Текст книги "Шатун"

Глава 12
ГАН И КУПЕЦ

Ган Горазд успел уже почувствовать себя в Берестене хозяином, когда какой-то зловредный бес принес по весеннему солнцепеку гостей с немалой свитой. Гости, оказавшие внимание захудалому гану, только-только почувствовавшему вкус удачи, были непростые. Ган Горазд, как хозяин отменно гостеприимный, сиял добродушием, но в душе его копошилась злоба. И опасение было – как бы первые ближники кагана не вырвали кусок из его горла.

Ган Митус, муж невеликого роста, но дородный, с хитроватым прищуром заплывших жиром глаз, тяжело отдувался после обильной пищи и немалой толики вина, принятой за пиршественным столом. Сам ган Горазд, уступив место во главе стола Митусу, скромно сидел одесную Битюсова ближника. Ошуюю расположился Ицхак Жучин, человек молодой, приятной наружности, улыбчивый и доброжелательный в отношении не только ганов, но и простых мечников. Ган Горазд, хоть и не был близко знаком с Жучином, но немало был о нем наслышан, а потому его улыбкам не верил.

Князя Будимира по младости лет за стол сажать не стали, но гостям показали. Ган Митус облобызал ребенка жирными губами, а Ицхак подарил ему зверя, вырезанного из камня. Дружина же малого князя была допущена к столу вперемешку с хазарами Митуса и Горазда.

Ган Митус, насытив утробу, высказал немало лестных слов в сторону как Будимировых мечников, так и Гораздовых хазар, а также выразил глубочайшее сожаление по поводу безвременной кончины князя Твердислава, чем свел на нет все предыдущие похвалы. Ибо сидевшие за столом мечники и хазары не могли не чувствовать своей вины за случившееся. Сила, конечно, на детинец навалилась немалая, и застала она его защитников врасплох, но ведь и сопротивления никто не оказал. В словах Митуса, вроде бы хвалебных, многим почудилась насмешка. Во всяком случае, ган Горазд воспринял слова гостя именно так и затаил обиду. Словом, пир не задался. Мечники, привыкшие к простым шуткам Твердислава, двусмысленные речи гана Митуса воспринимали с трудом, а потому помалкивали, налегая на вино и брагу. Сильно пьяных за столом не было: и Будимировы мечники, и Гораздовы хазары чувствовали себя за столом как в гостях, правда, неясно, у какого хозяина.

– Каган Битюс надеется, что берестяне не станут терпеть бесчинства, творимые даджанами на радимичских землях, и осудят Великого князя Всеволода, лишившего безвинно жизни своего родовича по наущению пришлых людей. Каган же со своей стороны обещает берестянам поддержку и защиту.

Брех с Глуздом, сидевшие неподалеку от гана Горазда, переглянулись. Похоже, каган Битюс решил поквитаться с божьими ближниками и ищет теперь застрельщиков опасного дела. Но в застрельщиках Твердиславовым, а ныне Будимировым мечникам ходить не хотелось. Пока это каган Битюс подойдет с помощью, а за это время князь Всеволод трижды успеет головы снять с мятежников.

– Так ведь нет прямой вины Всеволода в смерти Твердислава, – осторожно заметил Брех. – Это волхвы осудили его на смерть.

Слова Бреха мечники встретили одобрительным гулом. Хазары Горазда помалкивали, да и сам он не сказал в поддержку Митуса ни слова.

– Князь Всеволод хитрит, – поморщился толстый ган, – а сам за вашими спинами науськивает боготура Рогволда, который собрал под свою руку немалую силу и готовится к напуску на город.

– Если Рогволд пойдет на нас войной, то мы скажем свое слово, – отозвался Брех, – но задираться самим нам незачем.

И опять угодил Брех своим товарищам мечникам, огорчив при этом знатного гостя. Впрочем, ган Митус вслух своего огорчения высказывать не стал, а предложил пустить по кругу прощальную братину за здоровье кагана Битюса. За кагана выпили стоя и молча сошли от стола. Пора было и честь знать. Да и разговор принимал оборот, для многих нежелательный.

– Торопишься ты, ган, не в обиду тебе будет сказано, – вздохнул Горазд. – Не совладать нам со Всеволодом теми силами, которые у нас есть.

