Текст книги "Украл – поделись"

– Пожалуйста, на два дома дальше, у колодца, – обратилась Татьяна к водителю. На нервно ёрзающего рядом Литикова она не обращала внимания.

Татьяна отсутствовала минут десять. Она ушла, и водитель, наконец, заметил Литикова.

– Симпатичная женщина, – обернулся он к Литикову. – Она кем, прошу прощения, вам приходится?

– Невеста, – не без гордости ответствовал Литиков. – И я попросил бы тебя, приятель, быть поскромнее. И не таращиться. А то, понимаешь… – Литиков начал распаляться. – А то я знаю таких, понимаешь… Только увидят если более-менее, так сразу и начинают губу раскатывать! Пиджак, видите ли, одеколон на весь салон, улыбочки и всё такое прочее!

– Ладно, не кипятись, сам виноват – без паранджи вывел, – отмахнулся водитель. – Тебя как звать?

– Михаил.

– Меня Виктором. Тоже здесь живёшь?

– Вроде того. У невесты своей и живу. Вон наш дом, куда она пошла.

– Да-а, – задумчиво произнёс Виктор и что-то пробормотал себе под нос.

– Что? – переспросил Литиков.

– Погода, говорю, природа, говорю, лес, речка… Остаться бы тут навсегда или хоть на время, а то всё крутимся чего-то, суетимся, спешим куда-то.

– Коммерсант, наверно, вот и крутишься. Угадал?

– Пожалуй, да.

– Так «да» или «пожалуй», – не удовлетворился ответом Литиков.

– Пожалуй, да.

Литиков засопел, но, вспомнив, что при посадке Татьяна велела ему помалкивать, сдержался. Да и что ему до этого франта? Ну, довезёт он их до города. И всё. И прощай, франтяра. Покедова. И забыли, как звать-величать. И даже Татьяна о нём не вспомнит.

8

Вчера утром Виктор стоял возле одного из входов в офисное здание на Кутузовском, облицованное с фасадной стороны кирпичом малинового цвета, и рассеянно осматривал свои туфли, брюки и видимую ему часть собственного пиджака. На мгновение сосредоточившись, он увидел, что туфли его почти не запачканы, брюки безупречно отглажены, а пиджак просто превосходен. И Виктор нажал на кнопку звонка. Дверь открыл усатый мужчина лет тридцати в тёмно-синем пиджаке с жёлтого цвета сияющими пуговицами. Мужчина смотрел вопросительно.

– Вы меня не узнаёте? – спросил Виктор не без ноток презрения и вызова в голосе.

– Да нет, почему же… Проходите, – слегка растерялся усатый в синем пиджаке.

Заметно разозлённый тем, что в течение секунды или двух он, стоя на холоде, вынужден был наблюдать железобетонное выражение лица охранника, которое предназначалось отнюдь не ему, а кому-то постороннему и незнакомому, Виктор стремительно направился через фойе к лифту.

Поднявшись на третий этаж, он услышал голос разговаривающей с кем-то по телефону Ирины и мгновенно оттаял. Присесть у двери и слушать этот голос. Хоть сто лет. До тех пор, пока смерть не уцепится за ноги и не утащит в могилу.

Однако сидеть и лежать не в его стиле. И смерть совершенно иным образом возьмёт верх над ним. Когда-нибудь пуля пробьёт его сердце или мозг. А может быть, это будет пуля со смещённым центром тяжести, которая влетит в беззащитный живот и, задев ребро либо кость бедра, начнёт кувыркаться с безудержной наглостью в мягких тканях жизненно важных органов. И это «камлание» призовёт смерть. Смерть! А как пулями разрывает лёгкие, печень и кишки, как свинцовые штучки крошат плечевые суставы, лопатки и ключицы, как прошивают череп, разрушая оба полушария мозга, Виктору было известно.

– Привет, Ирэн! – произнёс Виктор легко и весело.

