Текст книги "Странные люди (сборник)"

Бордо, Фиту и девушка в белом

Если кто-то решил, что в названии рассказа есть ошибка и автор не имеет познаний в марках французских вин, спешу его разочаровать – Фиту не только марка вина, но и имя кота, лежащего у меня на коленях, который мурлычет и отчаянно грустит о своих хозяевах. Анна и Жерар покинули дом на целую вечность и променяли его, нежного маленького пушистого котенка, на Испанскую Ривьеру и корриду. И пусть котеночек весит больше пяти килограмм, а вечность измеряется двумя неделями, это обстоятельство ничего не меняет в грустном настроении кота. Он снисходительно позволяет малознакомой леди почесывать его за ушком и, чтобы ей это было удобнее делать, снисходительно устраивается у ней на коленях. Кот продолжает грустить и петь песню о скором возвращении заблудших овечек. Овечек становится все больше и больше и постепенно кот засыпает.

Я же сижу на террасе замка в кресле качалке, наслаждаюсь бордо фиту и поглаживаю Фиту за ушком, раздумывая о причудах судьбы, закинувшей меня в старинный замок, расположенный в южном Провансе. Хотя, положа руку на сердце, назвать этот уютный домик замком было бы кощунством. Замок – нечто мрачное, полное старых тайн и призраков, в замке гуляют сквозняки и по ночам слышно заунывное пение ветра в каминных трубах, мох покрывает почерневшие от времени стены, а люди в округе не рискуют бродить в его окрестностях, так как… на это есть своя очень страшная история.

Уютный домик, предоставленный в мое распоряжение добрым друзьями, связывает с понятием «замок» исключительно древность его постройки. Эти стены возведены во времена Людовика, но ничто не пугает взор и слух случайного путника. Привидения давно сбежали, мох высох, а стены покрыты вьющимся плющом, в комнатах тепло и уютно, в доме очень тихо, настолько тихо, что слышно, как капает вода на кухне из неплотно прикрытого крана.

Честно говоря, я специально его не закрываю до конца. Должно быть нечто кроме ветра, что напоминало бы о течении времени. Кап-кап-кап – три мгновения позади, мир изменился, но все это далеко от замка и его обитателей, мы во власти постоянства, тишины и мыслей. Кот мечтает о возвращении добрых хозяев, а я, говоря откровенно, о том, чтобы они задержались в своей поездке еще на недельку. Я тоже их люблю, но сейчас более всего мне нужны тишина и покой, полное отсутствие людей, дикая природа, совмещенная с прелестями цивилизации и немножко вина, чтобы все это стало моим на краткие две недели.

Вино помогает уйти напряжению, помогающему быть на острие атаки, в постоянном бою за то, что должно принести успех и богатство. Мы, люди дела, бьемся, бежим, достигаем поставленных целей, но что-то неуловимое в то же самое время проходит мимо нас. Оно рядом с нами, пытается достучаться до нас, обращается к нашей душе, но нам некогда – мы в бою, мы бежим, напряженно вглядываясь в туманные дали, ожидая препятствий и готовя оружие. Безумная скачка не может продолжаться вечно, нам нужен отдых, передышка, смена обстановки. Но так трудно порой вырваться из плена дел и забот.

Как лошадь после длительной скачки не может остановиться сразу, чтобы не умереть, так и нам нужно магическое средство, помогающее перешагнуть из мира деловых отношений к умиротворению и отдыху. У каждого свой ритуал: кто-то бешено мчится по автостраде, кому-то по душе громкая музыка, а я люблю тишину и бордо. В этом сочетании есть нечто мистическое – вино расслабляет тело и освобождает сознание. Ты начинаешь думать о приятном, улыбка трогает губы и, с легким вздохом, ты отправляешься в мысленное путешествие по волнам памяти. Ты подобен волшебнику, создавая в сознании необычные картины бытия, перемешивая сон и явь, не задумываясь о невозможности подобного в реальном мире.

Вечернее солнце, пропущенное через бокал бордо, становится похоже на спелую виноградину. Я представляю, как оно согревает напиток в бокале и наполняет его особой солнечной энергией. Маленький глоток и мягкое умиротворяющее тепло разливается по телу, я причмокиваю от удовольствия и отрываю виноградину от крупной грозди – пусть молодой виноград оттенит вкус старого вина. Солнечный блик пробегает по изумрудной траве лужайки, запрыгивает на крону дуба и замирает шаловливым солнечным зайчиком в его листве.

