Текст книги "Осень для ангела"

– Так-так, – лейтенант постучал дубинкой о ладонь, – развлекаемся значит? Водку пьем, милицию вызываем, на общественность клевещем? А не желаете ли в отделение прогуляться? Или документики, к примеру, предъявить? Вы кто такой, что делаете в столь поздний час на кладбище? Па-а-а-а-прашу предъявить документики! – неожиданно взвизгнул лейтенант как-то по-женски.

Иван Васильевич вздрогнул от неожиданности и моргнул. Рука его сама собой потянулась к внутреннему карману, хотя он отчетливо знал, что нет там никаких документов. Но, моргнув, он почуял неладное – в тот момент, когда глаза почти закрылись и почти открылись, образы милиционеров стали неясными, словно раздвоенными. Заколыхалась маревом зыбким и сама машина. Иван Васильевич прищурился, ущипнул себя за ухо и совершенно отчетливо увидел, что его дурят.

Вместо машины и трех милиционеров перед ним кривляются все те же хулиганы. Поверх них, словно маскарадные костюмы натянуты образы милиционеров, но при моргании «костюмы» и «тела» раздваиваются. Клоуны, не подозревая, что обман раскрыт, продолжали нагло наступать на Ивана Васильевича, требуя его немедленной капитуляции и позорного бегства.

– Чур-чур меня, сгинь нечистая сила! Как роса в туман, сгинь ночной дурман, от зари-красы прячься злой обман! – выкрикнул он неожиданно вспомнившиеся ему слова бабки Маланьи, считавшейся у них на селе ведьмой.

Мальчонкой босоногим он мно-о-о-го тех стишков запомнил и часто повторял, но без особого толку. Хотя по заверениям самой бабки Маланьи были заклятиями верными и сильными. Видать не было у него тогда нужного настроя или опыта жизненного, не было в словах нужной силы.

А сейчас, только он те слова произнес, как морок развеялся и остались хулиганы без прикрытия, пропадом пропал автомобиль милицейский, угасли огни мигалок разноцветные, утихли сирены.

***

– Упс-с-с, а король то голый! – смачно сплюнула Кудряшка, испортив светлый образ нежной дамы. – Что-то мне подсказывает, что мы в дерьме, господа.

– Что же ты, голубчик, сразу не сказал, что ведьмачишь потихоньку? Лицензию покажи! Что стоишь, как вкопанный, нету лицензии? Нарушаем значит? А за нарушения статья имеется и наказание соответственно. Так что…

– Какую лицензию, чего мелете то? Сами вы колдуны-шаманы! А ежели и ведьмачу, как вы выражаетесь, так только в целях самозащиты, а это никому не запрещено, по любому закону!

– По-хорошему не хочешь, заклятиями швыряешься, добрых слов не понимаешь, – загибала пальцы Смерть. – И что с тобой делать прикажешь?

Она погладила рукоять косы, глянула на острие, потом на Ивана Васильевича и вздохнула.

– Как говорят у вас в рекламе – при всем богатстве выбора, решение одно! Завещание заготовил? Родственники есть, чтобы попрощаться там, последние распоряжения отдать? Ты не стесняйся, случай у нас особый, могу одно желание на выбор исполнить, кроме…

– Хочу, чтобы вы немедленно убрались туда, откуда явились! – не дослушав крикнул Иван Васильевич, страстно желающий, чтобы все происходящее оказалось бредовым сном.

– … кроме этого! – закончила Смерть, улыбнувшись.

– Но почему? Это несправедливо! Вы сами сказали – любое желание!

– Бессмысленное желание. Мы уйдем, других пришлют. Пока проблема не устранена, ей будут заниматься. Мы лучше, потому что уже в курсе. Другие даже разговаривать не будут, просто зачистят территорию и устранят проблему в корне.

– В корне, это как? – встревожился Иван Васильевич.

– Чтобы гангрена не распространялась, что делают? Отсекают причину. Я доступно выражаюсь?

– Причину-у-у? То есть…

– Вот именно, вы быстро схватываете суть, сразу видно умного человека. Другой бы начал плакать, стенать, молить пощады, а вы… Молодец, ценю! Да что там, уважаю! Мало таких вот осталось, все больше хлюпики, слабаки.

