Текст книги "Шатун"

Глава 13
ХАБАЛОВ СТАН

Глузд за прошедшие полгода обжился в Хабаловом стане, но своим человеком здесь так и не стал. Выросший в городе, мечник не видел особой радости в лесной жизни. И если летом и осенью жизнь в стане шла повеселее, то зимой, кроме охоты, людям заняться было абсолютно нечем. Глузд завалил трех кабанов, настрелял десяток зайцев, а после затосковал. Если бы не было у мечника в мошне золота и серебра, то был бы смысл держаться за Хабала, но деньги у Глузда были, вот и манили его хазарские города, где можно было развернуться во всю ширь славянской души. В Хабала у Глузда не было веры. Еще и бога никакого нет, а уже сколько крови пролили к его стопам понуждаемые колдуном люди. Иные на глазах изумленных Глузда и Хвета оскопляли себя, а то и вовсе лишали жизни. А Рада на прямой вопрос возмущенного Хвета ответила, что такое служение любо матери всех богов Кибеле. Глузд считал эту женщину просто безумной – бесновалась она на Хабаловых служениях еще почище самого колдуна и вводила движениями своего желанного мужчинам тела очень многих людей в исступление. После таких плясок и совершались кровавые приношения злобной богине. Рада говорила, что Макошь – это та же богиня Кибела, но ни Хвет, ни Глузд ей не верили. Макошь если и властвовала над мужчинами, то только через любовные утехи, а так, чтобы превращать мужей в силе в скопцов с замороженными глазами, этого за ней не водилось. А вокруг Хабала уже собралось десятка три таких скопцов, среди которых половина была неславянской наружности. Про чужаков Рада говорила, что они жрецы Матери Богов. Может, эти безбородые люди и были ведунами, но Глузд и Хвет для себя такой доли не хотели, а скопцов презирали, не видя за ними силы. Что это за мужи такие, которые сами себя обездолили и бабью одежду напялили?! А какого сына-бога могла родить такая матерь, Глузду и думать не хотелось. Во всяком случае, служить ее сыну он не собирался.

– Погубит тебя эта женка, – сердито шипел Глузд Хвету. – Надо было уходить вместе с Шатуненком, этот оборотень быстро во всем разобрался.

– Никуда Шатуненок от Хабала и Рады не денется, – хмурился в ответ на предостережения товарища Хвет. – Вернется он, помяни мое слово. Без Искара Хабалу не вырастить нового бога.

– Как хочешь, а я от Хабала уйду, – махнул рукой Глузд.

– Не выйдешь ты из стана, – покачал головой Хвет, – а если выйдешь, то далеко не уйдешь. Хабал пошлет немтырей[29]29
  Немтырь – немой.


[Закрыть] по твоему следу. По зимнему лесу не побегаешь.

Глузд и без предостережений хазара чувствовал, что за ним следят. Даже когда он отправлялся на охоту, его чутко сторожили Хабаловы псы – и те, что на четырех лапах, и двуногие. Последних особенно следовало опасаться, ибо стоило только колдуну подмигнуть глазом, как с провинившегося слетала голова. На Хабаловых шалопуг немтыри наводили дикий ужас. Простолюдины из глухих сел почитали Хабала как бога. Большой силой отличался этот колдун, любого видел насквозь, а бывало, с одного взгляда загонял в сон, и после этого зачарованный человек двигался, повинуясь слову Хабала. Глузд тоже невольно ежился, когда взгляд колдуна на нем останавливался.

– Бежать надумал, – говорил мечнику с усмешкой Хабал, – а того понять не можешь, что душа твоя в моих руках. Я буду решать – отправлять тебя в Страну Забвения или в Страну Света. А в ногах своих ты волен, но ноги без души тебя далеко не унесут.

Шалопуги Хабалу верили. Глузд же хоть и не отрицал, что в колдуне есть сила, но не верил в ее добрую природу. Не от богов шла Хабалова сила, а из Страны Забвения.

