Текст книги "Осень для ангела"

– Водки принеси, Татьяна! – обреченно выдохнул он в переговорник.

Что же они затеяли, изверги? Может быть решили его мнения не спрашивать, да и перекинули сразу в новую жизнь. Мол, крутись, как знаешь, любезный Иван Васильевич. Мы свое обещание выполнили, хоть ты и упирался, а раз так, то и вопрос с душами можно считать закрытым!

– Несколько разных бутылок, лед сразу принести или позже, когда гости придут? – деловито уточнила Танечка.

– Зачем бутылок? Стопку водки и закусить черного хлебушка кусочек!

– Сей момент, Иван Васильевич! – не удивившись черному хлебу, промурлыкала секретарша.

Не успел погаснуть звук в аппарате, как дверь кабинета плавно отворилась и спиной вперед вошла девица с подносиком в руках. Короткая юбка с трудом закрывала упругую попку, открывая глазам Ивана Васильевича заманчивые виды длинных стройных ножек, затянутых в ажурные чулочки.

Он сглотнул внезапно набежавшую слюну, и в этот момент секретарша повернулась к нему лицом. Директор едва не подавился, упершись взглядом в бездну глубокого декольте. Это же надо было такую кадру подыскать, кто же расстарался, етить их в коромысло.

Как в таких условиях можно работать, когда каждая клеточка мужского организма взывает к немедленному действию. К черту водку, к черту закуску, прямо здесь, прямо сейчас…

– Почему бы и нет? – шепнул бес и подпихнул Ивана Васильевича в ребро. – Пользуйся моментом, на том свете не накормят!

– Неудобно получится… мы тут с ней… а вдруг гости в кабинет завалятся? – стремительным воробушком шмыгнула тревожная мысль в голове директора.

Но в тот же момент Иван Васильевич понял, что он уже стоит по другую сторону стола и весьма недвусмысленно расстегивает ремень брюк. Он увидел себя в зеркале и окончательно обалдел.

Мужчина в зеркале был ему совершенно незнаком. Молодой, крепкий мужчина, лет тридцати пяти, лицо человека довольного жизнью. На пальцах, судорожно сжимающих падающие брюки, несколько колец золотых с камнями. Да и костюм не магазинный, тут явно индпошив, да еще не наш. Он такой костюм раз в жизни видел, когда крупного воротилу хоронили.

Секретарша по-своему истолковала возникшую паузу. Мигом поставила подносик на стеклянный столик и ящеркой шустрой шмыгнула к двери. Сухо щелкнул замок, отделяя кабинет от внешнего мира.

Девушка томно повела плечиком, посмотрела через плечо на Ивана Василевича и томно облизнула пухлые губки. Она медленно, не спеша, словно это повторялось неоднократно, поворачивалась к директору. Ее руки скользили по высокой груди, бокам, гладили бедра и снова скользили вверх, захватывая по пути юбочку.

Она же сейчас… да она сейчас разнагишается прямо тут… а у меня дырка на носке, неудобно получается! – лихорадочно соображал Иван Васильевич, не замечая, что штаны уже свалились на пол.

– Ми-и-и-лый, – с придыханием страстно произнесла секретарша, подкрадываясь к директору, словно большая кошка, – я все для тебя сделаю! Только… – она неожиданно замялась, —… у меня это… ну ты понимаешь… такие женские праздничные дни. Но я могу…

Иван Васильевич представил, что именно она может, и его прошиб внезапный озноб. Господи, лучше уж в каменоломню! Хотя… почему бы и нет? Ведь это все не более, чем сон, мираж. Пусть даже такой материальный, совершенно реальный, но все-таки сон.

Отчего же не попробовать? – словно нашептывал бес. – Всего разочек попробовать той сладкой жизни, в которой живут многие. Ты же, пень старый, до седых волос состарился, а весь твой любовный опыт в пригоршне унести можно.

Секретарша тем временем подобралась к директору вплотную, прижалась к нему всем телом так, что дух захватило, сердце застучало отчаянно. Иван Васильевич почувствовал прилив сил и возбуждения.

– Котик, я так хочу тебя, сладкий мой! – жарко шептала она, расстегивая быстрыми пальчиками рубашку директора.

