об этом проекте теперь можно писать лишь в сослагательном наклонении. Из трех памятников каким-то образом уцелел лишь один – троекуровские палаты, – и то, наверное, потому, что они оказались задвинутыми во двор нового здания и совсем не видны с улицы.

На месте мрачного «Дома Совета Министров» стояли прекрасные палаты, изукрашенные излюбленным декором конца XVII в.: изящными наличниками, тонкими колонками, красивыми орнаментальными поясками.

По сведениям «Росписного списка» 1638 г., этим участком владел князь Андрей Голицын, оставивший его в наследство сыновьям. Один из них, Василий Андреевич, выкупив доли братьев, стал в 1642 г. полным хозяином. Его же сын, князь Василий Васильевич Голицын, в 1684–1685 гг. стал перестраивать дедовские палаты – для него, всесильного первого министра царевны Софьи, они казались маленькими и старомодными. Новые палаты получились на славу: огромные (по высоте равные современному четырехэтажному дому), состоящие из нескольких разновысоких объемов, живописные, с островерхими крышами, покрытые блестящей медью, богато украшенные многоцветными поливными изразцами, и – неслыханное дело! – с настоящими стеклами в окнах, они производили необычайное впечатление. Иностранцы описывали их как восьмое чудо света. Еще более поражало внутреннее убранство голицынского дома: обширные залы с портретами, висящими на стенах, украшенных дорогими тканями, зеркала, тисненая кожа, полированное дерево. Палаты князя были соединены длинным переходом с его домовой Воскресенской церковью.

Церковь Параскевы Пятницы в Охотном ряду. 1881 г.

Домовая церковь составляла второй этаж церковного здания – в первом находилась церковь Параскевы Пятницы, которая упоминалась в различных документах в первой четверти XVII в. Возможно, она была еще древнее и стояла на месте старинного торга – церкви во имя этой святой часто ставились на торговых местах. Постройку церкви В.В. Голицын начал ранней весной 1686 г., и, возможно, она уже в конце этого же года была освящена. Колокольня ее была построена значительно позже – в 1793 г., а в 1877 г. в нижней церкви увеличена алтарная часть.

После падения Софьи князя Голицына сослали и все его имущество отобрали в казну. Московский дом пожаловали грузинским царям, владевшим им в продолжение почти 180 лет.

В 1920-х гг. голицынские палаты начали реставрировать, и в процессе освобождения палат от позднейших наслоений, к удивлению и восхищению знатоков и просто любителей искусства, выяснилось, что Москва обладает прекрасным архитектурным памятником – уникальным сооружением эпохи расцвета русской архитектуры конца XVII столетия. Естественно, возник проект восстановления этих палат совместно с соседними палатами боярина Троекурова и церковью Параскевы Пятницы. Но у большевиков были другие планы, и И.Э. Грабарь, обеспокоенный возможностью переустройства этого места, писал: «В последнее время ходили слухи о чудовищном проекте сломки обоих зданий и постройки на всем протяжении от Дома Союзов до Тверской гигантского небоскреба для Госбанка. Слухи эти встревожили всех любителей московской старины. Действительно, что может быть нелепее с точки зрения азбуки целесообразного городского строительства, как это ненужное строительное уплотнение и без того уплотненного центра, с неизбежным затемнением окружающей местности. Не застраивать небоскребами надо этот центр, а, наоборот, раскрыть его следует, удалив мешающие наросты, облепившие со всех сторон усадьбы Голицына и Троекурова, и разбив здесь сквер с чудесной, единственной архитектурной перспективой. Когда этот сквер будет разбит, он объединит в одно целое как эти два замечательных дома, так и соседний Дом Союзов… На месте грязных, позорных для мирового города задворков появится чудесный уголок, достойный Москвы, кующей новую жизнь, но охраняющей старину».

Призывы Грабаря остались втуне. В 1928 г. и палаты Голицына, и церковь Параскевы были снесены. В древнем Охотном ряду решили строить престижный дом для Совнаркома по проекту А.Я. Лангмана. Построили довольно быстро – с 1933 по 1935 г. И это неудивительно, ведь, как писал журнал «Архитектура СССР»: «Строительство было возложено на Народный комиссариат внутренних дел».