– Ты уже решил, что я тебя брошу на Всеволодовы городцы? – засмеялся Митус. – Не для того я завел этот разговор, чтобы ополчить трусливых людишек против Всеволода, а для того, чтобы мои слова дошли до ушей Великого князя и отбили у него охоту к союзу с даджанами и новгородцами. Князь Всеволод человек осторожный, чтобы не сказать трусоватый, и, прежде чем собраться в поход, сто раз подумает. Вот я и подбросил ему пищу для размышления.

Жучин захохотал, показав два ряда великолепных зубов, которыми можно было разгрызать не только мясо, но и кости. Горазд сердито покосился на развеселого купца, но не стал высказывать своего недовольства вслух.

– Почему бы кагану прямо не сказать берестянам, что он берет их под свою руку?

– А какой прок кагану от одного города? – Митус поморщился и отставил кубок в сторону.

– У кагана хватит сил не только на Берестень, – возразил Горазд.

– Кто ж спорит? – пожал плечами Жучин. – Но для того чтобы подмять под себя города, их придется жечь и зорить. Кагану достанутся одни головешки.

– Князья не пойдут добром под руку кагана и не откажутся от правды славянских богов, – махнул рукой Горазд.

– Нам не князья нужны, а обыватели, – сказал веско Митус. – Обыватель пойдет за тем, кто даст ему защиту и порядок. Ближников богов славянских следует избыть с этих земель не силой, а хитростью. Для этого нужно, чтобы простолюдины от них отвернулись и направили свои взоры на кагана. Ты, ган Горазд, Берестень под себя взял с умом, и каган тобой доволен, но если будешь здесь сидеть сиднем, то город у тебя из рук вырвут. Про боготура Рогволда я ведь сказал не шутя. Он готовится к захвату Берестеня, об этом у меня имеются верные сведения.

Про Твердиславова брата Горазд, конечно, слышал, но в расчет его не брал. Стены Берестеня крепки, защитников достаточно, и взять его с наскока не только Рогволду, но и князю Всеволоду будет непросто.

– Затевают что-то божьи ближники, – задумчиво проговорил Митус. – Не худо бы вызнать, что именно, ган Горазд. Ицхак тебе поможет. Прислушивайся к его словам, худого он тебе не присоветует.

Горазд в этом как раз не был уверен, но не стал спорить с Митусом. Молодой ган подосадовал на то, что Митус с Жучином, прожив в этих краях всего лишь семидницу, знают о том, что делается в округе, больше, чем он. Конечно, у Митуса и Жучина в окрестных градах и весях туча соглядатаев, но кто мешал Горазду подобными людишками обзавестись.

Объевшийся на пиру ган Митус отправился отдыхать, а Жучин остался и теперь лениво тянул из кубка красное вино, кося на Горазда насмешливыми глазами. Горазду чужак не нравился, но выставлять напоказ свою нелюбовь он не торопился. Ицхак богат, близок к кагану и, коли озлобится на Горазда, много крови ему сможет попортить.

– Не могу понять, Ицхак, что вас, иудеев, держит в наших землях. – Горазд поднялся и прошелся по гридне, разминая затекшие члены. – Золота у тебя с избытком, отъехал бы в чужие земли и доживал бы свой век в покое.

– Я еще слишком молод, Горазд, чтобы мечтать о покое. Да и люди в иных краях нисколько не лучше, чем в славянских землях.

– Что же они там, совсем без правды живут?

– Правда, к сожалению, у каждого своя, – вздохнул Ицхак.

– А ты хочешь, чтобы все по слову твоего бога жили?

– Один ряд на всей земле – к выгоде купца, – кивнул головой Жучин.

– Выгода купца для иных-прочих может полным разорением обернуться.

– И это бывает, – согласился Ицхак. – Но ты не будь олухом. Отдельные люди, случается, разоряются, но в целом край только богатеет.

– Отчего же тогда разорились славянские города? – прищурился Горазд.

Ицхак засмеялся и отставил кубок в сторону.

– У тебя есть ценный дар, ган, который редко встречается в людях, – ты любое слово подвергаешь сомнению. Люди обычно падки на посулы, а того не понимают, что посулы в мошну не положишь. Разоряли мы славянские города по приказу кагана, ибо в богатстве этих городов сила божьих ближников.

