Текст книги "Осень для ангела"

– М-м-м, – зарычал Сема, вырываясь из цепких объятий Корня.

– Погодь чуток, Сема, успеешь его убить… потом, чуток погодя. Эй, отец святой, тащи сюда свою задницу, неча в машине прятаться!

– Мужик, мужик, – подскочил вплотную к Ивану Васильевичу обеспокоенный Вован, – он ведь точно убъет, я его знаю. Ты не кобенься, тебе всего то делов, чик и все, – уговаривал он директора, брызгая слюной от возбуждения.

Из джипа вылез, едва не свалившись с высокой подножки, натуральный батюшка в рясе, скуфейке с крестом на груди и портфельчиком под мышкой. Он отряхнулся, поправил крест и важно вышагивая, словно цапля, прошествовал к разговаривающим.

– Эй, святой отец, зачитай мужчине его права… бррр, объясни, чо требуется, в натуре.

– Как я понимаю, вы посредник! – сухо поинтересовался батюшка, брезгливо оглядев директора с ног до головы, словно экспонат музея уродцев.

– Посредник чего? – искренне удивился Иван Васильевич.

– Давайте без этого дешевого балагана! – поморщился батюшка, стараясь держаться подальше от бандитов. – В инструкции сказано, нужен посредник между тем светом и этим.

– А я то тут при чем? Ни сном ни духом, ни в зуб ногой. Перепутали может?

– Совершенно точно, мне вашу фотографию показали. Вас рекомендовали оттуда… – священник глазами указал на небо.

– Прямо так позвонили и порекомендовали? Оттуда?

Священник замялся.

– Я не совсем в курсе, – признался он, затем наклонился поближе к Иван Васильевичу и почти шепотом сказал. – Мне из епархии срочный пакет только что доставили с договором, а на словах передали, что директор кладбища, то есть вы, будет посредником.

– Интересно у вас получается, складно то как. Там решили, тут подписали, а меня так сказать по факту уведомили.

– Так получилось! – развел руками батюшка, едва не выронив портфель из-под мышки.

– А я не хочу!

– Мужик, ты чо возбухаешь? Тебе сказано быть посредником, занчит будешь! Неприятностей хочешь? Будут! – вспыхнул Сема.

– Убъете вы меня и что тогда? Останетесь без посредника! – нервный смех сотряс худое тело Ивана Васильевича.

Ему было страшно, ужасно страшно, но он ничего не мог с собой поделать. Смех жил своей собственной жизнью, его источник был бездонен, а лица бандитов от того смеха перекашивало все сильнее.

– Во, козел старый, при козырях гад, за жабры не возьмешь. Слышь ты, гордый карась, тебе чо больше всех надо, да? Сложно, да? Тебя, как человека просят, ты чо в позу встаешь?

– Помолчите, если разговаривать не умеете! – неожиданно встал на защиту Ивана Васильевича священник. – В святом писании сказано «не суди, да не судим будешь». Уважаемый,… – батюшка замялся.

– Иван Васильевич, ха-ха-ха, – сквозь смех, утирая слезы, представился директор.

– … Иван Васильевич, отбросьте ложную стыдливость, взгляните на вещи проще. Раз богу нашему угодно сие деяние, значит грех перечить, грех вступать в пререкание с волею божьей. Ибо кара господня неотвратима, а сила его…

– … беспредельна, ой хи-хи-хи, мамочка, не могу больше. Слышали, знаем. А бог то знает о том деянии, вы сами на этот счет, что думаете, батюшка? Хи-хи-хи…

– Раз епархия договор подписала, значит, деяние богоугодное! – увильнул от прямого ответа батюшка, изобразив непроницаемое выражение лица.

– По-вашему, бандита вернуть к жизни, есть богоугодное деяние? Хо-хо-хо, ой я лопну сейчас со смеху…

– Не могу знать. Договор подписан, деньги перечислены, приказ мне выдан, обязан исполнять, как слово божье!

– И вы тоже…? Ха-ха-ха…

– Что тоже? Я к этому безобразию отношения не имею. Мое дело чисто бухгалтерское и юридическое – бумаги показать, договор соблюсти. Все остальное это там, – он ткнул пальцем в небо, – и там! – махнул он рукой куда-то в сторону.

