Текст книги "Шатун"

Глава 6
ГАН ГОРАЗД

Ган Горазд вышел из горницы не прощаясь и направился в ложницу, отведенную ему для отдохновения князем Твердиславом. Одного только не взял в расчет простодушный Твердислав: ложница эта располагалась прямо над его личными покоями. Да найдет душа Твердислава дорогу в Страну Света, а гану Горазду княжий промах, возможно, в последний раз сослужит добрую службу.

Дырку в полу ган просверлил сам и сумел ее замаскировать так, что даже самый придирчивый глаз не заметил бы ничего подозрительного в ложнице. Доверчивым человеком был князь Твердислав, и рос он среди простодушных боготуров, а не в каганском кругу, подобно Горазду. Прежде чем стать ганом трех сотен хазар, Горазд прошел трудную дорогу познания. И если бы не изворотливость, то он так бы и остался простым воином кагановой дружины, несмотря на то что его дед и отец принадлежали к племенной и родовой старшине. Но ныне в кагановом кругу о человеке судят не по заслугам предков. Коли нет за тобой силы, то ты никто, пустое место. А род Горазда растерял свою силу вместе с кровью, пролитой в битвах за славянские земли. И вместе с кровью ушло из некогда могучего рода и богатство. Дед Горазда водил за собой полтысячи родовичей, а сам ган собрал всего триста хазар, из которых половина пришлых.

Приглянулся Горазд гану Митусу, одному из самых могущественных в Хазарии людей. И возлюбил Митус молодого гана не за красивые глаза, а за расторопность и хитрость. С младых ногтей усвоил Горазд одну нехитрую истину: знание чужих тайн – прямой путь к возвышению. А потому и копил он эти знания, доводя до ушей Митуса далеко не все из того, что знал. Тем не менее Митус считал молодого гана верным человеком. Горазд его в этом мнении не разочаровывал, но твердо знал, что собственная выгода важнее Митусовой. И что быть трехсотенным ганом хорошо и почетно, но водить за собой тысячу хазар – еще лучше. А по числу хазар и почет, и место близ кагана.

Стараясь не шуметь, Горазд приподнял край половицы в углу ложницы и вставил в щель клин. Слышимость была отличной. Божьи ближники говорили громко, не боясь чужих настороженных ушей. Горазд, правда, понял далеко не все из того, что услышал. Речь шла о городце какого-то Листяны Колдуна, то ли убитого, то ли умершего. Претендовал на этот городец боготур Торуса, но почему-то не от имени своего бога Велеса, а от имени богини Макоши. Ссылался при этом Торуса на сон и знак в виде оперенной стрелы, присланный от бабьей богини. Стрела была с необычным синим оперением и метила в глаз боярину Драгутину. Но метила только для того, чтобы боготур ее на свой щит поймал. Стрела угодила точно меж двух рогов бычьей головы, изображенной на щите, и проросла на ней как бы третьим рогом. Синий цвет действительно считался цветом бабьей богини, но Горазд знал и другое – стрелы с синим оперением принадлежали хазару Гаюну, который служил при молодом гане глазами Митуса.

Рядили волхвы долго и с пристрастием. И решили, что стрела угодила в Торусов щит не случайно. К силе Скотьего бога богиня Макошь добавила силу свою. Горазд одного не мог взять в толк – что же все-таки приснилось боготуру и какое костяное ложе он должен оберегать? Городец Листяны был разрушен, и Торусе еще предстояло его восстановить. А какой прок ближнику Великого князя Всеволода пропадать ни за куну в глухом и пустынном месте? Может быть, дело здесь не в Макоши, а в Листяне Колдуне? Но это имя ничего Горазду не говорило, хотя одно то, что Листяна был со Страной Забвения связан, наводило на размышления. Разговор в горнице стих, кажется, божьи ближники его покинули, и Горазд прилег в задумчивости на ложе. Ему почудилось, что разговор ведунов содержал в себе сведения важные, но пока недоступные его разумению.