Среди шалопуг преобладали урсы, от них Глузд узнал, что Искар Шатуненок правнук Ичкиря Шатуна, которого урсы ставили выше Хабала и выше всех кудесников, известных в мире богов. Был тот Ичкирь сыном Лесного бога урсов, которого они называли Хозяином. И если кровь Ичкиря, которая течет в жилах Искара, прольется на священное ложе Матери Богов, то с этого ложа по Слову, произнесенному колдуном Хабалом, встанет новый бог, который будет превыше других богов. И станет этот бог вместе с Матерью править радимичской землей, где урсы вновь станут самым могущественным племенем, ибо новый бог будет им родным по крови. Всем иным родам и племенам новый бог тоже принесет радость и облегчение, но только в том случае, если они будут приносить ему жертвы и привечать его ближников. А старейшин и ганов не должно быть промеж людей, ибо боги, которые делят нас на худших и лучших, – это плохие боги. И те, кому правда нового бога не нравится, пусть уходят с этой земли, иначе их ждет смерть от руки печальников нового Хозяина.

Старый урс Иллурд, произнося эти слова, простирал руки к небу, а глаза его при этом сверкали безумием. Глузд с Иллурдом не спорил, тем более что старик лишь разъяснял молодым соплеменникам темные места из пророчеств Хабала, которые до их мозгов не доходили. Хабал крепко держал этих людей в руках, вселяя в них одновременно страх и надежду. Нельзя сказать, что Глузд не испытывал страха, оказавшись в стане одержимых, но вот надежд он не питал, это точно. Душа Глузда оказалась невосприимчивой ни к сладким речам колдуна, ни к его страшным глазам. Мечник был уверен, что Хабалу его души не удержать, и уйдет она из этого стана вместе с Глуздовыми ногами. Надо только улучить момент, подождать, пока спадут разгулявшиеся после Даджбоговых дней морозы, и бежать отсюда как можно скорее и дальше.

Хабалов стан был довольно мощным укреплением, высотой тына не уступавший иным городам. И защитников здесь было с избытком. Не всякая рать могла взять стан с наскока. А нутро холма, на котором возвышалось это мощное сооружение, было изрыто норами и потайными ходами, по которым можно было выйти к реке или ускользнуть в глухие заросли. Колдун Хабал хоть и кичился полученной то ли от богов, то ли от нечистых духов силой, но и обычными средствами защиты не пренебрегал. Тайных схронов по окрестным лесам у него было несчитано. Трижды за эти годы его выкуривали из укрепленных станов ведуны, и трижды он уходил от их гнева, спасая не только себя, но и большую часть своих шалопуг. А после вновь отстраивал стан на холме, благо леса было в достатке и рабочих рук в избытке.

От нечего делать Глузд слонялся меж приземистых строений, заходя то в одно жилье, то в другое. И везде больше слушал, чем говорил, ибо очень быстро усвоил, что мести языком лишнее в логовище колдуна опасно. Под каждым кровом у Хабала были свои соглядатаи, которые доносили колдуну обо всём, что говорилось меж шалопугами. Лишь к немтырям и скопцам Глузд никогда не заглядывал. И те, и другие находились в привилегированном положении: и жилье у них было получше, и доля в добыче поболее. Что, между прочим, не вязалось с принципами равенства, которые проповедовал Хабал. Но этих противоречий никто из шалопуг не замечал, а осторожные намеки Глузда на непоследовательность колдуна и его ближников воспринимались жильцами бедных домов к настороженно, чтобы не сказать враждебно.