– Здравствуй, Виктор! Где ты пропадаешь? Трое человек ёрзают в креслах, ожидая тебя. Ущерб фирме – неимоверный.

Виктор бросил своё тело в кресло напротив стола Ирины. Не целясь и не примериваясь. И если бы кресла не оказалось на месте, то он бы непременно очень сильно ушибся. Ничего страшного не произойдёт, если он одну минуту поболтает с Ириной.

Ирина слишком умна для секретаря и замужней женщины. Если бы не его врождённый страх перед умными женщинами, её мужем мог бы быть он, а не Синодский.

В день свадьбы Ирины и Синодского Виктор легкомысленно заявил:

– Ирэн, как же так? Собирался сделать тебе предложение, хотел жениться на тебе, а ты…

– Ты это серьёзно? – вспыхнула Ирина.

Виктор, скорее всего, шутил. Да-да, он, пожалуй, шутил. По крайней мере, если судить по его тону. Ведь они поднимались по ступенькам Дворца бракосочетания, в одном из залов которого через десять минут прозвучит наставительно-поздравительная речь работницы ЗАГСа и широко известная музыка. Виктор увидел глаза Ирины и испугался. Ему вдруг показалось, что ещё одно его неосторожное движение и намеченная свадьба вряд ли состоится.

– Ты действительно мог бы жениться на мне? – спросила Ирина.

– Конечно. А почему бы и нет? – с резко преувеличенной шутливостью в голосе откликнулся Виктор, пряча при этом взгляд в гуще серых клубов осенних облаков. – Ты же очаровательна. И такие, как ты, не должны принадлежать даже самым достойным. Ты – достояние республики.

Он продолжал нести что-то в том же духе, но Ирина уже, кажется, не слушала его. И вскоре он замолчал. Чувство вины почему-то стиснуло его сердце. К тому не было никаких оснований, так как никогда он не ухаживал за Ириной, ни разу не выказал он особой симпатии по отношению к ней. Всегда дружески приветливый и, в меру, весёлый в её присутствии – всё, что он себе позволял в течение довольно длительного времени.

Ирина напомнила, что его ждут.

– Чего они хотят? – поинтересовался Виктор.

– Скоро узнаешь, – улыбнулась Ирина.

– И всё-таки?

– Пропало довольно много денег. Их отправляли поездом. Вопросы ещё есть?

Виктор понял, что Ирина ничего больше не скажет. Возможно, она полагает, что сказала достаточно.

– Слава Богу! – с деланным облегчением вздохнул Виктор. – А то я уж, было дело, подумал, что кого-нибудь пришили. Я уж думал, кто-то пал жертвой новых производственных отношений, а твой благоверный решил повести комбинационную борьбу. Это когда вовсю летают пули, веер за веером, а откуда дует ветер, понять невозможно.

9

По пути в город Виктор развлекал Татьяну разговорами, а Литиков, пожираемый ревностью, сжимал и разжимал кулаки, скрипел зубами и буравил затылок франтоватого соперника ненавидящим взглядом.

«Обменять бесценный бриллиант на яркую, блестящую фальшивку!» – думал Литиков, ничуть не сомневаясь ни в том, что этот Виктор является «фальшивкой», ни даже в том, что сам он является именно «бесценным бриллиантом».

«Нью-рашенс, воняющий дорогим одеколоном», – мысленно скрежетал Литиков в тональности – «нью-рашенс вшивый». Литикову было тяжело, и он даже подзабыл, что основным его конкурентом в борьбе за сердце женщины пока ещё остаётся его друг Пашка Бабухин.

Литикову не повезло с самого начала, с рождения. Обделила его матушка-природа. Не одарила, как некоторых, впрочем, куда менее достойных, безупречной внешностью, обладая которой можно нести всякую чушь, а окружающие, тем не менее, волшебным образом впитывают ваши слова, смотрят в рот и… Да что там говорить!..

И Литиков нарушил собственное молчание.

