Текст книги "Источники по истории московского некрополя XII – начала XX в."

В завещании князя Ю.Я. Сулешова его «внуком» назван князь Иван Корепович Юсупов. Согласно разысканиям А. В. Белякова, он был внуком сестры князя Юрия Яншеевича[305]305
  Благодарю А. В. Белякова за это указание.


[Закрыть]. И. К. Юсупов также упоминается как вкладчик во Вкладной книге, а в 1683 г. он был погребен в Симоновом монастыре[306]306
  ДРВ. Ч. XIX. С. 387.


[Закрыть].

Схема показывает, какими непростыми путями формировались аристократические усыпальницы, как влияло дальнее родство по женской линии, как предки «собирались» в одном месте, в т. ч. и благодаря перезахоронениям.

В данном случае возможно проследить связь между боярами XVI–XVII вв. и предком Головиных, ктитором Симонова монастыря, обусловившую захоронения там разных аристократических родов. В случае с усыпальницей Романовых (Захарьиных-Юрьевых и Захарьиных-Яковля) и их родственников в Новоспасском монастыре генеалогические связи проще и известнее. Однако непонятно, чем вызван первоначальный выбор Захарьиными-Юрьевыми Новоспасского монастыря. За неимением источников можно только предполагать. Может быть, усыпальницей потомков Федора Кошки был Спасский монастырь в Кремле, который Иван III повелел перенести за реку? Обращает на себя внимание, что уже спустя два года после освящения Спасского собора нового монастыря, в 1498 г. в нем похоронили первого представителя этой фамилии – Василия Юрьевича Захарьина[307]307
  Станюкович А.К., Звягин В.Н., Черносвитов П.Ю., Елкина И.И., Авдеев А. Г. Указ. соч. С. 179.


[Закрыть].

Вероятно, на выбор обители, которая становилась местом погребения и поминовения рода, повлиять знакомство и связь с ее настоятелем. Многие игумены были духовниками или наставниками знатных лиц. Иосиф Волоцкий оказывал большое влияние на семью удельного князя Бориса Васильевича, местных бояр и дворян, благодаря чему вокруг монастыря сложился круг вкладчиков, состоявших в основном из местных землевладельцев. Некоторые из них становились монахами монастыря. Известно, что первые вклады в Троице-Сергиев монастырь совершали землевладельцы соседнего Переяславского уезда[308]308
  Их также хоронили на монастырском кладбище (Ткаченко В.А. Некрополь Троице-Сергиевой лавры. С. 77–78).


[Закрыть], а с князьями и боярами Радонежского удела сложились тесные связи уже у преемника Сергия Радонежского, игумена Никона. Здесь мы вновь возвращаемся к фактору соседства, который вместе с другими сплетается в один обширный круг причин и влияний, благодаря которым формировались те или иные усыпальницы.

Статусное погребение в пределах монастырских стен предполагало значительный вклад (в Троице-Сергиев, Иосифо-Волоколамский, Симонов монастыри – не менее 100 рублей). Тем не менее на монастырских некрополях Москвы в XVI–XVII вв. по эпитафиям можно проследить погребения рядовых горожан. Эпитафии сообщают об их профессиях: дочь житника (1594), садовник (конец XVI – первая треть XVII в.) (Данилов монастырь), солодянин (1532), ножевник (1562)[309]309
  Правда, он еще при этом и схимник, так что мог быть погребен в монастыре, как принадлежащий к братии.


[Закрыть] (Высоко-Петровский монастырь), сын банника (конец XVI – начало XVII в.) (Высоко-Петровский монастырь), тулейщик (последняя четверть XVII – начало XVIII в.) (Моисеевский монастырь)[310]310
  Беляв Л. А. Русское средневековое надгробие. С. 274, 277, 320, 324; Беркович В. А., Егоров К. А. Указ. соч. С. 150–151; Беляев Л. А., Глазунова О. Н., Григорян С.Б., СавельевН.И. Работы в Высоко-Петровском монастыре // Археологические открытия. 2016 г. М., 2018. С. 104, 105.


[Закрыть]. По мнению А.Г. Авдеева, «повсеместная “демократизация” старорусского подписного надгробия» происходит уже в последнее десятилетие XV в.». Среди владельцев подписных надгробий можно встретить представителей почти всех сословий того времени, что, по мнению этого автора, свидетельствует о росте материального благополучия жителей Московской Руси[311]311
  Авдеев А. Г. Памятники лапидарной эпиграфики как источник. Т. I. С. 292.


[Закрыть].