Сегодня Глузду повезло. В одном из жилищ он вдруг обнаружил скромно сидевшего у очага Сороку. Поначалу он даже глазам своим не поверил. Чтобы такой хитрован, гад вилявый, служивший и вашим и нашим, вдруг от богатого княжьего стола подался в шалопуги, да для этого надо мир перевернуть вверх дном! Мир, как вскоре выяснилось, никто не переворачивал, а приказный Сорока не собирался надолго задерживаться в Хабаловом стане. На все вопросы мечника приказный только вздыхал да загадочно щурился. Пришел Сорока в стан не один, а в сопровождении хазара, который показался Глузду знакомым. Наморщив лоб, он все-таки вспомнил, что этот хазар служит гану Митусу и зовут его Редедей. То, что Сорока еще при жизни князя Твердислава служил за серебро гану Горазду, Глузд знал и раньше, но то, что приказный успел продаться и гану Митусу, для него было новостью. Впрочем, удивляться было нечему. Сейчас Глузда интересовало другое – зачем Митусу понадобился колдун и почему Хабал, враг старейшин, знается с одним из самых богатых и могущественных ганов?

Сорока с Редедей ушли в Хабалов терем, Глузд же, порасспросив старожилов, выяснил, что эти двое здесь далеко не в первый раз. А урс Иллурд сказал Глузду, что Сорока служит старшему брату Великого радимичского князя Бориславу Сухорукому. Для мечника это стало откровением, но, надо полагать, еще большим откровением это могло бы стать для самоуверенного боготура Рогволда, который числит Сороку среди доверенных лиц. О чем Сорока договаривается с Хабалом, Глузд не знал, но, по его наблюдениям, в терем колдуна проследовали сначала Рада, а потом ее сердечный друг Хвет. Последнее вселило в Глузда надежду на раскрытие важной тайны.

– Давно Хабал знаком с Бориславом Сухоруким? – спросил Глузд у старика Иллурда.

– Хабал вырос в его доме, – охотно отозвался урс.

– А с ганом Митусом что его связывает?

– Ган Митус верный, хотя и тайный печальник Кибелы и желанный ближник нового бога, – пояснил Иллурд.

Глузд такому откровению старого урса даже не удивился, поскольку достаточно хорошо знал не только гана Митуса, но и его покойного отца гана Жиряту. Вряд ли Митуса привлекает радимичский стол, скорее всего, он замахнулся на каганскую булаву. И ради этой булавы он в очередной раз решил поменять веру и от бога Ягу переметнулся к богине Кибеле. Но неужели печальники этой богини настолько сильны, что готовы спорить не только с ведунами, но и с самим каганом Битюсом?

– Значит, грядут важные события? – спросил старика Глузд.

– Ждем только сигнала от Лихаря Шатуна, чтобы ударить всей силой, – охотно отозвался хорошо осведомленный Иллурд. – А людей у нас много, мечник, очень много.

Глузду имя Лихарь показалось знакомым. Лет двадцать назад гремел такой шалопуга в радимичских землях. Но, по слухам, посекли его хазары гана Жиряты.

– Лихарь ушел, чтобы вернуться в срок, – важно изрек Иллурд. – И этот срок уже близок.

Серьезные события, судя по всему, грядут не только в радимичской земле, но и в Хазарии. Очень может быть, что Глузд напрасно торопится покинуть стан колдуна. Кто знает, может, Рада не лгала, обещая мечнику место ближника нового бога. А компания ближников собирается солидная: Борислав Сухорукий, ган Митус и еще, надо полагать, немалая часть радимичских и хазарских родовых и племенных старейшин. Вот только захочет ли эта кичливая верхушка признать равными себе мечника и хазара? Несмотря на все проповеди Хабала, Глузд в такое преображение спесивых ганов верил слабо.

Хвет не обманул надежд мечника и по выходе из терема сразу же направился к изнывавшему от любопытства товарищу.

– Хватит бездельничать, Глузд, – сказал хазар, улыбаясь, – пора приниматься за работу.

– Лихарь Шатун подал сигнал к наступлению? – Осведомленность Глузда Хвету не понравилась, во всяком случае, он нахмурился и покачал головой:

– Лихарь предатель, а точнее, под его личиной скрывается совсем другой человек.