– Продавцы милы и услужливы! – передразнил он Виктора голосом передразнивающего. – А я вот терпеть не могу ваших супермакетов. И вообще не перевариваю всех ваших буржуйских штучек-дрючек. Хотя я и сам, между прочим, при деньгах. Если ты коммерсант, если у тебя есть бизнес – пожалуйста, могу инвестировать. Под процент, естественно.

Начинал говорить Литиков зло и раздражённо, но постепенно злость и раздражение уступили место самодовольству. И он, Мишка Литиков, кое-что из себя представляет. Татьяна оборачивалась к нему и бросала предупреждающие взгляды, однако Литиков, уподобившись глухарю на весеннем току, взглядов её не замечал и продолжал свою песню.

– И у меня есть друг, – выводил он очередную руладу, – настоящий друг, тоже, кстати, состоятельный человек, перед которым стоит та же самая проблема.

– Какая проблема? – решил уточнить Виктор.

– Куда инвестировать свои капиталы. Впрочем, по сути-то, такой проблемы и нет. Это когда нет денег, то – проблема. А это не проблема, куда их вложить. Кто получше попросит, тот и получит. Вот и вся проблема.

– Я так понял, – проговорил Виктор, – кто получше попросит, тому и отдашь все свои сто тысяч рваненьких-деревянненьких?

– Сто тысяч? – усмехнулся Литиков. – Дёшево же ты меня оценил. Я мог бы назвать сумму, да боюсь, как бы ты аварию не допустил, цифирью этой ушибленный.

– Спасибо, что предупредил, – поблагодарил Виктор. – Я покрепче ухватился за баранку. Теперь ты можешь смело говорить.

– Не останавливайтесь! – закричала Татьяна.

– Что случилось? – не понял Литиков.

– Они хотят остановить нас! – кричала Татьяна. В голосе её была паника.

– Кто?! Что такое?! – Тревога, охватившая Татьяну, передалась и Литикову.

– Вон! Они! – взмахнула рукой Татьяна.

И Литиков увидел, что впереди, метрах в ста от них, стоит «БМВ» и голосующий парень.

– Не надо! Не надо останавливаться! – едва ли не завопил он. – Мимо! Мимо!

«Ауди», между тем, замедлила движение.

– Я прошу вас, Виктор! – Татьяна вцепилась в руку Виктора.

– Витя! Друг! – закричал Литиков. – Не останавливайся!

– Я не понимаю… – пожал Виктор плечами. Скорость машины продолжала падать.

– Не останавливайтесь! – взмолилась Татьяна.

– Витя! Витя! Витёк! Без процентов! – кричал Литиков, позабыв о неприязни и гоноре.

Однако скорость «Ауди» упала едва ли не до нуля. И Татьяна и Литиков уже безвольно обмякли на кожаных сидениях. И бээмвэшный парень уж опустил руку.

– Так вы полагаете, не стоит останавливаться? – спросил вдруг Виктор.

– Да!!! – вскричали Татьяна и Литиков.

– Ну что ж, – пожал плечами Виктор и выжал акселератор.

– Ура!!! – закричал Литиков.

– Чем же вам не понравился этот молодой человек? – обернул Виктор удивлённое лицо к Татьяне.

– Ой не знаю, – помотала головой Татьяна, – не понравился.

– Может быть, у него именно ваш жених деньги украл?

– Какой жених? – не поняла Татьяна.

– Да вот этот, – мотнул головой в сторону Литикова Виктор. – Или у вас их несколько?

– Жених у неё один, – вмешался Литиков. – И с чего вдруг ты взял, что я у кого-то что-то украл?

Виктор пожал плечами. Литикову стало обидно, что его приняли за вора. Литиков нахохлился и замолчал.

– Мне почему-то кажется, что нас преследуют, – спустя некоторое время заметил Виктор.

Татьяна и Литиков одновременно обернулись. Действительно, их преследовали. Татьяна умоляюще посмотрела на Виктора.

– Витя! – прохрипел Литиков.

