Текст книги "Источники по истории московского некрополя XII – начала XX в."

Белокаменную плиту XV–XVII вв. в петровское время сменяет новый тип памятников – барочный саркофаг, заимствованный из западноевропейской традиции. Одним из наиболее ранних подобных памятников является саркофаг Д. А. Траурнихта, датируемый 1717 или 1723 г. Этот памятник содержит основные элементы оформления позднейших надгробий подобного типа: изображения воинской арматуры, герб в головном торце надгробия, христианские символы и Адамова голова (символ смертности человека) в ножном торце памятника. Происхождение человека, которому был поставлен этот памятник, из обрусевших немцев еще раз убеждает в том, что распространение барочных надгробий в России было связано с прямым заимствованием западноевропейских образцов[363]363
  Шокарев С.Ю. Памятник петровского барокко – надгробие Д.А. Траурнихта в собрании Музея истории города Москвы // Археологические памятники Москвы и Подмосковья / сост. Л. А. Беляев, А. Г. Векслер, Т. В. Скоробогатова. – М., 1996. – С. 162–167. – (Труды Музея истории города Москвы. Вып. 9). С. 162–167.


[Закрыть].

Наряду с заимствованием, барочные элементы развивались при сохранении традиционных для русского средневекового надгробия форм. Близость надгробий-таблиц и позднейших каменных и металлических «досок» в стенах и полах храмов очевидна. При сохранении основного типологического принципа поздние надгробия, вмонтированные в церковные стены, несли на себе иное орнаментальное оформление и иной формуляр эпитафии. Не менее примечателен образец сочетания барочной символики с традиционной формой белокаменной плиты, находящийся на территории некрополя Донского монастыря. Это надгробие с почти полностью стершимися следами эпитафии, однако содержащее дату – 1746 г., находится за апсидами большого собора Донского монастыря. По форме оно представляет традиционную для XVI–XVII вв. плиту, расколотую на два фрагмента; в верхней части оно оформлено растительным декором, в нижней изображена Адамова голова, колос (?) с правой стороны и лавровая ветвь (?) с левой стороны.

Подобно средневековому надгробию, барочный памятник представлял собой «программное» произведение на тему жизни и смерти. П. А. Акимов пишет: «Эпитафия барокко обращена к условному прохожему – некоему человеку вообще, находящемуся где-то между началом и концом своего жизненного пути. Для наибольшей наглядности ему представляют и сам образ бренных останков – череп с костями. Прохожему словно предлагается взглянуть на образ пребывающего в смертной тьме человека, а затем мысленно вообразить его останки под ногами: “Смотри – теперь в другом увидишь, что с тобой”. Выслушав такой урок, прохожий должен умилиться сердцем, помолиться об усопшем и задуматься о собственной кончине. Надгробная плита выглядит своего рода окном или дверью в мир иной, мир тьмы, проницаемый мысленно и непроницаемый физически»[364]364
  Акимов П.А. Русское надгробие XVIII – первой половины XIX века.
  C. 7.


[Закрыть].

Новой чертой мемориальных памятников XVIII в. стало появление портретов погребенных, устанавливавшихся у гроба. Если в средневековой России эта практика была воплощена только в отношении царских погребений, то начиная с петровской эпохи надгробные портреты сопровождают захоронения знати. После погребения в Лазаревской церкви Александро-Невской лавры фельдмаршалов Б. П. Шереметева и А. А. Вейде, по словам очевидца B. А. Нащокина, «при гробах оных персон портреты на знаменах»[365]365
  Нащокин В. А. Записки // Империя после Петра. 1725–1765 / Яков Шаховской. Василий Нащокин. Иван Неплюев / сост. А. А. Либерман, В. П. Наумов. М., 1998. С. 229.


[Закрыть]. Надгробие графа А.Б. Бутурлина (☨ 1767), помимо огромной надписи, было украшено портретом[366]366
  Малиновский А. Ф. Обозрение Москвы. М., 1992. С. 138.


[Закрыть]. Захоронения князя А. А. Черкасского (☨ 1749) и княгини А. И. Черкасской (☨ 1783) в Знаменской церкви Новоспасского монастыря также сопровождались портретами[367]367
  РГАДА. Ф. 1197. Оп. 1. Д. 1465. Л. 17 об.