– А иной силы ты за ведунами не видишь?

– А в чем та сила? – удивился Ицхак.

– В правде славянских богов.

– Бог один, Горазд, и он на моей стороне.

– И в чем же правда твоего бога?

– Правда в том, что люди должны жить по заветам, моим богом установленным, и всем, кто против его ряда идет, не будет в жизни удачи.

– А за соблюдением божьих заветов следить будете вы, иудеи?

– Так ведь нет у Бога народа ближе, чем мы, – добродушно улыбнулся Жучин. – Кому, как не нам, судить о его правде. Ты ведь за ведунами и волхвами признаешь право суда? А чем, скажем, князья Яромир и Всеволод лучше ганов Митуса и Горазда?

– Они право суда унаследовали от отцов и дедов, – нахмурился Горазд. – Родовые старшины и простолюдины признают это право за ними.

– Признают, да не все! – напомнил Ицхак. – Старшина скифских и славянских родов в Хазарии уже в немалом числе поклонилась моему Богу.

– Из выгоды поклонилась! – в сердцах воскликнул Горазд.

– Так ведь выгода правит миром, – удивился его горячности Ицхак. – Если все это поймут, то людям много проще станет жить. Взять хоть бы тебя, ган, ты ведь в Берестене обосновался не по правде славянских богов, а по выгоде. И выгода эта не только твоя, но и городских обывателей. А если бы на градский стол взошел боготур Рогволд, то многим бы солоно пришлось от его буйного нрава. Вот тебе правда славянских богов, и вот тебе правда моего Бога. И по правде моего Бога ты кругом прав, Горазд, ибо в князья ты больше годишься, чем боготур Рогволд.

В словах Ицхака была большая доля истины, и даже не потому, что он на сторону Горазда стал, а просто никудышный князь получился бы из Рогволда. Это знали все: и городские обыватели, и княжья дружина, и даже Великий князь Всеволод, но тем не менее прав у боготура было больше, чем у гана. Причем прав, не самим Рогволдом заслуженных, а перешедших к нему от предков. Но ведь не всегда правы те, кто утверждает, что от хорошего семени не бывает худого племени. И боготур Рогволд тому подтверждение.

– Этак по правде твоего бога, Ицхак, будут порушены не только боготурские права, но и ганские, – охладил сам себя ган Горазд. – Тоже ведь перешли они к нам от отцов и дедов.

– Так ведь право – это только возможность, Горазд. И если бы не хватило у тебя силы и ума отстоять свое, то ты так бы и остался в мелких прислужниках при сильных мира сего. И поделом. Правда моего Бога в том, что правота всегда остается за сильным. Если способен взять, то возьми, а если не способен, то и жаловаться не на кого.

– Если каждый начнет свое хотение силой утверждать, то никакого порядка на земле не будет.

– Это если под силой понимать меч, – возразил Ицхак, – а если ум и золото, то о лучшем порядке и мечтать нельзя. А что до буйных, которые хватаются за меч без нужды, то на них нужна управа в лице кагана.

– А что, если каган, пользуясь своей силой, начнет усмирять не только буйных, но и всех прочих?

– Не начнет, – покачал головой Ицхак, – разве что совсем ума лишится. Умные и богатые – опора каганской власти. Держаться она будет только их стараниями.

– Твоими устами да мед бы пить, – усмехнулся Горазд. Тем не менее Горазду понравились рассуждения Жучина.

Ган ощущал в себе силу, а вот прав у него пока было маловато. Что же касается каганской власти, то ничего хорошего Горазд от нее не ждал. От безраздельной власти люди как раз и лишаются разума. И лучше будет для всех, если власть Битюса будет ограничена ганским приговором.

Жучин уже покинул гридню, а ган Горазд все путался между расписанных мазилкой стен, решая трудный для себя вопрос. Хотя, в сущности, выбор свой он уже сделал, захватив стол в этом граде. Оставалось только подождать, как оценят его шаг славянские боги и насколько им придется по душе ганская выгода.