– Ладно, – вздохнул Виктор.

И минут тридцать Татьяна и Литиков сжигали нервные клетки. Виктор внутренне усмехался, наблюдая их волнение. Он знал, что уйдёт от погони. Это произойдёт тогда, когда он этого пожелает. И это произойдёт в городе. Он так решил. В условиях почти незнакомого города он оторвётся от преследователей спустя несколько минут после того, как сочтёт это необходимым.

10

Света забежала к Демьянихе. Ну и вонища! Ох уж эта Танька! Повесила эту старуху на Гавриловну, которая сама вдруг слегла, да и куда-то умотала. С этим прыщом, прыщиком, правильнее будет сказать. Спутаться с таким ничтожеством! И это при её внешних данных. И ведь умом, казалось, Бог не обидел.

Деньги! Это всё деньги. Да. А так крутилась вокруг этого Пашки. Такое же, впрочем, ничтожество, только размер другой. Тоже алкаш и бандит. И тоже бывший интеллигент. Антелегент, правильнее будет сказать. Через мягкое «гэ».

– Ну, бабка, какие будут просьбы, пожелания? – обратилась она к старухе. – Опять, поди, вся обделалась? Где у тебя простыни, тряпки и тэпэ?

– Светка? Это ты, никак, Светка? А где ж Татьяна? – Демьяниха, полуслепая, ориентировалась в этой жизни больше благодаря ещё относительно сохранившемуся слуху.

– А Татьяну твою моль съела, остатки жених увёз. В свадебное путешествие.

Света вынула из шкафа простыню и нехотя подошла к кровати, упёрла руки в бока.

– Да-а. Ох-хо-хо! Вода-то в рукомойнике имеется или надо загодя проверять?

– Да как, поди, нет, – ответила старуха. – Должна быть.

– Что ж, приступим. Ох-хо-хо!

Ворча и поругиваясь, Света принялась обслуживать старуху.

– Тебе жёстко, бабка, что ли? Зачем эта недотёпа второй матрац-то под тебя подложила?

– Дак не помешат, поди, – ответила Демьяниха. – Всё не на голой железе.

– Одного бы за глаза. Нет, надо зачем-то два извести. На одну старуху.

– Не ругайся, Светочка. Ты ведь тоже, поди, старенькой станешь когда. Али, думаш, нет? Всё, думаш, такой-то попрыгушкой будешь? И я такой-то была…

– Ладно, слышали, – перебила её Света. – Ты бы не болтала, а пошевелилась тоже немного. Тяжёлая ведь. В тебе ещё добра этого не на одну сотню простыней. А я ворочай тебя. Есть-то будешь?

– Я бы съела чего, – кивнула Демьяниха.

– Сделаем.

Поев, Демьяниха жалостливо заморгала глазами и попросила:

– Светочка, конфетку бы мне. Сосательну.

– А у тебя есть? Я что-то не заметила.

– Нету.

– И у меня нету, – развела руками Света. – Вот так вот.

– Прикупить бы, – робко попросила Демьяниха.

– А деньги? Что-то я не слыхала от Гавриловны, чтобы Танька денег Гавриловне на конфетки для тебя оставляла. Сбросила тебя на нас и смылась. А дом, между прочим, твой на неё, а не на меня записан.

– А я тебе дам, – сказала Демьяниха. – Я денег дам.

– Давай.

– А ты выдь на минуточку, – попросила Демьяниха.

– А вона мы каки! – старушечьим голосом протянула Света. – Не доверяем, видишь ли.

– Светочка! – минуты через две позвала Демьяниха Свету, ожидавшую на кухне.

Света вошла в комнату старухи и остолбенела. Слабой рукой Демьяниха протягивала ей горсть стодолларовых купюр.

– Посмотри, Светочка, хватит, нет ли, – проговорила Демьяниха. – Деньги-то, я слышала, всё дешевше и дешевше день ото дня. Ты скажи, хватит, нет? – повторила вопрос Демьяниха, натолкнувшись на длительное молчание Светы.