Иван Васильевич с трудом унял смех и с ужасом понял, что он единственный отгонял от него страх. Навалила грусть, он тоскливо огляделся по сторонам, прикидывая, как бы дать деру от всей этой суеты. Но трезво рассудя, решил не дергаться – против двух молодых, да резвых шансов у него меньше нуля.

Пришла беда беда, отворяй ворота. В худой день и ведро протекает. Пошел кувшин по воду, там ему и башку снесли. Ворон вспомнился не к месту. Дурная примета была, ой дурная. Надо было не на автобус, как обычно, а к трамваю податься, так нет же – мы в приметы не верим.

– Разве ж это по-божески? – судорожно всхлипнул Иван Васильевич в тон своим мыслям.

– Бог все видит, все слышит. Раз дозволяет, значит, есть высшая цель! – по-своему истолковал вопрос директора батюшка.

– Иван Васильевич, зря вы все усложняете, – мягко посетовала Смерть, – к чему все это?

– Не лежит душа!

– А вы плюньте на принципы, один разок и богу согрешить можно! Кончим дело, да гульнем смело!

– Думаете? – сомневаясь, потер нос директор.

Разговор директора неведомо с кем встревожил бандитов. Стоит человек, куда то в сторону кустов слова кидает и вроде как прислушивается, любой струхнет.

– Ты с кем базаришь, мужик? – братки обеспокоено закрутили башками, схватились за что-то спрятанное под мышками. – Засада? Менты?

– Нет тут ментов, – Иван Васильевич криво усмехнулся, – по крайней мере живых нет. Вы суть вопроса излагайте, я дальше по инстанции передам, раз уж я посредник.

Браткам было не до директора, да и не до Вована, раз речь зашла о собственной шкуре. Они напрочь забыли о сути разговора, выхватили из-под мышек пистолеты и встали, как в кино, спина к спине, направляя стволы пистолетов в разные подозрительные на их взгляд точки.

– Кто здесь? Выходи быстро, а то на звук стрелять будем! – орали они, изображая натурально мафию.

– Оружие уберите, нет тут никого! Быстро и кратко излагайте – чего от меня надо?

– Ну, ты это… если что, наши в курсе, куда мы покатили и зачем. В общем вот тело, давай выдергивай Вована.

Братки открыли багажник и без лишней канители выдернули из него связанного человека с мешком на голове. Человек брыкался и что-то мычал, по всей видимости, во рту у него был кляп. От человека распространялось неприятное амбре давно не мытого тела и грязной одежды. С закрытыми глазами можно было угадать, что на земле лежит связанный бомж.

– Типа мы отдаем этого, а получаем Вована.

– Насколько я понял, вы должны что-то там заплатить?

– Во, точно, из головы вылетело в натуре. Эй, святоша, гони договор, накладные, квитанции! Работай, батюшка, работай, это тебе не в церкви кадилом размахивать!

– Не богохульствуй, сын мой! – поджав губы, буркнул батюшка. – Господи, спаси и помилуй! – он открыл портфельчик, вытащил из него прозрачную папочку и протянул ее Ивану Васильевичу.

Директор больше для виду перебирал бумажки, с жалостью глядя на бомжа, которого словно скотину безответную схватили, запихали в мешок и привезли на заклание. А как иначе это назвать, если по сути душа его из тела вон вылетит?

Тело живым останется, никто про убийство и слова не скажет, никакая милиция не подкопается, никакая экспертиза ничего не найдет. А по совести? Душа в том теле чужая, чем же это лучше убийства?

– Тоска-а-а!

– Есть сомнения, так вы спросите у него самого, хочет он жить или нет. Если скажет, что хочет, тогда отпустим на все четыре стороны и все дела, – посоветовала Смерть.

– Вам же боком выйдет, если он откажется помирать.

– Отчего же? Никаких проблем! В приказе что сказано? «Обеспечить перемещение души в предоставленное заказчиком тело.» Это они думают, что тело – этот бомж. На самом деле у нас выбор из четырех.

– И батюшку тоже в счет?

– Его первым делом, чтобы не смущал народ глупостями, чтобы наука другим была.