– Так я же… мне собственно… так вот значит! – Иван Васильевич окончательно загрустил.

По всему получается, что влип он со своей добротой, как кур в ощип. Плохо, что помрет, очень плохо. Но хуже того, души останутся без него, как сироты убогие. Без подпитки, без энергии, без дружеского слова, а значит, нет им никакого смысла на этом кладбище оставаться. Нельзя ему помирать, никак нельзя.

– Да ты не грусти! Желание твое исполнится, думай пока, чего хочешь напоследок. А хочешь выпьем на посошок?

Смерть взмахнула рукой, и на полянке перед ними из ниоткуда возник столик. Запотевший с холода графинчик водки, огурчики, капустка, хлеб черный, крупными ломтями нарезанный – без излишеств, просто и скромно. Действительно на посошок, не на пьянку. Стаканчики граненные сами собой наполнились, как по волшебству.

– Ну, что будем? – выдохнула Смерть и опрокинула стакан. Иван Васильевич автоматически выпил водку, не чувствуя вкуса горячительного напитка.

Закусывать не стал, вдохнул холодного воздуха, смахнул выступившую слезу и молча налил себе еще на три пальца. Его собеседники переглянулись и так же молча долили себе. Молча выпили, крякнули, собрались было завершить процедуру, но Иван Васильевич снова поднял графинчик и налил всем присутствующим.

– Без третьей, первая не считается! – скупо пояснил он и махнул стакан водки, словно воду.

Собеседники переглянулись и постарались повторить маневр директора. Франт в два приема одолел свою порцию, остальные же выпили водку мелкими глотками, спешно зажевали капустой и задышали сильно, словно пытаясь выгнать огненное зелье дыханием.

– Негоже оставлять! – тряхнув остатками в графинчике, заключил Иван Васильевич и разлил остатки по стаканам.

Ровно разлил, тютелька в тютельку, словно по линеечке – четыре стакана с первого раза поровну. Нашим мастерам палец в рот не клади, откусят и выплюнут, потому как пьют без закуски. Словно по команде взметнулись четыре руки, булькнуло в стаканах и остатки огненной воды упали в желудки.

Иван Васильевич отщипнул от горбушки черного хлеба кусочек, занюхал его, широко открывая ноздри, словно хотел запомнить этот запах, оставить его в душе на долгую память.

– А хорошо пошло! – крякнула Кудряшка. – Может еще по маленькой?

Она подмигнула, щелкнула пальцами и графинчик наполнился до краев.

– Анисовка! – сообщила Кудряшка со значением. – Продукт экологически чистый и не содержит холестерина, едрить его в корень! К ней полагается рыбка! Предлагаю за дружбу и взами… запина… взаимо… пони… мание, – по частям выговорила она, косея на глазах.

– Анисовка, так анисовка, лишь бы не боярышник, – равнодушно ответил Иван Васильевич, все больше погружаясь в тоску и печаль.

Он пил водку, а мысли его были далеко от этого места. Вся жизнь его пролетела как на киноэкране черно-белом. Он с удивлением, но без особого интереса отметил, что и впрямь в воздухе появился широкий киноэкран, застрекотал невидимый проектор и кадры немого кино его жизни замельтешили на экране. Каждый шаг от босоногого детства, до последнего… – Иван Васильевич шмыгнул носом от нечаянной грусти, – последнего мгновения жизни, все пролетело со скоростью курьерского поезда.

Закончилось кино, погас экран и как-то сразу полегчало на душе, отлегло. Может оно раньше нужно было, да почаще так вот про жизнь свою вспоминать. Не в последний момент перед кончиной, а просто так от случая к случаю. Много ведь в той жизни было интересного, душевного, радостного. А мы не вспоминаем, некогда нам, все вперед бежим семимильными шагами, словно там впереди все счастье наше. А оно вона где, за спиной, бежит за нами, не поспевает.

Остановись человек, подожди, пока твое счастье тебя догонит. Пока память твоя обласкает душу приятной для сердца картиной, образом милым, словом памятным душевным. Легче дышать стало Ивану Васильевичу, улыбка на лице заиграла, движения стали увереннее.