В голове Ивана Васильевича все помутилось, он рыкнул словно голодный зверь, обхватил секретаршу и повалил ее прямо на мягкий пушистый ковер. В тот же момент пропал кабинет, аквариум, секретарша и он обнаружил себя стоящим с выпученными глазами и трясущимися руками перед хохочущей троицей.

– Что, Иван Васильевич, хорошо быть директором банка? – сквозь смех спросила Смерть, утирая рукавом выступающие слезы.

– А вы ловелас оказывается! – укоризненно покачала головой Кудряшка.

– Молодец, мужик, еще бы мгновение и ты ей… по первое число… знай наших! – подмигнул Франт.

Директор с трудом унял дрожь в руках, осторожно скосил взгляд вниз, проверяя состояние штанов. К его удивлению не только штаны, но и пальто были аккуратно застегнуты.

– Морок, чистый морок! – тоскливо подумалось ему. – А ведь как все обставили, приманочку подложили, в ловушку заманили, взяли на горяченьком, сволочи!

– Так что, Иван Васильевич, по рукам и возвращайтесь прямо туда, в жаркие объятия? Никакого обмана, без всякого колдовства – именно туда и именно в таком качестве, клянусь! – Смерть по-пионерски отсалютовала. – Неужто не хотите? Неужто по-прежнему желаете прозябать на любимом кладбище? Помрете ведь, так и не познав истинной сладости жизни!

Директор кашлянул, больше для того, чтобы проверить наличие голоса, чем по необходимости. Выгнал поганой метлой из головы срамные мысли и, глубоко вздохнув, махнул рукой, как отрезал:

– Не нужны мне ваши сладости! Как судьбой велено, так все и сбудется.

– Иван Васильевич, миленький, откуда это в вас? Вы же человек глубоко материалистичный, партийный и идейный! Какая судьба? Человек сам кузнец своих несч… своей судьбы, прошу пардону. Простой пример – вы говорите «Да!» и ваша судьба делает финт. Давайте проверим! Нет, давайте поспорим! Если я вру, то чтоб мне сдохнуть!

– Шутить изволите, матушка? Вы, если так удобно выразится, давно уже того… в смысле не совсем живы. Жульничаете, ай-яй-яй, нехорошо.

– Оговорилась, с кем не бывает? Сами придумайте условие! Любое, я на все согласна! Итак: «Если после переселения душ, я не получу должность директора банка и не проживу в достатке и уважении тридцать… а-а-а, гулять, так гулять… сорок лет, то…» Не стесняйтесь, от души, смелее, Иван Васильевич, это ваш реальный шанс круто изменить жизнь!

– То подите вы прочь, матушка, со всеми своими уговорами!

– Дурак, старый козел, ворона кладбищенская!

– Сама ты… то слово!

– Да я тебя…

– Опять умертвишь? Так мне это не страшно, помирали мы уже!

– Согласись, Иван Васильевич, что все это сплошное донкихотство, мальчишество чистой воды! Куда ты с копьем супротив мельницы? Перемелет ведь и косточек не останется, в пыль, в порошок, ветер дунет и следа не останется.

– След он не на асфальте, а в сердцах остается, в памяти.

– В чьей памяти, оглянись ты по сторонам, дурак старый! Думаешь тебя родственники их будут добрым словом вспоминать? Да они похоронили и забыли, разве что раз в год придут на могилку водки выпить, былое вспомнить. Думаешь, они про тебя вспоминают? Даже не надейся, они и о существовании твоем не подозревают.

– Это не важно.

– А что для тебя важно?

– Важно быть человеком и вести себя по-человечески, а не как шакал!

– По-твоему мы шакалы?

– Я так не говорил.

– Тут дураков нет, нам разъяснять не требуется. Ты, получается по всему, ангел в белых одеждах, а мы шакалы позорные? Не рановато ли возносить себя начал, голубь сизокрылый?

– Каждый слышит то, что хочет услышать. Я такого не говорил, а кем вы себя считаете – это ваше дело. Я живу, чтобы вот им, – он обвел руками внимательно прислушивающихся к их спору души, – было интересно, чтобы они радовались тому, что видят и слышат.

– Ты на самом деле в это веришь? – удивилась Смерть.

– Конечно, зачем мне прикидываться?