Солнечный зайчик, как романтично. Постой, милая, но ведь солнце светит тебе в глаза. Если солнце отразилось от стекол, и кто-то открыл окно, тогда все встает на свои места. Вопрос лишь в том, что в доме некому открывать окна – все его обитатели сидят в кресле на террасе. Я замираю от страха, мой слух обостряется, я слышу тяжелые шаги в доме, кто-то спускается по лестнице со второго этажа. Я даже слышу его голос, но этот голос не принадлежит моим друзьям – старческое брюзжание трудно спутать с молодыми задорными голосами Анны и Жерара, даже предположив, что они решили подшутить надо мной и моими страхами по поводу привидений.

Страх столь же стремительно наполняет мое сердце, как до того оно наполнилось радостью и покоем. Нужно немедленно бежать, спрятаться, найти убежище от надвигающейся опасности. В словах незнакомца я слышу раздражение моим присутствием и проклятия в адрес кота, бессовестно убежавшего от хозяина.

– Проклятый Фиту, если ты решил поиграть со мной в прятки, то будь уверен – твоя жирная задница познакомится с моим ботинком. Кого это ты пригрел, паршивец, в моем доме? Если ты не можешь спровадить его когтями, придется мне на старости лет указать проходимцу на дверь шпагой. За что я кормлю тебя, белое отродье?

Меня? Шпагой? Бежать! Вот только ноги отказываются подчиняться, не то что сделать шаг, я не могу даже приподняться из кресла. К тому же Фиту давит на меня и вдобавок впился когтями в платье. Мгновение назад расслабленный и теплый, сейчас – комок мышц, готовый к стремительному прыжку.

Двери дома стремительно распахиваются, и в освещенном пылающим камином дверном проеме появляется угловатая фигура старика с всклокоченными волосами. Он держит в руках подсвечник и подслеповато щурится в темноту двора.

– Кто здесь? А ну покажись на свет! – старик настроен более чем решительно, в голосе его нотки угрозы и раздражения. Но прежней силы нет, и от этого рассерженный старик выглядит несколько убого и смешно.

Я уже хочу подать голос, но кто-то опережает меня.

– Отец, это я, твоя Анна, я вернулась, – женский голос звучит устало и несколько безжизненно.

Я оборачиваюсь на голос, но в темноте практически ничего не видно: смутные фигуры, угадывается одна женская и детская. Боже мой, я даже не заметила, как наступила ночь! Неужели меня сморил сон и я выпала из реальности? И в это время в доме появился какой-то старик, к которому приехала его дочь. Трогательно, но как-то неожиданно и не ко времени.

– Ты был прав, папа. Александр бросил меня и мне больше некуда идти, – молодая женщина с трудом выталкивает слова, стараясь говорить разборчиво.

– Почему ты решила, что можешь вернуться в мой дом? Ты же прокляла меня, говорила, что только смерть заставит тебя вернуться сюда вновь. Кхе-кхе-кхе, проклятая сырость, этот дождь никогда не кончится.

До меня не сразу доходит, что воздух буквально пропитан влагой, небеса подсвечиваются дальними всполохами молний, а дождь монотонно стучит в мокрую землю. Холодная сырость моментально пробирает до костей и я, едва не чихнув, успеваю в последний миг зажать нос пальцами. Не дай бог, они меня увидят.

– Если ты откажешь нам, отец, мы умрем от холода этой ночью, – безликим голосом произносит Анна. – Пусти в дом хотя бы Жерара, он ничего тебе не сделал и…

– Отродье Александра? Невинное дитя, ставшее плодом пагубной страсти? Детка, он любил деньги и только деньги, а ты поверила в его сказки. Ты послала меня к черту и я умер тогда, а теперь ты пришла просить у меня тепла и любви. Что может дать живому человеку мертвое сердце? Но ты права, ребенок тут ни при чем. Как ты сказала его зовут, Жерар? Жерар, иди к дедушке, я переодену тебя и накормлю.

– Прости, отец, я все это время молилась, чтобы небеса простили мой грех. В моем сердце только любовь, мне так не хватало тебя, папа. Прости и прощай! – девушка поворачивается, ноги ее запутываются в жидкой грязи, и она падает навзничь как подкошенная.

Ребенок вскрикивает и бросается к матери, стараясь помочь ей подняться, но Анна не подает признаков жизни: ее руки безвольно раскинуты, она похожа на выброшенную за ненадобностью старую тряпичную куклу.

– Проклятье, – скрипит старик и, поставив подсвечник на каменный пол, устремляется к дочери.