– Хватит. Да, хватит, – еле выговорила Света. Это сколько же тут будет, если их в наши миллионы перевести? Она приняла из немощной руки старухи деньги и выбежала, забыв про одежду.

Добежав до своего дома, Света взяла горсть карамелек «Вишня» и припустила в обратный путь. Обрадованная Демьяниха пососала карамельку и задремала. Очнувшись, попросила ещё. И вскоре опять задремала.

Когда в следующий раз Демьяниха попросила конфетку, Света сообщила:

– А всё, больше нету.

– А ты бы, Света, купила ещё мне конфеток-то, – попросила старуха.

– Деньги нужны, – ответила Света.

– А не осталось? – удивилась старушка. – Я ведь давала давеча.

– Да там было-то, – пожала плечами Света. – Горсточка одна.

– Ну ты выдь пока, – попросила Демьяниха.

И Света вновь получила «горсточку» стодолларовых купюр. Деньги находились в нижнем матраце. Без сомнения, это были деньги постояльцев Таньки. Которые они награбили в поезде. Сейчас всего шесть часов. И в девять она снова… Нет, в восемь, а потом в десять она снова придёт к Демьянихе и получит ещё денег. И утром. Демьяниха просыпается рано.

А если и за уход брать… И это справедливо, потому как денег ей Танька не оставляла. И маргарин ей завтра покупать надо. Не на свои же. Вот если бы Света сама их рисовала – другое дело.

11

Бабухин лежал и смотрел на большой печальный нос кавказца Лёмы.

– Эй, ты чего всё время поёшь: «Балной, балной я»? Чем болеешь? Лицо кавказской национальности! Я от тебя никакой гадостью не заражусь?

Лёма свирепо сверкнул глазами:

– Какой я тибэ «эй»?! Какой я тибэ «лицо»? Ти мэня вивэсти хочиш? Ти мала палучал? – Лёма поднялся на ноги и теперь осматривал Бабухина, словно выбирая место, куда бы поболезненнее заехать носком ботинка.

– Ладно, Лёма, не сердись, я ведь по-дружески спросил.

– Какой ти друг мнэ? – возмутился Лёма, и вдруг лицо его оживилось. – Дэнги давай – друг будиш. Тибэ палавина, мнэ палавина, вдваём к дэвучк пайдём! – И тут гримаса то ли физической боли, то ли душевного страдания исказила его лицо. – О-о! О, балной я, балной!

– Что за болезнь-то? – Бабухин хотел улыбнуться, но лишь сморщился от боли – челюсть сломана, похоже. Костоломы, сукины дети, выродки паршивые! Однако – максимум миролюбия. – Ты, уважаемый Лёма, как о девочках вспомнил, так и распереживался с новой силой.

– Нэ тваё дэло! – отрезал Лёма, но спустя несколько секунд пожаловался: – Русский билят паймал и триппэр паймал, панимаиш. Ой, балной я! Лэчица нада – мэня суда пасылат. 0-ой! – Лёма сокрушённо замотал головою.

Бабухин усилием воли подавил усмешку, с опозданием отметив, что усмешку эту на его лице вряд ли возможно разглядеть – что там ещё может нарисоваться на его разукрашенной физиономии? Да и чего ему бояться? Лишней зуботычины?

И Бабухин сказал:

– Пэрэзэрватыв нада была надэват, дарагой.

– Да, нада была, – согласился Лёма. – Пэрэзэрватыв надэват – в пратывагаз цвэты нухат. А типэр лэчица нада, нада в город ехат. А ти, казёл, малчиш. Я из тибя катлэт с мясом дэлат буду.

Лёма вновь встал и подошёл к Бабухину.

– Палучи! Палучи па почка! – И он дважды пнул пленника, стремясь угодить в правую почку. Но связанные за спиною руки Бабухина препятствовали осуществлению его намерения. – А ми тибя пэрэварачиват будим, – догадался Лёма и ухватился за правое предплечье Бабухина, чтобы перевернуть того на живот.