– Не знаю, не знаю, может есть резон. Навроде как ведать не ведаю, а потому должен стараться.

– Чего я не ведаю? Давайте уж без обиняков – хотите сказать, так говорите.

– Они же, милый, ничего не видят, – с нескрываемой жалостью ответила Смерть, – им твои усилия по барабану, ты тут упираешься, оградки красишь, скамейки чинишь, а им это все равно, что и не было. У них другое зрение, свое видение, свой мир.

– Какой такой другой, раз живут в этом мире, значит, этот мир и видят! – уперся Иван Васильевич.

Смерть молча взмахнула рукой, и мир вокруг Ивана Васильевича вспыхнул всеми цветами радуги. Разом исчезли привычные образы, вместо строго прямых аллей появилось множество извилистых тропинок. Пропали кресты и памятники, вместо них появились небольшие уютные домики, а то и просто шалаши.

Зажурчали ручейки и мелкие речки, в воздухе замелькали причудливые создания. Только деревья не поменяли ни места ни вида, хотя листочки их словно сияли зеленым золотом, освещая все вокруг. Пропала полутьма, сменившись золотисто-зеленым сиянием. За деревьями прятались странные фигуры, похожие по описаниям на сказочных леших и водяных.

Самое же странное, что переменились и сами души. Они уже не выглядели как полупрозрачные эфемерные создания. Ивана Васильевича окружало пестрое общество живых людей. Казалось, протяни руку и ты почувствуешь их тепло и плотность.

– А ты протяни, чего смущаешься, они же тебе как родные! – словно подслушала его мысли Смерть.

Иван Васильевич протянул руку и, смущаясь, легонько кончиками пальцев прикоснулся к мужику, что давече его по плечу стучал. Пальцы уперлись в нечто плотное и упругое, словно перед ним стояло не привидение, а и в самом деле живой человек. Мужчина улыбнулся и протянул Ивану Васильевичу руку.

– Будем знакомы, Степан Ерофеич, купец первой гильдии. Бывший купец, конечно же. Рад, очень рад нашему знакомству. Мы, честно сказать, и не надеялись вас так вот скоро увидать в наших рядах.

– Кх-м-м, – закашлялся Иван Васильевич, неожиданно обнаружив тепло в крепком рукопожатии призрака. – Я собственно еще не в ваших рядах, но взаимно… очень приятно… не ожидал.

На какое то время Иван Васильевич забыл о существовании злополучной троицы, погрузившись в рукопожатия, обмен любезностями, знакомством и выражением радостных чувств. Если ранее, общаясь с немым сообществом призраков, Иван Васильевич достигал волшебного всплеска энергии, то теперь энергия переполняла их. В воздухе сухо трещали молнии, на остриях железных оградок сияли огни святого Эльма, пахло озоном, как после грозы и начинал подниматься ветер, предвестник бури.

– Господа, господа, умерьте пыл! – вклинились во всеобщее ликование голоса темной тройки. – Вы же сейчас вызовете бурю и городку каюк! Это не шутка! Если на раз не разойдетесь, придется включать глушитель, а это больно!

– Разойдись! Угомонись! Геть в стороны, больше одного не собираться!

– Иван Васильевич, моншерами, образумьте ваших друзей, неудобно получится, если придется силу применить. Мы вас просим добром это безобразие закончить!

Иван Васильевич обернулся к тройке, на лице его витала счастливая улыбка. Он помахал руками словно крыльями, призывая души утихомириться и буйство природы пошло на убыль. Ветер подул еще немного, разогнал набежавшие тучи и утих сам собой. Гроза растворилась в небесах, погасли огни святого Эльма. Все успокоилось.

– Видали?! – гордо спросил он. – А вы что удумали? Разве по-людски такой мир рушить? Я же для них… Они же мне, как родные!

– Полноте, Иван Васильевич! Люди склонны преувеличивать собственную значимость и, в особенности, ценность своих поступков. Давайте, все разложим по полочкам, по понятиям, как нынче принято выражаться в определенных кругах. Присаживайтесь!

Смерть взмахнула рукой, стол с напитками исчез, ему на смену явился обычный стол для переговоров с четырьмя удобными креслами. На столе стоял кофейный сервиз, дымился паром кофейник, в хрустальной вазочке белой горкой светился сахар.

