Текст книги "Марсианская роза"

Глава тринадцатая

– Заходи, Геннадий Федорович! – крикнул Ступаков, выглядывая в коридор.

Он уже ничему не удивлялся.

В кабинет вошел плотный мужчина в светлых брюках и летней рубашке с коротким рукавом. Ремень брюк туго перепоясывал обозначившееся брюшко. Круглое красномясое лицо Лошакова было монументально-спокойным и невозмутимым.

Директор банно-прачечного комбината поздоровался и сел на стул, внимательно оглядывая нас. Ступакова он знал, поэтому в основном уделил внимание моей персоне, явно ждал, что я представлюсь, но я с этим не спешил.

– Вот тут с тобой, Геннадий Федорович, товарищ хочет переговорить, – сказал майор, кивая в мою сторону.

– Я к органам с уважением отношусь, – с чувством собственного достоинства сказал густым и хорошо поставленным голосом директор банно-прачечного комбината. – Слушаю вас… товарищ!

– Это мы вас должны слушать, – сообщил я.

– Не понял, – Лошаков даже не изменился в лице. Конечно же он видел, как из кабинета увели его электрика, и все понял. Но держался хорошо.

– Как это, о чем? – удивился я. – Надо рассказать, Геннадий Федорович, куда вы трупы марсиан дели, кто вам их помогал вывозить, в каком месте вы их зарыли…

– Это провокация! – оскорбленно сказал Лошаков. Лицо его медленно наливалось кровью. – Вы тут совсем, как говорят на Украине, з глузду съехали. Имейте в виду, милиция у нас тоже подотчетна. Есть и на вас управа.

Да, держался Лошаков хорошо, только губы его выдавали. Дрожали они у него, дергались, превращаясь в тонкую розовую ниточку под темными густыми усами. Но в отличие от электрика Валеры уши у него не семафорили.

– Хватит, хватит, Геннадий Федорович, – уже нетерпеливо сказал я. – Побрыкались и будет. С Васильевым все ясно, факт халатности налицо. Только не мог он баньку закрыть, ключи ведь у вас были.

– Это еще не факт, – быстро сказал Лошаков. – Еще один комплект у уборщицы был! Пусть и не убирала она, я ключей не забирал, думал, рано или поздно все утрясется, коллектив заживет нормальной жизнью…

– Побойтесь Бога, – сказал я. – Уборщица от всех этих ужасов, как вы сами говорите, з глузду бы съехала. Картинка была достойная Босха. Тут нужна была мужская сильная воля. Кроме вас, уважаемый, некому это было сделать.

– Глупости, – директор уже пришел в себя и решил стоять на своем до конца. – С чего вы взяли, что я имею к случившемуся какое-то отношение?

– Вот, – сказал я, обращаясь к Ступакову. – Учись. Товарищ решил отбиваться до последнего. Только не получится у него это, не та ситуация. Ты, Геннадий Федорович, умный человек, должен понимать, что таким макаром ты город подставляешь. Шутка ли, одиннадцать марсианских рыл за одну ночь! Думаешь, марсиане это простят? Расплачиваться ведь всем придется.

– Значит, все и расплатимся, – чуть опустил голову Лошаков. – Раз виноваты.

– Ты суп на других не лей, – вдруг обозленно вмешался в разговор майор Ступаков. – Кто виноват? Я виноват? Лидка моя виновата? Не было бы здесь Валентина Мокеевича, я бы с тобой по-другому поговорил. И рыло-то не криви, сознаваться надо, раз уже все известно. Человек специально из областного центра приехал, он зря говорить не будет.

– А мне не в чем сознаваться, – с каменно неподвижным лицом сказал директор бани. – Хоть на детекторе лжи проверяйте. Вам бы, ментам, только человека засадить, а виновен он или не виновен, это для вас уже дело десятое.

– От гад! – восхищенно вскричал Ступаков. – Нет, Валентин Мокеевич, вы только на него посмотрите! Мы все в дерьме, а он в белом костюме и на коне!

– Майор, не пыли, – оборвал его я.

Повернувшись к директору бани, я некоторое время разглядывал его. Внимательно разглядывал, по возможности недобро щуря глаза. На людей это действует. Подействовало и на Лошакова – он заерзал.

– Может, это освежит вашу память? – медленно сказал я и выложил на стол даже в сумраке кабинета сияющий энап.

Лошаков странно хрюкнул, потянулся рукой к груди, я даже встревожился, не сердечный ли приступ у человека, но директор уже справился с нервами.

– Вот поганец! – сказал он.