Еще больше погребений простых горожан обнаружено на кладбищах приходских церквей. Здесь упоминаются: «священоиерей» (1577, церковь Василия Кесарийского), жена кожевника (1589), кольчужник (1596, церковь Никиты Мученика на Яузе), «служилый пушкарь» (конец XVI – начало XVII в., Кремль), слободчик (вторая половина XVI в., церковь Николая в Подкопаеве), стрелец (1614), подьячий (1622, церковь Петра и Павла у Яузских ворот), селитренный мастер (1630), зелейщик (1631, церковь Рождества Богородицы в Путинках), донской атаман (1634, церковь Михаила и Федора чудотворцев Черниговских), два брата-садовника и жена садовника (1639, 1642, 1645, церковь Николы на Берсеневке), гость (1639, церковь Успения Пресвятой Богородицы на Ильинке), подключник Хлебного дворца (1644, церковь Всех Святых на Кулишках), тяглец Огородной слободы (1645, церковь Св. Харитония в Огородниках), дочь попа (1647, церковь Успения в Путинках), жена архангельского протопопа (церковь Троицы в Полях), мастер Денежного двора (1650, церковь Илии пророка на Воронцовом поле), теща (мать?) и дочь думного дьяка (1653), стряпчий Сытного дворца (1658) и подьячий (1689) (церковь Похвалы Богородицы в Башмакове), оловеничник (вторая треть XVII в., церковь Рождества в Путинках), купец суконной сотни (1675, церковь Михаила и Федора чудотворцев Черниговских), орешник (1686, церковь Всех Святых на Кулишках), тяглец Казенной слободы (1691 г., церковь Николы на Берсеневке)[312]312
  ГиршбергВ.Б. Материалы для свода. Ч. I. С. 38, 42, 45, 50; Ч. II. С. 233, 240, 241, 255, 259, 260, 262–265, 268, 269; ЗолотовЮ.М. Надгробия московских ремесленников… С. 291–294; Он же. Семь надписей XVI–XVII вв. из Москвы // СА. 1987. № 3. С. 225–227; Левина Т.В. Указ. соч. С. 97, 101, 102, 104, 105, 112; Беркович В. А, Егоров К. А. Указ. соч. С. 31, 32, 275, 276, 287, 288, 326, 327, 512, 513.


[Закрыть].

В отдельную группу можно выделить слуг, которых эпитафия именует «человек» такого-то. Это надгробия слуг князей А. И. и И. А. Воротынских на некрополе церкви Троицы в Полях (1634, 1641, 1647, 1651, 1671), надгробие С. А. Лутовинова, «человека» боярина и князя И. Б. Черкасского на том же кладбище (1625), надгробие Н.С. Ширяева, «человека» князя В. Я. Сулешова при храме Зачатия Анны, что в Углу (1632). И еще два надгробия неизвестного происхождения – «человек» И. Чемоданова (конец XVI в.) и «человек» дьяка Н. К. Наумова (1634)[313]313
  Гиршберг В.Б. Материалы для свода. Ч. I. С. 49–50; Ч. II. С. 247, 249; Левина Т.В. Указ. соч. С. 98–100; Беркович В. А., Егоров К. А. Указ. соч. С. 21–22, 67–69.


[Закрыть]. Вероятно, некоторые из них не просто холопы, а военные слуги, о чем косвенно свидетельствует наличие у них фамилий, из которых одна (Лутовинов) имеет дворянский облик. Погребения холопов можно легко соотнести с их местами жительства – дворы князя И. Б. Черкасского и князей Воротынских располагались в непосредственной близости от церкви Троицы в Полях, двор князя В. Я. Сулешова рядом с церковью Зачатия Анны, что в Углу. Следовательно, княжеских слуг хоронили на приходских кладбищах, как, очевидно, и большинство москвичей.

Своеобразный статус в структуре средневекового некрополя Москвы занимают иноземные («немецкие») кладбища. Первое известное кладбище иноземцев в Москве располагалось при слободе Наливки, бывшей местом жительства выходцев из Западной Европы, состоявших на службе у московского государя. Этот некрополь существовал с 30-х гг. по конец 90-х гг. XVI в. В 1989 г. в районе Мытной улицы было обнаружено надгробие советника Ивана Грозного Каспара фон Эльферфельдта (☨ ок. 1571 г.), погребенного на этом кладбище. Оно было выполнено русским мастером (о чем свидетельствует орнаментальное оформление), но содержит надпись на немецком и уникальное рельефное профильное изображение погребенного в медальоне, выполненное в подражание европейскому надгробному портрету, но настолько грубо, что кажется шаржированным.

К этому же некрополю относятся и другие надгробия с надписями на немецком, латыни, итальянском, голландском, английском, армянском и русском языках, использованные при строении зданий Данилова монастыря. Надписи сообщают о погребении здесь служилых людей, лекаря-англичанина, пленных ливонских немцев, немецкого проповедника, купца, жен купца, переводчика, ювелира. Как отмечает Д. А. Дрбоглав, более всего погребенных связаны с государственной службой, на втором месте находятся купцы. По национальному составу более всего немцев, затем – голландцы, всего 2 надгробия итальянцев и одно англичанина[314]314
  Надгробные надписи иноверцев, найденные архимандритом Амфилохием в 1870 г. в Московском Даниловом монастыре. М., 1871; Дрбоглав Д.А. Камни рассказывают… С. 8, 9, 22–29, 37–60, 67–69.


[Закрыть]. В 2004 г. и в 20142015 гг. при проведении строительных работ в районе Мытной улицы было обнаружено еще несколько надгробий с немецкими эпитафиями, в т. ч. двух детей из известного московского купеческого рода Келлерманов, происходивших из ливонских немцев. Эти надгробия датируются 1638 и 1653 гг., что отодвигает время существования кладбища к середине XVII в., а его перенос (упразднение) – к 1660-1670-м гг., когда появляется Новая Немецкая (Иноземная) слобода на Яузе (на Кукуе)[315]315
  Беляев Л. А. Новые плиты иноземцев XVII века в Московии: предварительная публикация // КСИА. 2015. Вып. 240. С. 223–233; Беркович В. А., Егоров А. К. Указ. соч. С. 584–590.