[Закрыть]. Принадлежность российской мемориальной символики к западноевропейской традиции XVIII в. убедительно доказана В.С. Турчиным[368]368
  Турчин В. С. Надгробные памятники эпохи классицизма в России…
  C. 212–221.


[Закрыть]. Дальнейшее развитие мемориальной скульптуры и надгробных памятников в России прослежено в работах B. В. Ермонской, Г.Д. Нетунахиной, Т.Ф. Поповой, Р. Р. Лозинского, С.Э. Путилова, П. А. Акимова и др.[369]369
  ЕрмонскаяВ.В., Нетунахина Г. Д., Попова Т. Ф. Указ. соч.; Лозинский Р.Р. Диалог прошлого с настоящим // МНИАИО. 1990. С. 24–33; Путилов С.Э. Надгробия масонов на монастырских кладбищах // МНИАИО. 1996. С. 88–90; Акимов П.А. Русское надгробие XVIII – первой половины XIX века.


[Закрыть] Эти вопросы касаются не только искусствоведения, но также общефилософских и общекультурных проблем, мировоззрения и менталитета русского человека второй половины XVIII – начала XX в.

Изменения в традиционном погребальном обряде, коснувшиеся, прежде всего, высших слоев общества, также были связаны с привнесением западноевропейского ритуала. В большой степени, как и в трансформации форм мемориальных памятников, это было связано с прямыми указаниями на этот счет Петра I.

В своей преобразовательной деятельности Петр I стремился использовать для европеизации и ту область, которая до этого была исключительно частным делом. В создании нового похоронного церемониала Петр I опирался прежде всего на опыт подобных церемоний протестантских стран Западной Европы, тем более что имел возможность наблюдать этот церемониал в Иноземной слободе[370]370
  Гордон П. Дневник. 1690–1695 гг. / пер. с английского, статья и примечания Д. Г. Федосова. М., 2014. С. 122, 136, 252, 309, 310, 555.


[Закрыть]. Первой подобной церемонией было погребение адмирала Ф.Я. Лефорта (☨ 12 марта 1699 г.), подробно описанное участником австрийского посольства в Россию И. Г. Корбом. В этой церемонии впервые участвовали регулярные войска (Семеновский, Преображенский и Лефортовский полки) и иностранные посланники. Состав траурного шествия и порядок церемонии, несомненно, восходили к устоявшемуся западноевропейскому церемониалу[371]371
  Корб И. Г. Дневник путешествия в Московское государство // Рождение империи… С. 133–135.


[Закрыть].

В дальнейшем торжественный церемониал похорон крупных сановников и лиц царской фамилии разрабатывался при непосредственном участии Петра I. Царь был инициатором создания пышных монументов на могилах своих сподвижников А. С. Шеина, Ф. Я. Лефорта и Б. П. Шереметева. На похоронах Шереметева была нарушена последняя воля покойного, завещавшего похоронить себя в Киево-Печерском монастыре рядом с могилой сына, Михаила, скончавшегося ранее отца. Однако новой столице требовались величественные монументы, и Петр I организовал торжественные похороны фельдмаршала в Лазаревской церкви Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге. Как и при похоронах Ф. Я. Лефорта, тело Б. П. Шереметева сопровождали Преображенский и Семеновский гвардейские полки, иностранные министры, генералитет и двор. При погребении также была произведена троекратная стрельба из ружей[372]372
  Нащокин В. А. Указ. соч. С. 228–229.


[Закрыть]. Надгробную проповедь читал известный проповедник того времени Гавриил Бужинский, что соответствовало аналогичному чтению проповеди протестантским священником на похоронах Ф. Я. Лефорта. Столь же торжественны были похороны царицы Прасковьи Федоровны (☨ 1723), вдовы царя Ивана Алексеевича. В описании церемонии этих похорон также упоминается чтение проповеди[373]373
  См.: Семевский М.И. Царица Прасковья. 1664–1723. Очерк русской истории XVIII века. М., 1989. С. 172–174.


[Закрыть]. Через два года проповедь над гробом самого Петра I – одно из своих выдающихся литературных произведений – читал Феофан Прокопович.