– Эй, вы чего это обо мне разговариваете? – обеспокоился батюшка. – Не надо меня считать, я не в счет, господи, спаси и помилуй, раба твоего Спиридона-а-а-а! – заныл он, суетливо осеняя себя крестным знаменем.

Смерть ткнула косой в лежащего бомжа и его душа тотчас отделилась от тела.

– Спрашивайте, Иван Васильевич!

Душа бомжа удивленно оглядывалась по сторонам, потом увидала собственное тело, лежащее у ее ног. Наклонилась к телу, попыталась шмыгнуть обратно, но Смерть отогнала ее от тела подальше.

– Сперва на вопрос ответишь, а потом уже обратно в дом!

– Скажите, – обратился Иван Васильевич к душе бомжа, – вы жить хотите? Я имею в виду ту жизнь, в которой находится ваше тело, а не душа! – уточнил он, видя недоумение в глазах души.

– Разве ж то жизнь? Существование. Животное существование. Каждый день жду, чтобы господь прибрал душу.

– А что же сами на себя руки не наложите?

– Боязно! – поежилась душа бомжа. – Да и грех это, самого себя жизни лишать. Не хочется, знаете ли, в геенне огненной вечно гореть.

– Господи, какие предрассудки! – обреченно вздохнула Смерть.

– То есть, как я понял, вы не против того, чтобы умереть в любой момент? – не обращая внимания на высказывание Смерти, уточнил вопрос директор.

– Отчего же не против, я целиком и полностью за! Формально за, – уточнила душа поспешно. – А как же я умру?

– Есть предпочтения? – ухмыльнулся директор.

– Не в том смысле, с детства не терплю боли, даже самой малой. Не хочется страдать, знаете ли. Хотелось бы как нибудь эдак уснуть и не проснуться.

– Легкой смерти хотите?

– Вот-вот, правильное слово – легкой! – обрадовалась душа, словно ей пообещали сладкую конфету.

– Так и будет, – с легким сердцем пообещал Иван Васильевич, догадываясь, что перемещение душ не может быть болезненным для тела.

– Это хорошо-о-о. Вопросик можно?

– Спрашивайте.

– А куда меня… там… определят? Как вы считаете?

– Я не бог, чтобы считать! – отрезал Иван Васильевич. – Сами все узнаете, что посеял, то и пожнешь! Так что ли сказано в святом писании, батюшка?

– Так, воистину так, Иван Васильевич! – угодливо, не высовываясь из предосторожности из-за машины, подтвердил священник.

– А раз так, то вопросов больше не имею! Вертайте его обратно, матушка.

Смерть пихнула косой боязливо жмущуюся душу к телу, и в тот же момент бомж снова ожил, задвигался, запыхтел.

– От меня что требуется? – тяжко вздохнув, спросил Иван Васильевич, которому вся эта идея была поперек сердца.

– Посредничать.

– А конкретно?

– Одной рукой возьмешь этого за руку, – Смерть махнула на лежащее тело, – другой клиента. Я произнесу заклинание и они обменяются душами. Вот и все, если вкратце.

– Ага. Понял. Развяжешь бомжа? – на всякий случай поинтересовался директор у Семы.

Тот отрицательно замотал головой.

– Не, мужик, ты сперва Вована давай, а потом посмотрим.

– Как знаешь, – тяжело вздохнул Иван Васильевич и протянув руку, схватил ладонь, виднеющуюся из-под мешка. – Эй ты, клиент, давай сюда свой лапоть, приступаем к процессу!

Вован козлом скакнул к Ивану Васильевичу и двумя руками вцепился в его протянутую ладонь. Иван Васильевич поморщился от боли, призрак призраком, а давит как пресс.

Смерть взмахнула руками, что-то неразборчивое пропела и в тот же момент через тело Ивана Васильевича словно ток прошел. Он выгнулся дугой, сердце зашлось от невыносимой боли, в глазах почернело, ноги ослабли, он едва не свалился на землю. Чудом удержался на ногах и огляделся по сторонам.

Слева от него, там, где только что стоял призрак Вована в пиджаке и при цепях, переминалась с ноги на ногу душа бомжа.

Справа корчилось в веревках все то же тело, только двигалось оно гораздо активнее и громче мычало что-то.

– Чего уставились? – рявкнул Иван Васильевич остолбеневшим браткам. – Высвобождайте своего корефана и валите отсюда, пока всех не отправил на тот свет по знакомству!

