Текст книги "Странные люди (сборник)"

– Я не знаю, что там думал Наполеон, но ведь я для того вам и позвонила…

– Вы позвонили мне, надеясь таким образом скрасить свое одиночество. Вы надеялись на легкий ни к чему не обязывающий секс. Вам хотелось тепла и страсти, грубых мужских ласк, запаха мужского пота и смятых простыней. Вы готовы были заплатить мне за все это любые деньги, лишь бы я согласился часочек потешить вас в постели. Только честно, вы думали именно об этом, когда звонили мне?

– Ну, не совсем так… но потом. Я подумала, а почему бы и нет. Он, то есть вы, ходите по чужим квартирам, вам не впервой бывать с дамами наедине, скорее всего вы пользуетесь у женщин успехом, вы берете деньги за свои услуги. Почему бы и нет, подумала я? И позвонила. Это плохо? Я безнадежна?

– Лилечка, идите ко мне, дайте я вас обниму и вытру ваши заплаканные глазки. Прижмите ухо к моей груди, вы чувствуете, как стучит сердце? Это сердце мужчины. Оно ничем не отличается от сердца женщины, кроме того, что по-другому реагирует на этот мир. Вам нужно знать твердо, железно, железобетонно – вы ничем не хуже всех прочих. Более того, вы лучше, потому что хотите любви. Вы как цветок, что открывается доверчиво навстречу солнцу. Вы как нежная трель соловья, пробуждающая в сердце любовь. Вы сон, нежнейшая фантазия, счастье того, в чьем сердце зажжете огонь.

– А где же он тот единственный, как его найти?

– Лилечка, вам не нужно искать. Самый главный секрет заключается в отсутствии секрета. Вспомните все, что я вам сказал, сделайте это правилом жизни и он сам вас найдет. Он будет смотреть в твои глаза, девочка, будет дарить тебе цветы, писать стихи, шептать ласковые слова и, однажды, с трепетом во взгляде, попросит тебя стать его женой.

– А это не вы? Вы такой нежный все понимающий, с вами легко и надежно. Почему бы вам не стать этим мужчиной?

– Лилечка, я стар и корыстен. Меня не столько интересует твое счастье, сколько сумма гонорара. Я с удовольствием выпью пива сегодня вечером за твое здоровье. Но, сперва, обдеру как липку, заберу последние деньги, оставив всего лишь надежду. Если ты услышала в моих словах искренность и заботу, то ты ошиблась. Я груб и расчетлив.

– Не верю! Или вы великий артист или…

– Скорее второе. Если ты не возражаешь, я бы хотел вернуться к вопросу гонорара. Ты мне должна за услугу ровно тысячу долларов.

– Но вы же говорили что-то о трехбалльной системе. Вдруг я оценю ваше мастерство дороже или дешевле?

– Я лгал. Видишь, как легко я обманываю. Нет никакой системы, все просто и банально.

– Как скажете, доктор. Вот ваши деньги. Можно один вопрос на прощание?

– За такие деньги, хоть два!

– Как вас зовут? Я даже не знаю вашего имени!

– Зачем оно тебе, Лилечка? Имя пустой звук. Я могу назвать любое имя на выбор и ты можешь быть уверена, что я солгу. Хуже того, мой образ тоже поддельный, я сниму грим и стану другим человеком. Для тебя я никто, просто Доктор. Без имени и образа. Я не должен стоять между тобой и твоим избранником, ты не сможешь вспомнить обо мне ничего уже через час, ничего, кроме того факта, что твоя жизнь изменилась. Ты ни-че-го не вспомнишь! Ты! Начинаешь! Новую! Жизнь! Твои глаза закрыты, ты дышишь глубоко и ровно, как только стукнет дверь, ты закроешь ее на замок и пойдешь собираться на работу! Ты вспомнишь все, чему я учил тебя и применишь это на практике!

Сухо щелкнула захлопнувшаяся дверь, девушка вздрогнула от звука, медленно открыла глаза и недоуменно огляделась по сторонам, словно не понимая, что она делает одна в коридоре. Ах, да! Кто-то должен был прийти, с кем-то она вчера назначала встречу на утро! В памяти ничего не всплывало. Девушка улыбнулась, махнула рукой и, напевая веселую песенку, поскакала на одной ножке в душ. Странно, подумалось ей мимолетно, чего это я стояла голая перед дверью?

Муза по вызову

– Семерикин Николай Иванович? Писатель?

