Текст книги "Задержание подозреваемого. Конституционно-межотраслевой подход"

§ 1.3. Цели задержания подозреваемого

Комплексное рассмотрение института задержания подозреваемого в совершении преступления невозможно без определения его цели – основополагающей методологической категории, обуславливающей и юридические основания его применения, и его процедуру, и его содержание.

Четкое формулирование цели и представляет собой первый этап любого научного исследования и создания любого общественно полезного блага. Очевидно, что свои цели должны быть присущи всем правовым институтам и механизмам, используемым в сфере уголовного судопроизводства; в противном случае их применение лишено какого-либо смысла и превращается в ничем не обоснованное принуждение, ограничение прав и свобод участвующих лиц или несет в себе иные негативные последствия. И в этой связи весьма примечательно, что действующий уголовно-процессуальный закон содержит достаточное количество различных предписаний и запретов, лишенных какой-то определенной цели, фактически превращающих соответствующие действия и решения органов предварительного расследования и суда в набор ничем не обоснованных формальностей.

В философии цель традиционно определяется как идеальный или реальный предмет сознательного или бессознательного стремления субъекта; конечный результат, на который преднамеренно направлен процесс¹³¹. Исходя из общего методологического постулата о подчиненности любых социально-правовых категорий, в том числе механизмов выявления, раскрытия и расследования преступлений, законам философии, целью любого уголовно-процессуального действия или решения также всегда должен являться некий конечный результат, некий предполагаемый итог, для достижения которого предусмотрены и публично-правовые полномочия государственных органов, и порядок (форма) их реализации.

Например, основной (перспективной) целью всего уголовного судопроизводства является обеспечение возможности законного, обоснованного и справедливого применения уголовного закона (уголовно-правовой нормы); целью судебного разбирательства уголовного дела в первой инстанции – разрешение по существу выдвинутой стороной обвинения публичной претензии уголовно-правового характера; целью следственного действия – установление каких-либо новых сведений, имеющих значение для уголовного дела, получение какой-либо значимой доказательственной информации¹³² и т. д.

Каковы же цели задержания подозреваемого? К великому сожалению действующий УПК РФ не содержит четкого и ясного ответа на данный вопрос; здесь имеет место некоторая правовая неопределенность. О целях задержания можно судить лишь исходя из смысла уголовно-процессуального закона, иных (в том числе уже не действующих) нормативных правовых актов в совокупности с доктринальными источниками.

Так, еще в 1961 году Ю. Д. Лившиц и А. Я. Гинзбург указывали, что задержание подозреваемого направлено на воспрепятствование уклонению лица от органов предварительного расследования и на пресечение возможности совершения новых преступлений¹³³. В. М. Корнуков связывает цели (назначение) задержания с исключением возможности уклонения от органов предварительного расследования и иного противодействия осуществлению этой деятельности¹³⁴. Л. Л. Зайцева и А. Г. Пурс отмечают, что общевидовой перспективной целью для любого вида задержания является обеспечение надлежащих условий осуществления уголовно-процессуальной деятельности, а общевидовой ближайшей целью – обеспечение надлежащего поведения лица¹³⁵. Н. В. Луговец пишет, что целями задержания является необходимость пресечь преступную деятельность или попытки создания помех производству по делу путем сокрытия доказательств или воздействия на свидетелей либо воспрепятствовать уклонению от следствия, а также установить личность подозреваемого¹³⁶. К. В. Муравьев, в свою очередь, указывает, что задержание традиционно имеет собственные условия, основания и процедуру применения, однако при этом не теряет своего основного назначения – предупредить уклонение преследуемого лица от органов, ведущих производство по делу, и, таким образом, обеспечить возможность исполнения предполагаемого наказания¹³⁷. Близкие по смыслу точки зрения высказываются и другими учеными¹³⁸. Подобные позиции в свое время находили отражение и в ст. 257 Устава уголовного судопроизводства 1864 года¹³⁹, и в ст. 100 УПК РСФСР 1923 года.

Некоторые авторы, основываясь на действовавшем ранее специальном нормативном правовом акте – Положении о порядке кратковременного задержания подозреваемых 1976 года¹⁴⁰, связывают цели применения данной меры принуждения с выяснением причастности задержанного к преступлению и разрешением вопроса о применении к нему меры пресечения в виде заключения под стражу¹⁴¹. Исходя из эмпирических данных, собранных Е. С. Березиной, такая позиция разделяется и большинством практических работников¹⁴².