– Сорока! – крикнул Горазд в приоткрытую дверь. Шустрый соглядатай немедленно возник на пороге. Горазд нисколько не сомневался, что Сорока подслушивал у дверей, но пенять ему за это не стал. Служба такая была у расторопного негодяя. На эту службу сам Горазд его нанял, да еще и положил немалую плату. Была, правда, опаска, что продаст его Сорока либо Жучину, либо Митусу, но с такой возможностью приходилось мириться, ибо найти другого такого проныру непросто.

– Женка к Жучину пожаловала, – сразу же от порога зачастил Сорока. – Станом пряма, ликом смугла, годами нестара.

– Может, по срамному делу зашла она к богатому купчине?

– Очень может быть, – согласился Сорока, – только сдается мне, что я ее уже видел у нас в детинце. С хазаром Гаюном она шепталась о чем-то. В этот раз заявилась не одна, отрок при ней. Осташ признал этого отрока за своего братана и повел на постоялый двор угощать вином.

– Шатуненок?! – удивился Горазд.

– Мы на него сети ставили по всем весям, – продолжал Сорока, – а он, вишь, сам пожаловал.

Вот ведь новость так новость! Горазд не знал, радоваться ему или огорчаться. Хорошо, конечно, что шатуненок объявился, но плохо, что привела его с собой хорошая знакомая Жучина. По всему видно, что Ицхак озаботился Листяниными схронами. Делиться золотом с купцом Горазду не хотелось. Хотя о дележе думать еще рано – Листянино богатство еще нужно взять.

– С шатуненка и Осташа не спускай глаз, но пирушке их не мешай. Пусть отроки примут побольше браги, глядишь, у шатуненка развяжется язык. Приставь к ним человека поразумнее. За женщиной тоже проследи.

В ложницу Горазд отправился неохотно. Хотя время было позднее, но ни ко сну, ни к утехам душа его не лежала. Да и жену свою, дочь Твердислава, он не жаловал. Нельзя сказать, что совсем плоха Злата, но и до белой лебеди ей далековато. Разве что войдет со временем в тело, а пока что от капризной худышки Горазду одни огорчения.

– Почему запретил Осташа ко мне пускать? – набросилась на мужа Злата, как только он прикрыл за собой дверь ложницы.

С характером пигалица. Князь Твердислав, говорят, в ней души не чаял, а потому избаловал сверх меры. Разве ж можно таким тоном разговаривать с мужем? Не то чтобы Горазд осерчал на неразумную жену, но за косы оттаскал для порядка.

– Нечего Осташу в твоих покоях делать. Не сопливый он мальчонка, а хазар. Ганша должна себя блюсти и не ронять чести мужа.

– Когда это я твою честь роняла? – показала мужу острые зубки Злата. – Осташевы байки не только мне любы, его мамки и няньки собираются послушать.

– Вот пусть в людской и слушают, – отрезал Горазд. – А ты не малое дите, чтобы тешиться пустяками.

Отправить надо Злату на дальнюю усадьбу, пусть там доспевает, а то сейчас от нее ни доброго совета не дождаться, ни ребенка. Без добрых ее советов ган, конечно, обойдется, а вот наследник ему нужен. Родить его должна дочь Твердислава, тогда берестяне будут по-иному на гана смотреть. И для родовичей убитого князя он станет своим. Врагов у гана Горазда много, а сторонников мало. Вот и приходится выбирать попутчиков. Но с попутчиками ухо следует держать востро, иначе враз без портков оставят.

Глава 13
БРАТАНЫ

Искар в Берестене бывал не один раз и всегда поражался шумливости городских обывателей, которые ни минуты не оставались в покое, без пощады толкая друг друга острыми локтями. И что за охота у людей селиться большой кучей, когда мир так велик? А в Берестене дома друг к другу так близко стоят, что сосед к соседу запросто может дотянуться в котел ложкой. Оттого, наверное, и нет в городских людях сердечности, и каждый норовит другого облаять. И лаются они такими срамными словами, что просто уши вянут.

Осташ, даром что за градским тыном прожил всего ничего, успел поднабраться разных слов и теперь без конца сорил ими, поливая и правых, и виноватых. За такие выражения Осташу в родном сельце давно бы оборвали уши, а градские ничего – терпят. Данбор первым бы спрос с сына учинил. Но ныне Осташ далеко от отцовской руки, и не отрок он в глазах обывателей, а хазар. Баранья шапка на ухо сдвинута, у бедра кривой меч, а на устах нагловатая ухмылка. Вот и свяжись с таким.