Глупцом Горазд никогда не был, но в непростой ситуации, складывающейся ныне на землях каганата, для того чтобы уцелеть и возвыситься, одного ума было мало. Сила нужна. А за кем ныне сила, как не за каганом Битюсом? Правда, попользоваться от этой силы охотников нашлось немало. Могущественнейшие ганы, вожди богатых и многочисленных родов, сбиваются вокруг Битюса в стаю. Пробиться сквозь эту стену из закованных в бронь тел за кагановой милостью Горазду вряд ли удастся. Битюс, похоже, всерьез решил потягаться с божьими ближниками за власть над городами и весями Руси, а новый бог и хабибу были для него в этой борьбе хорошим подспорьем. Надо сказать, что хабибу дело свое сделали, изрядно пощипав городских князей и божьих ближников, которые прежде держали торговлю в своих руках. В золоте и серебре была их истинная сила, а божья правда была лишь приложением к ней. Ныне золото уплывало из славянских городов в руки расторопных хабибу и немалой частью оседало в кагановой казне. Говорят, золото не пахнет, но так считают люди несведущие, во всяком случае, запах золота учуяли многие, потому и качнулись к кагану Битюсу даже те ганы, которые прежде не спешили с поклонами. С каждым днем росла сила кагана, с каждой новой гривной, которую тащили в его казну расторопные хабибу. Себя хабибу тоже не обижали. Рассказывали, что почтенный Моше, главный в этом деле советник кагана, стал богаче самых могущественных ганов. Вот она, сила! Золото ныне правит миром.

– Божьи ближники из города выехали, – просунулась в дверь лохматая голова Сороки.

Сорока служил князю Твердиславу из преданности, а гану Горазду за деньги, и жадность в нем всегда брала верх над долгом. Но ныне уже некому спрашивать с Сороки за измену. Жалко князя, человеком он был разумным и гостеприимным.

– Без крови ушли?

– Да разве ж станет городская стража связываться с божьими воинами! – покачал остроносой, маленькой головой Сорока. – Твои хазары тоже без указки не сунулись.

Не сунулись – и правильно сделали, хотя каган, конечно, может спросить с Горазда за утерянную жизнь Твердислава. На что ган ему ответит: ставлен он был стеречь город Берестень, а не князя. Город за собой Горазд сохранил. И пока в кагановой ставке хватятся, быть молодому гану здесь верховником. Оспаривать его права просто некому. Божьи ближники вряд ли рискнут прислать на место убитого Твердислава нового князя. А если пришлют, то Горазд его в город не пустит именем кагана Битюса. Ломить же силой сквозь стены божьи ближники не решатся. Это будет означать войну с каганом, для которого разбой ведунов в Берестене станет отличным поводом для расправы над ними. Надо полагать, Великий князь Всеволод еще не выжил из ума, чтобы бросаться в открытую на хазарские мечи.

– Ты про Листяну Колдуна ничего не слышал? – повернулся Горазд к Сороке.

Приказный недолго морщил лоб, потом развел руками:

– Так ведь это давно было, лет, наверное, пятьдесят назад. Самым богатым человеком в округе был тот Листяна. Рассказывали, будто он никому дани не платил, даже хазарским ганам, которые его городец стороной объезжали.

– Врешь ты все, бес лохматый, – отмахнулся Горазд. – Быть того не может, чтобы хазарские ганы спустили обиду божьему ближнику.

– Не был Листяна божьим ближником, – возразил Сорока. – Он с рождения с нечистыми был связан. Мать его с Шатуном нагуляла. С ближних и дальних городов и весей брал он дань в пользу темных сил, ну и себя не забывал, конечно.

– И платили градские?

– А куда деваться, коли даже Велесовы и Перуновы ближники с ним справиться не могли. Слово он знал, говорят, и тем Словом мог наслать мор не только на скот, но и на людей. Сам бог Перун вмешался и покарал его, но вот только до смерти ли?

– Это в каком смысле? – Горазд от удивления даже приподнялся на локте.

– С дальних выселок вчера приехал смерд, который рассказал, будто на Поганом болоте объявился Шатун. Конечно, это может быть совсем другой Шатун, без всякого касательства к Листяне, но объявляется в том сельце оборотень уже во второй раз. Первый раз он приходил двадцать лет тому назад. Отрок, рожденный от Шатуна, проживал в том сельце, а ныне исчез – ушел по отцовскому следу и не вернулся.

– Как зовут того смерда?

– Туча, – закивал остроносой головой Сорока. – Вчера я с ним на постоялом дворе столкнулся. От всего сельца снарядили его в Берестень с обозом на продажу. Серебро нужно смердам, чтобы рассчитаться с ганом Митусом.

– Да погоди ты с Митусом! – раздраженно махнул рукой Горазд. – С чего ты решил, что Шатун с выселок может быть Листяной?

Сорока закрутил острым носом. По всему было видно, что тайной своей он дорожит и за просто так расставаться с ней не хочет. Плутоватые его глазки маслено щурились на гана.

– Гривна серебром, но не более, – пообещал Горазд.

– Краем уха слышал, как боготуры между собой разговаривали о городце Листяны Колдуна. Чтобы такое совпадение – и спроста, ни за что не поверю.