[Закрыть].

По письменным источникам известны имена других лиц, погребенных в XVI в. на этом кладбище: рыцари, захваченные в плен при Эрмсе, жена воеводы С. Довойна Петронилла и др. Археологически прослежены не только надгробия, могильные ямы и останки костей, но и строительный камень, позволяющий предположить наличие на кладбище мемориальных сооружений – часовен, склепов, капелл. Однако точная локализация этого некрополя затруднена – он приблизительно определяется в пределах между улицами Мытной, Хавской и Шаболовкой[316]316
  Беляев Л. А. Новые плиты иноземцев XVII века в Московии. С. 230.


[Закрыть].

Записки иностранцев и русские источники прямо указывают на существование в Москве особого некрополя для западноевропейцев: «…И которые торговые и всякие люди папины и Венеты сюды в государство приехав помрут, и тех на Москве похоронят по римскому закону с теми вместе, которые немцы ныне римского закону кладутца на Москве, в котором месте им место на то устроено»[317]317
  Беляев Л. А. Русское средневековое надгробие. С. 244.


[Закрыть].

В конца XVI в. образуется еще одно иноземное кладбище – при Немецкой слободе на Болвановке, на Таганке. Свидетельством этого являются находки плит с латинскими эпитафиями, использованных при строительстве церкви Николы на Болвановке. Археологически этот некрополь прослежен во время раскопок 1995 г. Иноземное кладбище на Болвановке изображено на планах Москвы первой половины XVII в. Во второй половине XVII в. возникают иноземные кладбища в районе Огородной слободы, возле убогого (Божиего) дома и Покровского монастыря, в Марьиной роще (Старое Лютеранское)[318]318
  Золотов Ю. М. Две надписи московских немцев. С. 249–252; Дрбоглав Д. А. Указ. соч.; Беляев Л. А. Векслер А. Г. Археология средневековой Москвы… С.127; История Москвы с древнейших времен… Т. I. С. 118; Саладин А. Т. Очерки истории московских кладбищ… С. 23–25; Авдеев А.Г., Пирогов В.Ю. Указ. соч. С. 36–48.


[Закрыть]. При переносе Иноземной слободы на правый берег Яузы в 1652 г. при кирхе было создано общее кладбище для жителей слободы, а в конце XVII – начале XVIII в. после строительства новых католической и англиканской церквей возникли католическое и англиканское кладбища[319]319
  Цветаев Д. В. Протестанство и протестанты в России до эпохи преобразований. М., 1991. С. 115–121; Ковригина В. А. Немецкая слобода Москвы и ее жители в конце XVII – первой четверти XVIII века. М., 1998. С. 30–31.


[Закрыть].

С.М. Каштанов, занимаясь разысканиями относительно места погребения Степана Разина, по чертежу 1683 г. установил местонахождение Татарского кладбища. Оно находилось на территории современного Парка культуры в 400–500 м от Калужских ворот Земляного города[320]320
  Каштанов С. М. Еще раз о месте захоронения останков Степана Разина // АЕ за 2011 г. М., 2014. С. 90–117.


[Закрыть]. Впервые Татарское кладбище упоминается в 1638 г. в жалобе жителей Татарской слободы на ямщиков Коломенской слободы: те распахали их старинное кладбище – «на могилах каменья сломали и кирпич развозили и могилы многие разорили». Ямщики оправдывались тем, что получили эти земли по царскому указу. Однако царь указал «то их прежнее татарское кладбище отмерить вдоль и поперег по сту сажень, а ямщикам того их кладбища и никакой порухи чинить не велено».

При Петре I над Татарским кладбищем нависла новая угроза – эти земли облюбовал статский советник, а впоследствии генерал-лейтенант Ф. В. Наумов, намереваясь выстроить здесь загородный двор. Захватчик уже начал сваливать на могилах стройматериалы, но царь распорядился оставить кладбище в покое. Некрополь был ликвидирован после чумной эпидемии 1771 г., а новое Татарское кладбище создано неподалеку от Даниловского[321]321
  Иванов О.А. Замоскворечье: страницы истории. М., 2000. С. 20–25.


[Закрыть].

Особым видом некрополей были убогие (или Божии) дома, или скудельницы. Эти братские кладбища, по словам А. Л. Баталова и Л. А. Беляева, «удивительно хорошо вписываются в систему представлений раннехристианского мира с его стремлением держаться возможно ближе к усопшим единоверцам, с утрированной заботой об их телах и подчеркнутым отказом воспринимать останки как “нечистое”»[322]322
  Баталов А.Л., Беляев Л. А. Указ. соч. С. 272.


[Закрыть].

Еще в древнерусское время умершие во время эпидемий или погибшие при разгромах городов хоронились в братских могилам. Летописи употребляют по отношению к этим братским могилами термины «скудельницы» и «могилы». Впервые они упоминаются в 1215 г. во время мора в Новгороде[323]323
  ЗеленинД.К. Очерки русской мифологии. Вып. I. Умершие неестественной смертью и русалки. Пг., 1916. С. 62.


[Закрыть]. Археологически прослежены братская могила XI в. в Чернигове, братские могилы погибших во время нашествия Батыя в Киеве и Старой Рязани[324]324
  Панова Т.Д. Царство смерти… С. 63.