Шли братаны через людское скопище на постоялый двор, если верить Осташу, брагу варили так, что ее к каганову столу подать не стыдно. По мнению Искара, Осташ каким болтуном был, таким и остался. Хотя, надо признать, в росте он сильно подтянулся и в плечах стал шире.

– Ты что, пировал за кагановым столом? – не выдержал похвальбы братана Искар.

– С каганом я не пировал, а вот с ганом Митусом за одним столом сиживал.

– И уж конечно в навершье, одесную гана? – ехидно усмехнулся Искар.

– Одесную гана Митуса сидел ган Горазд, – вздохнул Осташ, – а меня пока сажают в охвостье. Зато я к ганше вхож, Злате Твердиславовне. Души она во мне не чает.

Искар засмеялся, хотя похвальба Осташа, дойди она до Гораздовых ушей, могла бы дорого стоить неразумному отроку. Но с Осташа Искаровы предостережения как с гуся вода. Скалит зубы да заливается соловьем.

– Ты меня держишь за несмышленыша, – ухмыльнулся Осташ в пробивающиеся усы, – а я, между прочим, не такой простак, каким кажусь. Дай срок, украду ганшу, и поминай как звали.

– Ты совсем ума лишился, отрок, – возмутился Искар. – Зачем тебе чужая жена, когда кругом полно девок. Виданное ли дело, чтобы гану служить, а на ганшу глаз положить. Не по чести хочешь жить, Осташ, против правды славянских богов. Данбор этого не одобрит.

– А Горазд, думаешь, живет по чести? Прибрал к рукам чужой город, несмышленую девку умыкнул из семьи, старшего не спросив. Если бы ган жил по правде славянских богов, я не стал бы в его дела вмешиваться, но Горазд чужому богу поклонился, отринув обычаи щуров. Злата из семьи давних Велесовых ближников, каково ей жить с человеком, который готовит каверзу Скотьему богу?

– Это она тебе сказала, что не хочет за ганом жить?

– Она несмышленая, ей пятнадцать лет всего. Я сам рассудил.

– Глупо рассудил, – пыхнул гневом Искар. – Смотрю я на тебя, Осташ, и диву даюсь: вырос в орясину, а ума не набрался. Да разве родовичи князя Твердислава согласятся отдать его дочь за простолюдина? Замахал серый селезень крылами на белую лебедицу, а из него все перья повыщипали. Надо подать весточку Данбору, чтобы забрал тебя в сельцо, а то ты в городе лишишься не только разума, но и головы.

Осташ в ответ на братановы слова только самодовольно улыбнулся и прищурил искрившийся весельем и хитростью левый глаз. Упрямством Осташ пошел в Данборову породу, а вот ума при дележке ему не хватило. И пропадет он по глупости ни за куну.

– Я ведь сразу догадался, почему меня Горазд взял в хазары, – понизил голос Осташ. – Не я ему понадобился, а ты.

– А откуда он обо мне знает? – удивился Искар. – Ты, что ли, наболтал лишку?

– Туча по всему городу чесал языком. Шатун-де у нас объявился и увел своего шатуненка.

На постоялом дворе в эту пору было многолюдно. Сгрудились тут и мелкие купчики, завершившие под вечер торг, и городские стражники, дождавшиеся ночной смены. Ор под низким потолком стоял невыносимый. Искару не хотелось толкаться среди разгоряченных брагой людей, но Осташ чувствовал себя здесь как рыба в воде. Весело огрызнувшись на вздумавшего ему перечить коробейника, он освободил место за столом и для себя, и для Искара. Судя по всему, Осташа на постоялом дворе знали как исправного плательщика. Не успел Искар глазом моргнуть, как перед ним водрузили блюдо со свининой, а в глиняную кружку потекла душистая медовая брага. Городские стражники косились на молодого хазара и его спутника недружелюбно, но в перепалку не вступали. О мелких торговцах и говорить нечего – эти, похоже, просто побаивались наглого пришельца.

– Чего твой ган от меня хочет?