Но мы не можем солидаризироваться с Л. Л. Зайцевой и А. Г. Пурсом, как бы противопоставляющими указанную точку зрения вышеприведенным взглядам на цели задержания подозреваемого¹⁴³. Полагаем, что данные противоречия имеют несколько надуманный характер и обусловлены не совсем корректной формулировкой ст. 1 названного Положения. Цели задержания действительно не следует ставить в прямую зависимость от дальнейшего применения меры пресечения и выяснения причастности лица к совершению преступления; эти вопросы вполне могут быть разрешены и без задержания подозреваемого. Скорее здесь следует согласиться с Е. Г. Васильевой, что проведение задержания только ради выяснения причастности лица к преступлению и решения вопроса о применении к нему меры пресечения при отсутствии желания у задержанного скрыться, продолжить преступную деятельность или скрыть (уничтожить) доказательства не совсем оправдано. Автор справедливо полагает, что это вопросы можно решить и не задерживая человека, личность и местонахождение которого установлены¹⁴⁴.

Однако при возникновении опасности противодействия предварительному расследованию со стороны подозреваемого именно задержание обеспечивает возможность производства ряда следственных и иных процессуальных действий с участием подозреваемого, что позволяет проверить его причастность к совершению преступления, а также установить основания и осуществить процедуру избрания в отношении него меры пресечения. Причем первостепенное, основное значение задержания подозреваемого, безусловно, приобретает в связи с дальнейшей перспективой применения к лицу заключения под стражу или домашнего ареста, требующих проведения специального судебного заседания и вынесения соответствующего судебного решения. Ведь если следователь уже заранее исключает необходимость последующего применения к человеку меры пресечения арестантского характера, то задержание вообще теряет всякий смысл и превращается в ничем не оправданное ограничение свободы и неприкосновенности.

В результате всего вышеизложенного напрашивается вполне очевидный вывод: основная цель задержания подозреваемого – это обеспечение нахождения лица «при уголовном деле», то есть в условиях процессуальной доступности для производства с его участием следственных действий и иных процессуальных процедур, направленных на установление его причастности к совершению преступления и решение вопроса о возможности применения к нему заключения под стражу или домашнего ареста. В качестве дополнительных, но не менее важных целей задержания подозреваемого следует назвать воспрепятствование другим формам противодействия расследованию (воздействию на свидетелей, экспертов, уничтожению доказательств и т. д.), а также пресечение иной преступной деятельности.

В подобном контексте цели задержания подозреваемого оказываются весьма схожи (может быть, даже идентичны) с целями мер уголовно-процессуального пресечения (гл. 13 УПК РФ). Напомним, что, по мнению большинства специалистов, работающих в этом научном направлении, целями мер пресечения являются воспрепятствование уклонению от явки в органы предварительного расследования, в суд или иным формам противодействия производству по уголовному делу, продолжению преступной деятельности, созданию помех для исполнения приговора¹⁴⁵.

И в этом нет ничего удивительного. Ведь задержание подозреваемого фактически представляет собой упрощенный и краткосрочный вариант наиболее строгой меры уголовно-процессуального пресечения – заключения под стражу; оба этих правоограничительных механизма сопряжены с временной изоляцией лица от общества, причем порядок их реализации предусмотрен единым Законом «О содержании под стражей». В. Н. Григорьев прямо называет задержание подозреваемого начальным этапом заключения под стражу¹⁴⁶.

Основное преимущество задержания – его оперативность, возможность в кратчайшие сроки обеспечить достижение вышеназванных целей без необходимости проведения сложной процедуры получения судебного решения. И. М. Гуткин был совершенно прав, отмечая, что потребность в задержании возникает в случае необходимости заключения человека под стражу, когда немедленное применения этой меры пресечения по тем или иным причинам невозможно¹⁴⁷. Задержание – пишет К. В. Муравьев – по своей природе «полицейская» мера процессуального принуждения, применяемая в экстренном порядке¹⁴⁸. С это точкой зрения также солидаризируются О. В. Химичева и Д. В. Шаров¹⁴⁹.