Бабухин вырвался. Лёма вновь попытался ухватить Бабухина за руку, но тот опять вырвался.

– Тиха лэжи! – прикрикнул Лёма.

– Ага, сейчас, – ответил Бабухин и продолжил борьбу.

– Тиха, казёл!

– Будешь пинаться, я тебя лечить не буду! – выкрикнул Бабухин.

– Чиго? – Лёма замер.

– Я мог бы вылечить тебя, – сказал Бабухин. – Триппер – это же, как насморк, вылечить раз плюнуть.

– Раз плунут? – переспросил Лёма, и на лице его отразились недоверие и надежда одновременно. – Ти умэиш лэчит?

– Ну да.

– Врат нэ нада – хужи будит.

– Не веришь? Продолжай тогда. Что ты там хотел-то? По почкам побарабанить? Ну!

– Ти умэиш укола дэлат?

– Уколами и дурак может.

– Бэз укол? – удивился Лёма, недоверчиво скривив лицо.

– Я экстрасенс, – заявил Бабухин. – Иглоукалывание, китайский массаж, работа с биополем, мануальная терапия и кодирование. Всего несколько сеансов и ты как новенький. Свеженький. Вот так вот.

– Врат нэ нада, – упорствовал Лёма.

– Да пошёл ты! – Бабухин равнодушно отвернулся.

Лёма молчал некоторое время, потом тронул пленника носком ботинка.

– Давай!

– Чего давай? – возмущённо обернул свое изукрашенное лицо Бабухин. – Это удовольствие денег стоит. Давай, вишь, говорит!

– Сколка?

– Триста.

– Палучиш.

– Деньги вперёд.

– Сначал двэсти, – заявил Лёма и извлёк из кармана куртки кошелёк. Вынув две стотысячных купюры, затолкал их в карман фуфайки Бабухина. – Давай!

– Ладно, идёт, – согласился Бабухин. – Развязывай руки.

– Развязыват? – насторожился охранник.

– А ты как думал? Ушами я буду тебе пассы делать? А биополе носом буду рубить?

Туман сомнения лёг на лицо Лёмы.

– Я развязыват – ти пабэг дэлаиш, да?

– Развяжи руки, а что-нибудь другое свяжи, раз боишься, – ответил Бабухин.

Больной охранник осмотрел пленника, остановил взгляд на его ногах. На ногах Бабухина и так уже путы – что тут ещё свяжешь? Он был в затруднении, и всё его лицо свидетельствовало о напряжённой работе мысли.

– Решай, пока я не передумал. А то у меня уже настрой пошёл, поля энергий забродили. А собьёшь настрой – дело швах. Частично хотя бы руки освободить надо. Свяжи в локтях их, если боишься. А кисти освободи, дорогой.

– Ладна, сначал связыват, патом развязыват, – решился Лёма.

Он принёс кусок шнура и остановился в задумчивости. Он вдруг осознал, что, прежде чем связывать руки Бабухину в локтевых сгибах, необходимо развязать кисти этих заведённых за спину рук. Он развяжет, а Бабухин, этот бугай… Лёма даже расстроился, руки его опустились.

Бабухин молча наблюдал за ним. Потом сказал:

– Что скис-то? Привяжи к туловищу, если такой робкий.

Совет пришёлся Лёме по вкусу, и он, притащив более длинный шнур, тщательно спеленал пленника, а потом ножом перерезал шнур, опутывавший запястья Бабухина.

– Давай!

Бабухин размял кисти рук, сделал сосредоточенное лицо.

– Сейчас посмотрим, насколько ты прогнил, – сообщил он и принялся неспешно водить направленными на больного ладонями. Спустя минуту изрёк: – Левая почка у тебя фонит. Когда мочишься, никаких осложнений?

– Слажнэний, да, – подтвердил несчастный Лёма.