[Закрыть]. Братское кладбище в Рязани было организовано на месте уже существовавшего кладбища XII–XIII вв., умершие похоронены в нем без гробов, вплотную друг к другу, в три яруса, встречаются погребения отдельных черепов и тел, у которых отсутствуют головы[325]325
  Даркевич В. П., Борисевич Г.В. Древняя столица Рязанской земли: XIXIII вв. М., 1995. С. 372–378.


[Закрыть].

Первые упоминания о московских братских кладбищах относятся к эпидемиям чумы 1352–1353 гг. и 1364 г.: «И тако полагаху по пяти и по десят во едину могилу» (1353); «пологаху в едину могилу по седми и по десяти и по дватцати человек»; «погребаху же в едину яму 5 и 6 мертвых, а инде 10 и более» (1364)[326]326
  ПСРЛ. Т. 10. С. 223; Т. 11. С. 3; Т. 25. С. 182.


[Закрыть]. По-видимому, в братских могилах совершались погребения жертв разгрома Москвы Тохтамышем в 1382 г. Летопись рассказывает, что Дмитрий Донской «повелеша телеса мертвых хоронити и даваста от осмидесяти мертвецов по рублю хоронящим мертыа. И того всего выиде от погребания мертвых 300 рублев»[327]327
  Разные летописи колеблются в оценке погибших; по одним на погребение было потрачено 300 рублей, по другим – 150. Таким образом, число павших колеблется от 24 до 12 тыс. человек (ПСРЛ. Т. 11. С. 80, 81; Т. 18. С. 133; Т. 23. С. 129; Т. 25. С. 210; Приселков М.Д. Троицкая летопись. С. 425).


[Закрыть]. В 1422 г. в Новгороде «мертвых з голоду 3 скуделнцы наметаша»[328]328
  ПСРЛ. Т. 25. С. 245.


[Закрыть]. В Москве первое упоминание о скудельнице и об обычае погребать мертвых в Семик относится к 1474 г.

Не прерывалась подобная практика и в XVI–XVII вв. Г. Штаден свидетельствует, что во время чумы 1566–1572 гг. «вокруг города Москвы в поле вырыли большие канавы и скидывали <туда> мертвых без гробов – 200, 300, 400, 500 – в одну кучу»[329]329
  Штаден Г. Записки о Московии / публ. нем текста Е. Е. Рычаловский, пер. С. Н. Фердинанд, отв. ред. А. Л. Хорошкевич. Т. 1. М., 2008. С. 123.


[Закрыть].

Особенно много упоминаний о скудельницах содержат описания голода 1601–1603 гг. Источники свидетельствуют, что для погребения умерших от голода в Москве царь Борис Годунов приказал организовать специальную службу: «Повеле мертвых людей погребати в убогих домах и учреди к тому людей, кому те трупы збирати». Об этом же свидетельствует К. Буссов: «Мертвецов было приказано особо приставленным к этому людям тщательно обмывать, заворачивать в белое полотно, обувать в красные башмаки и отвозить для погребения в “Божий дом” – так называлось место, где хоронят умерших без покаяния». Согласно Авраамию Палицыну, в трех скудельницах в Москве было погребено 127 000 человек[330]330
  ПСРЛ. Т. 14. С. 55; Буссов К. Московская хроника 1584–1613 // Хроники Смутного времени / Конрад Буссов. Арсений Елассонский. Элиас Геркман. «Новый летописец» (История России и дома Романовых в мемуарах современников) / сост. А. А. Либерман, Б. Н. Морозов, С. Ю. Шокарев. М.: Фонд Сергея Дубова, 1998. С. 35; Сказание Авраамия Палицына / подг. текста и комм. О. А. Державиной и Е. В. Колосовой; под ред. Л.В. Черепнина. М.; Л., 1955. С. 106.


[Закрыть].

Скудельницы, или убогие дома, бытовали не только во время эпидемий и голода. В мирное время они служили местом погребения неопознанных трупов, бродяг, погибших насильственной смертью, иногда, предположительно, иноземцев. В Волоколамском обиходнике 1581/1582 г. помещено описание скудельницы при Спиридоновом (Спировском) монастыре, приписанном к Иосифо-Волоцкому: «У тогоже монастыря близ от церкви оставлен есть молитвенный храм, в нем ископана глубокая могила, иже нарицают дом Божий. В немже полагают, по благословению настоятеля болшего монастыря и соборных старцев, преставльшихся раб своих всех православных христиан, иже нужными всякими смертьми скончавшихся от глада и губительства, огня и меча, и междоусобныя брани, сиречь от разбоя и от татьбы, и от потопа, и Божиим гневом мором умерших, и в воде утопающих, и где ни будет на пути, и на лесу, и на пустых местех, повержена телеса усопших кто обрящет и пришед возвестит игумену и старцом. И игумен, и старцы прикажут стротелю богораодному, повелит взяти Бога ради тело наго умершаго и положити в Божей дом и спировскому игумену над ним, отпев обычная молитвы погребальные, положити в той молитвенный храм, и в книги писати, Бога ради, коих имена ведомы»[331]331
  Цит. по: Булычев А.А. Куликово поле: Живые и мертвые. Тула, 2014. С. 32.


[Закрыть].