– Оборотень, что ли?

– Это и Хабал с Радой хотели бы знать, – усмехнулся Хвет. – Рада сразу же заподозрила, что Искар то ли сын, то ли близкий родович Драгутина, а Хабал стоял на своем: я-де Лихаря чуть не двадцать лет знаю, а Искар с ним ликом схож.

– И кто оказался правее?

– Оба правы. Просто Лихарь и боярин Драгутин – это один и тот же человек, который чуть не два десятка лет водил за нос и Хабала, и гана Митуса, и Борислава. А настоящий Лихарь, сын Листяны, давно уже в земле лежит.

– Ловок этот боярин Драгутин, – только и нашел что сказать Глузд.

– Хабал рвет и мечет, – продолжал Хвет. – Все эти годы он жил надеждой, что Лихарь найдет ключ к Листяниным схронам и вручит ему Слово, с помощью которого можно управлять богами.

– Твой Хабал безумец, – в сердцах бросил Глузд, – и Рада ничем его не лучше.

– Хабал пророк, – холодно возразил Хвет, – за такими идут простолюдины. А что до Рады, то она действует не по своему почину, за ее спиной стоят силы, способные вывернуть наизнанку и Русь, и Хазарию.

– Догадываюсь, – хмуро бросил Глузд. – Только какая нам в этом корысть?

– В мутной воде рыбку поймать легче, – без большой уверенности в голосе сказал Хвет.

– Вот мы с тобой этой пойманной рыбой и окажемся. Митус сядет на место Битюса, Борислав – на место Всеволода, а мы с тобой так и останемся мечником и хазаром.

– На место Рогволда может сесть малой Будимир, а первым мечником при нем будет его родович Глузд. Чем плохо?

– А ган Горазд?

– Горазд пока не участвует в заговоре, хотя не исключено, что примкнет. Но ты ведь и при Горазде будешь ходить в первачах. Ган в Берестене чужой, а у тебя там кругом родовичи.

Соблазн был велик, но Глузду не хотелось выбиваться в первачи ценой кровавой междоусобицы. Другое дело, что распрю затевал не он и его согласие или несогласие ровным счетом ничего не решало. В случае несогласия Глузда, скорее всего, ждет участь вечного изгоя, скитающегося среди чужих людей до самой смерти. А мечник за эти месяцы уже хлебнул горечь изгойства полной мерой. Жить так, как живет Хвет, ему не под силу, душа рвется в привычный мир, а вернуться туда он может, только одолев своих врагов. Судьба кагана Битюса Глузда не волновала вовсе. Князя Всеволода ему было жаль, но ведь Всеволод не скажет и слова в защиту Глузда, не захочет ссориться с Рогволдом из-за простого мечника. Да что там Глузд, если Всеволод не защитил даже князя Твердислава. За убитого Твердислава Глузд еще должен посчитаться с Драгутином. Родовой пращур не простит мечнику, если он не отомстит убийце, который и не боярин даже, а оборотень.

– У этого оборотня своя цель, – продолжал нашептывать Хвет. – Хабал говорит, что Драгутии-Лихарь проник во все тайны малоазийских богов. А из тех богов далеко не все служат Свету – немало и таких, что служат Тьме. Неизвестно еще, кого этот оборотень нам на шею посадит, если его не извести. Хабал сказал, что в Драгутине-Лихаре зреет страшная сила и если эта сила дорвется до Слова, то на всей земле может наступить мор и силы Тьмы будут править пир на наших костях. Хабал-то ясновидец.

– Что ж твой ясновидец за двадцать лет не смог разобраться, кто перед ним?!

– Так ведь этого оборотня даже кудесники славянских богов не смогли раскусить, – горячо запротестовал Хвет. – И кудесник Сновид, и кудесник Солох, и кудесник Вадимир оказались бессильны. Не говоря уже о кудеснице Всемиле, которая полностью оказалась в руках этого дэва.