Тождество, по крайней мере сходство, целей задержания подозреваемого с целями мер уголовно-процессуального пресечения методологически должно обуславливать и единые основания для их применения, вытекающие из данных целей. Однако законодатель решает этот вопрос несколько иначе. Прямая взаимосвязь целей и соответствующих оснований предусмотрена лишь в части правовой регламентации мер пресечения (ст. 97 УПК РФ); для задержания подозреваемого установлены совершенно иные основания (ст. 91 УПК РФ)¹⁵⁰, которые никоим образом не согласуются с его целями.

В этой связи мы не можем согласиться с А. М. Панокиным, абсолютно голословно, без каких-либо аргументов утверждающим, что цели задержания производны от оснований для избрания меры пресечения¹⁵¹. Ведь методологически цели любого акта человеческой деятельности могут находиться в причинно-следственной связи лишь с основаниями (с причинами) этого же самого акта. Таким образом, основания задержания могут обуславливаться только его целями, равно как основания для избрания мер принуждения – только целями мер принуждения. Кстати, при этом автор вообще путает причину и следствие местами, поскольку, как известно, не цели зависят от оснований, а наоборот.

Несогласованность целей и установленных законом оснований для задержания подозреваемого представляет собой не только теоретическую, но и сугубо прикладную проблему. Она приводит к существенным ошибкам, возникающим в следственной практике, и негативно сказывается на правах и свободах конкретных лиц. Постараемся проиллюстрировать это еще одним примером из собственной практики. Осенью 1997 года сотрудники УБЭП ГУВД г. Москвы задержали некого А. М. Миносяна, который, находясь на площади Курского вокзала, пытался незаконно сбыть несколько слитков драгоценного металла – серебра, ранее выплавленного им из частей радиодеталей, найденных на свалке военных отходов. В этот же день дежурный следователь возбудил уголовное дело по ч. 1 ст. 191 УК РФ и процессуально оформил задержание А. М. Миносяна в соответствии с действующей тогда ст. 122 УПК РСФСР 1960 года (подозреваемый был застигнут в момент совершения преступления, и при нем оказались слитки серебра – явные следы преступления). На первый взгляд, легитимность данного решения не вызывала никаких сомнений, поскольку вышеуказанные основания полностью подтверждались результатами проведенных «на скорую руку» первоначальных следственных действий. Однако, приняв на следующий день уголовное дело к своему производству, автор этих строк пришел к выводу, что дежурный следователь поступил опрометчиво, допустил ошибку, стоившую подозреваемому почти целых суток нахождения под стражей. В связи со сравнительно небольшой тяжестью содеянного и обстоятельствами, характеризующими личность подозреваемого (он совершил преступление впервые ввиду тяжелого материального положения – имея на иждивении больную супругу и двух несовершеннолетних детей, остался без постоянной работы и т. д.), необходимость его дальнейшего нахождения под стражей, на наш взгляд, отсутствовала. В связи с чем было принято решение о незамедлительном освобождении А. М. Миносяна из изолятора временного содержания «под честное слово», которое он, кстати, достойно сдержал.

Прекрасно понимая бесперспективность дальнейшего ареста подозреваемых, сотрудники органов предварительного расследования, оказываясь в подобных ситуациях, зачастую принимают процессуальные решения об их задержании сугубо формально. Тем более, юридическая гипотеза ст. 91 УПК РФ сформулирована таким образом, что позволяет применить этот механизм практически в 100 % случаев за исключением, пожалуй, лишь уголовных дел о преступлениях, не караемых лишением свободы. В части задержания даже не предусмотрена правовая норма, предполагающая необходимость изучения всех нюансов личности подозреваемого и других обстоятельств, влияющих на указанное решение подобно тому, как это определено ст. 99 УПК РФ. Действующий уголовно-процессуальный закон и основанная на нем следственная практика не только приводят к ограничению конституционных прав подозреваемых на свободу и личную неприкосновенность, но и фактически отнимают у них возможность обжалования таких актов. К слову, об отсутствии перспектив в обжаловании задержаний постоянно говорят и многие практические работники, в первую очередь адвокаты.

Конечно, сглаживание указанных изъянов будет напрямую зависеть от повышения профессионализма, правосознания, правопонимания и ответственности следственных работников и совершенствования научно-практических рекомендаций в части задержаний подозреваемых. Многие специалисты согласятся с разумностью подобного тезиса и не подвергнут его сомнению.