Закончилась анисовка, франт «налил» перцовки, закончилась и она. Старинная русская пословица гласит – первая рюмка ударяет колом, вторая – летит соколом, а от каждой последующей человек становится легким и радостным, как пташка.

Иван Васильевич и не заметил, как от светлой грусти душа его перешла к необычайной радости. Шутки сменялись анекдотами, под общий хохот рассказывались веселые истории.

– Вот ты мне скажи, любезный, чего ты за те души цепляешься? Они тебе родственники что ли?

– Н-н-нет!

– Ты пойми, дурья башка, у них своя жизнь, у тебя своя. Негоже путать предназначения, не тобой придуманные.

– А кем они придуманы?

– А то ты не знаешь!

– Предположим, не знаю.

– Богом, кем же еще, дурилка картонная. Он там сидит на небесах, в затылке чешет, умные мысли придумывает, потом с миром делится. А ты поперек самого получается?

– Получается так.

– А зачем? Если они тебе не родственники, какой тебе с них прок? Их ждут там, а ты задерживаешь, непорядок.

– Непорядок.

– А с непорядком, что нужно делать?

– Устранять!

– Вот видишь! Еще по одной? За порядок!

– За порядок? За порядок выпью… по одной…

Франт вел беседу, не забывая подливать водки, рассказывал армейские анекдоты, первый же им пьяно смеялся. Речь его была затейлива, но суть в ней не менялась – отдай, дорогой Иван Васильевич, души и не мешайся под ногами.

Но в какой-то момент разомлевший от выпитого Иван Васильевич поймал на себе совершенно трезвый взгляд Франта, оценивающий взгляд, мол дошел ли клиент до кондиции или нужно еще добавить.

Не понравился Ивану Васильевичу этот взгляд, хотел он встать, перевернуть стол, сказать пару ласковых добрым собутыльникам. Только ноги словно отнялись, руки налились пудовой тяжестью, язык отказывался подчиняться, вяло ворочаясь во рту.

– Вот ведь гадость какая, – с холодным ужасом подумал Иван Васильевич. – Молитву богу не вознесу, заклятия, даже вспомнив, не скажу, и убежать, куда глаза глядят не сумею. Опоили супостаты, все рассчитали четко – напугать, потом расслабить и водочкой под дых. Что делать то теперь?

– Кажется, любезнейший, вы хотите что-то нам сказать напоследок, – улыбнулась совершенно трезвая Смерть. – Нет? Что же, задерживать не будем, адью, так сказать, передавайте привет родственникам.

– Я же говорил, что лучше водки может быть только много водки, а вы заклинания, уговоры, диспуты. Что, мерзавец, молчишь? Язык отсох? Оно и правильно, иной раз язык совершенно лишняя деталь в организме, лучше его на хвост заменить, больше пользы было бы, ха-ха-ха! – закатился Франт, представив видимо Ивана Васильевича без языка и с хвостом.

– Господа, ради бога, ну как можно? Не комильфотно поступаем, господа. Клиент готов к отправке, давайте отправлять. К чему эти обидные слова? Время, господа, время!

– Так ведь забавно, матушка, сидит, как пень с ушами и глазами лупает, ха-ха-ха!

– Отставить, поручик, не ко времени веселье, работы прорва, а вы тут тру-ля-ля разводите. Отправляйте клиента экспрессом по нулевой линии.

– Кхм, хм, не могу, матушка, только после вас. Без вашей визы, – Франт игриво ткнул пальчиком в косу, – никак не могу.

– Господи, все сама, все сама! – вздохнула Смерть, легко скинула косу с плеча и широким полумесяцем провела лезвием над головой Ивана Васильевича.

Что-то дрогнуло в душе его, словно ниточка хрустальная лопнула, зазвенело в ушах, свет померк, тело потеряло вес и чувства исчезли, словно в одно мгновение стал он духом бесплотным. Потом Иван Васильевич, увидел самого себя, словно со стороны.

Стоял он, схватившись за сердце, с совершенно безжизненным бледным лицом. Потом медленно осел вниз и упал навзничь. Иван Васильевич рванулся было к самому себе, чтобы помочь, но что-то удержало его на месте, не пустило. Он попытался закричать, позвать на помощь, но голоса своего не услышал. Хотя другие голоса, ставшие в последний час особенно ненавистными, слышал замечательно.