Сема с Корнем ринулись к телу, едва не стукнувшись лбами, начали дергать за узлы, в спешке затягивая их еще крепче. Совместными бестолковыми усилиями они наконец-то сдернули мешок с головы бомжа и замерли в нерешительности.

– Не, это не Вован! – обиженно высказал Корень, баюкая пораненную руку. – Я конечно, без претензий, но товар фуфельный, не то подсунули. Где Вован?

– Это, мужики, не по договору! Мы вам тело дали? Дали! Деньги заплатили? Заплатили! Где Вован? Это же кидалово в натуре!

– А ты что хотел, чтобы тебе Вован из гроба встал? Так не встанет, сгнил он давно, нету твоего Вована, черви съели!

– Какие черви? – тупо спросил Корень. – Ты чо ботаникой мозги забиваешь? Бабки гони обратно, бомжа на перо!

– Помрешь, узнаешь, какие черви! – вздохнул Иван Васильевич. – По договору, если ты читать не разучился, следует, что душа твоего Вована должна быть переселена в предоставленное тело.

– И чо?

– Чо-чо, вот она и переселена! – теряя терпение, рявкнул Иван Васильевич. – Забирай свое дерьмо и уматывайте с моего кладбища!

– Так это чмо теперь Вован?

– Было чмо, стал Вован, – устало подтвердил директор.

Сема открыл в удивлении рот, внимательней посмотрел на бьющегося бомжа. Наконец догадался выдернуть из его рта кляп. На поляну опустилось плотное облако отборного мата.

– Ты ково шмом обогвал, шкотина? – давясь слюной, взревел Вован в новом обличье. – Вы фо, в натуге, не могли фе нибудь пгиличное подыскать? Я фо как кожел вонюфий, как на меня пафаны фмотгеть будут? И пофему я кагтавый?

Сема с Корнем переглянулись, пожали плечами, не зная верить или нет в факт переселения.

– Чо то не верится мне, – задумчиво процедил Корень, – играет, сука, под Вована. А как проверишь?

– Во, я придумал. Слышь ты, чмо, куда рыжье от последнего дела заныкал? Говори, сука, а то тут же и закопаем!

– Вы фе, вы фе, пватаны, какое вывье? На повледнем деве мы ве обменник бвали? Откуда вывье?

– Не врет вроде, – на лбу Семы напряглись морщины, заменяющие извилины мозга. – Выходит, что это чмо и есть Вован! – выдал он продукт глубокого измышления. – Вован, привет, в натуре! – радостно заорал он и хлопнул Вована по спине.

– Вован, в натуре подорвались первым скорым, кто же его знал, что эти не фуфел гонят? – точас подхватил Корень. – Первого встречного бомжа спеленали и дунули на кладбище. Мы думали, порожняк выйдет, тогда мы этого козла в рясе замочим в натуре и по домам. А оно сработало! Здорово, Вован!

Они сызнова кинулись высвобождать тело из пут, по прежнему бестолково дергая туго затянутые узлы в разные стороны.

– Ждогово, пафаны! Да фо вы ужлы муфолите, пегом фигкните и вше дела!

– В-в-в-вован, а ты чо в натуре что ли с того света откинулся? – заикаясь, спросил Сема.

– Нет, в куфтах пгятался, вас фдал, гы-гы-гы! Ты ж фам видел, как меня в яму загыли, фо вопгосы глупые жадаефь?

– В-в-в-вован, а как оно т-т-там? – лязгая зубами от страха, поинтересовался Корень.

– Жнаефь, в пгинципе неплохо, неплохо. С когмежкой только напьяг, а так нифе, как в санатогии или в кгематогии, вефно их путаю, ха-ха-ха! Хош там побывать?

С этими словами веселящийся Вован схватил Сему за глотку. У того закатились от ужаса глаза и он, булькнув что-то нечленораздельное, мешком осел на землю. На штанах между ног проступило позорное мокрое пятно.

– В-в-в-вован, в натуре, кончай б-б-б-азар! – второй браток пятился назад, выставив перед собой финку. – Порежу, сука! Как пришел, так и уйдешь!

Вован прекратил смех и отпустил глотку Семы.