Он спешит, смешно перебирая скрюченными подагрой ногами, при этом он неизбежно должен споткнуться о меня и Фиту. Я закрываю в ужасе глаза и прикрываюсь руками, а кот в то же самое время взвивается в стремительном прыжке. Мощный толчок толкает кресло качалку в одну сторону, затем оно не менее стремительно летит обратно, и я заваливаюсь набок практически под ноги сумасшедшему старику. Он пробегает мимо меня, не обращая ни малейшего внимания на мое плачевное положение – вообще-то я ударилась головой и, похоже, будет большая шишка.

– Анна, Анна, – клокочет хриплый механизм в груди старика, – кхе-кхе-кхе, только не умирай на пороге родного дома, прости меня, дурака старого, сейчас я отнесу тебя в дом, ты согреешься, и тебе станет лучше!

Он и в самом деле пытается поднять девушку на руки, но тотчас же падает рядом с ней, рыдая от бессилия. В унисон ему плачет мальчик, воздух пропитан сыростью и смертью.

– Господи, дай мне силы спасти мою дочь! – старик в бессилии колотит мокрую землю, темные всплески грязи разлетаются высоко в воздух, но бог молчит.

Я набираюсь смелости, вскакиваю на ноги, оправляю юбку и торопливо, путая французские и английские слова, обращаюсь к старику:

– Позвольте мне помочь вам, месье? – но старик не слышит меня, словно мой голос не звучит вовсе. И мальчик не обращает внимания на мой призыв, он уже перестал кричать и только жалко скулит от страха и холода.

Так бывает, успокаиваю я себя, люди в шоке могут не слышать обращенные к ним слова, нужно просто действовать, просто делать то, что нужно. В доме тепло, там горит огонь, есть питье и еда. Сейчас главное, чтобы все оказались в доме. Пока я морально готовлю себя к роли спасателя, старик начинает действовать. Он с трудом встает на ноги и, стиснув зубы, хватает женщину за руки. Он тащит ее к дому и покрикивает на малыша:

– Не стой столбом, Жерар, хватай вещи и беги в дом, – слова получаются едва понятными, искаженными хриплым кашлем и проклятиями, но мальчик понимает их смысл и, с трудом выдирая ботинки из жидкой грязи, спешит в дом к теплу.

– Будь ты проклят, Александр, будь проклят день, когда ты появился в моем доме и совратил мою дочь, – слышу я хриплые проклятья старика, когда он с превеликим трудом протаскивает тело дочери мимо меня. – Я знал, чем все это кончится. Нужно было сразу же убить тебя и к черту мою душу. Зато Анна сейчас была бы счастлива.

Стиснув зубы, едва сдерживая дрожь, я кидаюсь на помощь старику и вцепляюсь в промокший дорожный плащ Анны, чтобы совместными усилиями скорее затащить ее в дом. На счету каждая минута, нужно переодеть женщину в сухое, растереть ей ноги спиртом, дать выпить теплого вина…

Но что это? О, Господи! Мои руки хватают пустоту, я едва не падаю от того, что тело готовое к усилию, не получает его. Я с недоумением смотрю на свои руки, на старика, на женщину, которую мало помалу старик втаскивает в дом, на ребенка в глубине комнаты, трясущегося от холода у жарко пылающего камина. Руки не почувствовали ничего, совершенно ничего, я пыталась схватить пустоту. Неужели это наяву и привидения по-прежнему живут в старых замках?

Любопытство борется во мне со страхом. Никогда не прощу себе, если не узнаю, чем все это закончится, решаю я про себя и кидаюсь к открытой двери. Пусть это призраки, но я не хочу умереть от сырости и холода в ночи. Будь что будет, но в доме и у камина. Мы же современные люди, успокаиваю я себя, всему есть рациональное объяснение, а пока нужно быть простым свидетелем. И остаться в живых, напоминает мне внутренний голос, слегка дрожа от страха.

Дверь, предоставленная самой себе, с грохотом закрывается, но никого это не волнует. Старик, дотащив дочь до камина, шлепает ее по щекам, раздергивает плащ на груди и прикладывает ухо, стараясь, по всей видимости, уловить стук сердца. Плечи его вздрагивают и он опадает без сил в рыданиях на грудь дочери.