Франт разговаривал по мобильному телефону и одновременно сгонял разбредшиеся души в кучу. Смерть разминала пальцы и что-то бормотала себе под нос, словно школьник перед уроком, боящийся забыть выученное дома стихотворение. Кудряшка настраивала ловушку, сверяясь с табличками и покручивая регуляторы.

– Алло, база, нужна нулевая линия, груз одиночный, статус три семерки, прошу вне очереди! – бубнил Франт.

– С какого перепугу вне очереди, да еще по нулевой? Царя что ли отправляете, али Пушкина еще одного разыскали?

– Девушка, вы там вопросы то отставьте, вам сказано по нулевой, значит по нулевой! – разозлился Франт. – Наберут по объявлению, объясняй тут каждой, что да почем. Исполнять, как сказано, упал-отжался!

– Ага, кинулась прям так вот сразу! Допуск предъявите, накладную на сверхлимитный отбор энергии, справку о прохождении грузом карантина, отчет о последнем годе жизни груза…

– Слушай внимательно, читай по губам, повторять не буду, если ты сейчас не… – в трубке раздались короткие гудки.

Франт ошалело поглядел на трубку, потряс ее, поковырял в ухе, потом нажал на кнопку автодозвона. Ответ пришел неожиданно быстро: «Абонент находится вне зоны связи. Надеемся на ваше понимание. Козел!» Если первые две фразы звучали естественно для капризной мобильной связи, то последнее слово явно было лишним и поэтому особенно обидным.

– Ну, я вернусь, ну я им устрою, ну ты у меня покрутишься на вертелах! – орал Франт прыгая на осколках в дребезги растоптанного мобильного телефона.

– В принципе этого и следовало ожидать, – смиренно вздохнула Кудряшка. – Я вам давно говорю, матушка, ему ничего нельзя доверить, все испортит, напортачит, а нам… – она снова вздохнула, сложив пухлые ручки на груди, —… нам доделывать.

– Чт-о-о-о-о? – заорал, брызгая пеной изо рта, разъяренный внезапной выходкой Кудряшки, Франт. – Это кто напортачил? Это после кого ты всегда переделываешь, коза старая? Да я тебя…

– Цыц, поручик! Мадам, еще одно слово и вместо оперативной работы пойдете карточки в канцелярии разбирать. Я сказала всем цыц, а то… – Смерть угрожающе взмахнула косой.

Франт и Кудряшка, едва не вцепившись в кудри друг друга, замерли и опасливо поеживаясь, разошлись в разные стороны.

– Вот так-то лучше. Обойдемся без нулевой линии, по старинке, если не разучились еще. Заклинание первой ступени, транспортная магия, раздел трансгрессии, если кто забыл. Начинается со слов «Вринарубу тринамару…». Все помнят?

– Помним мы, помним, не школяры чай, – вяло, как побитые собачонки, тявкнули ее соратники.

– А ежели помним, – язвительно, как может только теща любимому зятю, сказала Смерть, – тогда по взмаху руки начинаем! И не забывать про тональность и ритм!

Она взмахнула свободной рукой, словно капельмейстер симфонического оркестра, и в тот же миг три голоса запели на три тональности заклинание. Причудливо сплетался ритм и звук, то ускоряясь, то замедляясь, то набирая громкость, то опускаясь до шепота.

Мир вокруг Ивана Васильевича начал скручиваться в светящуюся трубу, его потянуло вверх, он летел, набирая скорость, а заклинание неслось следом, не теряя своей мощи. В какой-то момент голоса слились в одну пронзительную ноту и разом оборвались, как лопнувшая струна.

Увидел он перед собой слепящий свет, вспомнил, что про то в книжках умных писалось, и приготовился встретиться с тем светом лицом к лицу. Выражение лица соответствующее торжественное настроил, руки на груди сложил, мысли очистил от лишнего и греховного. Сейчас грянут трубы сладкогласные, запоют ангелы «Аллилуйя».

Только из-за слепящей световой завесы никакого «Аллилуйя!» не загремело, а пробурчало что-то вроде недовольного старческого бормотания «Опять ты?». Потом из света высунулась босая нога и сильным пинком под зад отправила Ивана Васильевича обратно по трубе.