Обычно над ямами, в которых складывались трупы, ставились деревянные сооружения с крестом наверху, сами ямы оставались открытыми до Семика (четверга седьмой недели по Пасхе) – на неделе Святых Отец Первого Вселенского собора, или Русальей неделе. В Семик горожане шли со свечами крестным ходом «провожать скудельницу». Священники служили общую панихиду по умершим, и скудельница засыпалась (иногда трупы извлекались, омывались, заворачивались в саваны и погребались отдельно в гробах). Тут же выкапывалась новая яма. Затем справлялась поминальная трапеза; блины, пироги и другие яства раздавались нищим при Божиих домах.

Первый исследователь скудельниц И. М. Снегирев подчеркивал связь Семика на Русальей неделе с языческими праздниками. Языческие празднества на Семик описаны С. В. Максимовым, но без указаний на погребальные или поминальные обряды[332]332
  Максимов С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1903. С. 460–464.


[Закрыть]. В Новгороде у убогих домов народ устраивал в Семик «позорища» – «многонародныи зело безчинства, полны и оубиства» (1636)[333]333
  Зеленин Д.К. Очерки русской мифологии. С. 62–66, 77, 98-101; Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Т. I. Харьков, 1916. С. 13, 200.


[Закрыть]. В то же время очевиден в первую очередь христианский смысл обычая «провожать скудельницу».

По мнению А. А. Булычева, убогие дома, или скудельницы, необходимо отделять от братских могил Западной Европы, где хоронили неимущих христиан, «скончавшихся в мире с Церковью». Напротив, скудельницы выносились за церковную ограду или в поле и предназначались «для погребения “неправильных” мертвецов»[334]334
  Булычев А. А. Куликово поле… С. 31.


[Закрыть]. Однако мертвецы, умершие неестественной смертью (например, казненные или погибшие в результате несчастного случая), не всегда лишались традиционного христианского погребения (о чем – в главе IV).

В Москве начала XVII в. известны убогие дома при Варсонофьевском монастыре (вернее назвать этот некрополь убогим кладбищем, поскольку скудельницей как таковой он, по-видимому, не являлся – в 1605 г. на нем была погребена семья Бориса Годунова), за Серпуховскими воротами, при Покровском монастыре[335]335
  ПСРЛ. Т. 14. С. 66; РИБ. Т. 13. Стб. 51; Буссов К. Указ. соч. С. 75.


[Закрыть]. Вероятно, под Москвой существовали и другие скудельницы, в которых в 1606 г. похоронили поляков, убитых во время московского восстания[336]336
  Дневник Марины Мнишек / перевод В. Н. Козлякова. СПб., 1995. С. 60.


[Закрыть].

Неоднократно упоминаются убогие дома и во второй половине XVII в. – при деревянной церкви Воскресенья Лазаря в Марьиной роще, у Немецкого кладбища; при церкви Иоанна Воина на Божедомке (позднейшая местность Екатерининского парка); возможно, при Андреевском монастыре. Названия церквей Пречистенского сорока – Спаса Нерукотворного Божедомская, Пятница Божедомская и др. – свидетельствуют об их связи с убогими домами[337]337
  Флетчер Д. О государстве Русском. М., 2002. С. 150; Коллинс С. Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне // Утверждение династии / Андрей Роде. Августин Мейерберг. Самуэль Коллинс. Яков Рейтенфельс (История России и Дома Романовых в мемуарах современников XVII–XX вв.) / сост. А. А. Либерман. М., 1997. С. 195; Рейтенфельс Я. Сказания о Московии // Утверждение династии… С. 377; Снегирев И. М. О скудельницах, или Убогих домах в России // Труды и записки ОИДР. 1826. Ч. 3. Кн. 1. С. 235–263.


[Закрыть]. В 1732 г. указом Дикастерии убогий дом при церкви Иоанна Воина (бывший Воздвиженский монастырь) был перенесен в Марьину рощу, где возведен «анбар», священнику церкви Иоанна Воина предписывалось «новоопределенной анбар, которой от сея Виздвиженской церкви перенесен и поставлен в поле на новых ямах для кладбища человеческих мертвых тел убогих, телес ведать и смотреть, и ключ анбарный держать и присланные из разных приказов человеческие мертвые телеса в анбаре класть и по вся лета в четверток седьмыя недели по Пасце в погребние мертвых телес поминовение чинить тебе попу»[338]338
  ОПИ ГИМ. Ф. 327. Оп. 1. Д. 51. Л. 89.


[Закрыть]. Эта скудельница получила название «Новых убогих домов» в противоположность «Старым», при церкви Иоанна Воина[339]339
  Остроухов В. Ф. Указ. соч. С. 6; Смирнова А. Г. Указ. соч. С. 18–19.


[Закрыть]. Запрещение хоронить при убогих домах вышло и в 1771 г., однако подобная практика прекратилась только в конце XVIII в.

Во время эпидемии чумы, охватившей Москву в 1656 г., умерших хоронили в ямах при церквях и за заборами церковных кладбищ – «да за тем забором, что ныне огорожено кладбище, в моровое поветрие кладены умершие и в том месте была знать яма, яма обвалилась и на ту яму насыпано песком» (при церкви Покрова на Рву). Напротив церквей «на Рву», выстроенных вдоль Кремлевской стены, умершие от чумы хоронились в восьми «обрубах»[340]340
  Материалы для истории, археологии и статистики московских церквей, собранные В. И. и Г. И. Холмогоровыми. При руководстве И. Е. Забелина. М., 1891. Т. II. Стб. 6, 7. См. также: Стб. 21, 22, 26, 27 и др.


