Текст книги "Марсианская роза"

Глава девятая

В сумерках стоящие у здания бани боевые треножники смотрелись безобидно. На водонапорные башни они походили. Трудно было представить, что в дни Большого вторжения они наводили ужас на людей. Не знаю почему, но меня они не впечатляли. Привык, наверное. Я-то родился, когда эти треножники на всех дорогах были. Мать рассказывала, что ее беременную один из треножников в корзину подхватил, а потом до марсиан дошло, что земная самка беременна. Извиняться, конечно, никто не стал. Но треножник шесть километров отмахал, прежде чем мамку в безопасном месте высадил. Погудел немного и рванул на полной скорости по своим черным делам. Марсиане с самого начала детей и беременных женщин не трогали, видимо, такое указание им свыше было. В данном случае я им даже благодарен должен быть за свое рождение. А вот мужиков земных они пошерстили при вторжении – рассказывают, полками их жгли. В учебниках истории об этом, понятное дело, не пишут и не скоро еще будут писать. А что вы хотели? Война шла на взаимоуничтожение. Люди за земную свободу боролись.

Баню строили явно не римляне, но входные двери у нее были широкие, словно строители предполагали такой наплыв населения, страждущего помыва, что очень старались избавить будущих посетителей от давки. Двери оказались не заперты, они со скрипом отворились, впуская нас в гулкий темный вестибюль.

– Вот здесь они и жили, – сказал майор Ступаков.

Ему тоже было не по себе, и заговорил он со мной, чтобы уверенность обрести.

В помещении стоял резкий запах прогорклого растительного масла. Видимо, масло разлили по полу, нога моя вдруг скользнула в сторону, и я едва не приложился затылком о керамические плитки.

– Осторожнее, – сказал Ступаков, успевший подхватить меня под руку. – Полы здесь скользкие, следователь наш, когда осматривал место происшествия, звезданулся и два ребра себе сломал.

– Что-нибудь с места происшествия изымали? – спросил я, стараясь идти осторожнее.

– Ничего, – ответствовал начальник криминальной милиции. – Все обнаруженные предметы являлись, как говорится, личными вещами марсиан и изъятию не подлежали. Так и оставили, Валентин Мокеевич.

– Даже порнушку марсианскую? – попытался снять напряжение я.

– Так она, бляха-муха, только марсиан и может возбудить, – сказал майор. – Да что я вам рассказываю, сейчас сами увидите. Подождите, я выключатель найду.

Он пошарил рукой по стене и щелкнул выключателем. Против ожидания свет не зажегся.

– Что за ерунда! – громко сказал майор.

– А когда осмотр проводили, свет горел? – спросил я.

– А черт его знает, – вновь щелкая переключателем, отозвался Ступаков. – Мы осмотр днем проводили, никто и не проверял.

Я достал из кармана фонарик, входящий в специальное снаряжение спецназа и разведки. Как он действует, я и сам не знал, но штука удивительная – включаешь, и все перед тобой как на ладони, но со стороны человека, удаленного на пять-шесть метров, окружающая местность по-прежнему остается темной.

Высветились темные жирные пятна на полу. Я перевел фонарик выше и высветил руку Ступакова, лежащую на выключателе. Рядом заметалась его сгорбленная тень.

– Классная штучка, – с уважением сказал майор.

Мы прошлись по помещениям. Память у майора оказалась хорошей, протокол осмотра места происшествия он цитировал почти дословно. Ничего особенного мы не нашли. Емкость с кровью стояла на месте, пипетки и отсосники крови тоже, разное марсианское барахло…

– Вот эти журнальчики, – громко сказал Ступаков и хихикнул.

– Потом, – сказал я. – Потом будешь разглядывать похотливых марсианок, извращенец. Помоги мне спуститься в бассейн.

Бассейн, в котором любили понежиться после дежурства марсиане, был пуст. Кафельные плитки, которыми он был облицован, все еще оставались жирными и скользкими. Наклонившись, я исследовал водосток. Повинуясь своей интуиции, набрал в специальную пробирку немного темной жидкости, скопившейся в углублении водостока. Этот набор у меня всегда при себе – плоский контейнер, напоминающий портсигар, но внутри находится все то, что может понадобиться для взятия проб. И не только для взятия проб.