Но нам бы хотелось взглянуть на данную проблему с несколько иной, как бы методологической, стороны и попытаться найти еще один (параллельный) вариант ее разрешения. Вполне возможно, что, двигаясь одновременно по двум параллельным линиям, будет намного быстрее и проще устранить заложенные в механизм задержания подозреваемого доктринальные и законодательные недостатки, а в перспективе – оптимизировать соответствующую правоприменительную практику.

Как уже отмечалось выше, цели задержания имеют правоограничительную (пресекательную) направленность: обеспечить нахождение лица «при уголовном деле», воспрепятствовать противодействию расследования, пресечь продолжение преступной деятельности и пр. Однако сложный комплексный характер задержания подозреваемого, предполагающий его многогранность, неоднородную правовую природу, невольно наводит на закономерный вопрос: а в какой, собственно, конкретный момент человек реально (фактически) оказывается во власти правоохранительных органов и лишается возможности свободно располагать собой?

Ответ на него очевиден – это происходит одновременно с так называемым фактическим задержанием (захватом), являющимся самым первым этапом всей процедуры задержания подозреваемого в совершении преступления. Именно в этот момент происходит ограничение предусмотренного ст. 22 Конституции РФ права на свободу и личную неприкосновенность; в этот же момент человеку предоставляются основные юридические гарантии, предопределяющие статус задержанного и его последующие взаимоотношения с правоохранительными органами. Достаточно хотя бы вспомнить уже упомянутые в § 1.2 настоящей Монографии решения Европейского суда по правам человека, связывающие лишение физической свободы не с формальными, а с сущностными факторами, например, с принудительным пребыванием в ограниченном пространстве, с изоляцией от общества, семьи, с прекращением выполнения служебных обязанностей, с невозможностью свободного передвижения и общения с неопределенным кругом лиц. Подобных позиций традиционно придерживался и Конституционный Суда РФ. Так, в одном из самых известных постановлений по вопросам задержания подозреваемого – по делу В. И. Маслова – отмечается, что ч. 2 ст. 48 Конституции РФ определенно указывает именно на сущностные признаки, характеризующие фактическое положение лица как нуждающегося в правовой помощи в силу того, что его конституционные права, прежде всего на свободу и личную неприкосновенность, ограничены, в том числе в связи с уголовным преследованием в целях установления его виновности¹⁵².

Таким образом, система действующего законодательства предполагает весьма парадоксальную ситуацию. Основная цель прямо предусмотренного УПК РФ уголовно-процессуального механизма достигается за рамками уголовного судопроизводства (часто даже до возбуждения уголовного дела), в ходе реализации своих служебных полномочий лицами, не входящими в круг участников расследования. Органы предварительного следствия получают в свое вéдение задержанного уже после обеспечения необходимых условий нахождения данного лица «при уголовном деле» (а как же иначе!), пресечения возможности попыток воспрепятствовать их деятельности и продолжить криминальное поведение. Задержание – пишет Л. В. Головко – почти всегда является фактическим, что вытекает из его природы и оснований, поэтому противопоставлять надо не фактическое и юридическое задержание, а само задержание и его процессуальное оформление, происходящее postfactum¹⁵³.

Но если так, то какую же цель тогда преследует собственно процессуальное решение о задержании подозреваемого, принимаемое в порядке ст. 91–92 УПК РФ? Представляется, что лишь только одну. Посредством составления протокола следователь осуществляют своеобразную процессуальную легализацию принятого ранее полицией или иными правоохранительными органами акта ограничения конституционного права лица на свободу и личную неприкосновенность.

Исходя из предопределенных международно-правовыми стандартами и Конституцией РФ подходов, процессуальное решение о задержании не привносит в уголовное дело ничего нового, не обуславливает возникновение, изменение и прекращение никаких принципиально новых правоотношений. Все основные права (на телефонный звонок, на уведомление заинтересованных лиц, на защиту и т. д.) задержанный получает с момента своего захвата. Кстати, эти права также не имеют ярко выраженного процессуального характера и вполне могут быть обеспечены правоохранительными органами, например, в соответствии со ст. 14 Закона «О полиции» (более подробно этот вопрос будет рассмотрен в § 2.2 настоящей Монографии).