[Закрыть].

В связи с переполненностью московских кладбищ после эпидемии чумы 22 января 1657 г. состоялся указ «церкви и кладбища и церковные земли, на церковных землях дворы, и кто тех кладбищенских и церковных земель к своим дворам и огородам принели, и кто близко тех церковных земель и кладбищ живет» – переписывать и обмерять Земскому приказу. Составленная перепись характеризует не только состояние некрополей при приходских церквях Кремля и Китай-города в середине XVII в., но и дает представления о первых мерах по благоустройству московских кладбищ. Большинство кладбищ характеризуются переписчиками как тесные; лишь к некоторым применено определение «кладбище пространно». На большинстве церквей существовали старое и новое кладбища (вероятно, возникновение последних связано с эпидемией). При этом старое, заполненное, огораживалось забором «наглухо», новое – надолбами «изредка» или «частиком». Высота забора и надолб почти везде была одинаковой – 2,5 аршин. Земский приказ предпринял меры к благоустройству территорий кладбищ при церквях Кремля и Китай-города. При кремлевских церквях было запрещено хоронить, а кладбища китайгородских церквей были расширены за счет дворов священнослужителей и соседних домовладений[341]341
  Там же. Стб. 1-275 и др.


[Закрыть].

Некрополь в структуре города в XVIII – начале XX в.

Глубокие преобразования начала XVIII в., затронувшие все сферы государственной и культурной жизни России, также коснулись и некрополя.

Московский некрополь, являвшийся к концу XVII в. одним из наиболее древних и обширных, подвергся радикальным изменениям во внешнем облике и обряде. Формы надгробных сооружений, место некрополя в городской системе, погребальный обряд постепенно изменялись в Москве и на Московской земле на протяжении XIV–XVII вв. К концу XVII в. наиболее существенные перемены произошли в формах погребальных сооружений и, прежде всего, надгробий. Они касались как изменения формы надгробий (появление надгробий-вставок («таблиц»), изменение пропорций плит в сторону увеличения высоты, чем приобреталось их сходство с западноевропейскими барочными надгробиями-саркофагами), так и перемен в формуляре надписей. С середины XVII в. традиционный формуляр начинает дополняться новыми информативными единицами – указанием на тезоименитство, возраст, необычные обстоятельства смерти (смерть «на государевой службе» отмечается эпитафиями уже во второй половине XVI в.), уточнение даты кончины и т. д. Процесс расширения формуляра надписей связан с масштабными переменами в культуре XVII в. – секуляризацией и гуманизацией культуры, проявлением интереса к конкретной человеческой личности. С последней трети XVII в. под влиянием западной культуры распространяются барочные стихотворные эпитафии, первоначально существовавшие в книжном варианте, а затем перенесенные на камень. У истоков распространения в России силлабической мемориальной поэзии стояли выдающиеся деятели отечественной культуры и словесности Симеон Полоцкий, Сильвестр Медведев, Карион Истомин, Епифаний Славинецкий. Формирование и развитие барочной поэтической традиции в эпитафиях XVII в. подробно рассмотрено А. Г. Авдеевым[342]342
  Авдеев А. Г. Памятники лапидарной эпиграфики как источник. Т. I. С. 167–170, 372–403.


[Закрыть].

Несмотря на введение в русскую поэзию силлаботонического стиха, силлабические эпитафии встречаются на надгробиях вплоть до 1770-х гг. Сам жанр мемориальной поэзии для последней трети XVII – первой четверти XVIII в. был явлением новым, однако тексты эпитафий развивают некоторые смыслы, свойственные эпитафиям более раннего времени. Для надгробий «служилых людей» это стремление подчеркнуть достижения погребенного на царской службе, его чины и заслуги. Эпитафия становится близкой к формуляру послужного списка (формирующегося также в первой четверти XVIII в., но обязанного своим возникновением «сказкам» о дворянских службах XVII в.).

В качестве примера достаточно привести эпитафию петровского сподвижника графа Ф. А. Головина, похороненного в Симоновом монастыре: «Лето от Сотверения мира 7214 от Рождества Христова 1706 года июля 30 дня на память Святых Апостолов Силы и Силуана, преставись его Высоко-Графское превосходительство Феодор Алексеевич Головин, Римского государства Граф Царского Величества Государственный Великий Канцлер и посольских дел верховный президент, ближний боярин, морского флоту Адмирал, наместник Сибирский и кавалер чинов Святого Андрея и Белого Орла и генерозитея, погребен бысть…»[343]343
  РГАЛИ. Ф. 544. Оп. 2. Д. 5. Л. 5–5 об.


[Закрыть] Как можно видеть, традиционный формуляр эпитафии был дополнен новыми чинами покойного. Большинство известных эпитафий первой четверти XVIII в. развивались подобным образом. Перевод на новое летоисчисление не отразился в первой четверти XVIII в. на буквенном изображении даты кончины[344]344
  Авдеев А.Г. Памятники лапидарной эпиграфики как источник. Т. I. С. 103. Плита княгини И. Т. Приимковой-Ростовский из собрания Музея Москвы (без номера) и др. На надгробии младенца кн. П. П. Черкасского год и число кончины обозначены арабскими цифрами, возраст погребенного – 43 недели – буквами (Музей Москвы. ОФ. 28700/9; опубликована: Шокарев С.Ю. Памятники эпиграфики XVIII в. из собрания… С. 222).