Вместе с тем подобные торжественные церемонии, производившиеся на монастырских кладбищах в Москве, наталкивались на весьма существенное препятствие – многочисленные надгробия, мешавшие проходу как войск, так и сопровождающих. Это вызвало указ Петра I от 12 апреля 1722 г., предписывавший «надгробные камни при церквах и в монастырях опускать вровень с землею; надписи на камнях делать сверху; которые же камни неудобно так разместить, употреблять их в строение церковное»[374]374
  ПСЗ. № 3964; Розанов Н. П. О московских городских кладбищах. С. 1.


[Закрыть]. Об исполнении этого указа сохранилось свидетельство из дела о могилах ересиархов П. Лупкина и И. Суслова (1737). Феофан Прокопович доносил, что «гробница с немалым украшением», стоявшая над могилой И. Суслова в Ивановском монастыре, была снесена после указа о сносе могильных камней, а надпись с надгробия вмонтирована в стену церковной трапезной[375]375
  Скворцов Н.А. Архив Московской Святейшего Синода конторы. Материалы по Москве и Московской епархии за XVIII век. Вып. I. – М., 1911. Вып. I. С. 32.


[Закрыть]. С этого указа начинается череда указов и постановлений, направленных на искоренение старомосковских традиций в погребении и бытовании некрополя, устройство кладбищ на западноевропейский манер и рационализацию похоронной сферы в целом. Этот процесс шел одновременно с ломкой устоявшихся традиций и вызывал много проблем, как организационного, так и социального характера. 28 января 1704 г. издан указ о погребении не ранее трехдневного срока. 10 октября 1723 г. состоялся указ о запрете погребения во всех городах в пределах города, кроме «знатных персон», и отведении для погребения загородных монастырей и приходских церквей. 2 декабря того же года запрещено использовать дубовые гробы-колоды, а разрешены только дощатые[376]376
  ПСЗ. № 4322; Розанов Н.П. О московских городских кладбищах. С. 1. По мнению С. В. Сазонова, трехдневный срок был установлен из-за опасения похоронить человека, заснувшего летаргическим сном (Сазонов С.В. Время похорон // История и культура Ростовской земли. 1994. Ярославль, 1995. С. 54–57).


[Закрыть].

Петровский указ о запрете погребения на городских приходских кладбищах не исполнялся. Императрица Елизавета Петровна во время своего пребывания в Москве в 1748 г. издала указ (2 июля) о запрете погребать при церквях, находящихся на дороге от Кремля до Головинского дворца на Яузе, т. е. пути следования ее кортежа. Это касалось церквей, расположенных на улицах Никольской, Ильинке, Мясницкой, Старой и Новой Басманной. Могилы при этих церквях было указано сровнять с землей, а надгробия употребить в церковное строение. Причиной этого указа был характер императрицы, чрезвычайно суеверной и стремившейся оградить себя от печальных предзнаменований. Для погребения умерших прихожан этих церквей императрица указала отвести место за городом, где выстроить церковь «на свой кошт». 2 августа 1748 г. этот указ был подтвержден Московской консисторией и дано распоряжение пока использовать для погребения ближайшие церкви. Одновременно шли работы по устройству первого московского городского кладбища, каким стало Лазаревское, образованное в Марьиной роще, неподалеку от одной из последних московских скудельниц («Новых убогих домов»). Кладбищенская церковь во имя Воскресения Лазаря Четверодневного была освящена 21 декабря 1750 г. В то же время, после отъезда императрицы в Санкт-Петербург, погребения при церквях на Никольской, Ильинке, Мясницкой и Басманных улицах возобновились, но запрещение было подтверждено в 1755 г. московским митрополитом Платоном[377]377
  Розанов Н. П. О московских городских кладбищах… С. 2–3; Он же. История московского епархиального управления… Ч. 2. Кн. 1. С. 153–155.


[Закрыть].

Возможно, что причиной для подтверждения этого запрещения стало прошение причта новопостроенной кладбищенской церкви Лазаря. Кладбищенское духовенство в марте 1752 г. доносило митрополиту Платону, что «ныне на оное (запрещение. – С. Ш.) невзирая ни на что учинят погребение в монастырях и церквях, кто где пожелает», а у церкви Лазаря хоронят самых бедных, отчего церковь «приходит в пустоту», т. к. в штате против других церквей она не положена и прихода не имеет[378]378
  ОПИ ГИМ. Ф. 402. Оп. 1. Д. 85. Л. 2–2 об.