Светящиеся стены растаяли, сила пропала и… Иван Васильевич увидел все то же самое кладбище и те же самые лица, глядящие на него с совершенным изумлением. Потом он почувствовал новую силу, схватившую его за пятки и дернувшую, словно паровоз за веревку.

Он увидел себя стремительно летящим к собственному безжизненному телу, его окутала темнота, острая боль уколола в сердце. Иван Васильевич закашлялся и открыл глаза.

– Ничего не понимаю! – пробормотала Смерть, озабоченно глядя на свои руки и соратников. – Кто сфальшивил? – грозно нахмурилась она, вперив гневный взгляд во Франта и Кудряшку.

– Да бог с вами, матушка, как можно такое подумать? Все сделали по экстра классу, не в нас проблема! – хором открещивались те.

– Вы на что намекаете, крысы канцелярские? По-вашему я ошиблась?!

– Никак нет, – сипло прохрипел Франт, явно струхнувший. – Дозвольте доложить, это она в шестнадцатом такте…

– Ах ты, морда штабная, гусар недобитый, доложи-и-и-ть он изволит? Не доложить, а заложить, вот как это называется! А сам то, сам то, кто в тридцать пятом такте петуха дал?

– Господи, удружил компанию, одни склочники и недоучки! – схватилась за голову Смерть.

Иван Васильевич ощупал себя, пощипал, прочистил горло, не веря счастливому возвращению с того света. Странному возвращению, непонятному, но возвращению. Жив! Он лежал на траве, с каждым мгновением все больше приходя в себя, чувствуя, как по телу разбегаются горячие мурашки.

Сердце, только что остановившееся навсегда, наверстывало упущенное, отрабатывало сбой, гнало кровь по жилам упругими толчками. Организм воспрял, как природа после студеной зимы, очнулся, кинулся к жизни с удесятеренной силой.

– Что выкусили, колдуны чертовы? – тихонько одними губами ухмыльнулся Иван Васильевич. – Слабо с директором справиться?

Он пошевелился, поежился, напряг мышцы и неожиданно легко вскочил на ноги. Легко, как в молодости. Вскочил, чувствуя необычайный прилив сил и радости. Самое же странное в чувствах Ивана Ильича было ощущение постороннего шума, словно морская волна набегала на берег, рокотала, шумела, стекала бурливыми ручейками обратно.

Он прислушался к рокоту волн и понял, что принял за шум моря слитный хор множества голосов – мужских, женских, детских. Голоса что-то говорили, кричали, шептали, требовали, просили, умоляли.

Но что именно было не разобрать. Тысячи и тысячи голосов сплетались в сплошное полотно шума, выделить из которого отдельный голос было делом совершенно невозможным.

Иван Васильевич покрутил головой и моментально догадался, что причина того шума располагается совсем близко от него.

Толпа душ, выстроившись в три бесконечные колонны, роптала, шумела, обсуждала что-то, плакала, смеялась. Души… говорили! Это было совершенно невозможно, невероятно, фантастично!

Никогда за десятки лет работы и общения с душами Ивану Васильевичу не доводилось слышать их голоса. Они были всего лишь немыми собеседниками, он как бы чувствовал эманации их чувств, отвечая улыбкой на улыбку, сочувствием на грустный взгляд.

Он говорил с ними о многом и подолгу, но никогда не ждал, что они ответят ему тем же. Он рассказывал о сложной политической обстановке в мире, о видах на урожай, проблемах животноводства и не ждал благодарности за свой вдохновенный труд.

И вот настало время, он слышит их! Иван Васильевич смотрел на своих старых друзей с восхищением, представляя, какие сказочные перспективы открываются перед ними в плане общения.

Сколько всего интересного он сможет узнать о них, услышать тысячи непохожих друг на друга историй жизни, узнать, как кого зовут и что именно кому нравится.

Он бы мог даже устраивать вечера хорового пения или чтения стихов. Тут же, судя по всему куча талантов, люди интеллигентные, умные, общительные. Иван Васильевич смахнул слезу умиления с носа. Они бы могли…

– Я интересуюсь спросить, вы очередь занимали? Нет?! Таки почему вы вперед меня лезете? Вас тут не стояло! Моня, Сеня, дети, не пускайте дяденьку, дайте ему подножку, чтоб ему пусто было!