– Кофейку налить? – вопросительно глянула Смерть.

– Спасибо, я сам. Хотите, я вам налью? – любезно предложил Иван Васильевич.

– Мне?! – Смерть смутилась на мгновение, но быстро справилась с чувствами. – Отчего же, не откажусь!

Видать не всякий смертный предлагал ей вот так запросто кофия отпить, да еще сам же и наливал. Не по принуждению, не из страха, а просто по-дружески.

Иван Васильевич налил кофе в чашечку Смерти, потом себе и поставил кофейник обратно. Франт с Кудряшкой удивленно переглянулись, но не стали ничего говорить, раздраженно дернули плечами и налили себе сами.

Директор глотнул горячего кофе, чуть не подавился, но мужественно проголотил, не чувствуя вкуса божественного напитка. Его мучал один важный вопрос, требующий немедленного ответа. Но, вспоминая сцену с секретаршей, он вздрагивал и не решался задать его.

– Можно вопросик? – наконец преодолел он собственную нерешительность.

– Для вас, хоть два! – приглашающе кивнула Смерть.

– Тогда… в кабинете… ведь это был не я… – не то спрашивая, не то утверждая, произнес он.

– Не вы, – с готовностью подтвердила Смерть, лукаво глянув на Ивана Васильевича.

– Если не я, то кто? Как так получилось, что не я и вроде как я? – упрямо пробивался директор к ответу, делая вид, что прозрачные намеки не по адресу.

– Самый настоящий директор банка. Живой, живее не бывает. Самый крутой в городе. Одно ваше слово и вы моментом вернетесь в кабинет, прямо в ту же точку времени, – она не смогла сдержать улыбки, вспоминая, по всей видимости, пикантную сцену.

– Я не об этом. Как именно вы это устроили?

– Иван Васильевич, ну что же тут странного или непонятного? Временно вашу душу поместили в тело этого директора, никаких фокусов! Чтобы вы не почувствовали дискомфорта, вам были доступны воспоминания этого директора, – как о совершенной безделице сообщила Смерть.

– Ага… то-то мне показалось все таким знакомым… это, что так вот запросто у вас?

– Для хорошего человека… – подмигнула Смерть.

– Нет! – глубоко вздохнув, отрекся от щедрого предложения директор. – Мы уж лучше по старинке, к чему привыкли с тем и помрем. Не нужно мне ваших подарков и души не трогайте, не мешайте им жить нормально!

– Скажите, Иван Васильевич, почему вы решили, что лучше, чем у вас на кладбище этим душам нигде не будет?

– Я это чувствую. Сердцем или душой, не знаю точно, но чувствую.

– Чувствую?! М-да, нечто неопределенное, размытое, линейкой не измеришь, на весы не положишь. Иногда, знаете ли, пользуются информацией, полученной от других. Вам никто не рассказывал про тот свет никаких историй?

– Не доводилось слышать от очевидцев, если честно. Разве что в книжках, да в кино немножко. Остальное додумал своей головой, за столько лет чего только не передумаешь.

– А что конкретно придумалось? Расскажите, если вы никуда не торопитесь, конечно. Весьма любопытно было бы послушать. Вы не возражаете? – Смерть посмотрела на своих спутников.

Те молча покрутили головами, потеряв нить разговора, не особенно понимая, что именно задумала их начальница. В такие моменты лучше молчать и соглашаться, решили они. Умным не прослывешь, но и дураком выглядеть не будешь.

– Даже и не знаю, – смутился Иван Васильевич, считавший, что размышления о сущности бытия являются чем-то интимным, – может, поконкретнее вопросик?

– Можно поконкретнее, – легко согласилась его собеседница, – как вам представляется устройство того света? Можно в общих чертах, наметками, набросками. У меня закрадываются сомнения, что вы несколько превратно представляете себе суть.

– Не знаю, – вздохнул Иван Васильевич, – сам не бывал, спорить сложно. А представления мои такие…

В краткой получасовой лекции Иван Васильевич достаточно красочно передал представления среднестатистического жителя России о том свете. Был там и Рай и Ад, медовые реки и адские сковородки, чистилище и вечное наказание.

В описаниях тех душа пребывала исключительно в двух полярных состояниях – радовалась или страдала. Потому как существовал единственный критерий отбора – грешен или нет.