[Закрыть]. В ином положении оказался причт церкви Троицы в Сыромятниках, также причисленной к тем церквям, в которых запрещено погребение, несмотря на то, что находится вдалеке от дороги в «глухом месте». Прихожане покинули эту церковь, и она также пришла в запустение, почему причт просил дозволить возобновить погребение[379]379
  Там же. Л. 3–3 об.


[Закрыть].

Новая эпоха в истории московского некрополя связана с созданием городских кладбищ – Ваганьковского, Дорогомиловского, Даниловского, Миусского, Рогожского, Преображенского, Введенского (Иноверческого) после эпидемии чумы 1771 г. Основные этапы создания этих кладбищ исследованы Н. П. Розановым. Началом создания новых кладбищ послужил высочайший указ от 24 марта 1771 г. о запрещении хоронить в московских церквях и монастырях. Было указано хоронить только при загородных церквях – Воздвижения в Красном Селе, Знаменской в Переславской слободе, Тихвинской в Сущове, Богоявления в Дорогомилове, Воскресения за Даниловым монастырем и др. Из монастырей для погребения были оставлены для «знатных людей», согласно Н. П. Розанову, также загородные – Спасо-Андроников, Новоспасский, Донской, Покровский, Данилов. Указ Синода от 1 октября 1771 г. предписывал отвести для погребения отдельные места за городом, где поставить на первое время хотя бы деревянные церкви[380]380
  Розанов Н. П. О московских городских кладбищах… С. 4–5; Он же. История московского епархиального управления. Ч. 2. Кн. 2. С. 92–94.


[Закрыть].

Документы московской конторы Синода свидетельствуют, что далеко не все перечисленные Н. П. Розановым московские монастыри были оставлены в 1771 г. для погребения. Судя по всему, были открыты для погребения Симонов, Данилов, Спасо-Андроников и Андреевский. В 1774 г. член московской конторы Синода епископ Самуил Крутицкий осматривал кладбища Симонова и Андреевского монастыря и отмечал, что они настолько переполнены за последнее время, что «за малым пространством более погребать тех тел невместно». Та же ситуация наблюдалась и в Даниловом монастыре. В связи с этим Московская синодальная контора постановила разрешить погребения «сверх» Симонова в Донском, Новодевичьем и Покровском, а в Даниловом и бывшем Андреевском не погребать. На это главнокомандующий Москвы князь М.Н. Волконский изъявил свое согласие, а относительно Новодевичьего указал «в рассуждении ожидаемого ныне в Москву высочайшего Ея императорского величества прибытия, онаго погребения не чинить»[381]381
  РГАДА. Ф. 1183. Оп. 4. Д. 170. Л. 1–2.


[Закрыть]. Наконец, 14 декабря 1780 г. главнокомандующий Москвы князь В. М. Долгоруков-Крымский указал разрешить погребение «знатных дворян» во всех московских монастырях[382]382
  Там же. Оп. 10. Ч. 1. Д. 25. Л. 1–2.


[Закрыть]. В 1788 г. из числа монастырей-некрополей был исключен Симонов монастырь, закрытый по указу Екатерины II. Однако вскоре после возобновления этой обители в 1795 г. архимандрит Игнатий обратился с прошением к московскому главнокомандующему М.М. Измайлову разрешить погребение «особ благородных фамилий и купечества». Московские власти дали разрешение, посчитав, что для этих целей монастырь «яко отдаленнейший, весьма удобен»[383]383
  Шокарев С. Ю. Некрополь Симонова монастыря. С. 49.


[Закрыть].

Таким образом, к концу XVIII в. сложилась система некрополей Москвы, состоявшая из кладбищ Симонова, Донского, Новодевичьего, Покровского, Спасо-Андроникова, Новоспасского и Данилова монастырей, располагавшихся за чертой Белого города, и кладбищ Ваганьковского, Введенского, Миусского, Дорогомиловского, Рогожского, Преображенского и др., находившихся за Камер-Коллежским валом. Погребения при приходских церквях и монастырях в пределах Белого города стали редким исключением.