[Закрыть].

А. Г. Авдеев отмечает, что Петру I принадлежит идея обращения к античному наследию в части гражданской и военной доблести при оформлении мемориальных памятников своих сподвижников[345]345
  Авдеев А.Г. Памятники лапидарной эпиграфики как источник. Т. I. С. 562–589.


[Закрыть]. Все это было близко традиционной «служилой» идеологии дворянского сословия (к тому времени начинавшего формироваться как единое целое). Барокко дополняет традиционные служилые добродетели назидательностью, уместной на надгробном памятнике: «Поучайся, чтобы память жизни твоей осталась бессмертна и душа твоя пришла к вечному преупокоению»[346]346
  Акимов П.А. Русское надгробие XVIII – первой половины XIX века… С. 6.


[Закрыть].

Трансформация традиционного формуляра надписи на московских надгробиях военных чиновников в формулу, близкую к послужному списку, происходит в 1730-х гг. Такова, например, эпитафия генерал-аншефа И. И. Дмитриева-Мамонова (☨ 1730): «…Родился декабря 10 дня лета 1680 и в малолетстве своем имел чин стольничий, а двадесятом году от рождения своего произведен в службу военную <…> в 700 г. в лейб-гвардию лейтенантом в Семеновском полку и потом в оном же полку в первой Нарвской экспедиции был и ранен в 701 г., в оном же полку произведен в капитаны…» (церковь Флора и Лавра у Мясницких ворот)[347]347
  МН. Т. I. С. 379.


[Закрыть]. Эпитафия фельдмаршала князя М.М. Голицына (☨ 1730), принадлежавшего к высокообразованной и европеизированной семье, перечисляет заслуги покойного в более красочной форме: «…Зде лежит, который противу неприятелей всегда стоял храбро, Михайло Михайлович князь Голицын… всей Европе прославленный воин, храбрость его являют неустрашиму в провинции Свеции плененные и самая над тою главная победа Анцы славны и жестоки, под Лесным, под Добрым, под Полтавою, купно Левенгоупт побежденный под Шлиссельбургом…» Далее содержится значительная фраза: «Се четырем Самодержцам Всероссийским служил верно всяк день за отечество великодушно умирая» (Богоявленский монастырь)[348]348
  МН. Т. I. С. 298.


[Закрыть].

Идея верной службы отражена во многих эпитафиях XVIII в. Надпись на могиле солдата лейб-гвардии Преображенского полка князя И. И. Вяземского (☨ 1742) гласит: «на службе Ея Императорскому Величеству был 8 лет 6 месяцев и 11 дней» (церковь Николы Явленного на Арбате). Надгробие генерал-майора князя В. В. Вяземского (☨ 1742) сообщает, что тот «на службе Ея Императорского Величества был 42 года, и был на многих баталиях и штурмах» (церковь Николы Явленного на Арбате)[349]349
  МН. Т. I. С. 246–247.


[Закрыть]. Пространная надпись на надгробии коллежского советника П.В. Головина (☨ 1751), содержащая философские рассуждения о бренности человеческой жизни, – черта, заимствованная из барочных эпитафий Западной Европы, – перечисляет и основные вехи его служебной биографии, отмечая: «Показал за веру свою и отечество свое к Государем ревностную в службах своих и баталиях храбрость и искусство» (Симонов монастырь)[350]350
  Токмаков И. Ф. Историческое, статистическое и археологическое описание московского ставропигиального мужского Симонова монастыря. – М., 1892. С. 61.


[Закрыть]. Наконец, эпитафия фельдмаршала графа А.Б. Бутурлина, составляющая при публикации 5 большеформатных страниц печатного текста, много говорит и о заслугах погребенного, и о царской милости: «…Того же лета Ея Императорское Величество, приняв в уважение сего великого мужа достоинство, знатные, верные и полезные отечеству труды… Колико ревностен, верен и неусыпен был как истинный патриот воисполнении высоких должностей государем своим и отечеству сей высокоименитый и достопамятный муж…»[351]351
  МН. Т. I. С. 154.


[Закрыть]

К концу XVIII в. выражение идеи честно выполненного долга происходит не через перечисление конкретных фактов из служебной биографии, а через обобщающие характеристики, в которых большее место занимает не идея службы, а идея гражданственности. Эпитафия П. И. Ханыкову (☨ 1812) гласит: «Здесь старец опочил, благословенный свыше, / Вождь сил, носящихся с громами по волнам, / Он был в день брани лев, в день мира агнец тише, / России верный сын, слуга и друг царям»[352]352
  Царькова Т. С., Николаев С. И. Эпитафии на петербургских кладбищах // Исторические кладбища Санкт-Петербурга / сост. А. В. Кобак, Ю. М. Пирютко. СПб., 1993. С. 118.


[Закрыть]. Сходна с этой эпитафией надпись на надгробии другого моряка – вице-адмирала Н. И. Шешукова: «От самых юных лет отечеству служа, / И честию всегда своею дорожа, / С врагами, с бурями он на морях сражался, / И личным мужеством повсюду отличался…»[353]353
  Токмаков И. Ф. Указ. соч. С. 71.