– Да, а вы собственно к кому? – Семерикин уже жалел, что оторвался от рукописи и открыл дверь незнакомому человеку.

– К вам, Николай Иванович. Я ваша Муза. Муза Степановна. Буду жить с вами, помогать в творчестве. Позвольте пройти, не стоять же на пороге. Так-так, интересно, и тут вы, значит, творите?

– Позвольте, что значит Муза? Между прочим я женат, – выдвинул он несокрушимый по его мнению аргумент.

– Это ничего, – успокоила его Муза, – объясним. Главное, чтобы вы, дорогой наш писатель, не отрывались от дела, писали на радость своим читателям. Жене некогда – работа, хозяйство, приготовь, постирай, а мужа послушать-вдохновить некогда, да и неохота.

Семерикин, как завороженный кивал, соглашаясь со словами Музы, но вдруг спохватился.

– Жена у меня – замечательный человек, она вопреки всем житейским трудностям находит минутку, чтобы вдохновлять меня на новые свершения!

– Вот и я говорю, – согласилась Муза Степановна, – житейские трудности – вещь опасная. Сегодня ты им вопреки, завтра они тебя поперек. Кстати, со мной будет жить мой муж, на все руки мастер, затейник и балагур. Обещаю – скучать не придется.

– Постойте, что значит муж? Я понимаю – Муза, но про мужа никто никогда не говорил, я не согласен, – уперся Семерикин, смирившийся уже с неотвратимостью существования Музы Степановны.

– Дорогой вы наш, а как же без мужа, что жена ваша подумает? То-то и оно. А так все по-людски, все по правилам, комар носу не подточит. К тому же кто-то должен и мужскую работу в доме справлять – табуретку починить, стекло вставить, мясо порубить, ремонт квартире дать в конце-то концов. Вы знаете, Николай Иванович, сколь пагубное влияние оказывает на творчество писателей затянувшийся ремонт? Вот! А мой Прохор мигом весь ремонт закончит.

– Я ж разве спорю? Я и не спорю вовсе, – поник плечами Семерикин, представивший совместную жизнь двух семейств в маленькой однокомнатной квартирке.

В комнате он на пишущей машинке стучит, рядом с ним Муза Степановна вдохновляет, на кухне жена сковородками гремит и между всего этого шмыгает мастер на все руки и балагур Прохор с молотком и гармошкой.

– Вот и замечательно, – подвела итог разговору Муза Степановна. – Так, что мы тут пишем?

Она достала из футляра очки, нацепила их на нос и, отставив лист на расстояние вытянутой руки, прочитала громко с выражением:

«Смеркалось. Зловещая ночь словно подкрадывалась к не спящим от ужаса сельчанам, притаившимся за крепко закрытыми дверями и ставнями. Ветер зловеще выл в трубах, вытягивая последнее тепло из нетопленных печей.»

– Нет, никуда не годится, нашему читателю этого не надо, – решительно заявила Муза и разорвала лист. – Садитесь и пишите!

Семерикин автоматически плюхнулся на стул, заправил чистый лист в машинку, пальцы его замерли над клавишами:

– Что писать? – задал он дурацкий по его мнению вопрос.

Дурацкий, потому что писатель этот вопрос задает лишь самому себе и собственному вдохновению, но никак не постороннему человеку, даже если тот называет себя Музой.

– Пишите!

«Занимался рассвет. Нежное розовое утро ласково обнимало спящие дома сельчан. Светлана чихнула и проснулась. Луч солнца золотой проник в щель ставни и заиграл на ее золотистых кудрях. Ах, – воскликнула Светлана, – утро новой жизни, новой любви, я так люблю своего Прохора.»

– Постойте, я не буду писать эту чушь, – возмутился Семерикин, отодвигая от себя пишущую машинку. – У меня есть собственные мысли и я буду их писать, даже если они вам не нравятся.

– Что значит собственные? – возмутилась Муза Степановна. – Откуда эти собственнические настроения? Вы писатель, я ваша Муза и мысли у нас общие – пишите, я вам говорю!

– Не буду, мне не нравится, я так не пишу, – слабо сопротивлялся Семерикин, не привыкший спорить с женщинами. – И почему героя зовут Прохор?