– Дэвы – это еще что такое? – поразился Глузд.

– Дэвами в Персии зовут злых духов, которые пируют в Стране Забвения на костях оступившихся в нашем мире людей.

– Мало нам своей нечисти, так нате вам – персидскую! – расстроился Глузд.

– И я о том же говорю, – поддержал его Хвет. – Этого оборотня нужно извести, иначе по его стопам в радимичскую землю хлынут злые духи, с которыми нам не совладать.

– А кто будет его изводить? – насторожился Глузд, у которого пропала охота мстить боярину-дэву.

– Шатуненка на него натравим и божьих ближников, – зло ощерился Хвет. – Есть у Рады один замысел, но требуется наша помощь в его осуществлении.

– А с какой стати Шатуненок вздыбится на родного отца?

– Это уже забота гана Багуна. Шатуненок пока не знает, что злой дэв приходится ему отцом.

Глузд почувствовал, что если он еще хотя бы семидницу пробудет в стане колдуна, то у него окончательно скиснут мозги, как скисли они у хазара Хвета.

– Может, врут они, эти твои Хабал и Рада? – раздраженно заметил Глузд. – Обидно им стало, что даджан обвел их вокруг пальца, вот они и несут околесицу.

– Врут Хабал с Радой или нет, в этом нам с тобой еще придется убедиться, – хмуро отозвался Хвет. – Рада собирается открыть глаза князю Всеволоду на темные делишки оборотня, а нам придется ей помогать.

В чистые намерения вилявой женки Глузд не верил, но возражать Хвету не стал. Мечнику до смерти надоел Хабалов стан, и он рад был выбраться отсюда под любым предлогом. А далее жизнь покажет, куда ему повернуть своего коня.

Глава 14
ЗАБРОШЕННОЕ ЖИЛИЩЕ

В соседние выселки отправились впятером: Искар, Осташ, Доброга, Малога и ведунья. Искар хотел оставить Ляну в Данборовом доме, но та отказалась наотрез, и пришлось взять ее с собой, хотя толку от нее в предстоящем деле никакого, а в случае драки она и вовсе станет обузой. Пока же Ляна сидела на крупе вороного и обиженно молчала. Искар на ее обиду внимания не обращал, справедливо полагая, что за время долгого пути по заснеженному лесу эта обида растрясется да вымерзнет. Мороз, правда, начинал слабеть, но в любом случае у очага девушке было бы теплее, чем в продуваемом ветрами лесу.

Искара удивило, что Данбор с Лытарем в первый миг приняли Ляну за Милицу. А тут еще ведунья вздумала морок наводить на Брыля. Морок, правда, пошел на пользу делу, но Искару выходка ведуньи не понравилась, о чем он ей сказал без обиняков.

– Никакого морока я не наводила, – возразила Ляна. – А уж тем более на Лытаря с Данбором.

– Что же они, по-твоему, лицо родной сестры запамятовали за эти годы?

– Наверное, запамятовали, если обознались.

– И Брыль запамятовал?

– Откуда мне знать! – огрызнулась ведунья. – Может, я случайно похожа на твою мать.

Все может быть, конечно. И Данбор, и Лытарь ждали все эти годы возвращения сестры и, наверное, в глубине души надеялись, что взращенный в семье Шатуненок, наделенный от отца колдовской силой, сумеет вырвать мать из лап нечисти. И, увидев в полутьме Ляну, они решили, что чудо возвращения свершилось.

С родных выселок выехали еще засветло, а к чужому сельцу подъехали, когда время далеко за полдень перевалило. В сельцо отправился один Малога, а все остальные спешились в ближайшем ельнике. Искар привлек окоченевшую ведунью под свой кожух, Ляна хоть и шипела сердито, но не сопротивлялась. Доброга с Осташем посмеивались да прислушивались к лаю собак.