Что понималось конкретно под грехом, про то история умалчивает. Получалось так, что на любой чих найдется грех. Безгрешны лишь младенцы и святые.

Все время, пока Иван Васильевич излагал свои взгляды на житие того света, души внимательно прислушивались к его словам и периодически активно кивали в знак согласия и полного разделения взглядов.

– М-да, грустное зрелище, душераздирающее зрелище, – вздохнула Смерть и отпила кофейку. – А ведь я ему говорила, – она ткнула длинным сухим пальцем в небо, – что надобно просвещать народ, пропаганда в нашем деле наиважнейшее из искусств. Вот вам и результат – за тысячи лет развития вида Хомо Сапиенс получили сплошной негатив и отсебятину.

– Постойте, постойте! – обеспокоился Иван Васильевич. – Какая же тут отсебятина? Заветы писаны Ветхий и Новый, Евангелие, Житие Святых и прочая. Разве то не ваша пропаганда? А как же: «Священник говорит с Богом!»

– Не знаю я, с кем он там говорит, но слышит плохо, глухой телефон получается.

– А что же на самом деле? – глаза Ивана Васильевича загорелись жадным огнем интереса.

– Ишь ты какой, то в несознанку играет, то вынь ему и положь всю правду-матку! Шустрый больно!

– Как хотите, – с напускным безразличием потупился Иван Васильевич. – Только это в ваших интересах. Вдруг я чего недопонимаю, вдруг осознаю и добровольно сложу свои полномочия.

– Хорошая мысль. Тогда слушай сюда…

Так и не начавшийся рассказ Смерти был самым беспардонным образом прерван внезапной сумятицей в плотных рядах душ.

– А ну пусти, отойди, подвинься! Бабка, ты чего тут встала? Сдвинься, пока трактором не переехали! Эй, мужик, алле!

Иван Васильевич обернулся на крик, резонно предполагая, что словом «мужик» тут можно именовать разве что его. Смерть недовольно нахмурилась и собралась было щелкнуть пальцами, творя заклинание.

– Погодь, мамаша, все будет наше! – приплясывая от едва сдерживаемого нетерпения, пошутил бритоголовый качок в костюме от Версаче, с золотой цепью на шее и массивной челюстью.

– Вам что нужно, молодой человек? – сухо поинтересовалась Смерть, не скрывая раздражения.

– Вопросик имеется к гражданину директору. Ты чо в натуре помер и обратно ожил, братан?

– Во-первых, я вам не брат…

– Да ладно, забей! Сам факт интересен, с детства имею интерес к наукам, – ощерился он золотыми фиксами.

– Помер и ожил, что в этом странного?

– Ниче себе, да ты Копперфилд в натуре, братан. Слышь, – тотчас обратился он к Смерти, раздраженно постукивающей пальцами по столу, – а с каждым так можно? Раз туда, раз обратно.

– Не с каждым! Тебе не кажется…

– А чо надо, чтобы можно стало? – бесцеремонно прервал браток саму Смерть.

– У тебя этого нет! – ответила та, теряя остатки терпения.

– Нету, значит купим! Да ты не боись, Вован за базар отвечает. Порожняк не гоним, нужно рыжье, сделаем. Хотите зелени, будет завались. Скажи, что надо, я тока свистну братанам, все подкатят.

– Совесть нужна и душа безгрешная, касатик! – глядя, как на инвалида, с сожалением в голосе произнесла Смерть.

– Да ты гонишь, отродясь это не требовалось.

– Мое терпение кончается!

– Погодь, имею право на один звонок!

– Ты не в тюрьме, окстись, какой звонок?

– Во, не в тюрьме, а позвонить не дают, хуже тюрьмы получается!

– Хорошо! Один звонок! Одна минута! Потом я тебя…

– Понял, время пошло!

Он выхватил из внутреннего кармана пиджака мобильный телефон и мигом набрал номер.

– Алле, я от Кефирыча! Ага… ну да… в натуре… мне это… срочно нужно обратно откинуться. Сказали, что можно… Кто сказал? А ты лишних вопросов не задавай, понял? Проверенные люди сказали. Сделаешь? Что значит сколько? Как обычно, церковку поставим, епархии отвалим. Во-о-о-т, так то лучше. Ну, я жду, в натуре, давай работай!