– Так зовут моего мужа, – как малому ребенку терпеливо пояснила Муза Степановна. – Вам без разницы, а мне было бы приятно увековечить его имя. Николай Иванович, не отвлекайтесь, у нас работы невпроворот, нам писать и писать. У меня этих самых творческих задумок на семь романов и пять повестей, мы с вами ого-го как прославимся.

Писатель Семерикин представил перспективу совместного написания с Музой Степановной семи романов и пяти повестей, взвыл от горя и бухнулся головой об стол. Свет померк в его глазах.

– Коля, Коленька, очнись миленький, – услышал он как через вату озабоченный голос жены.

Противный запах нашатыря ударил в нос, заставив Семерикина подскочить на месте и в ужасе открыть глаза. Он лихорадочно озирался, нигде не находя зловредной Музы.

– Где она, куда она подевалась? – в страхе твердил он, вцепившись в руку жены.

– Коленька, кто она? Тут никого, кроме нас нет! Успокойся, миленький, вот водички выпей и успокойся.

– Тут Муза была, – стуча зубами о край стакана, признался он.

– Ах, Муза, – облегченно вздохнула жена. – Ушла Муза, нету ее, пора тебе отдохнуть, Коленька, совсем заработался со своей книжкой.

– Нету? – не поверил Семерикин. – И дверь запертая была? – спохватился он, вспомнив, что дверь за Музой Степановной не закрыл. – Все вещи на месте?

– Коленька, успокойся, что у нас можно украсть? – усмехнулась жена. – А дверь совершенно точно была закрытой.

Семерикин облегченно вздохнул – сон, глупый сон, переработал, вот и сморило.

– На чем ты там остановился, писатель мой великий? – жена вытянула лист из пишущей машинки и близоруко прищурилась.

«Занимался рассвет. Нежное розовое утро ласково обнимало спящие дома сельчан. Светлана чихнула и проснулась. Луч солнца золотой проник в щель ставни и заиграл на ее золотистых кудрях. Ах, – воскликнула Светлана, – утро новой жизни, новой любви, я так люблю своего Прохора.»

– Как интересно, – засмеялась жена, – совсем на тебя не похоже. А почему героя зовут Прохор?

Семерикин медленно оседал на стул – не приснилось!

С аудиоверсией рассказа можно познакомиться по адресу:

http://linear.ucoz.ru/MuzaPoVyzovu.mp322
  http://linear.ucoz.ru/MuzaPoVyzovu.mp3


[Закрыть]

Венечка, только не это!

В доме Вениамина Витольдовича Некрасова семейная буря набирала обороты, громыхали далекие громы, посверкивали молнии, брови хмурились и руки заламывались в мольбах и обвинениях.

– Венечка, только не это! – умоляла мужа Софья Сергеевна, женщина далеко не средних лет, но моложавая и весьма приятная на вид. – Я не могу больше терпеть этих мучений, каждый день проходя мимо соседей и видя их взгляды! Ты видел, как они на нас с тобой смотрят?

– И как? – неловко улыбаясь, спросил Венечка, сделав робкую попытку скрыться в кабинете.

– Лучше бы ты пил! – горестно воскликнула жена и уронила седеющую голову на локоток руки лежащей на столе.

В другой руке она теребила кисейный платочек, изредка весьма демонстративно прикладывая его к заплаканным глазам.

– Ну почему, почему, Венечка, у других мужья, как мужья? Ведь слова кривого про них не скажешь, все при деле, уважаемые люди, опора семьи, гордость детей. Ну почему бы тебе не взяться за ум и не устроиться в магазин грузчиком?

– Мне? Русскому писателю? Грузчиком в магазин? Никогда! – Вениамин встал в позу обиженного Наполеона, вперив взгляд в старенькие обои.

– Вот-вот, – оживилась Софья Сергеевна, – вот-вот, именно что! Ты знаешь, что чувствовал наш внучек Андрюшенька, когда при всем классе его назвали внуком русского писателя? А как на него смотрела его девушка?

– Девушка? Софья, ты в своем уме? Наш внук в третьем классе! Какая девушка? – взорвался Вениамин Витольдович, потрясая руками над головой в позе возмущенного Зевса.

– А почему ты не спросил, почему они так на него смотрели, а? – в свою очередь возмутилась Софья Сергеевна. – Между прочим, ты безнадежно отстал от жизни, писатель русский! Девушек заводят еще в садике и остаются им верными до самого пятого класса, к твоему сведению, – язвительно уведомила она мужа, часто моргающего от удивления.