– Мне надо было идти, – вздохнул Осташ. – Этот Булыга хитрован, надо полагать, обведет он Малогу вокруг пальца.

– Не обведет, – хмыкнул в рыжие усы Доброга. – Малога поумнее тебя будет, даром что не бакуня.

– Костер надо разложить да обогреться, – сказал Искар.

– Огонь под боком у Заячьих выселок разжигать не будем, – возразил Доброга. – Есть тут в десяти верстах жилище, вот там и заночуем в случае чего.

– А кто поставил это жилище на отшибе? – спросил Осташ.

– Урсы, наверное, – пожал плечами Доброга.

– А почему зайчатники его к рукам не прибрали? – не унимался Осташ.

– Может, прибрали бы, но слух прошел, что в том жилище водятся черти. Вот и обходят они его стороной.

– Зачем же ты тащишь нас в нечистое место? – возмутился Осташ.

– Вот тебе раз! – удивился Доброга. – Ты боготур у нас или нет? А Ляна Макошина ведунья. Будем надеяться, что вы обороните нас от чертей, если те шебаршить начнут. А места там бобровые. Вздумаешь городец ставить – лучшей земли не найти.

– А смерды с Заячьих выселок на него не будут в обиде? – спросил Искар.

– Зайчатники туда носа не кажут. Говорю же, проклятые места, почище нашего Поганого болота. А боготур в соседях им приятнее, чем черти.

– Ту нечисть еще изжить надо, – недовольно буркнул Осташ.

Искар засмеялся. Вообще-то Осташ чертей всегда побаивался. Черти побойчее леших будут, и уж если заведутся в глухом углу, то не враз от них отмахнешься.

– Земли там ничейные, – продолжал Доброга. – Поставит Осташ в тех местах боготурский городец, и народ к нему валом повалит. Тоже ведь на выселках без защиты да справедливого суда селиться страшновато. То печенеги налетят малой стаей, то шалопуги.

– Они будут налетать, а я отбиваться в этой глуши, у черта на рогах, – возмутился Осташ.

– А зачем еще боготур нужен, как не для того, чтобы земледельца оборонять? Неужто Велес брал тебя в свою дружину, чтобы ты отлеживал бока на городских лавках? Если стал боготуром, то служи людям.

Осташ в ответ только сердито фыркнул, ибо возразить Доброге ему было нечего. Правда, на городец много золота и серебра понадобится. И дружина для городца нужна, а мечникам пить-есть надо. Осташ-то не зря в Злату вцепился, за ней можно взять изрядное приданое, все же не простая девка, а княжья дочь. Вот только не было у Искара веры, что все сладится у Осташа с этой Златой. Наверняка ей богатый ган дороже нищего боготура.

Малога в сельце не задержался, вернулся живым-здоровым и, кажется, довольным проведенной встречей. Впрочем, по вечно смурному лицу Данборова братана трудно определить, в радости он или в печали.

– Самую малость мы припозднились, – сказал Малога. – По словам Булыги, Бахрам был здесь поутру вместе с ганом Гораздом. А ныне они отправились на дальнюю Рогволдову усадьбу, что в дневном переходе от Заячьих выселок.

– Как – на Рогволдову усадьбу?! – ахнул Доброга. – Неужели хазарский ган вздумал зорить князя?

– По сговору они действуют, – пояснил Малога. – Булыгу я не стал трясти, он ведь меня за сына Брыля принял, но, похоже, поладили Рогволд с Гораздом Осташевой головой.

– Вот тебе и божий ближник, – зло сплюнул Доброга. – Разжирели нашими трудами, а слово, данное простолюдину, держать не хотят.

Доброга сел на коня первым, все остальные последовали его примеру. Задерживаться у Заячьих выселок не имело смысла. Да и подмораживать к ночи стало изрядно. Доброга вел родовичей уверенно, но места кругом были глухие и лесистые, а потому и пугающие сумеречной непредсказуемостью.