– Ты на ково вуку поднял, падла? Ты кого замофить собгался, ф-ф-фенок? Бгось финку, пока я тебе ее в жаднифу не зафунул! Бгось, шкажал! – шепеляво рыкнул он.

– Ну вот, не успел на свет народиться, как опять за прежнее взялся, – грустно подвела итог смерть. – Самое позорное, что мы все имеем к этому прямое отношение.

– Так давай его обратно вернем!

– А как? Моей силы на то нет! – грустно призналась она.

– Фтавик, не беги в говову! – засуетился Вован, еще помнящий, как выглядит Смерть. – Фам понимаефь, не в фебе был, был напуган. Не надо обгатно! Я буду хогоший, буду богу молиться, нищим миловтыню подавать.

– Катились бы вы куда подальше, – поморщился как от зубной боли Иван Васильевич.

– Будьте любезны подпись здесь… здесь… и здесь, – подсуетился батюшка. – Договор есть договор, чтобы никто потом не потребовал денег обратно, войдите в положение, – словно извиняясь, тарахтел батюшка, – денег в казне мало, а фонды требуют ремонта, расходы опять же…

– И вы катитесь к черту, святой отец! – раздраженно рявкнул Иван Васильевич. – Как такое на белом свете вместе уживается? Бандиты и церковь! Неисповедимы пути твои, господи!

– Ага, а бандиты и власть вас вполне устраивают? Что же вы с нас начали? Церковь, между прочим, всего лишь продолжение воли господней. Так что не нужно передергивать.

– Фа, мафькики-девофки, нема бажага. Дело фделано, все по ногам. Мувик, огхомный мегси, жвиняй, фто воняю. Отмоюсь, прибагахлюсь, вегнусь с пгезентом. Ты ваще, мувик! Мувик! Быстго все в тафку! – рявкнул он подельникам и сам первый прыгнул в машину.

Джип взревел мотором, врубил люстру и, взвизгнув резиной, рванул прочь с кладбища.

– Как черт от ладана, – подумал Иван Васильевич.

– Бурный вечерок выдался, упал-отжался! – с хрустом потянулся Франт. – А говорили, в полчаса уложимся, прошвырнемся для аппетита!

– В пути кормить не обещали. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги… – назидательно напомнила Кудряшка.

– Будем болтать, так точно до утра провозимся, – проворчала Смерть. – Иван Васильевич, посредник вы наш, не передумали за души свои драться? А то давайте миром решим вопросик, не будем время попусту тратить. У нас дела, вам с утра на работу.

– Не корову продаем, можно и потерпеть.

– Ну вот, снова да ладом, то в лоб, то по лбу.

– Между прочим, кто-то обещал рассказать, как тот свет устроен, – напомнил директор, выразительно посмотрев на Смерть.

С высоты времени прошедшего с минуты первого знакомства ему не казалось странным столь запанибратское общение со Смертью. Заклинаниями, как колдун кидается, с самой Смертью силами меряется – прямо богатырь земли Русской. С таким сразишься, будешь битым, такого за семь верст объезжай, о таком…

– Помрешь, узнаешь! – совершенно равнодушно отмахнулась Смерть. – И рассказывать тут нечего.

– А как же я решение буду принимать без достаточно убедительных доводов?

– А на черта нам твое решение?

– Как это на черта? – обеспокоился директор, сверзившись с высоты созданного былинного образа.

– Без толку все это. Объяснять дураку, что он дурак, дело безнадежное, только время тратить.

Иван Васильевич обиженно надулся. Незаметно для себя вошел он в роль человека, которого нужно уговаривать, с которым необходимо найти общий язык, которому нужно что-то доказать. А тут получается, что никто и не собирается играть поднадоевший спектакль.

Обидно получается, несправедливо. Бились, рядились и все попусту, все коту под хвост? Зачем тогда затевали разговор, водкой поили, волшебством губили, маскарады устраивали? Серьезное дело в балаган превращают!

Иван Васильевич все ж таки обиду в сторону отодвинул, как нечто мелкое, как мусор на воде, попытался глубже в душу вглядеться. Не было с ним раньше такого, никто его не уговаривал, ни на кого он так не обижался.

Не обижался, потому что не на кого было, кольнула нежданная мысль. На чужого человека так не обижаются, с чужим ругаются или морду бьют. Смысла нет на чужого человека обижаться.