Умерла. Господи, какая трагедия, умереть на пороге родного дома. Мне хочется как-то успокоить старика, но что может сделать полезного живой человек в мире призраков? Слезы предательски скатываются по моим щекам, комок в горле мешает дышать, еще миг и я разревусь в голос. Мне бесконечно жаль всех троих: безвременно ушедшую из жизни девушку, ее старика отца и маленького мальчика, неожиданно ставшего сиротой. Анна и Жерар, удивительное совпадение – прямо как мои друзья, пробегает мимолетная мысль, чтобы тотчас же угаснуть, потому как события стремительно меняют ход.

Старик вскакивает на ноги, решительно идет к камину и выхватывает из огня каминные щипцы. Затем приближается к дочери, решительно разрывает сорочку на груди и прикасается раскаленным металлом к коже. Я чувствую запах горелой плоти, меня сейчас вырвет, но случается неожиданное – девушка выгибается, судорожно вдыхает и открывает глаза, с недоумением оглядывая комнату.

– Мне показалось, что я умерла, – хрипло, с трудом говорит Анна. – Я видела, как ты отец тащил меня в дом, но ангелы уже несли меня к небесам. У них холодные пальцы, папа, а умирать совсем не страшно, это как уснуть и видеть сон. Зачем ты держишь в руках эту железку, папа? Мне холодно, укрой меня, я хочу поближе к огню. Жерар, не бойся, я с тобой, не плачь, малыш, – голос ее слабеет, а глаза снова стремительно закрываются.

Старик собирается применить испытанное средство, но в голову ему приходит другая мысль.

– Потерпи еще мгновение, Анна, я верну тебя к жизни, будь я проклят, если на этот раз не верну тебя, мой ангел.

Он хватает бутылку вина, выливает вино в высокий железный бокал и тотчас же сует бокал прямо в огонь. Трещит горящая на руке кожа, но старик не выпускает бокал из скрюченных пальцев, пока вино не согревается в той мере, чтобы стать живительным питьем. Дочь не видит страданий отца, она снова впадает в бессознательное состояние и лишь легкое едва заметное дыхание вздымает грудь, обезображенную страшным ожогом.

Старик, кривясь от страшной боли, переливает вино в другой бокал, приподнимает голову дочери здоровой рукой и прижимает бокал к губам:

– Пей, Анна, это нужно выпить, это вернет тебя к жизни! Пей, кому сказал! – яростно, обреченно кричит старик и девушка судорожно открывает рот, делает маленький глоток, а затем все быстрее и быстрее поглощает содержимое бокала, давясь и захлебываясь.

Бордо Фиту, этот аромат ни с чем не перепутать, мое любимое вино только что вернуло девушку к жизни. Это знак! Не зря я выбрала именно его из сотен других прекрасных французских вин. Внутренний голос однажды подсказал мне – это твое и я в первый раз познакомилась с ним. Я помню ощущение счастья, наполнившее сердце после первого глотка. Мягкое живительное тепло растеклось по телу, заполнило радостью и покоем каждую клеточку. Захотелось жить, не просто жить, но бежать по лужам босиком, радуясь жизни.

Воспоминания на мгновение отвлекли меня от печальной картины у камина. Я зажмурилась от счастья, а когда открыла глаза, солнце вцепилось в меня горячими обжигающими лучами. Вечер, напоенный ароматом душистых трав, обещал чудную ночь и спокойный крепкий сон.

Солнце?! Но только что была ночь и я была в доме рядом с камином, пылающим камином! С другой стороны Анна рассказывала, что этот камин не зажигали уже лет сто, с тех пор, как вернулась на родину ее бабушка. Ее и назвали в честь бабушки, так захотел отец. На самом деле отец не был родным сыном бабушки, она подобрала его, скитаясь по дороге домой. Но он по сути своей был до конца ее дней любящим сыном.

Анна никогда не рассказывала мне подробностей этой загадочной семейной истории, упомянув лишь однажды, что бабушка не любит платья с глубоким декольте. На груди у нее с давних пор остался грубый рубец от сильного ожога, причину которого бабушка утаила даже от своей внучки.

Что это было, да и было ли что-то вообще? Фиту по-прежнему спит у меня на коленях, бокал бордо согревается в лучах заходящего солнца, замок, укутанный в зеленое покрывало, выглядит уютно и приветливо. Ничто не напоминает о трагедии, которая возможно разыгралась именно здесь сто лет тому назад. А может все это игры Фиту? Не кота, естественно, а вина! Хорошее вино, если вовремя не остановиться, может сыграть с человеком веселую шутку.

Хорошая жизнь

– Нина, не спишь? – Борис потрепал жену по плечу.