Выпрямляясь, я снова поскользнулся на скользком кафеле и всей спиной приложился к стенке бассейна. «Прощай, рубашка, – с отчаянным раздражением подумал я. – Жир хрен чем отстираешь!»

В помещении, где находился бассейн, стоял странный и вместе с тем удивительно знакомый запах. Некоторое время я пытался вспомнить его, но никак не мог этого сделать. Знаете, как бывает – вроде вот оно, на языке, еще мгновение и ты все назовешь своими именами. Но ничего подобного – догадка угасает, так и не появившись на свет. Заторможенность сознания. Вот и со мной такое случилось. По стенам метались изломанные серые тени. Жутковато здесь было. Постоянно спиной я ощущал какую-то опасность, хотя твердо знал, что ничего мне грозить не может. Наверное, подобное чувство испытывал герой фильмов о вурдалаках, впервые попавший в их гнусное логово. Да если смотреть правде в глаза, это и было гнездо кровопийц, только с Марса.

Ухватившись за руку Ступакова, я поднялся по скользким ступенькам.

– Запах здесь стоит, – сказал я.

– Наверное, марсианами попахивает, – майор гулко хохотнул, и опять мне стало понятно, что он просто бодрит себя этими смешками.

– Тебе он ничего не напоминает? – на всякий случай поинтересовался я.

– Так я ж ничего не чую, – признался Ступаков. – У меня хронический насморк.

Мы еще раз прошлись по помещениям. У меня было ощущение, что мы что-то недоглядели, что-то важное пропустили. Уже на выходе я вспомнил:

– А где здесь распределительный щит, майор?

– А я откуда знаю? – отозвался тот. – Я здесь, бляха-муха, электриком не работаю. Мое занятие – жуликов ловить.

Мать твою в медном тазу с долотом и зубилом! Он жуликов ловит, а я сюда в бане попариться приехал! Мысленно я поставил майору жирный минус. И тут раздражение уступило место робкой догадке, которую я не спешил озвучить. Я вспомнил, где с таким запахом сталкивался. Но мог и ошибиться.

Распределительный щит находился в коридоре. Я пощелкал автоматами пробок, и в вестибюле вспыхнул свет.

– Пробки полетели, – тонко подметил майор Ступаков.

– А вот этот рубильник, он для чего? – спросил я.

– Завтра дерну электрика и все выясню, – сказал начальник криминальной милиции города. – Здесь электриком Валера Васильев работает, он недалеко от меня живет.

– А что он за человек? – внимательно рассматривая расположение рубильников и переключателей на распределительном щите, поинтересовался я.

– Нормальный мужик, – бездумно сказал Ступаков. – Женат, двух спиногрызов имеет. С характером – отказался на какую-то марсианскую стройку ехать, альтернативную службу прошел в местной больнице.

– Пьет?

– В пропорцию. Особо в том не замечен. Он, бляха-муха, тут до сих пор с пацанами в футбол играет. Сами ворота сделали, Валера всю зиму из капронового шнура сетки вязал. Мячи футбольные в области купил. Ярый болельщик московского «Спартака». Каждый матч чемпионата региона отслеживает. Если «Спартак» с кем-то рубится или хохлы, скажем, с нашими играют, то хрен его от телевизора оторвешь. Атак он мужик спокойный, в чем-то предосудительном не замешан.

– А к марсианам он как относится?

– Нормально, – удивленно отозвался Ступаков. – Как к комарам.

– В том смысле, что прихлопнуть способен?

– Ну, вы скажете! В смысле – как к неизбежному злу. Сколько ни крутись, как ни отмахивайся, а свое положенное они все равно выпьют.

В катушке на распределительном щите был разорван лакированный провод и между витками блестел кусочек алюминия, который я немедленно изъял и упаковал в полиэтиленовый пакетик из своего постоянного комплекта. Интуитивно я чувствовал, что догадка вырисовывается, но все следовало спокойно обдумать, не здесь, а в более пристойном месте.