– Мне стыдно, мне ужасно стыдно перед соседями, перед школьной учительницей, да перед собственными детьми стыдно, что не смогла удержать тебя от этой пагубной страсти! Венечка, миленький, ну, давай сходим к врачу, – она вцепилась ему в плечо и теребила, пытаясь привлечь внимание нахмурившегося и закрывшегося от нее мужа. – Это бесплатно, я объявление видела, их теперь на каждом столбе развешивают, потому что нельзя оставлять такое на самотек! Ты не виноват, это просто болезнь, временное помутнение, это пройдет, нужно только обратиться к специалисту, – она гладила его по голове и говорила, говорила вкрадчиво, ласково, словно с малым ребенком.

– Нет, – вскинулся Вениамин, отстраняясь от жены и делая шаг в сторону. – Это не болезнь! Я в любой момент могу бросить, если захочу! Но пока я не хочу бросать, – уточнил он в ответ на язвительную усмешку жены. – Что в этом позорного? Ведь я не пишу на улице, в общественных местах. Не собираюсь шумными компаниями и не кричу заполночь о судьбах русской литературы. Я пишу дома, пишу в стол, даже не пытаясь отправлять это в издательство. Почему я должен этого стыдиться? Почему меня от этого нужно лечить?

– Венечка, миленький, но согласись, если человек болеет, то не имеет значения, где он болеет – дома, на работе или на улице. Ты согласен? – вопрос был риторическим, и Софья Сергеевна продолжила, не дожидаясь ответа. – Давай я тебя с Михаилом Сергеевичем познакомлю, соседом нашим по лестничной клетке. Чудеснейший человек, должна тебе сказать. Жену любит, значит, бьет иногда. С получки выпивает, но всегда в компании, с друзьями. А как он играет в домино, Венечка, тебе понравится! Все полезнее, чем корпеть над бумажками!

– Может, мне тебя тоже ударить? – пыхтя от возмущения, еле выговорил Вениамин Витольдович, выталкивая слова, как тяжелые камни. – Может, мне тоже напиться и подраться на улице?

– А и ударь, Венечка, и напейся, стань ты, наконец, нормальным мужиком, чтобы мне было о чем с соседками поговорить, а не пробегать мимо них серой мышкой, боясь брошенных вслед слов: «Видали? Писателева жена побежала! Бедняжка! Вот ведь как не повезло ей в жизни, а так-то из себя женщина видная, да за писателя выскочила! Любовь зла!»

– А если я умру? Прямо сейчас умру, – трагическим голосом с надрывом вскричал Вениамин, представив собственный хладный труп и столпившихся вкруг него родственников и соседей, а также классную училку, внука и девушку его. – Вам станет легче жить? Вы перестанете меня стыдиться? Так пусть же я умру!

Он взмахнул рукой и рванулся к открытому окну квартиры, расположенной на девятом этаже, явно собираясь исполнить обещанное, но споткнулся и, ударившись головой о табуреточку, потерял сознание. Мир погрузился во тьму.

– Венечка, миленький, что с тобой? – словно сквозь вату услышал он озабоченный голос жены. – Приснилось что-то, а?

Вениамин Витольдович прислушался к словам.

Приснилось? Так это все приснилось? Господи, радость-то какая? А он уж подумал, что все, жизнь закончилась! И не беда, что повесть, которую он обещал редактору сдать еще в прошлом месяце, написана едва ли наполовину. Не беда, что нет совершенно никаких мыслей, что именно писать дальше! Главное, что это был сон, а на самом деле…

– Венечка, хватить меня пугать! – возмутилась жена, неверно истолковав дурацкую ухмылку на лице счастливого русского писателя. – Мне твои сочинительства уже вот где сидят, – она рубанула ребром ладони по нежной шейке. – Все, хватит!

Вениамин Витольдович замер в ужасе.

– Вынеси мусор и иди пиши свою повесть, писатель русский! Что я скажу учительнице Андрюшеньки? Она давно хочет пригласить тебя на классный час, чтобы ты рассказал детям о своей повести. Ведь не у каждого ученика нашей школы есть дед – русский писатель! Представляешь, как Андрюшенька будет гордиться тобой?

– А девушка Андрюшеньки тоже там будет? – осторожно спросил Венечка, не веря еще до конца в чудо.

– Венечка, Бог с тобой, какая девушка? Андрюшенька в третьем классе! – Софья Сергеевна постучала Вениамина Витольдовича по высокому писательскому лбу согнутым пальчиком, и он почувствовал себя при этом самым счастливым человеком на свете.