Сон никак не шел в голову, мысли будоражили, требовали выхода и обсуждения.

– Борюсик, давай спать, поздно уже, – Ниночка сладко зевнула и потянулась с кошачьей грацией.

Борис так любил ее в эти мгновения, что готов был отдать все, что угодно, лишь бы она делала это еще и еще.

– Масенька моя, соня-засоня, – рассмеялся он и, нежно обняв, поцеловал в лоб, потом в глаза и в губы. – Какая ты у меня красивая, самая распрекрасная, самая расчудесная моя учительница.

– Не твоя, Борюсик, ты уже не маленький школяр, – хихикнула довольная Ниночка, нежась в сильных объятиях мужа.

– Не верю, – шутливо по-театральному ответил Борис, – рядом с тобой я чувствую себя вечным учеником. Ты у меня такая строгая!

– Вот и нет, хватить дурачиться, у меня завтра полугодовая контрольная. Имей совесть, дай выспаться, если не хочешь, чтобы твоя строгая учительница завтра на уроке носом клевала.

Им обоим нравились эти вечерние игры и разговоры между сном и явью. За пределами квартиры оставались суета и гам, а в их уютной спаленке разворачивался маленький семейный спектакль, в котором роли давно уже были поделены и расписаны, но, тем не менее, не набили оскомину и не приелись.

Он рассказывал о делах на заводе, делился планами и прожектами их счастливого будущего. Она жаловалась на свой любимый 6а класс и директора, рассказывала о курьезах школьной жизни.

Маленькая вечерняя серенада была напоена ароматом любви и нежности, приносила покой и умиротворение. Кто-то сдавался первым и засыпал к досаде другого. Но досада была мимолетной, так как сон не оставлял своим вниманием отставшего и набрасывал на уставшее сознание мягкое одеяло покоя.

Они вместе уже полгода, но кажется, что пролетела всего неделя, как отзвучал марш Мендельсона в городском ЗАГСе. Праздновали скромно в заводской столовой, пригласив лишь родственников и самых близких друзей. За полгода, хотя и оба страстно хотели детей, изменений в семейном состоянии не наблюдалось, но молодожены не унывали – вся жизнь впереди!

– Нина, слушай, может мне уйти с завода? Мне работу предлагают, свое дело, поначалу будет нелегко и с деньгами напряг, зато потом поднимемся. Нам же о будущем думать нужно, правильно? – жена молчала, но Борис, погруженный в мысли, этого не заметил.

– Пока детей нет, можно и пояса затянуть, мы же взрослые люди, справимся. А вот детки появятся, так придется и потратиться серьезно, там уже копеечку не будешь жалеть, разве ж можно что-то для родного ребенка пожалеть? Так что думаешь, рвануть мне в свое дело? Сдюжим?

Борис прислушался, дыхание жены было ровным и спокойным, она уснула, оставив мужа наедине с тяжкими мыслями.

– Как всегда, – не то обиделся, не то посетовал он, – я с ней о жизни, а она спит без задних ног.

Он, конечно, понимал, что Ниночка устает в школе, что сорванцы из ее любимого 6а класса подобны тайфуну, запущенному горе-волшебником. Но понимание этого не успокаивало душу, бередило старые обиды, которым давно пора было отправиться на свалку памяти, ан нет – возвращались и скреблись, как голодные кошки.

Борис толком и не помнил, что случилось через неделю после свадьбы. Память отказывалась выдавать страшную тайну, хотя он старательно напрягался, пытаясь вспомнить хотя бы намеки на серьезную размолвку, круто изменившую их жизнь.

Нина никогда не разговаривала на эту тему и тотчас же замыкалась в себе, стоило ему попытаться начать говорить об этом. Борис хотел было сходить к врачам, чтобы под гипнозом заставить ожить потерянный кусочек памяти, но постыдился, да и, честно говоря, побоялся. Если память отказывается раскрывать ему тайну такого события, значит и не стоит оно того, чтобы об этом знали еще кто-то, хотя бы и врач.

За полгода они привыкли обходить далеко стороной запретную тему, она уже не мешала жизни, но иногда что-то подступало к горлу и становилось тяжело дышать. В такие моменты Борису казалось, что нечто мрачное и тяжелое вторгается в их жизнь, заставляя их навсегда расстаться. Но на самом деле этого ведь не было, – убеждал он себя, вглядываясь в счастливые глаза Ниночки, прислушиваясь к интонациям голоса, приглядываясь к движениям ее грациозного девичьего тела.