– Ты с кем это разговаривал, шустрик?

– У каждого свои секреты, меньше знаешь, глубже спишь, гы-гы-гы!

– Ты у меня сейчас уснешь, глубоко-о-о уснешь, гаденыш! Мигом колись, кому звонил, что за знакомства в канцелярии? Да я тебя…

«Дзинь-динь-дон-н-н-н» – проплыл над поляной малиновый звон маленьких колоколов.

– Алле, слушаю! – теперь уже Смерть вытянула мобильный телефон. – Что-о-о? Да как вы смеете мне приказывать? Что значит спонсоры? С кем я разговарива…

«Динь-динь-динь» – зазвучала в трубке мелодия отбоя. Смерть, чертыхаясь и плюясь, торопливо застучала по клавишам телефона.

– Алло, шефа мне дай! – грубо рявкнула она в трубку. – Обычным тоном прошу! Могу грубо попросить! Хочешь? Быстро, я сказала!

– Гавриил Степанович, что же это деется? Мне только что позвонили из небесной канцелярии и буквально в приказном порядке… Что значит с вашего разрешения? Что значит в порядке исключения? Это приказ? Ах так, тогда попрошу в письменном виде!

В воздухе взорвалось дымное облачко, и с негромким хлопком перед Смертью развернулся лист бумаги. На нем красными, горящими огнем буквами светились слова: «Вышней волею приказываю выполнить реинкарнацию раба божьего Владимира Савельевича Тараканова в любое подходящее тело. Тело обеспечивает заказчик. Об исполнении доложить! Подпись: Архангел Гавриил. Печать. Дата.»

Смерть пожевала сухими губами, сунула руку за пазуху, выудила откуда-то огромное гусинное перо, плюнула на кончик и старательно вывела внизу листочка: «Приказ о реинкарнации выполнять отказываюсь. Не заслужил! Подпись. Дата.» Плюнула на палец и оттиснула под надписью.

Свиток скрутился и растворился в воздухе. Через мгновение затрезвонил телефон Смерти.

– Слушаю, Гаврила Степанович!

– Ты исполнять приказы должна, а не слушать! – сердито забасил голос в трубке.

– Не нравится, Гаврила Степанович, увольняйте! – медовым голоском пропела Смерть. – Желающих на мое место мильон, проблем с вакансией не будет.

– А ты не болтай лишнего, договоришься тут… возьму и уволю, ты меня самодура знаешь!

– Ваша воля, Гаврила Степанович, – смиренно, как монашка перед батюшкой пропела Смерть.

– А раз моя воля, так сполняй приказ и точка!

– Приказ исполнять не буду, субъект недостоин реинкарнации, не по Сеньке шапка! – отрезала Смерть.

– Да кто ты такая, чтобы решать за архангелов, кому можно, а кому нельзя? Возгордилась, головокружение от большого стажа, уважение потеряла к господу богу?

– А вы, Гаврила Степанович, бога в свои делишки не путайте. Могу об залог биться, что ему сие неведомо!

– Ой, Маргарита, язычок твой дерзкий давно пора той косой подрезать. Не нужен тебе язык, лишнее болтает.

– Я же не говорю, Гаврила Степанович, что вам давно пора подрезать по причине бездействия…

– Маргарита-а-а-а!

– Эй, начальник, ты ее не слушай! Вован сказал, не батон крошил, базар не пустой, записано – сделано. Если баба упирается, давай другую!

– Это кто? – голос в трубке звучал брезгливо и раздраженно. – Убери лишних подале, неча им в служебные разговоры встревать.

– А это, Гаврила Степанович, не посторонние, это как раз заказчик, любезный вашему сердцу, и есть, – съязвила Смерть.

– Этот? – в голосе архангела мелькнула растерянность.

– Он самый, бандит, вор, убивец, весь цепями увешан золотыми. Ему в геенне огненной гореть, а вы ему жизнь в подарок кидаете!

– Сказали уважаемый человек, нужно помочь… – неожиданно стал оправдываться архангел.

– Без базара уважаемый, меня весь центральный район знает, каждая собака Вована уважает. Потому что за неуважение сразу по хлебальнику… упс, в смысле, внушение пацаны сделают. У нас без уважения нельзя, работа такая… специфическая.