[Закрыть]

О «пользе» и значении для москвичей деятельности руководителей Московской губернии и города сообщают эпитафии генерал-аншефа князя В. М. Долгорукого-Крымского и генерал-губернатора графа Ф. В. Ростопчина. Эпитафия Долгорукого-Крымского, вероятнее всего, не была нанесена на его надгробие и сохранилась в списке в «портфелях» Г. Ф. Миллера. В числе прочего там говорилось: «Прославил он себя правдивыми делами / Москве начальник был, владел граждан сердцами / В благостроениях он славу почитал / И руку щедрую к нещастнм простирал / Безсмертную себе тем память он оставил / И твержде мрамора свидетельство возставил»[354]354
  РГАДА. Ф. 199. Оп. 1. Портф. 150. Ч. 2. Тетр. 13. Л. 48.


[Закрыть]. В свою очередь, граф Ф. В. Ростопчин в собственноручно составленной эпитафии утверждал: «Он в Москве родился; / Он ей и пригодился».

В конце XVIII – начале XIX в. приобретает особое значение близкая идея – идея общественной пользы. В эпитафиях много говорится о милосердии и благотворительности, трудах на поприще просвещения и т. п. Надпись на надгробии П.А. Демидова (☨ 1786) гласит: «…По справедливости приобрел он почтения и безсмертныя титла и усерднейшего сына отечества и друга человечества, пожертвуя в пользу бедных большею частию своего имения…»[355]355
  МН. Т. I. С. 371.


[Закрыть] Эпитафия З.К. Каплани (☨ 1806): «…Он соделал дела, достойные живота вечного; ибо всем имением своим, по добросердечию, пожертвовал для просвещения своего отечества о для любви к бедным…»[356]356
  МН. Т. II. С. 14.


[Закрыть]Князь И. А. Голицын (☨ 1810), по словам эпитафии, «был Отечеству и ближнему полезен»[357]357
  МН. Т. I. С. 296.


[Закрыть]. Прославление гражданских добродетелей свойственно для традиции классицизма, видевшей смыслом существования человека исполнение религиозного, семейного и общественного долга[358]358
  Акимов П.А. Русское надгробие XVIII – первой половины XIX века. С. 7–8.


[Закрыть]. Ведущая роль в развитии этой традиции принадлежала благородному сословию, которое после издания Манифеста о вольности дворянской (1762) активно осуществляло меценатскую и благотворительную деятельность.

Кардинальные изменения в жанре русской эпитафии, формирование нового типа надгробных надписей, содержащих не только краткую информацию о погребенном, но и поучения, размышления, молитвенные обращения и т. п., неоднократно становились объектами исследования[359]359
  Царькова Т.С., Николаев С.И. Указ. соч. С. 111–130; Николаев С. И, Царькова Т. С. Три века русской эпитафии // Русская стихотворная эпитафия. Новая библиотека поэта. СПб., 1998. С. 5–44; Гачева А.Г. Жизнь – смерть – бессмертие в литературе русского романтизма // Жизнь и смерть в литературе романтизма: Оппозиция или единство / отв. ред. Н.А. Вишневская, Е. Ю. Сапрыкина. М., 2010. С. 57–115.


[Закрыть]. Начало этих процессов (вторая половина XVII–XVIII в.) рассмотрено А. Г. Авдеевым, история жанра русской эпитафии в XIX–XX вв. – Т.С. Царьковой[360]360
  Авдеев А.Г. Памятники лапидарной эпиграфики как источник. Т. I. С. 165–170, 372–403, 550–625; Царькова Т. С. Русская стихотворная эпитафия XIX–XX веков: Источники. Эволюция. Поэтика. СПб., 1999.


[Закрыть]. П.А. Акимов в диссертации на соискание ученой степени кандидата искусствоведения рассматривает художественное надгробие и эпитафию как единый комплекс, отражающий идеи жизни и смерти средствами различных художественных стилей – барокко, классицизма, романтизма[361]361
  Акимов П. А. Русское надгробие XVIII – первой половины XIX века…


[Закрыть].

Основные выводы этих работ: русская эпитафия (стихотворная и прозаическая) является частью общей литературной традиции XVII–XX вв., этот жанр выражается в различных литературных стилях, отражает основные поэтические течения. Эпитафия дает понимание восприятия людьми XVIII–XIX вв. проблемы смерти и бессмертия, почтения памяти предков и преодоления горя от утраты близких. В эпитафии подчеркиваются жизненные ценности эпохи – благочестие, благонравие, семейные добродетели, верная служба государю, общественные заслуги, благородство происхождения и обхождения и др.

Тщательно разработанная символика надгробных памятников, созданных выдающимися скульпторами, архитекторами и художниками этого времени, выражает те же идеи и мысли. Аллегорические и геральдические символы, во множестве изображавшиеся на надгробиях XVIII–XIX вв., несли функции передачи информации о покойном, отражения чувств его близких, глубинных основ мировосприятия той эпохи. Подобная знаковая система была заимствована из мемориальной культуры Западной Европы, барочные надгробия которой опирались на средневековую аллегорическую традицию. Уже надгробия первого десятилетия XVIII в. содержат разнообразные символические изображения. Таковы растительный орнамент, крест, герб и Адамова голова на надгробии-кенотафе И. И. и Д.Г. Ржевских, воинской арматуры и ангелов на надгробии князя Б. И. Прозоровского (☨ 1709)[362]362
  Ермонская В. В., Нетунахина Г. Д., Попова Т. Ф. Указ. соч. С. 53–55, илл. 17, 18.


[Закрыть].