Это он о сыне конечно же. Сразу допер, откуда у меня марсианская штучка могла объявиться. Я еще раз убедился, что в начальники чего бы то ни было просто так не попадают – требуется способность к быстрому анализу и хорошая реакция на внешние раздражители. И еще умение вычленять главное из массы второстепенных деталей.

– Ну, допустим, – собрав себя в кулак, заговорил Лошаков. – Допустим, я заходил в баню и увидел… гм… все царящее там безобразие. Но кто вам сказал, что я причастен к сокрытию преступления? Согласен, наш электрик по умыслу или от глупости… э-э-э… пожурил марсиан. Я-то здесь причем?

– Ключик, ключик, Геннадий Федорович, – напомнил я. – После того как трупы вывезли, кто-то должен был закрыть дверь на ключ. И сдается мне, что это была не уборщица. Там, по вашему собственному признанию, были вы. А после того как вы закончили, скажем так, уборку, то по хозяйственной и очень полезной в иных случаях привычке заперли дверь. Кто вам помогал? Один вы бы не справились. Вам помогал электрик Васильев?

Ступаков покусал нижнюю губу, обдумывая линию дальнейшего поведения.

– Дождешься от него! – с раздражением и досадой бухнул он. – Ведь даже ничего не сказал, сволота этакая! На рыбалку умотал, от греха подальше. Это я сам заглянул. Инициативу, идиот, проявил. Я ведь за хозяйство отвечаю. Увидел, что там делается, и мне плохо стало. Думаю, пропали мы. И о марсианах подумал, и о городе… Все правильно! Мне бы все так и оставить, а я, дурак, решил, что лучше будет, если они просто исчезнут. Просто исчезнут, понимаете?

– И что же вы сделали? – продолжал нажимать я. Наступал момент истины, все должно было объясниться именно сейчас. Клиент созрел для признания, и додавить его нужно было именно в этот момент, пока он не пришел в себя.

– Что я сделал? – Лошаков откинулся на спинку стула. – Воды у вас нет? Только не простой, – остановил он майора. – Я всегда пью минеральную.

Сделав несколько глотков из принесенного Ступаковым стакана, он уже значительно легче продолжил:

– А что я мог еще сделать? Побежал к свату, ты его, Ваня, знаешь, Семену Барыкину, его сын на моей дочери женат. Побежал я к нему, а к кому же еще, у него «Витязь» с кузовом, крытым тентом. Рассказал ему все, помянули мы наших гостей, марсианские пески им будут пухом… Ах, Венька, вечно он лазит где не надо! И мне, дураку, выкинуть бы эту дрянь! Чего, спрашивается, пожадничал? Да что теперь, – он безнадежно махнул рукой. – Вечером мы потихонечку подъехали к бане, я каждого заранее в мешок полиэтиленовый упаковал, покидали мы всех в кузов и вывезли…

– Место захоронения показать можешь? – снова вступил в разговор майор.

Лицо директора банно-прачечного комбината исказила странная усмешка.

– Ну, чего молчишь? – прикрикнул Ступаков. – Я же все равно сейчас Барыкина дерну. Он тебя покрывать не станет, все выложит.

Видимо, майор Ступаков родственника директора бани знал хорошо, Лошаков печально вздохнул и тихо подтвердил:

– Этот выложит. Этот все расскажет, что его ни спроси.

– Так где вы их закопали? – майор явно брал реванш за вчерашний день, когда он ничего не добился от электрика. – В карьере на Зырянке?

– Да нет никакой могилы, – Лошаков на глазах худел, словно воздушный шарик иголкой проткнули. – У Семена ферма в Кутузово, он свиней выращивает. Им и скормили. Свиньи даже в весе резко прибавили…

– Всех? – вырвалось у меня.

Директор банно-прачечного комбината поерзал на стуле, потом безнадежно махнул рукой:

– Все равно Семена допрашивать будете. Ау него вода в заднице не удержится. Кусочек сами попробовали. Уж больно съедобно пахло – чистый деликатес!

Мы со Ступаковым остолбенели, медленно переваривая сказанное.

– И… на что это похоже? – прервал наступившую тишину майор.

– На крабов, – уже покорный судьбе, Геннадий Федорович Лошаков вздохнул. – И чем-то белый гриб напоминает.

– Так вы его под водочку? – насмешливо и нервно поинтересовался майор. – Под «Марсианскую горькую»?

– Я такой гадостью душу не травлю, – с достоинством возразил Лошаков. – Под пиво «Толстяк» употребили.

Казалось, что, признавшись во всем, директор обрел свою прежнюю вальяжность.

– Дорабатывай, – сказал я майору, чувствуя спазм в желудке, и вышел в коридор.