– Ничего не было, надо жить, живое тянется к живым, люби и все будет хорошо! – говорил он себе и окунался с головой с житейскую суету.

Мысли, мысли, размышления о будущем не давали уснуть спокойно. Он мужчина, он и только он ответственен за то, чтобы в семье всегда был достаток, чтобы его Ниночка была самой счастливой и красивой. Стоит ли грузить ее светлую головку тяжкими мыслями о путях достижения счастливого будущего. Давай, Борис, борись! – приказал он сам себе и зевнул.

– Пора и мне баиньки, – вздохнул Борис.

Он погладил уснувшую жену по волосам, упрятав непослушную прядку за нежным и столь любимым ушком, поцеловал в плечо и, опустив голову на подушку, смежил глаза. Упрямо бубнивший соседский радиоприемник за стенкой не помешал его стремлению заснуть как можно скорее, и уже через минуту Борис погрузился в сладостный сон.

Ему, как обычно, ничего не снилось. Сон упал, как черная штора, выключив осознание бытия и позволяя организму отдохнуть на полную катушку. Кто умеет много работать, должен уметь хорошо спать, – привычная мысль завершила увертюру засыпания.

– Боренька, спишь? – молодая красивая женщина, сидящая у кровати пациента, погладила его по голове и поправила одеяло. – Что тебе снится, Боренька, сколько же ты еще проспишь, миленький?

Она тяжело вздохнула, порывисто встала со стула и подошла к открытому окошку, словно ей внезапно стало нечем дышать. За окном щебетали птицы, шумела листва на деревьях, с криками носилась детвора, с шумом проносились автомобили. И только здесь, в палате реанимации, стояли постоянная непрерывная тишина и покой, нарушаемые лишь шумом из окна, да передачами по настенному радио.

Три года назад, буквально через неделю после свадьбы Бориса сбил автомобиль. Сильных повреждений не было, но, удар головой о бетонный бордюр, вогнал Бориса в кому. Он так и не узнал, что у них родилась дочка, которой завтра исполнится два с половиной года. Он лежал и лежал, не умирая и не просыпаясь. Ниночка прождала полгода, отчаянно надеясь, что случится чудо и Борис однажды откроет глаза. Но чудо не случилось ни через полгода, ни через год, ни через три.

Ей было страшно остаться в этом мире одной с ребенком на руках. Мысли избавиться от ребенка ей и в голову не приходило, как не приходила мысль заново выйти замуж. Вот он муж – совсем рядом, не калека, не урод, всего лишь спит непонятным сном, – думала она, гладя его по рукам, по голове, целуя в безмолвные, но горячие губы. – Он проснется и все будет хорошо, – убеждала она себя, – обтирая его мокрыми губками и делая массаж рук и ног.

Она продержалась полгода, потом что-то сломалось в душе, и наступила пустота, заполненная ожиданием новой жизни, уже дававшей о себе знать в полную силу. Она снова вышла замуж, точнее стала жить с мужчиной существенно старше ее, но заботливым и обеспеченным. Родилась дочка, жизнь приобрела новые краски и можно было забыть о неудавшейся истории первой любви, но душа мучилась и не отпускала, не давала разорвать тонкую связующую нить между полным жизни человеком и бессознательным полутрупом, когда-то бывшим молодым и красивым, самым красивым мужчиной, ее мужчиной.

Ниночка вернулась к постели пациента, снова погладила его по поредевшим волосам, поцеловала в лоб и, стремительно отвернувшись, вышла из палаты, словно опасаясь, что Борис может заметить слезы и услышать сдавленный всхлип.

Она приходила к нему все реже и реже. Теперь лишь раз в неделю, скоро будет приходить раз в месяц, а потом и вовсе вспомнит о нем, лишь получив уведомление о смерти мужа, развод с которым она так и не оформила.

Ниночка промокнула глаза платочком, поджала губки и глубоко вздохнула, выталкивая тугой комок из горла. Так надо, жизнь не обмануть, живое тянется к живым, – повторяла она, как мантру, слова прощальной молитвы. Дома ждет Светочка и муж, завтра на работу к своему 9а. Никто за пределами этой больницы не должен видеть ее страдания. Так она решила, так старалась жить.

Борис спал. Радио продолжало бубнить про международную политику и происки правительства. Приборы чертили графики пульса. Мимо полуоткрытой двери палаты, в которой расположились еще шесть таких же бедолаг, пробегала жизнь, совершенно не мешая той, другой, что неспешно текла в мыслях впавших в кому пациентов реанимации.