Мы выбрались на свежий воздух, и у меня от него закружилась голова. Похоже, Ступаков себя чувствовал не лучше.

– И что дальше? – спросил он. – Блин, даже курить не хочется.

Я оценил его деликатный намек и протянул сигарету. Мы закурили.

– И что теперь?

– По домам пойдем, – сказал я. – Только ты помни, что электрика обещал подтянуть. Про меня пока не трезвонь, я пока еще в прежней шкуре немного поболтаюсь.

– Это запросто, – вздохнул Ступаков и посмотрел на небо.

Небо было звездным, тусклая красная звездочка была почти незаметна среди яркого полноцветья остальных. Век бы ее не видеть!

Ступаков словно почувствовал мои мысли.

– Вот бляха-муха, – сказал он. – Светит себе хиленько, за третий сорт не возьмешь, а потом прилетают оттуда козлы с кнутом и с пряником! За нашей кровушкой!

На квартиру я вернулся поздно, но все-таки гораздо раньше, чем рассчитывал. Пришлось еще встретиться с Магомбетом, который позвонил мне по сотовому телефону. Номерок этот я никому случайному не давал, только для особо доверенных лиц он у меня был.

– Я выяснил, – сказал Магомбет. – Этот человек был в городе двадцать второго.

– Это еще ни о чем не говорит, – сказал я. – Мог и по своим делам приехать. С кем он в городе виделся?

– В Союз свободных фермеров заезжал, – сказал Магомбет. – Там крутился до обеда. Потом к Сашке Короткову заехал, был у него до позднего вечера. Пиво пили. Правда, отъезжал, с Шашуновым встречался.

– А это еще кто такой?

– Учитель физики в Суховской средней школе.

– Они не родственники? – спросил я.

– Нет, – сказал Магомбет. – Их предки близко рядом не сидели.

– А как характеризуется этот Шашунов?

– «Почетный донор», – сказал Магомбет. – Председатель общества российско-марсианской дружбы. А еще лет семь назад он, говорят, такие речи против марсианских кровопийц толкал!

– Похоже, – медленно сказал я.

– Ай, брат! – даже обиделся Магомбет. – Что значит, похоже? В самый цвет мы с тобой угодили, мамой клянусь! Ты и в Нальчике мне говорил – похоже! А там подвал оказался с волновыми генераторами. Сколько мы тогда выгребли? Двести штук, а?

Магомбет был прав. Конечно же всю полученную информацию надо было хорошенько обдумать, поэтому я не особо торопился.

Как и следовало ожидать, хозяйка не спала, но и радости от моего появления не выказала.

Глянула мельком и снова в телевизор уткнулась. Я зашел в комнату, стащил с себя рубашку и брезгливо оглядел жирные пятна на ней. Рубашку можно было смело выбрасывать. Жаль, а она мне так нравилась! Свернув рубашку в комок, я сунулся в сумку, но там ничего не было, кроме носков и нижнего белья. Растерянно я огляделся по сторонам. Вот так! Все мои сменные вещи были аккуратно поглажены, брюки и рубашки висели на плечиках. Вера Петровна постаралась!

Взяв свежую рубашку, я вышел во двор и ополоснулся прямо под колонкой. Вода освежила. Переодевшись, я почувствовал себя бодрее. Я вернулся в дом и вновь наткнулся на скорбный осуждающий взгляд женщины. Что называется – нарвался.

– Добрый вечер, – сказал я. – Ты извини, у Ступакова засиделся. Ему там из области кое-что передали, а потом посидели, поговорили…

– Есть будете? – спросила Вера Петровна.

Кажется, она медленно оттаивала.

По телевизору показывали очередной сериал о нелегкой жизни бандитов начала века. Кажется, кто-то договаривался замочить конкурента. Сейчас бравые ребятки с бычьими шеями сидели, потягивая пивко, и неторопливо обсуждали животрепещущий вопрос – нанять киллера, который, как известно, всегда выполняет порученную работу, но дорого берет, или, во избежание возможной огласки, взяться за это нелегкое дело самим. Возможность договориться с конкурентом они просто не обсуждали, это не приходило в их узколобые головки.