Чтобы окончательно развеять возможные сомнения и заранее ответить на вполне ожидаемую критику оппонентов – мол, подозреваемый имеет куда больше прав – опять позволим себе забежать вперед, пояснив, что юридическое признание за лицом данного процессуального статуса совсем не обязательно должно быть привязано к составлению протокола задержания, как это определено в п. 2 ч. 1 ст. 46 УПК РФ. В § 3.3 настоящей Монографии мы приходим к выводу, что начало осуществления в отношении задержанного уголовного преследования, предполагающего закрепление за ним статуса подозреваемого в уголовно-процессуальном смысле, целесообразнее увязывать с его допросом как первым и практически единственным актом его взаимодействия со следователем в установленном УПК РФ правовом режиме.

Протокол задержания даже нельзя признать неким «актом приема-передачи» доставленного лица из вéдения приведших его сотрудников в распоряжение следователя с переходом к последнему всей полноты ответственности за судьбу данного человека. Ведь согласно ч. 1 ст. 92 УПК РФ протокол должен быть составлен не сразу, а в течение трех часов с момента доставления. Этот срок установлен для проведения необходимых для обоснования задержания процессуальных действий, во время которых доставленный уже находится в зоне ответственности субъекта уголовной юрисдикции.

Представляется, что процессуальное решение о задержании не имеет «высокого» правового смысла, который вкладывается в иные резолютивные акты предварительного расследования. Существующему в общей системе правового регулирования протоколу задержания более подходит роль некоего технического документа, составляемого для «внутреннего» пользования, например для руководителя следственного органа, в целях более эффективного ведомственного контроля за законностью деятельности своих подчиненных.

Мы, конечно, не уверены, уместно ли здесь приводимое сравнение, но решение о задержании подозреваемого формально скорее напоминает своеобразный «протокол о намерениях», посредством которого следователь фиксирует свой замысел на дальнейшее применение к лицу меры пресечения арестантского характера. К слову сказать, в данном контексте процессуальный акт задержания вообще теряет всякий смысл, поскольку ровно те же самые намерения, но уже обличенные в более развернутую и мотивированную форму, вытекают из следующего по порядку документа – ходатайства в суд о заключении задержанного под стражу или под домашний арест (ч. 3 ст. 108 УПК РФ).

В одной и своих последних публикаций, проанализировав правовую сущность обвинения как результата дискретных полномочий следователя, основанного на совокупности достаточных доказательств, мы пришли к выводу о поспешности и необоснованности так называемого первоначального обвинения, обусловленного правилом, предполагающим применение к лицу меры пресечения лишь после его привлечения к уголовной ответственности. В этой связи было внесено предложение о возможности избрания меры пресечения в отношении подозреваемого не как исключения (ст. 100 УПК РФ), а как основного правила¹⁵⁴.

И если придерживаться именно такого подхода (он-то и представляется нам единственно верным), то временной интервал между актом процессуального задержания подозреваемого и ходатайством в суд об избрании в отношении него меры пресечения вообще сокращается до минимума. А с учетом того, что на практике эти несколько часов обычно полностью посвящаются формированию и предъявлению обвинения, решение о задержании и ходатайство в суд вообще должны неразрывно следователь одно за другим.

Резюмируя вышеизложенное, мы приходим к, может быть, не совсем «традиционному», своеобразному, но тем не менее единственно возможному выводу. Процессуальное решение следователя о задержании подозреваемого – лишнее звено в механизме краткосрочного (внесудебного) ограничения конституционного права человека на свободу и личную неприкосновенность в преддверии его предполагаемого заключения под стражу или домашнего ареста. А для оформления правовых намерений органов предварительного расследования применить к задержанному данные меры пресечения вполне достаточно иных предусмотренных УПК РФ процессуальных средств, в частности направляемого в суд ходатайства в порядке, установленном ч. 3 ст. 108 УПК РФ.

Несмотря на все попытки советского, а затем и российского законодателя ввести задержание подозреваемого в сферу уголовно-процессуального регулирования, оно фактически остается превентивной «полицейской» мерой, применяемой лишь в целях «внешнего», «запроцессуального» обеспечения благоприятного режима досудебного производства по уголовному делу. Такой она представлялась еще дореволюционному законодателю (ст. 257 Устава уголовного судопроизводства 1864 года), таковой она, очевидно, останется и впредь.