Осташ со старанием почесал затылок, словно у него от этого чесания должно было прибавиться ума.

– Сколько ни пытался вызнать, ничего не выходит. Сорока, гад вилявый, только носом крутит да улыбается сладенько. Мы тебя с зимы ищем. Я тебе даром, что ли, мигал, когда мы встретились во дворе детинца, а ты, вместо того чтобы пройти мимо, полез обниматься.

– Откуда мне знать, почему ты моргаешь?! – возмутился Искар. – Может, тебе соринка попала в глаз или от радости решил уронить слезу.

– Да уж конечно, залился слезами, тебя увидев, – хмыкнул Осташ. – Так за каким лешим тебя занесло в детинец?

– Вызвался проводить в город женщину, чтобы ее бродяги не обидели.

– Не умеешь ты врать, братан, – засмеялся Осташ. – А от меня зря таишься. Кому тебе еще довериться, как не мне.

Искар не был уверен, что Осташу можно довериться, и даже не потому, что сомневался в его умении хранить тайны, просто не хотел втягивать родовича в дела сомнительные и по своим последствиям просто страшные. Если бы речь шла только о людях – тогда другое дело, но беда была в том, что слишком много нечисти резвилось вокруг Искара, и не простодушному отроку с ними тягаться. Впрочем, Осташ на поверку оказался не таким уж простодушным, как прежде думал о нем Искар, и, кажется, без помощи братана успел ввязаться в дела, от которых ему следовало держаться подальше.

– Не для чужих ушей этот разговор. – Искар кивнул на многочисленных посетителей постоялого двора. – Оставим его для другого раза.

– Если ты такой скрытный, – сказал Осташ, поднимаясь из-за стола, – то пойдем в места более укромные, где чужих ушей меньше.

На утихомирившийся город уже падала теплая летняя ночь. Искар с удовольствием вдохнул полной грудью свежий воздух. Небо над головой светилось мириадами светляков, призывая доверчивых людей окунуться в свою бездонную глубину. Искар, однако, не числил себя среди доверчивых и боялся темных омутов. Манят они человека своей таинственной сутью, а потом вдруг смыкаются над головой, отрезая дорогу обратно, в привычный с детства мир.

– Мне в детинце одного человека повидать нужно. Зовут его Брехом. Меня к нему послал Рогволд.

– Это к Бреху-то?! – удивился Осташ. – Не советую тебе, Искар, с ним связываться. Он один из самых преданных псов Горазда. Кабы не Брех с Глуздом и Синягой, то не видать бы гану града Берестеня как своих ушей.

– А Рада пошла на встречу к этому Глузду, – расстроился Искар.

– Слышал я, что Рогволд без ума в голове живет, но не подозревал, что до такой степени, – разочарованно протянул Осташ. – Нашел с кем водиться. А женщина эта, помяни мое слово, вилявая. А ты зачем сунулся к Рогволду, есть и поумнее его боготуры.

– Звал меня к себе Торуса, что сел ныне в Листянином городце, но я отказался. А к Рогволду я случайно пристал и скоро уйду от него, у меня своих дел по горло.

– Прежде чем уходить от боготура, ты ему скажи, что хазар Осташ поможет ему взять город, но взамен пусть Рогволд мне отдаст Злату.

– Не отдаст он Злату за простолюдина! – возмутился Искар. – Выбрось ты из головы эти мысли, до добра они тебя не доведут.

– А у тебя отсохнет язык, коли поможешь чуток братану? – в свою очередь разозлился Осташ. – В первый раз прошу тебя помочь в серьезном деле, а ты заладил одно – не отдаст, не отдаст. Это сегодня я хазар, а завтра, может, в боготуры выйду.

– А еще через год станешь Великим князем, – усмехнулся Искар. – Когда это смерды выходили в боготуры? Стал хазаром, так им и оставайся. А то ганш ему подавай! Совсем ума лишился отрок.

– Был отрок, да весь вышел, – возразил Осташ. – А что до боготурства, то его, случалось, жаловали простолюдинам, за заслуги перед Велесом и его волхвами.

– Несешь невесть что. – Искар плюнул в сердцах. – Какие такие заслуги у тебя перед Велесом и его волхвами?