– А ну подвинься, деревня! Ишь рассупонился лаптями, как свинья на паперти, ноги подбери, харя немытая! Жалаю первым рейсом бизнес-классом для курящих и чтобы кормили в пути! Что значит пошел на…? Это трансфер на тот свет?! Да как вы смеете?

– Гражданы, у меня кошелек сперли! Гражданы, бога побойтесь, кошелек пустой, как память дорог! Совесть имейте, гражданы, возверните кошелек, изверги!

– Че прешь, че прешь, отойди от агрегата, не лезь, пшел вон, пусти, не лапай! Где тут билеты выдают, скока стоит? Бесплатно-о-о?! Ексель-моксель, тогда мне два?

– Миром господу нашему богу помо-о-о-лимся-а-а! И ныне и присне и во веки веко-о-о-в! Пусти, сын мой, к алтарю прикоснуться! Что значит не пущу? А кадилом по лбу не хочешь? На тебе, охальник, получи, сукин сын!

Иван Васильевич не верил своим ушам. Он то считал, что души плачут и зовут его помочь им в трудную минуту, а они меж собой лаются и ни капли нителлегентности в тех криках не наблюдается.

Самое главное нет в тех словах ни печали, ни жалости по нечаянному расставанию. Лаются как на вокзале, как гопота всякая, про все забыли, разом из памяти выкинули.

Черная тоска змеюкой подколодной подобралась к сердцу директора, обвилась вкруг него и запустила жало в самую душу, поливая ее ядом разочарования в светлых надеждах.

Получается, что он неправильно все понял, возомнил себя отцом овечкам заблудшим. А на деле получается, что никому он со своими речами полуночными не нужен. Сидели они тут, как транзитные пассажиры, на поезд опоздавшие, до поры до времени.

Пришел поезд и забыли про начальника вокзала, что их чаем поил, да теплом согревал. А как же счастье, как же радость? Иэ-э-х, нет в жизни справедливости! Для чего жил, к чему стремился, на кого душевное тепло тратил? Обманка вышла!

Отвернулся Иван Васильевич от толпы душ, чтобы не видели они даже случайно неожиданных слез, брызнувших из глаз. Промокнул рукавом пальто мокрый нос, шмыгнул тихонечко, вздохнул тяжко.

Чует, словно кто его по плечу осторожно так стукает. Обернулся и замер в удивлении – за спиной собралась толпа душ, смотрят на него сочувственно и молчат. А по плечу его мужик здоровый бородатый стукает, в армяк одетый, да сапоги яловые.

– Прощения просим, Иван Васильевич, что обеспокоили! Спор у нас тут промежду себя вышел, требуется ваше слово, а то подеремся!

Директор шмыгнул носом, поморгал глазами, стряхивая остатки слезинок, подозрительно нахмурился.

– Не можете решить кому первому на тот свет отправиться? Так это вот к ним обращайтесь, теперь они тут главные! – махнул он рукой, словно отрекся от всех своих привязанностей.

– Извиняюсь, но не в том спор, – мягко, но настойчиво продолжил мужик. – Народ интересуется, вы с нами или тут остаетесь?

– Шутите?

– Какие ж тут шутки, Иван Васильевич? Вы ж для нас, как отец родной, куда мы без вас?

Вот те новость, мелькнула в голове директора молния-мысль. Мелькнула, вышибла тоску-гадюку из сердца, выжгла яд тоскучий, осветила лицо надеждой.

– Отец родной?

– Кабы не ваша душевность, давно бы туда отправились.

– Душевность?

– А то ж, милое дело было послушать про урожай, да успехи в покорении космоса.

– Так сейчас то вы все туда… не будет больше разговоров…

– Скажете «Оставайтесь!», мы и останемся, душе никто не указ, кроме совести!

– Останетесь?

– Да что ты заладил, как граммофон, командуй «Оставайтесь!» и не парь мозги! – не выдержал какой-то парень в толпе.