Сотрудники милиции, идущие по коридору, поглядывали на меня с пугливым любопытством. Так всегда смотрят на проверяющих, никто ведь не знает, чего от них можно ожидать. Отойдя к окну, я по сотовой связи набрал номер генерала. Мой телефон показал, что связь осуществляется в режиме скремлера. При таком режиме для любого постороннего слушателя, включая операторов связи, наш с генералом разговор превращался в набор шипящих и булькающих звуков, понимали друг друга лишь я с моим собеседником. Я даже удивился, подобный режим Лютоплатов использовал не часто. Коротко я доложил результаты своей работы. И удивился, когда Лютоплатов явственно хихикнул:

– Значит, под «Толстяка»?

– Исключительно для пробы, – доложил я. – Основное – свиньям.

– Не передохли? – поинтересовался генерал.

– Говорит, наоборот, даже в весе прибавили, – грустно сообщил я.

Радоваться, честно говоря, нечему было. Признания людей у меня, считай, имелись, с вещественными доказательствами хоть и не густо было, но что-то использовать я мог. Не было самих марсиан, а без этого все произошедшее марсианам могло показаться беспардонным враньем. Но что поделать, все обстояло именно так.

– Обеспечь секретность происходящего, – приказал генерал. – Материалы дела засекретить, через прокуратуру решить вопрос о принятии его к своему производству. Здесь следователю передашь. Подозреваемых сегодня же отправишь в область, в наш изолятор. Вещественные доказательства еще раз просмотри. Протокол осмотра свинофермы обязательно сделай, обеспечь осмотр животных приличным ветеринаром, после чего пусть немедленно всех их режут к чертовой матери!

Крестьянин, живший в глубине моей души по линии деда, попробовал сопротивляться.

– К чему такая спешка, товарищ генерал? Не сезон ведь еще! Осенью и порежут!

– Самый сезон, – нетерпеливо сказал генерал. – Лучше свиней порезать, чем ждать, когда зарежут тебя. Ты меня понял, Гурский?

– Трудно вас не понять, товарищ генерал, – еще раз огрызнулся я. – Не на китайском изъясняетесь.

– Со всех причастных к событиям возьми подписку о неразглашении, – приказал генерал. – И Боже упаси, чтобы хоть какая-нибудь мелкая деталь просочилась в прессу. Голову оторву и скажу, что так и было! Это происшествие относится к разряду государственных тайн.

– Что случилось-то? – удивился я.

– Умный ты, Валентин, а все-таки дурак, – с сожалением произнес генерал. – Пойми, дурья башка, раньше все знали, что марсианам можно пить нашу кровь, что они от этого только здоровее становятся. Усек?

– Ну? – неуверенно сказал я.

– Баранки гну! – уже сердито сказал Лютоплатов. – А теперь выясняется, что после определенной кулинарной обработки и марсианин может стать гастрономическим изыском. Как к этому марсиане отнесутся?

И тут до меня стало доходить, что мы все и в самом деле стали носителями высшего государственного секрета. А секрет заключался в том, что марсиане съедобны. Ничего хорошего подобные знания никому из нас не сулили. Вздохнув, я побрел исполнять указания начальника. Я его знал: если обещал за разглашение тайны голову оторвать, оторвет обязательно, жалости не испытает. Как только эту секретность люди воспримут?

Глава четырнадцатая

И было утро.

Хорошее утро выдалось – облаков на небе не было, бездонная синева вбирала в себя зелень деревьев и травы, спокойную гладь воды, разноцветную пестроту домов провинциального города Сухова и готовилась встретить медленно встающее солнце, которое еще ворочалось за горизонтом, выбрасывая первые лучи и зажигая алым пламенем туманный горизонт.

И мы не спали.

– Слушай, – почти сердито сказала Вера. – Ну, не могу я так. Что значит, собирайся? Я здесь, между прочим, на работе числюсь. У меня здесь квартира. Как же я все сразу брошу? В чем я тогда ходить буду во Лбове? Надо хотя бы вещи собрать!

Теплая, упругая, она лежала у меня на груди, и я чувствовал кожей ее пламенеющую щеку.

– Шмотки можно и во Лбове купить, – сказал я. – Деньги у меня есть, это не проблема – походишь по магазинам, выберешь.

– Все как-то неожиданно, – жалобно сказала Вера и завозила ногами.

– Сама выбирала, – шутливо поддел ее я.

– Нет, я, конечно, согласна, – сказала она и, приподнявшись на локте, посмотрела мне в лицо, – но как-то страшно.