– А вот верну Берестень под руку Великого князя Всеволода, он и замолвит за меня словечко перед волхвами.

– Не тешь себя бреднями, баранья голова, – махнул рукой Искар. – Выбирай место по росту, чтобы не упасть с большой высоты.

– Так поможешь или нет? – рассердился не на шутку Осташ.

– Я тебя сколько раз выручал из беды? – напомнил Искар. – Ты ведь сызмала не искал броду. Кто тебя доставал из омута? Кто тебя тянул из болота? А кто вытаскивал из волчьей ямы?

– Нашел что вспомнить! – возмутился Осташ. – Не утонул я в том болоте и не пропал в той яме.

– Не своим умом не пропал, а моими стараниями.

– Вот и расстарайся для братана еще разок, а я в долгу не останусь. Даром, что ли, ты сын Шатуна, тебе духи в случае нужды помогут.

Хотел было Искар изругать Осташа последними словами и бросить здесь же, посреди городской улицы, но, пораскинув мозгами, передумал. Осташа он знал с малых лет, и, если тому втемяшится что-то в голову, никакие увещевания его не остановят. Будет сучить ногами, пока не уткнется в коровью лепешку. Вы посмотрите, куда его понесло! Подавай ему боготурство и княжескую дочь в жены! Такое если и можно выпросить, то только у бога. А Искар не бог, он всего лишь сын Шатуна и никаких сверхчеловеческих возможностей в себе не чувствует. Последнее, кстати, его нисколько не огорчает.

В отличие от Осташа, он не лезет в боготуры, великих столов ему не надо, а чужих жен и подавно.

– Видел я твою ганшу. Ничего особенного.

– Много ты в женщинах понимаешь, – обиделся Осташ.

– Да побольше тебя. Насмотрелся на них в Макошиной обители.

– А как ты там оказался?

– Шалопуги меня ранили. А боярин Драгутин туда отвез.

– Занесло тебя, братан! Сам боярин Драгутин у него в добрых знакомцах! А у того боярина золота и серебра больше, чем у кагана Битюса и Ицхака Жучина.

– Так уж и больше? – не поверил Искар.

– Первый в землях даджанов боярин и воевода, – стоял на своем Осташ. – Ган Митус всякий раз, как боярина Драгутина поминает, змеей шипит и слюной брызгает. Так это Драгутин тебя к Рогволду приставил?

– С чего ты взял? Говорю же, к боготуру пристал случайно.

– Не хочешь братану сказать правду – не надо, но со Златой помоги. Ты и в Макошину обитель вхож, и с боярином Драгутином знаком, а мне в такой малости не хочешь помочь, и ведь из одной посудины столько лет щи хлебали.

Вот орясина тупоголовая! Искар даже покраснел от возмущения. Говори ему, не говори, все равно не поверит, что Искар, по сути, никуда не вхож, а из Макошина городца едва унес ноги.

– Чем, по-твоему, я могу тебе помочь? – спросил обиженного братана Искар.

– Поговори с ганом Гораздом и вызнай, для чего ты ему понадобился, а уж потом мы будем решать, как действовать.

Вступать в переговоры с ганом Искару не хотелось. Да и догадывался он уже, о чем его будет спрашивать Горазд. Непонятно только, откуда хазарский ган узнал о Листяниных схронах. Видимо, земля действительно полнится слухами, а эти слухи разжигают людскую жадность. Гану Горазду тоже захотелось нечистого золота давно умершего колдуна. Искар не собирается помогать хазарскому гану в поисках, но поговорить можно. Тем более если братан просит. И навязался же на Искарову голову вечный выдумщик Осташ, как будто ему своих забот мало.

В детинце уже готовились поднимать мост, но ночных гуляк впустили без помех. Видимо, Осташ был не из последних в дружине гана, а может быть, все дело в Искаре и желании гана Горазда повидаться с отроком. Во всяком случае, не успели Искар с Осташем появиться во дворе детинца, как вокруг них закрутился юркий человечишка с птичьим носом. Человека звали Сорокой, и Искару он не понравился с первого взгляда. Сразу видно – хитрован и доносчик.

– Ган Горазд взглянуть на тебя желает, отрок, – зачастил Сорока.