– Что это? – спросил я, кивая на экран.

– Это же классика, Валентин Мокеевич, – с легкой укоризной просветила меня Вера Петровна. – «Чугунные парни», семнадцатая серия.

Она поставила на стол тарелки с ужином, чашку дымящегося еще чая и села напротив, подперев миленькое свое личико тонкими ладошками.

Женщины – собственницы. Не успеешь оказаться с ней в близких отношениях, как она начинает прикидывать, как вам строить дальнейшую жизнь, при этом порой заглядывает в отдаленное будущее, куда ты не смотришь. А собственно, почему бы и нет? Красивая женщина, совсем не дура, да и во всем остальном очень даже впечатляет.

– А ведь вы, Валентин Мокеевич, не из облоно, – вдруг сказала Вера Петровна. – Вы сюда не тетрадки приехали проверять.

Большого открытия она, конечно, не сделала, чтобы прийти к таким выводам, особой сообразительности не требовалось, особенно после того, как я ночью весь в масляных пятнах пришел, но все равно мне стало немного неприятно. Словно в чужой одежде на улицу вышел, а меня в ней хозяева застукали.

– Вы из милиции? – спросила Вера Петровна.

– Ну, почему из милиции? – пробормотал я, делая вид, что чай для меня слишком горяч.

– Видела я вашу рубашечку, – сказала женщина. – Знаю, где вы в ней лазили, в школе так не перепачкаешься. Вы ведь не бочки с подсолнечным маслом грузили?

Проницательная женщина!

Бочек, тем более с растительным маслом, я в этот день и в глаза не видел.

Глава десятая

Утром я направился в школу.

Директор Никон сидел за столом, подперев рыжую бородку рукой, и вид у него был несчастный-разнесчастный, словно от него жена ушла или ему только что об увольнении сообщили.

– А я вас вчера искал, – вместо приветствия сообщил он. – А сегодня вас наш милицейский начальник спрашивал Иван Ступаков. Похоже, вы у нас в городе популярный человек.

– Здравствуйте, Анатолий Сергеевич, – сказал я. – Что-нибудь случилось?

– Эти ваши разноцветные камешки и в самом деле видели, – директор подергал бородку. – И знаете у кого? У сына директора банно-прачечного комбината Лошакова. Мальчишке двенадцать лет, но растет шпана шпаной, не удивлюсь, если в ближайшем будущем он станет постоянным клиентом нашей милиции.

– А как же воспитание? – спросил я. – Влияние школы?

– Какое там влияние, – устало сказал директор. – На них улица больше влияет. А мы им грубого слова не можем сказать, хотя лично я думаю, что их пороть надо. Прав был Корней Иванович Чуковский – телесные наказания в школе способствуют становлению человека и воспитанию в нем нравственности и морали.

Подобных высказываний за классиком детской литературы я не слышал, но спорить с директором не стал. Раз говорит, значит, знает.

– У него их видели вчера, – сообщил директор. – Мальчишки даже играли в них, если то, что происходит, можно назвать игрой.

– Игрой это назвать трудно, – признался я. – Если это и игра, то игра человеческого воображения. Но камни у пацанов надо быстрее реквизировать. Такие игры влияют на человека не в лучшую сторону.

Директор некоторое время смотрел на меня, словно прикидывал, доверить мне тайну или не стоит, потом открыл ящик стола и достал из нее нечто напоминающее четки, но состоящее из множества переливающихся всеми цветами радуги камешков. На них хотелось смотреть не моргая, блеск их завораживал. Я протянул руку, коснулся камней. На ощупь они были холодными, но в них горел огонь.

– Разумеется, вы с мальчишкой побеседовали?

– Конечно, – сказал директор. – С мягкой твердостью я пытался внушить ему, что воровать нехорошо. Особенно у марсиан.

– И что он вам ответил? – я все еще не мог отвести взгляда от камней.

– Он сказал, что его отец не марсианин.