– И печень. Да. Да-а, и печень. Нельзя тебе пить. Пить-то ведь и коран, я слышал, не велит.

– Да, коран, – отозвался Лёма.

– И желудок. Да, и желудок. Гастритные явления. Прекращай всухомятку питаться, мой тебе совет. Стоп! Стоп-стоп! Что это? Сейчас глянем… Да, язвочка, дорогой, завязывается. Пока небольшая. Нельзя тебе климат менять. Укоротил, считай, жизнь ты себе. И порядком.

– А триппэр? – спросил Лёма.

– Дойдём и до него. Сначала общая диагностика… А теперь будем собирать. Поставь между нами ещё табуретку.

Лёма выполнил его указание, и в течение нескольких минут Бабухин производил пассы руками, потом сказал:

– Кажется, сдвинулось. Формируем яйцо болезни. Дыши ровнее. И не шевелись. Получается, вроде. Будем вытаскивать яйцо на табуретку.

Лёма встревоженно вскинул глаза и обе руки прижал к низу живота.

– Не шевелись! – прикрикнул Бабухин. – Я – про яйцо болезни… А, вот! Во-во-во! Пошло. Да куда оно денется! Пошло, пошло. Так, так, так. А теперь решающий момент. Будем рассекать.

– Эта как?

– Нож! – скомандовал Бабухин вместо ответа.

В глазах Лёмы мелькнула тень тревоги.

– Да не мне, – успокоил лекарь. – Ты сам сейчас расколешь яйцо твоей болезни.

Лёма извлёк из-под полы своей куртки нож.

Бабухин продолжил:

– Слушай меня внимательно. Очень внимательно. Берёшь нож за кончик ручки и по моей команде, на счёт «три»… Один, два, потом идёт три… Так вот, по моей команде отпускаешь нож. Но так, чтобы он лезвием, точнее, остриём, – в центр табуретки. В самый центр. Понял? – Бабухин демонстративно привстал, шумно отодвинул табуретку и снова сел. Но уже почти на самый край табуретки, так, что фактически он и не удалился вовсе от стоящей между ним и больным табуретки. – Приготовиться! В центр табуретки!

– Да. Да, я… Я…

Лёма уже держал нож, как было велено.

– Да не дрожи ты руками, нельзя промахиваться. Ну ничего, я подкорректирую. – И Бабухин, выставив ладони, принялся делать лёгкие пассы. – Приготовиться! Внимание! Пошёл отсчёт. Раз, два… три!

На счёт «три» Лёма отпустил нож, а Бабухин, резко качнувшись корпусом вперёд, подхватил его и, вскочив на ноги, приставил нож к горлу пациента. Больной ещё жил проблемами своей болезни, а рука Бабухина уже рвала из его кармана пистолет.

И вот уже не нож у горла незадачливого пациента, а дуло огнестрельного оружия – у виска его головы. Аффектогонный шок. Возможна полная остановка сердца. Лёма ещё не успел осознать, что излечение не удалось, но уже ощущение новой опасности, не здоровью – жизни, сверлит мозг через слабую перегородку височной кости.

Бабухин же, между тем, уже и ноги свои освободил, и с остальными путами заканчивает расправу.

И рычит угрожающе:

– А вот я сейчас лечить тебя буду. По-настоящему. Хирургическим методом. Снимай штаны, падла!

И тут Лёма заорал, что-то вроде многократного «а-а», «нэ нада» и «а-а» – по второму кругу. Бабухин уж проорал, что он пошутил, но Лёма зашёлся ото всей души и не умолкал. Бабухин рванул со стола скатерть и едва ли не на треть запихал её в орущую пасть.

– Я пошутил, – повторил Бабухин и отёр пот со лба. – Ты умрёшь триппероносцем.

Лёма замотал головой.

– Тебя и этот вариант не устраивает, скотина, – вздохнул Бабухин. Он сдёрнул Лёму, словно мешок, с табуретки, уложил на пол и принялся связывать новоявленному пленнику руки.