О разговоре божьих ближников Горазд знал больше Сороки, но гривны серебром не пожалел. Богатую пищу для размышлений дал ему расторопный служка.

– Смерд уехал из города?

– Вчера еще не расторговался. Наверняка ночует на постоялом дворе. Может, позвать? Смерд степенный, разумный, попусту и абы что болтать не будет.

– Зови с рассветом, – кивнул головой ган.

– Так рассвело уже, на торгу зашевелились.

Занятый своими мыслями, Горазд начисто забыл о ганских обязанностях, чего делать в любом случае не следовало. Пришлось подниматься и идти во двор, считать убитых и раненных божьими воинами.

Зимний день разгорался без большой охоты, словно Даджбогу лень было сегодня справлять свою службу вот и катил он на своей колеснице по небу ни шатко ни валко, скрываясь большей частью за темной завесой.

– Смурно, – вздохнул Сорока, взглянув на небо, – а пора бы уже зиме кланяться весне.

– Смурно, да не морозно, – бросил Горазд. – Будет тебе весна, дай срок.

Из хазар в короткой стычке пал только Гаюн, а все остальные из тех, что находились в детинце, поспешили сложить оружие. Из Твердиславовых гридей тоже мало кто пострадал, а посеченных до смерти и вовсе не было. «Белые волки», первыми ворвавшиеся во двор, не столько рубили, сколько глушили растерявшихся мечников. У страха, как известно, глаза велики, а про Перуновых «волков» ходило много слухов. «Волк» – даже мертвый обязательно достанет своего обидчика, если не на земле, то в стране Вырай наверняка.

Взыскивать ни с хазар, ни с гридей ган Горазд не стал, прогнал он из детинца лишь мечника Садка, открывшего по глупости среди ночи ворота. Садко попытался оправдаться, но не встретил понимания ни у гана, ни у своих товарищей, которые собственный срам поспешили переложить на чужие плечи. Садко был одним из немногих, которые нападавших встретили грудь в грудь.

– Не по правде судишь, ган Горазд, – глухо сказал мечник. – Ошибиться может каждый, а я Твердиславу служил верно, и моей вины в его смерти нет.

Ган и мечник стояли друг против друга посреди двора детинца в окружении хазар и гридей. Горазд в кожухе, но без брони, с копной темно-русых волос вместо шапки, а Садко с обвязанной испятнанным кровью полотном головой.

– Глупость иной раз бывает хуже предательства, – надменно процедил сквозь зубы Горазд. – А за твою ошибку князь Твердислав жизнью заплатил.

– Смерть князя свершилась не по моей вине, а по воле славянских богов, которые спрос с него учинили за измену правде. За то, что не славянским рядом судил, а Битюсовой волей.

Горазд хотел было ударить мечника, вздумавшего бесчестить кагана и князя, но передумал и только выдохнул со злобой:

– Пошел прочь, пес шелудивый.

Садко на оскорбление пыхнул гневом, но рука, потянувшаяся было к мечу, бессильно упала вдоль тела.

– Ладно, Горазд, коли силы ко мне вернутся, то виру я с тебя возьму полной мерой по правде славянской, а не Битюсовой.

Ган в ответ на эту угрозу скривил в усмешке губы. Спроса он не боялся, а мечнику Садко не устоять грудь в грудь против хазарского гана.

– Прятаться не буду. Заживет рана, приходи. Хоть и не ровня ты мне, но от уплаты не уклонюсь.

Хазары слова гана одобрили смешком, гриди хмыкали в усы. И те, и другие слова обиженного мечника посчитали пустыми. Ган Горазд отличался редкостной силой и умением обращаться с секирой и мечом. Садко явно пожиже гана будет. Но то, что Горазд, оскорбив мечника, от его вызова не уклонился, многим понравилось.

Дружина Твердислава насчитывала полторы сотни мечников. Уходить гридям было некуда, многие доводились Твердиславу родовичами, и корни их глубоко вросли в город Берестень. У погибшего князя дети были, но сыновья только от младшей жены, и старшему из них едва минуло шесть лет. Такого несмышленыша не посадишь на городской стол. После смерти Твердислава право на стол[15]15
  Стол – престол.


[Закрыть] должно было к его брату отойти.

Но боготур Рогволд был не в ладах со всеми – и с Твердиславом, и с Великим князем Всеволодом, и с каганом Битюсом, и даже с Велесовыми волхвами, которые грозили лишить его боготурского звания за буйный и неуступчивый нрав. Рогволд братовых мечников терпеть не мог, а потому не стал бы брать в свою дружину.