– Вы хотите сказать, что он спер это у своего отца?

– Я ничего не хочу сказать, – мягко поправил Никон. – Я просто повторил слова мальчишки. Знаете, Валентин Мокееевич, мне было бы очень неприятно узнать, что к исчезновению марсиан имеет отношение Геннадий Федорович Лошаков. Мы с ним дружим с детства, сами понимаете, но это обстоятельство я никак не мог от вас утаить. Об этих самых энапах я знал еще вчера, когда вы только спросили меня про мальчишек. Каюсь, сразу не решился сказать вам. Надеялся, что энапы появились у Вени другим путем. Но… – он вздохнул и предупредительно поднял руки. – Я ведь понимаю, что вы приехали не просто так. Я понимаю, чем нам всем грозит убийство или похищение марсиан. Поэтому я решил выложить все, как есть.

– И правильно сделали, – успокоил я Никона. – Вы просто не знаете, что такое марсианская зачистка. Взрослых мужчин в лагерь, женщин – в другой лагерь, детей – в детские дома. Все кто этому пытается сопротивляться… Я думаю, действие тепловых генераторов вы видели.

– Видел, – сказал директор школы сухо. – Довелось. Страшная штука.

– Мне бы хотелось побеседовать с этим мальчиком, – сказал я. – Его зовут Веней?

– Он в соседнем классе сидит, – кивнул директор. – Я так и подумал, что вы с ним сами побеседовать захотите. Яс ним с утра поговорил, родителей он еще не видел, так что сказать никому ничего не мог.

Пацан был щупленький, но нахальный и ершистый. Смотрел на меня настороженно, словно вороненок, случайно выпавший из гнезда. Именно такое он впечатление производил – нахальный и напуганный вороненок, который обнаружил, что к нему подбирается кошка, а родителей, как на грех, поблизости нет. Он сидел за крайним от окна столом, разглядывая меня круглыми глазами. Он ожидал неприятностей.

– Здравствуй, Вениамин, – сказал я, садясь за учительский стол. – А меня зовут Валентином Мокеевичем.

Он промолчал, продолжая внимательно и настороженно разглядывать меня.

– Нехорошо, нехорошо, молодой человек. Разве тебе не объясняли, что воровать нельзя?

– Я не воровал, – тихо сказал он.

– А это? – я бросил на стол переливающуюся всеми цветами радуги цепочку камней.

Глаза мальчишки жадно вспыхнули. Похоже, парень уже хорошо знал, что это такое, и умел энапом пользоваться.

– Где ты это взял? У марсиан?

– У каких марсиан? – парень посмотрел на меня. – У отца в ящике для инструментов нашел. Я даже не знал, что это марсианская штуковина, думал сначала, так, бусы стеклянные.

– Точно? Не врешь? – надавил я.

– Отца спросите! – мальчишка судорожно вздохнул. – Как я мог у марсиан взять, если они к себе никого, даже тех, кто на комбинате раньше работал, не пускали? – привел он, как ему казалось, веский довод.

«Вот именно, – подумал я. – Никого они к себе не пускали. Откуда же тогда энап взялся у твоего отца?»

– Ты когда его нашел? Ну, у отца в ящике?

Воодушевленный тем, что ему верят, мальчишка задумался. Он даже губами шевелил, словно это в чем-то могло ему помочь.

– Двадцать четвертого, наверное, – наконец сказал он.

Совпадало. Марсиане по всем прикидкам исчезли двадцать второго. Или двадцать третьего. Тогда впервые заметили, что треножники длительное время остаются неподвижными и на них садятся птицы. Этого марсиане никогда не позволяли, тепловым лучом превращая птиц в пепел. Когда же Геннадий Федорович Лошаков принес в дом марсианскую игрушку – в ночь исчезновения гарнизона или на следующий день? Это надо было смелость иметь – зайти туда, куда тебя не пускают. Или он знал, что бояться уже нечего? Тогда получалось, что появился след. Тоненький, неверный, но след.

– Ладно, – казал я. – Иди. Только о нашем разговоре никому ни слова. Знаешь, какая это ценная штука?