Обида она ведь как реакция на наши ожидания. Ждем мы от близких людей, что они отплатят нам добром за нашу заботу. Не требуем, счет не выставляем, а таим в душе надежду на благодарность. А тут бац и несправедливость выходит, забыли спасибо сказать. Обидно? Обидно!

Выходит, что за короткое время сроднился Иван Васильевич со странной троицей, почувствовал в них нечто близкое. Спорил, дрался, ругался, а сам в глубине души радовался неожиданному подарку судьбы. Как ребенок… как бездомный ребенок, понял Иван Васильевич с тоской.

Понятно теперь, чего он за те души цепляется. Не он им нужен, а они ему. Вместо того, чтобы жениться вовремя, да детишек наплодить, придумал себе забаву – привидений на своем кладбище копить, да глупыми разговорами развлекать.

С другой стороны, какая дура за директора кладбища замуж пойдет, в чем тут престиж и уважение? У меня муж – директор завода, похвалится одна; мой автослесарем работает, иномарки ремонтирует, золотые руки – с гордостью скажет другая; а мой на кладбище все с покойниками – встрянет его жена.

Хотел бы жениться, давно нашел бы себе другую работу, чай не дурак, чай инженером был. Не стал искать другой работы, значит не хотел. Создал вокруг себя вакуум, закрыл к сердцу дверь, выстудил душу. А свято место пусто не бывает. Вот и заполнился твой мир, товарищ директор, мертвыми цветами, да неупокоенными, как и ты сам душами.

По всему выходит, что не спаситель ты и не отец родной тем душам, а обманщик бессовестный. Получается, что не уговаривать тебя нужно, а на скамью подсудимых сажать и судить судом… интересно, а каким судом его судить нужно?

Божьим? Так это еще когда будет? Людским? Вроде не за что! К прокурору бежать? Не поймут, в психушку отправят на старости лет. Как не крути, а сам ты себе, Иван Васильевич и суд и приговор. Может быть и последняя инстанция.

А посему получается…

– Ваша взяла! – горестно махнул он рукой и, шмыгнув носом, отвернулся. – Делайте, что хотите!

Слеза скатилась из глаза, да за собой другую потянула, в носу мокро, на душе погано, хоть ложись и помирай. Почему бы и нет, чем не выход? Пусть что хотят, то и делают, – решил Иван Васильевич, с тоской оглядывая бескрайние ряды столпившихся вкруг него душ, – пойду и покончу эту жизнь позорную раз и навсегда.

– Всем говорю и не говорите, что не слышали! – прижав шапку к груди, глухо заговорил Иван Васильевич. – Отправляйтесь домой, туда на небо, там ваш дом! Негоже под себя мир кроить, не по совести это, не по-божески. Путь вам легкий и светлый, люди добрые! Если обидел чем, зла не держите!

Сказал и отвернулся, продолжая думы тяжкие про жизнь напрасную и бестолковую. Кому такая жизнь нужна, кончать такую жизнь нужно поскорее, чтобы другим примером не стала.

А способ? Способ придумать не сложно. В его возрасте очень даже легко уснуть и не проснуться, особо и напрягаться не требуется. Только подозревал Иван Васильевич, что такое с ним не приключится. Придется что-то хитрое придумать, снотворного что-ли напиться, как школьница забеременевшая.

– Иван Васильевич, голубчик, что-то вы загрустили. Обидели мы вас чем-то? – с искренним сочуствием в голосе спросила Смерть.

– От меня что-то требуется еще? – вопросом на вопрос ответил директор. – Если нет, то я пойду, пожалуй… на работу завтра… устал я что-то и нездоровится. Видать замерз нонече, как бы не простудиться…

Иван Васильевич не замечал, что бормочет это все себе под нос, удаляясь все дальше и дальше по пустынной аллее от призрачной компании. И никто не кричит ему вслед «Останься! Не уходи!» Обидно! Только на себя обижайся, черт старый, тяжело вздохнул он.

Вздохнул и в первый раз за многие годы ощутил неимоверную тяжесть, давящую на плечи, сгибающую спину. Атмосферный столб давит, мысленно улыбнулся он, вспомнив изречение Остапа Бендера. Улыбнулся и немного легче на душе стало.