Видимо, для придания солидности ганскому приглашению за Искаром увязалось трое рослых хазар. Искар недобро косился на бараньи шапки, но в пререкания с хазарами вступать не стал. Несмотря на позднее время, во дворе детинца было многолюдно. Искар искал глазами Раду, но среди суетившихся по хозяйству женщин ее не было. Не исключено, что Рогволдову лазутчицу уже скрутили Гораздовы псы, но не исключено и другое, если взять в расчет слова Осташа, – вилявая женка пьет сейчас меды с хазарами и обсуждает с ними, как погубить доверчивого боготура.

Ган Горазд встретил гостя по-простому: чиниться не стал, поднес здравную чарку и указал место за столом. Сопровождавшие Искара хазары остались за порогом, а к гану допущены были вместе с Искаром только Осташ и Сорока. Окинув хозяина взглядом, Искар пришел к выводу, что ган человек сильный. Такой не только своего не отдаст, но и чужое отхватит без раздумий. Где уж несмышленому Осташу тягаться с таким из-за женщины. Ган был плечист, а под тонкой рубахой бугрились мышцы. Лицо у Горазда властное, а глаза смотрели на вошедших строго и требовательно.

– Дошло до меня, отрок, что ты служишь боготуру Рогволду, – хмуро бросил Горазд.

– Пока не служу, но если плату положит боготур хорошую, то можно подумать.

– А что за женка пришла с тобой?

– Простолюдинка, – пожал плечами Искар. – Подрядила меня за плату, чтобы проводил ее до города и помог вернуться назад. Бродяг ныне много развелось, кого угодно могут обидеть.

– Скрытный ты человек, Искар, – усмехнулся Горазд, – но вины за тобой я пока не вижу. Ты про Листянины схроны слышал что-нибудь?

– Слышал я, что Листяна на свои схроны наложил заклятие и чужому они не откроются.

– Даже сыну Шатуна? – спросил с усмешкой Горазд. – Ты ведь со своим отцом недавно виделся?

– Было дело, – не стал скрывать Искар. – Сначала он личины менял, а потом и вовсе сгинул, словно его и не было.

– А место, где находятся Листянины схроны, он тебе указал?

– Сказал, что колдунья укажет.

– Выходит, обманул тебя Шатун?

– Не знаю. Старуху я одну встретил, Горелухой ее зовут. Она обещала меня к Листяниным схронам проводить. Велела ждать ее в разрушенном городце, который принадлежал раньше колдуну. Но там сейчас сидит боготур Торуса. Его мечники вздумали меня ловить, еле ноги унес. Если бы не боготур, я бы уже добрался до Листяниных схронов.

Ган Горазд, похоже, поверил в рассказ Искара. Забегал по горнице, обстукивая половицы желтыми сапожками. Да и было от чего забегать. В схронах Листяны золота и серебра несчитано. А прилипчивая жадность сгубила уже не одну душу и увела в места, которых все страшатся. И что за тяга, в самом деле, у людей к золотым цацкам? Живешь в достатке, сыт и пьян, так скажи богам спасибо, не путайся с нечистью, храни душу от пакости, так ведь нет – обязательно надо в грязи измараться. Искара золото не манило, и более всего он хотел сейчас вернуться в родное сельцо, под Данборов кров, где излишков не было, но и с голоду никто не пух.

– Ты считаешь, что путь к схронам колдуна начинается из городца, занятого Торусой? – спросил Горазд, останавливаясь напротив сидящего у стола Искара.

– Наверное. Только колдунья к городцу не подойдет, пока там сидит Велесов ведун. Не хочет нечистая связываться с боготуром.

– А ты уверен, что она тебя не обманывает?

– Так ведь ей Шатун приказал отдать мне Слово, которое в схронах спрятано.

– А зачем тебе это Слово?

– Чтобы освободить мать из Страны Забвения. Таков у нас был уговор с Шатуном.

– А золото? – напружинился Горазд.

– Всего золота нам не унести, – влез в чужой разговор расторопный Осташ. – В тех местах разбойников и бродяг несчитано. Пришибут – и дело к стороне. Вот я и говорю братану: надо пристать к сильному человеку. Который и Торусу прогонит из городца, и от бродяг защитит.