– Уже догадался, – подавленно сказал младший Лошаков.

Разговаривать со мной ему не хотелось. Ему сейчас было легче решить задачу на доске. Любую. Даже по высшей математике.

Закончив беседу с мальчишкой, я зашел к директору.

– Анатолий Сергеевич, у вас в школе газеты есть?

– А как же, – с заметной гордостью и некоторым удивлением сказал тот. – «Комсомолку» выписываем, областную «Правду» и «Голос Вселенной». У нас и подшивки есть в библиотеке. Принести? Или вы хотите нашу библиотеку посмотреть? У нас хорошая библиотека.

– Это не к спеху, – сказал я. – Будет время, посмотрите сами и выпишите, какие спортивные передачи шли двадцать второго или двадцать третьего числа.

Не знаю, что Анатолий Сергеевич Никон подумал, но посмотрел он на меня с удивлением. Пусть удивляется. Меня это не особенно беспокоило.

Затем я зашел на почту.

Вот что на Земле точно изменилось в лучшую сторону, так это почта. Марсиане посодействовали. Не знаю, как их техника действовала, но достаточно было наклеить на письмо или посылку специальный ярлык, и передача почтового отправления из города в город происходила мгновенно. На сортировке адрес увидят сегодня же, а это означало, что не позднее вечера содержимое пробирки, которую я наполнил в бассейне, будет в лаборатории нашего управления, а что делать, я им объяснил по телефону, благо сотовая связь в последнее время осуществляется через несколько марсианских спутников, запущенных с помощью земных ракет. К ракетостроению марсиане отнеслись с большим интересом и вниманием. Они сразу же взяли под контроль все фирмы, работающие на космическую промышленность, особенно работающие с двигателями на ядерном приводе. Дело мира было в надежных руках, и марсиане не собирались их разжимать.

Остаток дня я провел в пустых хлопотах. Впрочем, не совсем пустых. Все факты, которые я собрал, неопровержимо доказывали, что не было и не могло быть в городе Сухове экстремистской и террористической организации из воинствующих интеллигентов, не было в нем организованной преступности, способной бросить вывод марсианам, вообще не было здесь людей, способных вступить в поединок с марсианской ухающей бригадой.

И провокация отпадала – как я успел узнать, в интересующие меня дни дисколеты над городом не появлялись, иные средства передвижения тоже, а значит, тайно вывезти суховских марсиан никто не мог. Собранные сведения не слишком меня порадовали. Они говорили, что я туп и выстроенные мною версии ни к черту не годятся, и вообще, я шел не по тому пути. И все-таки – не могли же марсиане уйти ночью, бросив на произвол судьбы свою боевую технику! А главное – ну, куда они могли уйти? Им в человеческой толпе не затеряться.

Правда, была у меня в руках тоненькая ниточка, но для того чтобы потянуть за нее, мне нужен был майор Ступаков.

Закончив работу, я вернулся в школу и зашел к директору.

– Я вашу просьбу выполнил, – сообщил Анатолий Сергеевич. – Не знаю, зачем вам это нужно, но двадцать второго по «Теленации» действительно демонстрировался футбол. Московский «Спартак» играл с пермской «Камой». Показ матча начался в девятнадцать часов. «Кама», кстати, выиграла. Годится?

– Другие спортивные передачи были?

Никон хмыкнул.

– У нас в городе уже третий год семьдесят два канала, – с видимой гордостью сказал он. – Из них два спортивных. Там все показывают: от бейсбола до метания тарелочек на дальность расстояния. При этом заметьте, круглосуточно.

– Спасибо, Анатолий Сергеевич, – кивнул я.

– И еще один момент, – сказал директор. – Один из наших источников, – он страдальчески вздохнул, так уж не нравилось ему это слово, – один из наших источников разговаривал со Шнуром. Так Шнур утверждал, что двадцать второго ближе к полуночи видел Валерку Васильева, который по улице Собчака куда-то бежал. Говорит, торопился сильно.

– Васильев – это электрик, – сообразил я. – А Шнур?