– Ты куда нас ведешь? – удивился Малога. – Рогволдова усадьба в другой стороне.

– Никуда от нас усадьба не денется, – возразил Доброга. – А мне тут надо застолбить одно местечко.

– Какое еще местечко? – возмутился Малога.

– Через день-другой нам с тобой придется уходить из Данборова дома, – пояснил Доброга. – Ртов у нас становится все больше и больше, а земли, чтобы их прокормить, не хватает. Когда выделяли Лытаря, в сельце поднялся большой шум. Под другими крышами тоже хватает желающих отделиться. И Кисляевы, и Брылевы, и Жироховы, и Тучины братья и братаны тоже требовали свое, а выселковые земли уже уперлись в Поганые болота. Вот и соображай.

– Могли бы и летом сюда наведаться. Меня сейчас не земля, а Бахрам волнует.

– Успеется с Бахрамом. До Рогволдовой усадьбы день пути, а наши кони устали.

– Ну ты дал коням передых, – засмеялся Осташ, – двадцать верст крюка.

Доброга не отвечал ни на ворчание Малоги, ни на шуточки Осташа, а уверенно торил тропу по одному ему известным приметам. Заброшенное жилище выросло из-под земли неожиданно и много ранее, чем Искар рассчитывал.

– А ты говорил, что оно в десяти верстах от Заячьих выселок?

– Ну, может, менее, – согласился Доброга, въезжая в распахнутые ворота.

Дом было вместительный, но явно небогатый. Бревна, из которых он был сложен, закоптились до черноты, а сейчас еще и подернулись инеем. Не княжий терем, что и говорить. Но Доброгу это не смущало, он уже суетился у весело занявшегося огнем очага.

– А где черти-то? – насмешливо спросил Осташ.

Доброга только хитро подмигнул ему в ответ. Искару пришло на ум, что помигивает он неспроста. И слух о нечистой силе, поселившейся в заброшенном жилище, тоже появился неслучайно. Сам Доброга его запустил или еще кто-то, но загулял он не без пользы для оборотистых людей.

– У зайчатников земли вдвое против нашей, – сказал Доброга в свое оправдание.

– Так, значит, это ты их отпугиваешь? – догадался Осташ.

– Не только я, – смутился Доброга. – Туг и Тучины промышляют, и Жироховы, и Кисляевы. Бобров здесь много. А далее в лесном озере гусей видимо-невидимо.

– Нехорошо это, – покачал головой Искар. – Надо бы поделиться с соседями.

– А они с нами делятся?! – возмутился Доброга. – У Синего ручья все наши ловушки изломали и натравили на нас Бориславову дружину. А земля у Синего ручья всегда была ничейная, и бобра там брали все охочие с окрестных сел и выселок. А теперь тот ручей числится за Сухоруким, и его приказные к нему никого, кроме зайчатников, не подпускают.

– Борислав идет против правды славянских богов, – нахмурился Искар.

– Это да, – охотно согласился Доброга, – но ты пойди и докажи это князю Всеволоду, которому Борислав приходится единокровным братом. Мы жаловались князю Твердиславу, когда он был еще жив, так он велел гнать нас из детинца. Племенные и родовые старейшины не хотят жить по божьей правде, а князья и боготуры держат их сторону. Но на эти земли мы Бориславовых псов не пустим. Простые люди пусть селятся, хоть славяне, хоть урсы. Проси, Осташ, чтобы эту землю закрепили за тобой. А дружину мы тебе наберем. Вот Малога под твою руку встанет, из Кисляев дадут мечника, из Тучиных дадут, из Жироховых дадут. Зря вот только ты с этой Златой связался, из княжьих дочек не бывает хороших жен.

– Так уж и не бывает?! – возмутилась Ляна, молча до сих пор слушавшая Доброгу.