Жить нужно, как все люди живут, нечего заморачиваться на потустороннюю суету. Не дело живого человека, что по ту сторону бытия происходит. Живи и живых радуй своими делами, им это нужнее. Жизнь, как полет метеора в атмосфере, в сравнении с вечностью, что душе дана.

Каждое мгновение той жизни ценно общением, разговором, чувством. Так делись всем этим щедро с тем, кто рядом с тобой живет. Второго шанса не будет, хотя, если попросить… нет, не будет. Ни к чему все это, баловство.

От такой философии посветлело на душе Ивана Васильевича. И не только на душе. Сквозь пелену, что глаза застилала, увидел он свет ясный все более разгорающийся прямо перед ним.

И звук появился, нестройная какофония, словно большой оркестр перед концертом инструменты настраивает.

Смахнул он слезу и остановился, как вкопанный в изумлении. Все души, сколько их есть на его кладбище, собрались перед ним высоким амфитеатром. Лица торжественные просветленные, веет от них радостью и счастьем.

Непохоже, что уговаривать собираются, больше на торжественные проводы похоже. Без слез, без печали.

Словно по сигналу невидимого дирижера замерли звуки, хрустальная тишина разлилась в округе. Кажется, скажи слово и зазвенит оно мириадом маленьких колокольчиков.

Красиво, аж душа замирает.

Обернулся Иван Васильевич, чтобы слово благодарности высказать, да и замер с открытым ртом.

Толстенькая Кудряшка волшебным образом преобразилась. Пропала несуразная сорочка, что скрывала два белых ангельских крыла. Раскрылись крылья широко, как у птицы на взлете. Волосы белокурые вьются в потоке ветра, глаза лучатся радостью и счастьем. Фигурка стройная обнаженная радует глаз совершенством линий. Ни малейшей греховной мысли в голове не мелькнет, только счастье.

По правую руку от ангела Смерть стоит. Только Смерть ли это? Молодая высокая женщина в темных расшитых самоцветным жемчугом одеждах смотрит в небо. Не коса в ее руках, а посох из струящихся сверкающих ниточек, то ли золото, то ли сам огонь струится, рисуя причудливый узор.

По левую руку от ангела воин могучий в доспехах сияющих. Что за черт, точнее, куда черт подевался? Откуда воин явился? Неужто все это личной было?

Взмахнул ангел светлый ручкой тонкой и мощный аккорд прозвучал за спиной Ивана Васильевича.

Обернулся он и видит зрелище волшебное. Стремительно взлетают призрачные фигурки в небо, вспыхивают разноцветным всполохом и тают в ночи. И каждый с собой звук несет, кто выше, кто ниже, кто тише, кто громче. Все вместе рождают они музыку небесных сфер – величественную, пронзающую душу чистотой и верой в лучшее.

Мириады самоцветных каменьев вспыхивают на черном бархате ночного неба, звучит музыка и сердце Ивана Васильевича наполняется беспредельным восторгом и счастьем.

Прощальный салют, прощальный концерт. Уходят. Не за спиной тишком, да молчком, а с благодарностью, радуя старика на прощание. Сами ли решили или так было свыше указано, какая разница?

Интересно только, что сейчас в городе думают те, кто не спит по ночам. Те, кто любит ночью выйти на балкон покурить или просто на небо ночное полюбоваться? Что они чувствуют? Может и в их сердцах пробуждается радость и счастье?

Молодая мамочка наклонилась над детской кроваткой, чтобы поправить одеялко. А ребенок неожиданно счастливо засмеялся во сне. И на лице мамы ребенка расцвела счастливая улыбка. Спи, малыш, спи, пусть тебе сегодня приснятся счастливые сны!

Улыбается ребенок и рождается новый ангел. Плачет он и… Пусть лучше улыбается, больше счастья детям, больше радости в детской жизни. Им еще расти и расти. Спи малыш, улыбайся во сне!

Молодожены лежат без сна в постели, отвернулись друг от друга, прикидываясь спящими. Поругались, поссорились, хоть разводись немедленно. И никто не хочет первым сделать шаг к примирению.