– Цыц ты… не шуми, спугнешь… дайте ему по репе, шустрому… не слушай его, отец родной, что душа просит, то и скажи!

– Оставайтесь! – одними губами, еле слышно прошептал Иван Васильевич, не веря своему неожиданному счастью.

Тихо сказал, а слова его, как искру в сухой степи разнесло, полыхнуло пожаром в толпе душ.

– Остаемся… счастье то какое… согласился, отец родной… крикни нашим, чтобы в очередь не стояли…

Верно говорят, булат не закалишь, если его из огня да в холодную воду несколько раз не кинешь. Счастье растопило лед в душе, вернуло блеск глазам и веру в лучшее. Не все потеряно, мы еще ого-го-го, есть еще порох в пороховницах.

Правда в толпе и другие голоса звучали, но меньше и тише.

– Дураки… медом вам тут намазано, что ли… один дурак в прорубь, остальные за компанию… прикажи дураку молиться, он и лоб расшибет…

Но что значат эти мелкие камушки в сравнении с тем великим счастьем, что обрушилось на Ивана Васильевича только что? Теперь же все меняется, теперь можно снова подумать о…

Мысли Ивана Васильевича внезапно прервались. С леденящим ужасом он вспомнил, что мечтам его не дано сбыться. В любое мгновение все эти души, все его друзья, внезапно обретшие голос, исчезнут навсегда, оставив его в одиночестве. Никогда, никогда уже не будет вечерних прогулок по аллеям, восторга чувств, охватывающего его в моменты энергетических всплесков.

– Послушайте, давайте договоримся! Все что хотите! Я сделаю, отработаю, отслужу, замолю, только не забирайте нас друг у друга! Не по-людски это все, не по-божески.

– Это не вам решать! – отрезала Смерть. – Нам не молитвы ваши требуются, а точность баланса. Вот вы, голубчик, небось своего бухгалтера готовы в могилу свести, ежели он вам кривой баланс предоставит. А нам что же предлагаете – подтасовку, обман, ширли-мырли с душами?

– Но должен же быть какой-то выход. Не бывает так, чтобы не было решения. Вы поймите, не могу я так вот взять и все бросить. Это похуже дезертирства выходит. Как я после этого жить буду и работать тут?

– Обычно будете работать, как все работают. Будете планы перевыполнять, премии получать, к морю в отпуск ездить.

– Я ж им как отец родной. Они ж без меня…

– Так не будет их у вас, любезный директор, фьюить и улетели на небо. Нет у вас заботушки, отдыхайте, работайте, деньги зарабатывайте на светлое будущее.

– Какие деньги? – удивился директор, считавший получку не более чем средством для пропитания.

– Бумажные деньги, металлические, дзин-дзинь монетки в копилочку, деньги, денежки, деньжата. Мы веселые ребята, но деньжат нам маловато!

– Глупости, откуда тут деньги? – брезгливо поморщился директор. – Не за деньги работаем, за уважение! Между прочим, никто уже никуда не отправляется! – победно улыбнулся Иван Васильевич.

«Накося-выкуси, обломитесь, касатики! Не все коту масленница, будет и постный день!» – светилось в его взгляде.

– Иван Васильевич, голубчик, давайте проще! Может, вы денег хотите? Вы поймите, нам несложно, только пожелайте, все сбудется.

– Взятку суете? Купить хотите?

– Упаси господи, за кого вы нас принимаете? Таких, как вы проще убить, чем купить!

– Тогда о чем разговор?

– Не надоело вам кладбищем заправлять? Только пожелайте, мы вас директором банка сделаем, а? Чик-пык, один умер, другой занемог, нужному человеку в голову правильная мысль пришла и вы в седле, то бишь в кресле управляющего банком! Денег прорва, почет, уважение, всяк норовит вам в рот заглянуть, любое желание исполнить! Соглашайтесь!

– Не соглашусь!

– Отчего же?

– У меня на кладбище тех управляющих штук двадцать лежит. И ничего особенного в них нет. Разве что шуму побольше, да памятник покруче. А куда он после смерти то со своими деньгами денется? Как всех в землю закопали и надпись написали. Потому как нет перед смертью никого более или менее крутого, всеобщее равенство, как при коммунизме. А раз так получается, то какой мне резон в те великие должности выбиваться?