– Тебя хаять не буду, – пошел на попятный Доброга. – Девка ты справная и если пойдешь за Искара, то я слова против не скажу. А ты из чьих будешь?

– Я внучка Гостомысла Новгородского.

Доброга крякнул встревоженным селезнем и укоризненно глянул на Искара:

– Чудите вы с Осташем, с такой родней нас соседи скоро будут держать за ганов.

– А чем плохо-то, если ты, Доброга, выйдешь в лучшие люди? – удивилась Ляна.

– Я, девка, Молчуном родился, Молчуном и помру. Мои предки были земледельцами и воинами и честно служили своему роду и племени. И никто их не упрекал, что отнимали они чужое у ближних и дальних. Молчуны всегда жили своей сноровкой умом, своими руками добывали пропитание. А чужих слез и чужого пота нам не надо.

Если Ляну нелюбовь Доброги к старейшинам удивила, то для Искара она новостью не была. И даже хитрость Доброги он если и не одобрил, то и не осудил – старейшин обмануть не грех. По той простой причине, что уж очень они до чужого добра охочи и норовят наложить руку на то, что прежде принадлежало всему роду и всему племени. А для этого в ход пускают и ложь, и прямое насилие.

– Перво-наперво, – поучал Осташа Доброга, – требуй от князя Рогволда, чтобы он землю от Синего ручья до Серебряного озера за тобой признал и за теми семьями, что здесь сядут. И право суда на этих землях должно остаться за тобой, а не за волостным князем. Клятву с Рогволда бери при свидетелях, а лучше позови Велесова волхва, чтобы он скрепил ваш договор именем бога. Ляну с собой прихвати в Берестень.

Если Рогволд начнет вилять, то слово Макошиной ведуньи в твою защиту будет весомым. О земле договорись прежде всего, Пойдет за тебя Злата или не пойдет, дадут за ней приданое или не дадут – об этом позже будет печаль. На твоем месте я бы не стал принуждать женщину. Возьмешь без любви, потом всю жизнь маяться будешь. Ни тебе жизни не будет, ни ей. Если Злата тебе откажет, то слово, данное боготуром, ты ему верни. Пусть знают, что Молчуны чтут дедовы обычаи и жен берут только по доброй воле, а не по принуждению.

Малога и Искар слова Доброги одобрили. Осташ хоть и хмурился недовольно, но помалкивал. Судя по всему, не шибко-то он был уверен в любви княжьей дочки. Чужая душа потемки, но Искару почему-то казалось, что Осташем движет не столько любовь, сколько честолюбие. Взять княжью дочь в жены на зависть родовичам и соседям заманчиво, но и голову при этом терять не след, а то и среди старейшин места не обретешь, и для своих станешь чужаком. А помощь родовичей и односельчан для Осташа сейчас важнее ласк княжьей дочери. Если свои не подопрут его снизу, то чужие быстро затопчут.

– Мы с Малогой поедем на Рогволдову усадьбу, – сказал Доброга, – проверим, что там и как, а вы отправляйтесь в Берестень.

– У Горазда хазары под рукой, – остерег Искар, – пропадете ни за куну.

– Мы явимся к гану как Брыли, он нас в лицо не знает.

– Вы без нас с Бахрамом не связывайтесь, вряд ли он рыскает по нашим землям в одиночку.

– Можешь за нас не бояться, Искар, – усмехнулся Доброга. – Чай, не без ума мы с Малогой живем. Сделайте свое дело в Берестене и возвращайтесь сюда. Тогда и обсудим, как быть и что делать.

Предложение Доброги было разумным, и с ним согласились все. На сон времени оставалось всего ничего, но поутру Искар подхватился, не чувствуя усталости. Отдохнувшие кони резво тронулись в путь, и Искаров вороной, несмотря на двойную ношу, от Осташева гнедого не отставал.