В этой связи весьма уместно привести позицию Л. В. Головко. Автор пишет, что во всех правопорядках между задержанием кратковременным и задержанием длительным (заключением под стражу) есть принципиальная разница: задержание является по своей природе полицейской мерой, а заключение под стражу – мерой судебной. Называться эти меры могут по-разному в соответствии с национальной терминологической традицией, более устойчивой в континентальных правопорядках, например французское противопоставление gardeà vue (задержание) и détentionprovisoire (заключение под стражу). Однако само по себе разграничение двух принципиально отличных друг от друга форм ограничения физической свободы лица является объективной и универсальной константой¹⁵⁵.

Автору настоящей Монографии не хотелось бы, чтобы высказанная позиция была истолкована превратно – как полностью исключающая какое-либо процессуальное участие следователя в процедуре задержания лица по подозрению в совершении преступления. Мы вовсе не ратуем за полное упразднение следственного присутствия в этом механизме. В конце концов, подобные полномочия обусловлены международно-правовыми стандартами, в том числе ч. 3 ст. 5 Европейской конвенции; они же вытекают из системы действующего законодательства РФ. Именно следователь как субъект уголовной юрисдикции осуществляет проверку законности и обоснованности «полицейского» задержания, определяя дельнейшее положение подозреваемого и принимая на себя всю полноту процессуальной ответственности за его судьбу.

Мы лишь выступаем за упразднение самого процессуального решения о задержании как самостоятельного резолютивного акта, который не имеет никакого юридического смысла и лишь дублирует предшествующие «полицейские» документы. Полагаем, что законность и обоснованность задержания подозреваемого вполне может быть обеспечена не протоколом, оформляемым в порядке ст. 91–92 УПК РФ, а иными процессуальными актами: мотивированным ходатайством в суд об избрании в отношении лица меры пресечения арестантского характера или, наоборот, постановлением об его освобождении из-под стражи, выносимом в порядке ч. 1 ст. 94 УПК РФ.

Предлагая на строгий суд читателей вышеприведенную точку зрения, автор прекрасно понимает вероятность ее скептических оценок со стороны блюстителей «традиционных» подходов к задержанию подозреваемого. И, тем не менее, мы осознанно идем на подобные исследовательские риски в надежде усовершенствовать существующие законодательные механизмы и оптимизировать сложившуюся правоприменительную практику в контексте поиска разумного баланса между публичными и частными интересами, между полномочиями государства и правами личности как одной из основных задач уголовно-процессуальной науки.

Мы также отчетливо предвидим все возможные упреки, адресовнные данной работе, со стороны представителей либеральной общественности и иных любителей «спекулировать» правами человека – мол, автор хочет упростить и без того слабо обеспечивающую защиту личности процессуальную форму, не учитывает соответствующие международно-правовые стандарты, да и вообще ратует за создание еще более карательного механизма задержания подозреваемого даже по сравнению с тем, который существует в настоящее время.

Да, действительно, предлагаемые новации предполагают некоторое упрощение процессуальной формы. Но так ли это опасно для правовой защищенности лиц, волею судьбы подвергаемых уголовному преследованию? Представляется, что не так. Сама по себе формализация никоим образом не обуславливает уровень обеспеченности участников уголовного дела юридическими гарантиями. Процессуальная форма должна быть не «сильной» или «слабой», а реально выполнимой (практически реализуемой), отвечающей целям уголовного судопроизводства и его отдельных актов, здравому смыслу, национальным традициям и вышеуказанному разумному балансу между публичными и частными интересами. И именно поэтому в своих работах применительно к одним правоотношениям мы выступаем за усиление процессуальной формы, а применительно к другим – наоборот, за ее упрощение.

В завершении следует отметить, что затронутые в настоящем параграфе проблемы и предложенные варианты их решения невольно обуславливают некоторый пересмотр, переосмысление и дальнейшее развитие иных вопросов, касающихся задержания подозреваемого, в частности его оснований, осуществления фактического захвата лица, необходимости составления протокола и т. д. Этим вопросам и будут посвящены последующие главы и параграфы Монографии.