Он может и хочет писать и это не болезнь!

Палёнка

Кто без изъяна, кинь в меня кирпичом! В любом человеке недостаток есть, а в ином тех недостатков еще и с избытком. Я сам к изъянам нормально отношусь: рожу не кривлю и через губу с человеком не разговариваю, кем бы он ни был и в каком бы состоянии не находился.

Есть у нас в цеху слесарь – дядя Витя. Вообще-то, Виктор Степанович, но его чаще дядей Витей кличут, племяннички, етить их в коромысло. Мастер – золотые руки, ежели трезвый, конечно, а выпить дядя Витя любит, хотя достоинства человеческого при этом не теряет – хобби у него такое, говорит.

Жена за ним смотрит зорко, соколом на зарплату кидается, любую заначку почище таможни враз найдет – нет у дяди Вити средств, чтобы пить, а пьян и жизнью доволен совершенно. Способов выпить на халяву находит прорву и ни разу не повторился. Народ про его способности знает, бережется, но не было еще случая, чтобы дядя Витя сплоховал и без почетного приза остался.

Об одном таком случае и рассказать хочу, потому как вспомню его, так на слезу умиления пробивает. Ай, да дядя Витя, ай, да… ну, дальше вы сами лучше моего знаете.

Обычно по пятницам мужики под вечер после смены в столярке собираются. Заранее скидываются и припас закупают, чтобы почтить памятью прошедшую неделю бутылочкой-другой крепкого напитка. Начальство на это дело глаза закрывает и мимо проходит – не бузят и ладно. Пойди, поищи на такую зарплату работников, чтобы они к станку встали или на морозе трубы варили! Нынче все норовят в теплом кабинете да в белой рубашечке бумажки перекладывать, руками работать – желающих нет. Потому пятничное рандеву в столярке проходит регулярно и без сбоев.

Участники за столом импровизированным рассаживаются, но все запасы на стол не выставляют, берегутся на всякий случай – вдруг кто на халяву выпить захочет, а тут всего ничего, самим мало. Потому на столе стоит початая бутылка водки, простецкая закусь на газетках аккуратно порублена, да стаканы строго по числу участников праздника жизни.

Народ, стало быть, в предвкушении замер, стаканы налиты, во рту слюна сглатывается и огурчик в руке очереди ждет. И тут входит в столярку дядя Витя, словно бы по делу, торопливо проходит мимо стола и молчком спиной к замершим от неожиданности сотоварищам начинает в ящике с инструментом ковыряться.

– Дядь Витя, – не выдерживает самый нетерпеливый Петро с малярки, – тебе чего надо? Может подсказать?

– Ничего-ничего, Петя, сам найду, а вы отдыхайте в свое удовольствие, у меня еще дел не переделать, не ко времени мне водку пить, – отнекивается дядя Витя, проявляя полнейшее равнодушие к налитым стаканам и водочным ароматам.

– Ну-у-у-у, – подвел общее резюме Петя, мужик под два метра ростом, сам себя шире, – поехали! – и поднял стакан, готовясь влить содержимое в луженую глотку.

– Лишь бы не палёнка, – подал голос дядя Витя, словно рассуждая сам собой и ни к кому конкретно не обращаясь.

Стаканы, как приколоченные, замерли в воздухе, затем плавно опустились на стол.

– В смысле? – откашлявшись, спросил Петро.

– Говорю, ежели палёнка, то бывает худо, а с нормальной водки и голова утром не болит. Только где ж ее нормальную-то купить? Я вот на прошлой неделе выпил и три дня сам не свой был, чуть не помер, едрид её ангидрид! Да вы пейте, робяты, пейте! Хуже нет теплой водки и… палёнки, – добавил он вдогонку, уставив взгляд в потолок столярки, словно вспоминая произошедшее с ним несчастье.

Мужики молча переглянулись и замялись в нерешительности. Нет, выпить хотелось отчаянно, организм уже получил образ грядущего удовольствия и требовал продолжения банкета, а вот разум, еще не окончательно пропитый, требовал проявлять бдительность и осторожность.

Дядя Витя, найдя единственно нужную ему стамеску, решительно пошел на выход, напрочь отметая предположения некоторых особо жадных товарищей о его желании обманом втереться в коллектив. Но коллектив теперь не был готов с ним расстаться, так как по молчаливому мнению мужиков дядя Витя был в данный конкретный момент единственным экспертом по палёнке.