Неожиданно повернулись лицом к лицу, обнялись крепко, припали губами к губам, и нет ссоры. Растаяла обида, словно и не было ее. А всего-то и нужно было, сделать первый шаг к примирению.

Уходит душа в вечную свою обитель, оставляя нам капельку радости, надежды, терпения, силы. Чтобы тем, кто остался, жить было хоть чуток да полегче, повеселее. Одна душа – одна маленькая искорка.

А что же сейчас в городе творится, когда сотни и тысячи душ разом в небо уходят? Дай им бог райской благодати, а нам сил, да счастья.

Хорошую компанию ему бог послал – Смерть, черт и ангел. Прямо триединая сущность божья, или человеческая сущность. Рождается ангел, живет в нас черт и всегда придет смерть.

Только нет в том печали, потому что жизнь красна каждым своим мгновением. А мгновений тех больше, чем песчинок в пустыне, больше чем звезд на небе. Наслаждайся каждым мгновением жизни, делай его радостнее и жизнь не покажется короткой.

***

Иван Васильевич ехал в автобусе, а на его лице блуждала счастливая улыбка. Окружающий мир для него в эти минуты не существовал, мыслями и чувствами он был там, где только что в его честь гремела музыка небесных сфер, сиял праздничный салют.

Кондукторша подошла к старику, хотела было спросить про билетик, но прониклась чужим счастьем и махнула рукой. Села на свое место и ни разу не встала, пока до конечной остановки не доехали.

Народ входил в автобус, тянул было деньги за проезд, но кондуктор лишь улыбалась в ответ, а денег не брала. И пассажиры улыбались, чувствуя в душе непонятное ощущение счастье. Так и ехал автобус в ночи маленьким сияющим островком счастья.

***

Иван Васильевич пригрелся на сидении и не заметил, как задремал. Даже во сне с его лица не сходила счастливая улыбка. Снилось ему, что снова он сидит на белом пушистом облаке. Рядом все тот же старичок противный, что в прошлый раз его с облака спихнул.

Только если разобраться без суеты, так не просто спихнул, а к жизни вернул, не пустил, получается, на тот свет. Отчего же тогда противный? Иван Васильевич улыбнулся старичку.

– Наше вам! – кивнув приветливо головой. – Толкаться не будете?

Сказал и сам же почувствовал двусмысленность вопроса. Не будут толкаться, так придется ему подзадержаться на том свете. Лучше уж пусть спихнут своевременно, пока нужной остановки не проехал.

– У нас не проедешь! – улыбнулся старичок, ответив на невысказанную тревогу Ивана Васильевича. – Полегчало на душе?

– Несказанно!

– Стоило оно того, чтоб столько лет с душами возиться? Жизнь свою, можно сказать, угробил, отдал ее непонятно кому.

– Не считал, – честно признался директор. – Так надо было, если бы не я, то кто?

– Тебе какая разница? Если бы не ты, другой кто те души подобрал.

– А вдруг с дурным умыслом?

– Тебе то, что за забота?

– Не знаю, только сердцем понял, что надо…

– Сердцем – это правильно, это по-нашему. А давай ко мне, я тебя в начальники назначу, будешь привычным делом заниматься!

– К вам это к кому, стесняюсь спросить?

Ивану Васильевичу как-то не приходило в голову озаботиться этим вопросом ранее. Старичок и старичок, не будешь же у всех старичков спрашивать, кто они такие и где работают.

– Бог я, – признался старичок, без всякой гордыни в голосе.

Странно, но директор в его слова поверил сразу, переспрашивать не стал, документов требовать. Вообще никакого протеста те слова в его сердце не вызвали. Бог, так бог.

– Приятно познакомиться, давно мечтал увидеть воочию.

– Так значит по рукам?

– А можно немного погодя?

– Что так? Жить захотелось, дела вспомнились, завещание не успел оформить?

– Жить оно всегда хочется, сколько не живи, а много не покажется. Завещать мне нечего, да и некому. Дела и без меня примут, невелика сложность. Хочется жизнь переосмыслить, по-другому пожить, как все.

– Хорошее дело, только поздненько спохватился. Годков то эвона сколько, другие в это время давно уже в нашей епархии числятся!

– Сколько бог даст… прошу прощения, сколько судьбой отмерено, столько и протяну. Хоть день, хоть недельку, а поживу по-новому.