Я ее понимал. Жила она себе в Сухове, какая-то жизнь устоялась, привычная, без особых потрясений, а тут вдруг от нее требуют собираться и ехать неизвестно куда, а главное, неизвестно, как будет. И хотелось ей, и боялась Вера неизвестности.

– Решай, – сказал я. – Время не ждет.

Она надула губки и, водя тонким пальчиком по моей щеке, внимательно вглядывалась в мое лицо.

– Слушай, – вдруг вспомнила она. – А марсиан вы нашли?

– Нашли, – прикрыл я глаза.

– Где? – она оживилась и явно была рада смене темы. – Расскажи, Валя, интересно ведь!

– Это государственная тайна, – сообщил я, делая строгое лицо. – Ты в список допущенных к ней лиц не входишь. Вот выйдешь за меня замуж, тогда я еще подумаю, рассказывать тебе обо всем или нет.

– Нечестно! – она наклонилась и ласково укусила меня за шею. – Крови жажду! Ты меня шантажируешь, Гурский!

Нет, все-таки такие женщины – редкость. Через мгновение я уже забыл обо всех своих тревогах, о разговоре с генералом, обо всех хлопотах последнего дня, когда мне приходилось делать все, чтобы информация о причинах исчезновения марсиан и причастных к нему лицах не стала достоянием, как говорится, широкой общественности, мать ее в медном тазу с молотком и зубилом!

Во второй половине дня я зашел в хозяйственный магазин.

Магомбет сидел на телефоне и с кем-то переговаривался на гортанном аварском языке. Завидев меня, он приветственно поднял руку.

Я сел в кресло и подождал, когда он закончит разговор.

– Встретился? – поинтересовался я.

– Ты все угадал, – сказал Магомбет. – Они сейчас у меня на складе сидят. Будешь с ними разговаривать?

– Не о чем мне с ними говорить, – устало сказал я. – Идиоты. Разве можно так подставлять окружающих тебя людей?

– Они не подумали, – вздохнул Магомбет. – Опыта нет. Не думают, чем все обернется. Ничего, ничего, посидят в лагере подготовки, наберутся ума, тогда и в мир выпустим. Сегодня их заберут. Я уже позвонил. Извини, что через твою голову, брат.

– Спасибо тебе, – сказал я искренне.

– За что, брат? – удивился Магомбет. – Одно дело делаем!

Последним в этот день я посетил Никона.

Анатолий Сергеевич сидел в кабинете и смотрел телевизор.

Выступал некто дородный, комплекцией даже напоминающий чем-то марсианина, одетого в земной костюм.

– Отбросьте предрассудки, – жирным поставленным голосом говорил он. – Соберите в себе все доброе и посмотрите: Господь создал марсиан, как создал Землю и человека. Да, они питаются кровью, но это не кара небесная, это законы Природы, которую сотворил Господь. Можем ли мы противиться Его замыслам? Можем ли отказать страждущему брату по разуму в той корке хлеба, жертвование которой делает человека Человеком? И пусть эта корка хлеба выглядит непривычно и даже жутковато для нашего скудного понимания, возблагодарим Творца, что он не создал и не прислал на муки человеческие нечто более ужасное и несправедливое. Возблагодарим Господа нашего и терпеливо, как учил нас Он, понесем наш крест, безропотно и с благодарностью к Создателю…

Увидев меня, Никон убавил звук.

– Христианский канал? – кивнул я на экран. – Помолимся о смирении и покорности?

– Все в одну дуду дудят, – сказал Никон и выключил телевизор. – Даже попы.

Директор школы потер виски, пригладил волосы и посмотрел на меня.

– Уезжаете? – равнодушно поинтересовался он. – Счастливой дороги, Валентин Мокеевич. Надеюсь, вам у нас понравилось.

Когда я с ним заговорил о режиме секретности, о необходимости хранить тайну, он только удивленно взглянул на меня:

– Вы о чем? Это вы что-то знаете, а я, честно говоря, даже не знаю, о чем идет речь.

Походил по кабинету, словно решался на какой-то шаг, и совсем уж бесцветным голосом спросил:

– Вера Петровна тоже уезжает?

– Она задержится, – сказал я, чувствуя, что немного покраснел. – Ей еще рассчитаться надо. Надеюсь, вы быстро подпишете приказ об ее увольнении?

– А я уже подписал, – сказал Никон. – По собственному желанию Веры Петровны. Жаль. Я ценил ее как хорошего хозяйственника. Знаете, нам здесь трудно найти хорошие кадры, городок маленький, каждый действительно деловой человек на вес золота.