– Дядя Витя, а давай с нами по маленькой! – хитро улыбаясь, предложил крановщик Степан Егорович, протягивая эксперту собственный, до самой полосочки наполненный, стакан водки.

– А вдруг палёнка? – усомнился дядя Витя, отставив стакан на расстояние вытянутой руки и разглядывая водку на просвет. – У меня ж ее вкус во где сидит, – он рубанул ладонью по горлу, – как вспомню, так инеем и мурашками покрываюсь, – продолжал он нагонять жути перед сомневающимися зрителями. – Разве что стаканчик? – рассуждал он, поднеся водку к носу и принюхиваясь к запаху. – Черт ее знает, может и не палёнка! Не, нормальная водка, пейте, мужики, на здоровье, мне чужого не надо! – он решительно поставил стакан на стол и зашагал к выходу.

– Дядя Витя… Витя… Виктор Степанович… – загомонили мужики, совершенно не уверенные в теоретических выводах самозваного эксперта.

Как же без пробы узнать-то палёнка или нет? А на утро ослепнешь или оглохнешь, кому это надо? Надо в точности знать все про водку, прежде чем в себя ее вливать. Тут опыт нужен, эксперимент, так сказать, на живом человеке, как бы кощунственно это не прозвучало. А чего? – рассуждали мужики. – Он же с той палёнки не помер, стало быть у него этот… как его? … иммунитет выработался! А вкус-то он помнит!

– Ну, мужики, ну что вы меня, как девку лапаете? Я ж не скидывался, вы ж знаете – денег нет, вот я и решил вовсе не пить! Мужик сказал, мужик сделал! – вяло, для виду отбивался дядя Витя, мало-помалу приближаясь к столу уже в качестве почетного гостя.

Все встали вкруг стола, а дядя Витя сел и приготовился к действу. Мелко глотнул из стакана, покатал по языку, прищурился, словно прислушиваясь к ощущениям, сглотнул. Вместе с ним сглотнули обильно выступившую слюну замершие в нетерпении зрители. Затем не спеша мелкими глотками, не прерываясь ни на мгновение, выпил стакан до дна, отказался от огурчика и снова погрузился в самосозерцание. Неожиданно икнул и схватился за сердце.

– Палёнка! – выдохнули мужики, представив себя сейчас на месте дяди Вити мертвыми и холодными.

– Не, не палёнка, – неожиданно ожил эксперт, – вспомнил, что часы оставил в цеху, а завтра выходной. – Вроде не палёнка, – уточнил он, подумав. – Есть что-то такое во вкусе знакомое, но вроде не палёнка, – не совсем уверенно заявил дядя Витя, готовясь встать и покинуть помещение.

– Дядя Витя, а давай еще стаканчик для верности, – доброхоты уже наполняли опустевший стакан эксперта и весьма убедительно прижимали его к стулу, чтобы не сбежал раньше времени ненароком.

– Да вы что, мужики? Я ж у вас так всю водку выпью! Сами-то что пить будете? – удивился дядя Витя.

– Да у нас тут еще запас есть! Пей, дядя Витя, не робей! Пей на здоровье!

Эксперт не заставил себя долго упрашивать, справедливо полагая, что излишняя старательность в этом деле пойдет ему во вред. Потому второй стакан ушел быстро и без многозначительных пауз.

– Давай следом еще, быстро! – потребовал сиплым голосом дядя Витя. – Меня тогда с третьего стакана понесло в радугу, едрид её ангидрид!

Третий стакан был выпит в полной тишине. Казалось, что чихни в этот момент комар, все бы оглохли, как от выстрела. Шесть пар глаз сошлись на дяде Вите кинжальным прожекторным огнем живейшего интереса, подогретого нетерпением.

– О! Нормалек! – слегка растягивая и путая звуки, сообщил окончательный диагноз эксперт по палёнке. – Я жив, следовательно, я пьян, как говорил Архимед, надевая штаны Пифагора. Пить можно, пить нужно, есть тост! Наливай!

Мужики ринулись за стол радостным стадом, толкаясь и мешая друг другу. Снова забулькала водка, наполняя стаканы, зашуршали газеты и раздался дружный звон стекла, как салют к зажигательному тосту дяди Вити:

– За здоровье, которое не купишь и не пропьешь!