– Рот закрой, твоего мнения тут не спрашивают! – сухо щелкнули пальцы Смерти и у Вована, словно звук выключили.

Губы двигаются, рот разевается, а слышимость ноль. Вот бы так в жизни, с легкой завистью подумал Иван Васильевич, щелк и нету лишнего шума.

– Типа вы, Гаврила Степанович, сами кандидата не видели, достоинств его не разбирали на комиссии, подмахнули не глядя, что подсунули.

– Я бы попросил без намеков…

– Какие уж тут намеки, Гаврила Степанович? В запарке, бывает, и не то сделаешь, – сочувственно посетовала она елейным голоском.

– Вот именно… в запарке… не доглядел… – осторожно, чуя подвох, согласился архангел.

– Тогда, значит, приказ отменяем? Нет достоинств, нет пряников. Я правильно понимаю?

– В общем и целом оно конечно так, но сама посуди, услуга церкви оказана, должны произвести взаиморасчет, согласно договору. Маргарита, неудобно получается, смежников подводим, – словно капризного ребенка терпеливо уговаривал архангел упрямую Смерть.

– То у вас в запарке, то вы о договорах разговор заводите, мутноватое дело получается, Гаврила Степанович, ой мутноватое.

– Все сказала?

– Могу еще добавить, был бы толк.

– В общем, Маргарита, прекрати скандал! Ты же знаешь, я могу вторую подпись поставить, и твоя аннулируется автоматически! Зачем тебе это? Давай миром!

– Отдайся милая добровольно, а то изнасилую!

– Чего-о-о-о!

– Результат один, а ощущения разные, Гаврила Степанович. Типа, если не можешь сопротивляться, то расслабься и получи удовольствие.

– Маргарита, тебе не кажется, что ты заговариваешься?

– Не кажется, Гаврила Степанович! Ставь вторую подпись и нема базара, как любит выражаться твой клиент! – Смерть, не слушая возражений свыше, захлопнула телефон.

– Растудыть их в качель, раньше за уважаемых людей просили, сто лет обсуждали, рядили, подбирали, как душу светлую сызнова в мир вернуть для благости и радости. А тут…

В воздухе с хрустом развернулся листок приказа, снизу наискось, с дырками от излишнего азарта, размашистая подпись архангела Гавриила. Вторая подпись. Строчка, написанная рукой Смерти, на глазах таяла.

– Господи, на все воля твоя! – истово перекрестилась Смерть и сплюнула в траву. – Чудна та воля, ой чудна. Ну что, раб божий, на крысу похожий, где твое тело? Некогда мне срамными делами заниматься.

Вован зашлепал губами, потыкал пальцами в рот и уши, мол нету голоса, сама же лишила..

– Ах это? Слушаю тебя! – она щелкнула пальцами, возвращая братку возможность говорить.

– Ша, сей момент, должны быть на подлете, да вон они! – он указал пальцем на свет в конце аллеи.

Несущийся, как торпеда, огромный черный джип резко затормозил перед Иваном Васильевичем, забросав его опавшей листвой и мусором. Стекло с водительской стороны опустилось и из него высунулась физиономия братка.

– Слышь, мужик, тут директор кладбища должен быть. Не видал, в натуре?

Иван Васильевич с нескрываемым раздражением осмотрел машину и физиономию братка. Говорить ему не хотелось, мысли в голове путались. Разговор Смерти с архангелом в голове не укладывался.

Как же так получается? Какой-то прыщ, ни с того ни с сего, за ворованные деньги жизнь себе покупает. И не красивую жизнь на Канарах с девками и яхтами, а просто жизнь. Жизнь, которую ни за какие деньги не купишь! Тут здоровье за деньги не купишь, а некоторым, как получается, за деньги можно и обратно с того света вернуться.

– Мужик, ты памятник не изображай, понял? Шустрей мозгой шевели, пока кочерыжка на плечах есть!

– Сема, может он немой? Ты пальцами помахай! Я видал, как эти немые меж собой базлают, умереть от смеху не встать.

– Я чо тебе коментатор Озеров, в натуре, откуда я знаю, какая у них распальцовка? Умный, да? Тогда иди сам с ним разговаривай!