– Великанов Андрей Ильич, – сказал директор. – Никчемный мужичонка. Закладывает постоянно, врет, половине города деньги должен. Я-то всерьез это не принимаю, но вдруг сгодятся сведения, вот вам и сообщил.

«Сгодятся, сгодятся, – подумал я. – Двадцать второго. Интересно…»

– Вообще-то он мог от кума своего домой бежать, – сказал Никон. – На Собчака у него кум живет, Санька Коротков, тот двадцать третьего аж десять литров пива взял, футбол, наверное, собирались на пару смотреть.

– Разберемся, – сказал я.

Факты увязывались в единую цепь. Только вот конечный вывод пока оставался туманным и неясным.

– Еще машину видели, – сказал директор. – «Газель», ее тоже около одиннадцати на Собчака видели.

– А чья «Газель»?

– Фермера с Березовской, – сказал Никон. – Кураев ему фамилия. Спокойный такой мужик, мухи не обидит. Он вообще-то мог и к Сашке Короткову приезжать, они с ним давно знакомы, еще зерно вместе ездили в Иран продавать.

Фамилия мне была знакома, только я виду не подал. Вот и засветился Кураев. Надо было думать, сложно незамеченным раскатывать по городку.

– Вера Петровна звонила, – сообщил директор. – Спрашивала, придете ли вы на обед.

При этом лицо его оставалось непроницаемым.

Что ж, война войной, а обед – по расписанию.

Когда я пришел в дом Веры Петровны, хозяйка смотрела телевизор. Шел круглый стол, посвященный вопросам политических свобод земных жителей, вел круглый стол известный тележурналист Иван Галкин, звезда телеэкрана в третьем поколении. В дискуссии участвовали марсианин и журналист, представляющий свободную прессу. Оппонент марсианина был щуплым лысым человечком с неопрятной всклокоченной бородой и остатками волос над ушами. Его представили зрителям как господина Бенедиктинова.

Даже на экране видно было, как нервничает марсианин, участвующий в дискуссии.

Он ворочался, то вольготно разбрасывал щупальца, то, щелкнув клювом, буквально втягивал их в себя. Я мог поклясться, что в круглых немигающих его глазах с вертикальным черным зрачком поблескивают контактные линзы.

Переводчик торопливо переводил его слова:

– Все эти крики насчет принудительной сдачи крови лишены каких-либо логических оснований. Вы знаете, что кровь является основным продуктом питания марсиан. Единственным продуктом! Разве может разумное существо отказать собрату по разуму в питании? Это было бы в высшей степени негуманно. Волею судьбы мы с вами – братья по крови, причем в самом прямом, а не в переносном смысле этого слова. Ивы ведь не будете отрицать, что марсиане принесли на Землю подлинную свободу. Вы так часто повторяли слова, что готовы за свободу отдать всю свою кровь до последней капли, что становится удивительным ваш протест против дарованной Марсом свободы. Вы – свободны! Мы освободили вас от продажных политиков, которые постоянно затевали свары, перерастающие в войны, мы распустили армии и освободили вас от обязанности служить, а главное содержать громоздкие и никому ненужные аппараты, в которых собранные люди тренировались и учились исключительно убивать себе подобных. То есть вас! Марсиане борются с преступностью. Никто не будет отрицать того очевидного факта, что, уважая земную ячейку жизни – семью, мы покончили с проституцией и торговлей женщинами. Мы дали вам свободу экономики. Мы дали вам свободу слова – каждый может высказаться и быть услышанным. Мы сделали вас равными среди равных. И за это мы требуем лишь одного – крови! Той самой крови, которую вы были готовы за эти свободы пролить.

Вспомните, «лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой»! Но зачем кровь проливать? Кровь – слишком ценный продукт, чтобы орошать ею землю. В порядке компенсации за дарованные свободы мы забираем эту кровь себе. Чем же вы недовольны?