Ган Горазд позвал ближних к Твердиславу гридей для совета. Мечники откликнулись с охотою, однако тревога не спала с их лиц. Лишиться князя – не шутка, тем более что заменить его некем. А иная замена может многим выйти боком. Первым делом разговор о тризне зашел. Князя похоронить – это вам не холопа спихнуть в яму. Но о тризне споров как раз не было, этот обряд известен в подробностях, и почести ушедшему будут оказаны в соответствии с его высоким званием. Об оставшихся печали было больше.

– Князь Всеволод не пустит Рогволда на берестянский стол, – осторожно заметил Синяга, самый старший годами из Твердиславовых мечников, но надежды в его голосе было больше, чем уверенности.

Сидевший ошуюю Синяги мечник Глузд почесал заросший жестким волосом затылок:

– Может, и не пустит, но коли Всеволод нам пришлет своего брата Богдана, то в этом радости тоже будет мало. Богдан – муж тупоголовый, разные хитроумные людишки начнут им вертеть к своей выгоде – сплошной будет разор Берестеню.

– Богдана не пришлют, – покачал головой Брех, закадычный дружок Глузда. – Всеволод не доверяет своим братьям – ни старшему, ни младшему. Скорее всего, Великий князь пришлет в Берестень наместника при своем малолетнем сыне в качестве князя. Всеволоду мы чужие, веры у него к нам нет, ибо смерть князя Твердислава вершилась с его согласия.

Мечники, ведя меж собой степенный разговор, косились при этом на гана Горазда, который, однако, не спешил высказывать свое мнение. Дело его вроде бы совсем не касалось, ибо прав на княжий стол у него не было никаких. Иное дело, ежели каган Битюс, идя против славянской правды, захочет навязать Берестеню свою волю. Но в этом случае мнение гридей никто спрашивать не будет и дружинников Твердислава просто выгонят из города. А такое вполне может случиться – это понимают Брех, Глузд и Синяга. Но в этом случае раздоров в городе не избежать. Городское вече может воспротивиться воле кагана. Божьи ближники в стороне не останутся и начнут зудить народ. Берестень окажется в самом центре кровавых усобиц. Всю округу разорят, роды, издревле здесь живущие, по миру пустят. И будет берестянам в чужом пиру похмелье.

– Малого Будимира разве что выкликнуть на вече? – осторожно предложил Брех.

– Какой из него князь! – пожал плечами Глузд. – Только-только вылез из зыбки.

– От имени Будимира мог бы судить и править зрелый человек, которому бы присягнула дружина князя, – вставил свое слово Синяга.

– И где ты возьмешь такого человека? – удивился туго соображавший Глузд.

– А что его искать, если он от тебя одесную[16]16
  Одесную – по правую руку.


[Закрыть] сидит, – усмехнулся Брех. – И каган останется доволен, и божьим ближникам нечего будет возразить – не Горазд ведь у нас княжит, а Будимир.

Горазду понравилось хитроумие Бреха. Без ругани на вече, конечно, не обойдется, но такой расклад много лучше того, когда молодой ган будет опираться только на своих хазар. Город Берестень хоть и невелик, но богат, и охотники властвовать здесь – что по воле славянских богов, что по прихоти кагана – всегда найдутся. Чего доброго эти охотники стопчут Горазда, коли он вздумает тягаться с ними, полагаясь только на свою силу.

– А еще лучше будет, если ган Горазд возьмет в жены одну из дочерей Твердислава, – сказал Синяга. – Тогда он князя Будимира будет опекать по праву родства.

– Был у нас разговор об этом с князем, но его безвременная смерть помешала завершиться сватовству, – вздохнул Горазд.

– Тогда и говорить больше нечего, – обрадовался Брех. – Лучшего князя, чем малой Будимир, я для дружины не вижу. А до поры его будет опекать ган Горазд, муж сильный и разумный. Так народу и скажем.

Гриди ушли, довольные собственным приговором, а ган Горазд остался сидеть за длинным столом в задумчивости. Дружина Твердислава его поддержит, в этом сомнений у гана не было. С городским вече он тоже поладит, но править спокойно ему, конечно, не дадут. С другой стороны, спокойной власти не бывает, и если боишься раздоров, то лучше с печи не слезать. Чтобы возвыситься и преуспеть в жизни, нужно без страха хватать любой кусок, который оказывается в поле зрения. А что касается врагов, то они всегда будут у сильного человека. Врагов бояться не надо, их следует бить, ибо сила поверженного врага достается победителю.

– Привел я смерда, ган, – сунул нос в приоткрытую дверь отрока, – того самого, с дальних выселок.

– Зови, – кивнул головой Горазд и допил из серебряного кубка остатки меда.