– Чудак человек, то при смерти будет, а мы тебе жизнь красивую предлагаем. Тебе при всех твоих годах еще лет двадцать как минимум трубить. Неужто ты собираешься их здесь провести, на кладбище? Хочешь, от щедрот своих, по знакомству, так сказать, лично от себя десяток лет накину? Мне несложно, а тебе приятно.

***

Смерть щелкнула пальцами и кладбище исчезло, растворившись с серебристой дымке. Дымка растаяла, словно утренний туман. Иван Васильевич увидел себя в роскошном просторном кабинете. Он огляделся с интересом, чувствуя странность в душе – все это он уже видел, все это ему знакомо. Непонятно откуда, но он точно знал, что в этом кабинете он хозяин.

Тем не менее, сознание твердило – все это блеф, обман, фата-моргана. Подумали прощелыги, что словами его не пронять, решили наглядную агитацию устроить. Мол, пощупай собственными руками, как оно в жизни выглядит.

Знаем мы ту реальность, сейчас стукну кулаком по столу и кулак пройдет сквозь него, как через облако зыбкое. Сказано, сделано – чуть кулак не отшиб, знатно грохнул, от души. Так и руку сломать можно, дурень старый!

Самый, что ни на есть настоящий стол, сто очков фору его антикварному дубовому. Широкий, как аэродром, блестит весь и ничего лишнего. Часы малахитовые, ручка с золотым пером, телефон сотовый в платиновом корпусе небрежно брошен в сторону, ноутбук скромно гудит по левую руку.

И не на стуле старом сидит, а в дорогущем кожанном кресле утопает. Удобное кресло, аж вставать не хочется, так бы и сидел в нем всю жизнь. Такое ощущение, что то кресло, как костюм по фигуре шили.

Вдоль стены огромный аквариум с чудными рыбами, подсвеченный ярко, пузырьки булькают. Плавают, заразы заморские, плавниками лениво поводят, пучатся глазами круглыми на Ивана Васильевича через стекло толстое. Чего, мол, сидишь, делом занимайся! Он таких рыб разве что по телевизору видел, а тут живьем – красота.

Поодаль, в стороночке на стеклянном столике фрукты и бутерброды с красной икрой, бутылки причудливые с надписями не русскими – отродясь такого сразу и в одном месте не видел.

– Дежавю! – вспомнил директор умное слово. – Все одно врете, нас не проведешь, мы не лыком шиты, не лаптем биты! Вы нам шиш, а мы вам кукиш!

Первым делом следует помнить, что все это морок, туман, зыбкое и нереальное. Моргнешь и сразу увидишь, что настоящее, а что мираж. Стол, может быть и твердый, но не стол вовсе, а плита могильная. По этой причине и твердая, потому и больно – сморщился Иван Васильевич.

Он тотчас же исполнил задуманное, но морок не рассеялся, картинка не раздвоилась.

– Однако! – удивился Иван Васильевич. – А если так?

Он поднапрягся, вспоминая бабкину присказку.

– Как роса в туман, сгинь ночной дурман, от зари-красы прячься злой обман! – картинка даже не дрогнула. – Мда-а-а-а!

Он ткнул в кнопку переговорного устройства, надеясь, что палец проскочит сквозь призрачный агрегат, но кнопка послушно вжалась, загорелась лампочка.

– Слушаю, Иван Васильевич! – прозвучал из переговорного устройства не искаженный электроникой приятный девичий голос.

– Тебя как зовут? – брякнул Иван Васильевич первое, что в голову пришло.

А что нам первое в голову приходит? Известно что, глупости всякие! Ты бы думал, идиот, прежде чем рот открывать! Это не поделка на дурачка рассчитанная, тут капитально сделали, без обмана.

Сквозь кресло ты не проваливаешься, руки на столе лежат спокойно и уверенно. Отчего тогда решил, что тебе муляж раскрашенный подсовывают. Об заклад бьюсь, – подумал он, – что там и в самом деле девка сидит.

– Татьяной зовут, – без тени сомнения в уместности вопроса ответила девушка. – У вас через пять минут встреча с директором строительной компании. Прикажете что-нибудь еще принести в кабинет? Напитки, закуски?