– Чем мы недовольны? – вскричал Бенедиктинов фальцетом. – Вами, вами, господа марсиане! Вы говорите, что даровали нам свободы. А мы утверждаем, что вы превратили нас в своих рабов! Вы превратили нас в стадо, дав возможность относительно свободно пастись на лугу Земли. Проливать кровь – это было наше священное право, мы боролись за свободы, мы добивались их в борьбе. И мы совсем не желали, чтобы кто-то спустился с небес и предложил обмен: свободу на нашу кровь! Вы говорите, что дали нам свободы, мы же утверждаем, что вы отняли их у нас!

Марсианин снова защелкал клювом.

Переводчик внимательно выслушал его и продолжил:

– Если вы считаете, что свобода заключается во вседозволенности, то это ошибка. Человеческая жизнь не должна прерываться насильственно, смысл ее – дать потомство, вырастить его, воспитать полноправного гражданина земного общества. Если вы считаете, что вы свободны развязывать братоубийственные войны, если справедливость видите в том, что несколько миллионов живут в полном довольстве, в то время как подавляющее большинство населения Земли голодает и даже умирает с голода, то марсиане против такой свободы и такой справедливости.

И потом, позвольте вам напомнить, отбор крови производится исключительно в соответствии с вашим желанием пролить ее, чтобы обрести свободы. Вы говорите: рабство, а мы называем это взаимовыгодным обменом, кроме того, постоянная смена и обновление крови оздоровительно влияет на человеческий организм в целом. Выросла продолжительность человеческой жизни, канули в небытие страшные болезни. Вы ведь не будете отрицать в том заслуги марсиан?

– Но цена! Цена! – вскричал Бенедиктинов, и лицо его исказила гримаса бешенства. – Ценой этому утрата самостоятельности людского рода. Возможно, со временем мы и сами добились бы этого. Но сами! Сами!

Глаза марсианина блеснули. Он распустил щупальца – поза его, как когда-то объяснял мне специалист, выражала полное пренебрежение к собеседнику.

– Не скажет ли уважаемый оппонент, сколько людей человечество потеряло в так называемых битвах за независимость? Только последняя мировая война унесла из жизни почти пятьдесят миллионов человек. Яне ошибаюсь? Вы только представьте, сколько ценнейшего продукта было безвозвратно утеряно. Сколько марсиан могло бы жить в сытости и довольстве. Разве нормальные разумные существа могли себе это позволить? Разве вы не ограничиваете в самостоятельности своих неразумных детей? Но разве тем самым вы лишаете их свобод? В конце концов, самостоятельность тоже понятие относительное – дети получают свободы постепенно из ваших рук. Почему вы отказываете в этом праве тем, кто значительно старше вас, прошел больший эволюционный путь и лучше вас представляет, что на данном этапе человеку полезно, а что вредно? Самостоятельность рода человеческого! Мы что, заставляем вас заниматься непосильным трудом в каменоломнях или на плантациях? Увозим на Марс, влачить жалкое существование в условиях, к которым вы не приспособлены? Мы сжигаем вас в газовых камерах? Нет, мы даем возможность роду человеческому гармонично развиваться. Аза это требуем скромную плату. Многие из вас добровольно сдавали кровь на нужды своей медицины. И что же? Вы и тогда чувствовали себя рабами? Вашу точку зрения, господин Бенедиктинов, разделяют не все земляне, совсем не все. Вы выдаете свое личное мнение за общественное. Многие земляне благодарны марсианам за так называемое рабство, оно дало возможность им излечиться и стать полноправным членом общества, впервые досыта поесть, работать в щадящих условиях, ведь не секрет, что до марсиан у вас существовали потогонные системы труда!

Какая разница, на кого вы батрачили, – на марсиан или на соплеменника. Ведь если в корень смотреть, тоже кровью расплачивались!

– Не все! Не все! – крикнул Бенедиктинов.

– Вот! – сказал марсианин. – Вот где главная причина. Мы при отборе крови учитываем только физическое состояние, ориентируемся на взрослых особей, вы же учитывали при этом сотни второстепенных факторов, включая социальные. Но так не должно быть. Вы по рождению одинаковы. И кровь у всех вас красная. Покажите мне землянина с голубой кровью. Нет таких…