Смерд держался степенно. Снял бережно шапку с седеющей головы и с достоинством поклонился четырем углам. Вслед за смердом в гридню вошел отрок лет восемнадцати, с умным лицом и серыми насмешливыми глазами. Отрок Горазду поглянулся – и ростом удался, и статью. Такому молодцу жизнь в медвежьем углу наверняка кажется скучной.

– Здравия тебе, ган, – пробасил степенный, – и процветания семье твоей и роду.

– И тебе здравия, человек, – любезно отозвался Горазд, – и чтобы под твоим кровом всегда был достаток.

Ободренный ласковым приемом, смерд принял здравный кубок без смущения и осушил его до дна. Отрок, как и положено младшему, стоял в трех шагах позади спутника и на здравный кубок не претендовал.

– Твой сын? – спросил Горазд.

– Односелец, – поправил смерд. – Данборова семени. А пропавшему отроку он доводится братаном.

– Тебя как зовут, человек?

– Тучей зови, ган, а отрока – Осташем.

– Шатуна видел своими глазами?

– Двадцать лет назад видел, – почему-то понизил голос до шепота Туча. – Издали, правда, и в спину.

– Буйствовал Шатун в округе?

– Нет, в этот раз смирен был. Мы решили меж собой, что приходил он за сыном. А зачем ему понадобился отрок, не знаю.

– Искар, может, ушел к хазарам, – вмешался в разговор молчавший до сих пор Осташ. – Давно он к ним собирался.

Туча в сторону отрока только рукой махнул – что, дескать, с неразумного взять, но ган заинтересовался словами Осташа:

– А почему не в дружину княжью или боготурскую?

– Так ведь мы из простой семьи, – улыбнулся Осташ. – Никто из наших предков не служил князьям. А в каганову дружину, говорят, берут всякого, была бы сила в руках да умение.

– И ты тоже собрался в хазары?

– Собрался. Нас у отца шестеро, да дядья с чадами, а земли не хватает, чтобы прокормить всех. Вот мы и решили с Искаром поискать свою долю на стороне.

– Мечом владеешь?

– Обучен, – подтвердил Осташ. – Туча не даст соврать. Под нашим кровом хорошие бойцы никогда не переводились.

– Сдюжит на рати, – охотно подтвердил Туча. – Я его с собой взял, чтобы в случае нужды отбиться от разбойников.

– А что, шалят в округе?

– Был слух на торгу, что у Макошина городца потрепали обоз.

– Пойдешь ко мне служить? – спросил ган у Осташа.

– Пойду, – решительно кивнул тот головой.

У Горазда на Осташа был свой расчет. Не выходила у него из головы мысль о Листянином городце и Шатуне. Выйти на Шатуна можно только через его сына, которого Осташ знает очень хорошо. Кто знает, не выведет ли эта ниточка гана на тайные схроны колдуна.

– Храни тебя Стрибог на обратном пути, селянин. – Горазд одарил Тучу прощальным кубком. – А Данбору скажи, что ган взял его сына в свою дружину и шлет семье за выращенного отрока пять гривен.

Туча от зависти даже прищелкнул языком. Вот ведь привалило счастье Данбору. Сам Туча, будь он ганом, не дал бы за Осташа и двух гривен отступного.

– Так ведь без коня отрок, – прокашлялся Туча. – Коня с возом я обещал Данбору вернуть в целости.

– Сказано пять, – значит, пять, – спокойно отозвался ган, ссыпая серебро в кубок. – А посудину возьмешь себе, за труды. Коня хазару Осташу дам я, это уже не твоя забота.

Щедр ган Горазд, щедрее человека Туча еще не встречал. Шутка сказать – кубок подарил, цена которому не меньше гривны. А трудов для Тучи всего ничего – почесал языком о Шатуне да пристроил отрока к хорошему делу.

– Да хранят тебя славянские боги и твои щуры, ган Горазд, – склонил голову на прощанье Туча. – А Осташа я тебе пришлю к вечеру, как только завершим торг.

Ган Горазд прожитым днем остался доволен. Разве что смерть Твердислава слегка омрачала его душу. Открыв гану широкое поле для маневра, эта смерть явилась еще и предостережением, как легко можно заиграться в кипящем страстями мире и лишиться жизни раньше, чем сбудутся надежды. Но Горазд знал, что опасность его не остановит. Вышедший на охоту за властью и золотом ган не дрогнет перед жутковатым ликом неизвестности, именуемой смертью. Жар-птица удачи попадает в руки тому, кто страстно желает ее поймать. Горазд желал, и в этом своем желании он готов был преодолеть любые препятствия, которые жизнь воздвигнет на его пути.