После учреждения в 1762 г. комиссии для строения Москвы многие кладбища при приходских церквях были уничтожены, зачастую с самими церковными строениями, признанными ветхими, – Моисеевский монастырь, церкви св. Иоанна Предтечи и Всех Святых в районе Ленивки и др.[384]384
  Пирогов В. Ю. Некрополь в исторической градостроительной структуре Москвы // МНИАИО. 1996. С. 106.


[Закрыть] В то же время положение о Каменном приказе (7 июня 1775 г.) предписывало «как кладбища ныне учрежденные в особых местах, то прежние кладбища в городах и предместьях оставить к благолепию церквей». Исходя из этого, московский митрополит Платон в 1785 г. обязал причт всех московских церквей не застраивать церковную землю, находящуюся под погостами, и предоставить в Консисторию планы церковной территории с обозначением мест, занимаемых кладбищами[385]385
  Розанов Н. П. О московских городских кладбищах. С. 10, 11.


[Закрыть]. Это способствовало сравнительно хорошему состоянию сохранности московского некрополя, продолжавшемуся вплоть до революции 1917 г.

С созданием комплекса городских кладбищ прекращалась средневековая погребальная традиция. Похороны изгонялись из повседневности городской жизни. Век Просвещения обращался в этом к античной традиции загородных некрополей[386]386
  Пирогов В. Ю. Архитектурно-планировочные особенности московских кладбищ и мемориалов XVIII – начала XX в. // Архитектура в истории русской культуры. М., 1996. С. 149.


[Закрыть]. В 1799 г. было издано положение Синода, согласно которому все доходы с кладбищ шли на выплату пособия вдовам и сиротам умерших священников. Несмотря на это, московские кладбища до 1801 г. находились в ведении гражданского начальства, т. е. полиции[387]387
  Розанов Н. П. О московских городских кладбищах. С. 8, 15; Он же. История московского епархиального управления… Ч. 3. Кн. 1. С. 248, 249.


[Закрыть].

Новообразованные загородные кладбища изначально были достаточно бедны архитектурой и благоустройством. При их создании, для санитарной изоляции кладбищ были возведены валы и рвы. Социальный состав погребенных в первые десятилетия существования московских городских кладбищ также не отличался особой знатностью и значительностью. Дворянство и богатое купечество предпочитало быть похороненным на монастырских некрополях. Качественные изменения во внешнем виде кладбищ произошли после Отечественной войны 1812 г. Московская комиссия от строений обратила свое внимание и на кладбища и приняла ряд постановлений, направленных на их благоустройство. На месте старых деревянных храмов 1770-х гг. возводились новые, строившиеся по проектам известных архитекторов того времени (А.Ф. Элькинского, Ф.М. Шестакова, А. Г. Григорьева и др.). Строились также каменные дома причта, хозяйственные постройки, ограды и богадельни, исчезали валы и рвы XVIII в., и кладбища, получившие внешний архитектурный облик, сходный с обликом классицистической Москвы, становились органичной частью города. Появляются классические урны, тумбы, кресты, кованые ограды и др.[388]388
  Пирогов В. Ю. Архитектурно-планировочные особенности… С. 149–151.


[Закрыть]

К середине XIX в. существовавшая практика погребения вызвала необходимость в издании документа, регулировавшего все возникающие проблемы. В 1848 г. было издано особое «Положение о предметах, требующихся при погребении усопших, и о вкладах и приношениях за оныя по московским городским кладбищам», определившее дальнейшую практику захоронения. Согласно «Положению» все кладбища, как городские, так и монастырские, были разделены на разряды, в зависимости от расстояния могилы от церкви. Первый разряд – «в церкви или под церковью» – был самым дорогим. Захоронение в могиле по первому разряду оценивалось в 300 рублей. Могила во втором разряде («в паперти или под папертью») стоила 200 рублей. По третьему разряду («в близости от церкви») – 30 рублей. Остальные разряды были удалены от церкви и в зависимости от расстояния стоили все меньше и меньше: 4-й – 20 рублей, 5-й – 5 рублей, 6-й – 50 копеек. Захоронение по седьмому разряду осуществлялось «без вклада». Все разряды определялись на плане кладбища или церковного погоста.