– Западло мне вылезать, Сема. Слышь, а ты ему на листочке напиши. Немые читать то умеют.

– Ща, я листочек в двенадцать часов ночи искать буду, – разозлился Сема. – Поехали дальше!

– Я директор, – неожиданно отозвался Иван Васильевич. – Похоронить кого собрались? – упрямства ради спросил он. – Так это утром, в контору и подходите, – негромко говорил он, чувствуя, как в душе закипает холодная ярость. – Участок подберем, закопаем. Всех закопаем! – зачем-то добавил он.

– Во, разговорился! То немой, то не немой, может ему вдарить по мозгам, чтобы язык выпрямился?

– Да ты чо, Корень, он же копыта откинет, нас тогда в натуре самих закопают. Слышь ты, перегной ходячий, нам тут нужно Вована вызволять, сказано, что через тебя все вопросы решать. Так что давай, суетись, пока мы добрые!

– Не знаю, кто вам и что сказал, а обратились вы не по адресу! У нас не тюрьма, никого силком не держат! – гордо вскинул подбородок Иван Васильевич.

Злость плохой советчик. Гордость покажешь, кому не следует и будешь битым. Рассказывай потом в травматалогии, какого лешего с кирпичом на танк попер. В душе Иван Васильевич это понимал и страх имел, но отступать гордость не позволяла. Так и стоял, глазами сверкая, а душой холодея.

Из машины выскочили бритоголовые братки, похожие золотыми цепями и злобными глазками на Вована, как близнецы братья, и буром поперли на Ивана Васильевича.

– Ты чо, мужик, дурку гонишь? Это кладбище? Ты директор? Тогда какой не по адресу, ты чо мутишь, козел старый?

– Вован помер, в натуре. Нам Вована с того света вернуть обещали. Понял, мужик или понятнее объяснить?

– В натуре, вешалка старая, не доводи до абзаца. Сказано было к тебе обращаться, значит прими стойку и разговаривай с людьми, как положено.

– Не по адресу! – уперся директор, мысленно прощаясь с жизнью и кляня собственную неуместную храбрость.. – Я вам не бог мертвяков оживлять! Идите в церковь, поставьте свечку, молитву закажите, глядишь Господь и смилуется! А я…

– Я те щас самому свечку вставлю в ж…, Корень, ты чуешь? Он нас за лохов держит, а перо в бок не хочешь?

Иван Васильевич собрался было ответить на оскорбления, но второй браток дернул Сему за плечо и примирительно выставил ладонь.

– Сема, нас принимают за фраеров, потому что вы ведете блатной базар. Давайте сделаем шаг назад и попробуем с другого боку. Уважаемый, у нас есть договор с этим… – Корень ткнул пальцем в небо, – о бартере. С нашей стороны услуги его братанам, типа на церковь там деньжат подкинуть, прикупить чего по мелочи, а он нам типа грехи отпускает. До этого места понятно?

– Договор я понимаю, договор это святое! Только не со мной договор, об чем речь, люди добрые?

– Те чо, договор с богом не указ?

– Я не бог, за него не подписываюсь!

– Ща подпишешься, еще как подпишешься, просить будешь, чтобы ручку дали! – заорал Сема и двинулся к директору со зверской физиономией.

– Ша, Сема, що вы все на уголовный жаргон скачете? Между здесь уважаемые люди, мы можем договориться миром, – недобро осклабился Корень, придержав Сему за плечо.

– В контору… утром… п-п-приходите, д-д-договорчик подпишем, согласно тарифов заплатите и откопаем вы вашего Вована в лучшем виде! – мужественно закончил речь струхнувший директор.

– Мужик, ты не понял, – дернулся Сема, – нам не труп нужен, нам Вована живьем вернуть надо. Ты чо дурку гонишь, пень старый?

– За состояние товара не отвечаем! – уперся Иван Васильевич. – Согласно договору… тарифам… оказываем услуги. Как закопали, так и ответственность кончается! Уж каким будет, таким и получите!

– Сема у нас нервный, немного контуженный, ему совсем мало надо, чтобы человека убить! Ты намек понял, старче?

– Отчего же не понять, только без договора не могу! Договор – это наше все! Вы ж меня поймите, а вдруг налоговая наедет? Без договора не могу, хоть режьте!