Мы даже выпили с ним по рюмочке коньяка «Черная чайка».

И все-таки он не выдержал.

– Вы меня извините, Валентин Мокеевич, – сказал Никон, и глаза его заблестели. – Они и в самом деле попробовали?

Ай-яй-яй! Вот тебе и обеспечение режима секретности. Кто же ему проболтался? Кажется, я знал кто.

– Вы уж не сердитесь на Ступакова, – виновато сказал директор. – Он хороший милиционер. Когда-то я учил его химии, не скажу, что он был отличником, но в химии разбирался неплохо. Так вы не ответили, Валентин Мокеевич. Это правда?

Я кивнул.

– Какая гадость! – сказал директор, и на лице его было написано сладостное отвращение и удовлетворенность от ощущения причастности к тайне.

– Только сами понимаете, – растерянно пробормотал я. – Никому. Даже жене. В первую очередь жене.

Директор торжественно кивнул, словно этим своим кивком он обязался блюсти закон омерты. Был когда-то такой закон у сицилийской мафии – молчать и не выдавать братство, даже если тебе угрожает смерть. И подписку о неразглашении он дал с достоинством рыцаря, посвященного в тайны масонства. В ручке у него были обычные черные чернила, и я помахал листочком с подпиской в воздухе, чтобы чернила высохли, и только потом спрятал его в свою папку. Получилось очень уж многозначительное предупреждение, хотя за свою практику я ни разу не сталкивался со случаем, чтобы за нарушение такой подписки кого-то привлекли к уголовной ответственности. Впрочем, случаев, когда подписку нарушали и начинали болтать, показывая свою осведомленность и причастность, я тоже не знал.

К патриархальному быту быстро привыкаешь: не надо особо торопиться, кумушки на скамеечках уже со мной хором здороваться начали, даже милиционеры, инстинктивно почувствовав во мне какое-то начальство, честь отдавать стали. Я вдруг подумал, что к старости хорошо бы жить вот в таком городке, где тебя все знают, где вместо замков двери закрывают на щеколду и вставляют в проем щепочку, чтобы случайные посетители знали, что тебя дома нет. Бродить по улицам, где крикливые гусаки лениво купаются в дорожной пыли, где детвора самозабвенно купается в лужах вместе с довольно хрюкающими свиньями, ощущать себя в мире, где нет врагов и завистников, где на дни рождения и поминки собираются целыми улицами, даже кровь для марсиан сдают в одни и те же дни, чтобы потом посидеть за бутылкой восстанавливающего эритроциты кагора.

Незаметно наступил вечер.

– Ты со мной едешь? – спросил я Веру.

Женщина засмеялась.

– Думаешь, я тебя одного отпущу? Конечно же я поеду! А вдруг ты раздумаешь? Можешь раздумать, честно скажи?

– Завтра ехать, – предупредил я.

– Ну, расскажи, расскажи про марсиан, – требовала она.

«Ничего я тебе не расскажу, – вдруг подумал я. – И потом, когда ты узнаешь, что стала женой старшего уполномоченного отдела «В» Управления федеральной службы безопасности по Лбовской области, ты будешь знать только это. Ты станешь ждать, когда твой муж вернется с «поля», и будешь приставать к нему с бесполезными расспросами, постепенно смиряясь с тем, что никогда не узнаешь правды. И эта тайна, что так будоражит тебя сейчас, постепенно уйдет в небытие, и только иногда будет меня будить посредине ночи и заставлять вновь и вновь думать о том, правильно ли я все посчитал, или все-таки в чем-то ошибся».

Мы лежали рядом, и я смотрел в бесхитростно выбеленный потолок, думая о том, как странно и непонятно устроена наша жизнь. Одиннадцати марсианам пришлось расстаться с жизнью, чтобы мы встретились и вдруг поняли, что не можем жить друг без друга. И еще надо было родиться двум балбесам, благодаря глупости которых наша встреча вообще стала возможной. Но, наверное, так уж устроена жизнь, ошибки одних людей обусловливают встречи других, и с этим ничего невозможно поделать, ведь никто не может перевернуть и сделать иным мир, который живет невероятными случайностями.

– Слушай, Гурский, – сказала женщина, тепло дышащая мне в плечо, – и что мы с тобой станем рожать доноров? Это ведь так противно!

– Спи, – сказал я, обнимая ее за мягкие податливые плечи, поцеловал в висок, дурея от щекочущего прикосновения ее волос, а вскоре уже сам падал в черную бездну сна, твердо уверенный в том, что наши дети никогда не будут донорами, еще при моей жизни они станут свободными людьми, что бы там о свободе ни говорили.