«Положением» четко фиксировались размеры могил: не более 3,5 аршина в длину и 2 аршин в ширину; «желающие же занять большее пространство обязаны сверх означенной цены, вносить сумму по мере земли…». Освобождались от уплаты за могильное место священники и члены их семей; кадеты и воспитанники учебных заведений (для их погребения отводились особые места); умершие, присланные из госпиталей, больниц и пр.; крестьяне и дворовые, проживавшие в Москве по паспортам; мастеровые, фабричные и «все снискавшие себе пропитание поденной работой»; нижние воинские чины, в т. ч. отставные; бедные отставные чиновники и военные и члены их семей. Для их погребения и существовал седьмой разряд, причем чиновники хоронились в шестом разряде. Далее «Положение» подробно описывало расценки на «услуги», предоставляемые при похоронах и устройстве могилы: катафалк, покров, устройство кирпичной гробницы, рытье могилы (рытье простой могилы оценивалось: летом – 50 копеек, зимой – 1 рубль), дозволение поставить памятник, отпевание, сопровождение тела до кладбища (священником, священником и дьяконом, священником, дьяконом и причтом). Все «услуги», связанные с погребением младенцев, оценивались вдвое меньше.

Особые примечания к «Положению» вносят несколько существенных черт из погребального обихода дореволюционной Москвы. Не «возбранялось» «принимать более по усердию дающих». Также и «от недостаточных людей» предписывалось «безропотно принимать и менее положенного, и совершенно неимущих погребать и без всякого даяния…». Наконец, последний пункт определял, что причт городского кладбища «не отказывает никому в погребении на оном, кроме случаев церковью воспрещаемых»[389]389
  ОПИ ГИМ. Ф. 402. Оп. 1. Д. 90. Л. 6.


[Закрыть].

Под этими случаями имелось в виду прежде всего самоубийство, традиционно осуждаемое и препятствовавшее христианскому погребению, как в Средние века. Другие случаи неестественной смерти не оговаривались специальными постановлениями, а их решение оставлялось на усмотрение епархиального начальства. Так, в 1821 г. канцелярия московского военного генерал-губернатора направила запрос в Московскую синодальную контору относительно того, существует ли какое-либо постановление «относительно погребения утопших, когда есть сомнение, что они утонули не с намерением самоубийства». На что был получен ответ, что подобного постановления не существует, а «все таковые происшествия зависят от разрешения епархиального архиерея»[390]390
  РГАДА. Ф. 1183. Оп. 10. Ч. 2. Д. 62. Л. 2.


[Закрыть].

Разделение кладбищ на разряды и меры по реконструкции городских кладбищ в первой половине XIX в. способствовало их упорядочению и сближению по внешнему строю с обликом города. Соотношение стоимости участков – по близости к церкви, бывшей центром кладбища, – таким образом соотносилось со стоимостью земли в городе: чем ближе к центру, тем дороже[391]391
  Пирогов В. Ю. Архитектурно-планировочные особенности… С. 150.


[Закрыть].

Другие вопросы, относящиеся к погребению умерших и совершению заупокойных обрядов, регулировались указами и инструкциями Синода и местных духовных консисторий, актами гражданской власти (в т. ч. «Врачебным уставом» 1857 г.). Наиболее полная сводка официально утвержденных государством и церковью похоронных обрядов содержится в труде С. В. Булгакова «Настольная книга для священно-церковно-служителей» (Киев, 1913)[392]392
  Булгаков С. В. Настольная книга для священно-церковно-служителей (Сборник сведений, касающихся преимущественно практической деятельности отечественного духовенства). Киев, 1913 (репринт: М., 1993). С. 1289–1361.


[Закрыть].

Доходы с московских городских кладбищ вплоть до 1917 г. поступали в распоряжение особого Попечительства о бедных духовного звания, образованного в 1823 г. Однако московским купечеством неоднократно предпринимались попытки коммерциализировать похоронную сферу, предотвращаемые Московской духовной консисторией. Один из подобных проектов был подан в Комитет министров в 1877 г. московским купцом Смирновым, предлагавшим создать общегородское бюро для совершения погребений. Бюро должно было взять на себя все функции кладбищенских служб, отдавая церкви только 5 % доходов. Московское духовенство решительно воспротивилось этому и направило массу прошений, в которых доказывало нецелесообразность подобной перемены[393]393
  Иванкив А.В. Источники по истории московских кладбищ… С. 58.


[Закрыть].