Текст книги "Дальше фронта…"

– С этим ружьем еще дед ходил. Осечки не дает! Не умеет…

– Хорошо. Что дальше делать будем?

– Еще столько едем – сакля будет. Коней ставим, сами идем. Кеклик стреляем, улар, фазан. Вечером к реке кабан пить воду придет. Что еще спросить хочешь, я отвечу.

– Спасибо, Илико, все ясно.

– Не так сказал… Владимир, я плохо русский язык говорю. Пожалуйста, говори со мной больше. Пока едем, говори. На охоте нельзя.

– Хорошо. О чем будем говорить?

– Ты много воевал. Расскажи.

Да уж, задачка… Почему-то сразу же вспомнились не сопки Маньчжурии, а красная раскаленная земля Трансвааля. К чему бы? На окружающий пейзаж не похоже совсем, разве что только не менее экзотично для уроженца средней полосы, сиречь российской глубинки… Про это давно решено забыть, как бы и не было вовсе. А все же порою колет память какая-то заноза, и никак не выдернуть ее…

А о Маньчжурии Рыков совершенно не представлял, что и как рассказывать. Право слово, ну что Илико может знать о русско-японской войне, да и знает ли он вообще, что есть такая страна – Япония? Турцию он, положим, знает наверняка: здесь она, можно сказать под боком. Но Япония…

– Что рассказывать, Илико? Была война. Почему была – не знаю, да и думать об этом офицеру особо не положено. И лет мне было к ее началу всего двадцать два.

– Двадцать два? Взрослый мужчина. Очень взрослый.

– А когда у вас мужчина считается взрослым?

– Когда научится стрелять.

Вот так. Можешь поднять ружье, выстрелить и, понятно, по цели не промахнуться, и все – ты уже мужчина. Охотник и воин. Так просто, что даже завидки берут.

– Владимир, ты думаешь, я читать по-вашему не умею, Арчил умеет. Была война – он мне газеты читал. У тебя крест – за что? Большой подвиг?

– Подвиг? Да не было никакого подвига, Илико. Японцы атаковали, офицеров, кроме меня, всех выбило, патроны совсем все вышли. Я скомандовал «в штыки!», погнали японцев. И все. Какой здесь подвиг? Просто война.

Илико задумался.

– Так не может быть. Если просто война…

– Может. В вашем народе сколько воинов?

– Как – сколько? Мужчины – все!

– А теперь подумай, сколько воинов у нас. Далеко не все. И им, остальным, кажется, что быть в бою – уже подвиг. Офицерами у нас становятся только добровольно, прочие же, пока нет войны, служат только по жребию, причем коли жребий раз не выпал, то служить уже никогда не будешь. Солдат отслужит три года, потом семь лет в запасе…

– А если война? Что с теми, кто в армии не был?

– В полки второй очереди. Железную дорогу охранять, склады. На фронт – только охотником.

Илико надолго замолчал. Кажется, он пытался представить себе, как это вообще возможно: быть или хотя бы считаться мужчиной, но не быть при этом воином. Похоже, получалось очень плохо…

Тем временем дорога нырнула в глубокое и очень узкое, в два десятка шагов, ущелье. Рыков на глазок прикинул высоту скал: саженей двадцать, не меньше, отвесные стены, почти сплошь увитые колючим кустарником и лианами. Кое-где по белым, каким-то ноздреватым камням сочились мелкие ручейки. Сразу же стало немного зябко – солнце попадало сюда разве что в самый полдень. Внезапно Илико остановил коня.

– Что?

– С-с! Стой…

В правой руке у него непонятно как оказался револьвер, тяжелый «Смит-Вессон» армейского образца. Только что не было, и – вот, пожалуйста! Рыков не заметил движения, и подумал, что с таким искусством вполне можно выступать в цирке. Капитан не знал, что подумать, если бы охотник увидел или услышал дичь, то наверняка взялся бы за ружье, но – револьвер? Он потянул руку к ружью, но тут же был остановлен скупым жестом и покачиванием головы: «не надо» …

Впереди на дорогу вышли двое – в бурках и мохнатых папахах, с карабинами в руках. Рыков взглянул назад: еще двое. Та-ак… Ноги потихонечку из стремян, упасть влево, между лошадей, дистанция боя метров двадцать, вполне револьверная…

Пока капитан прикидывал диспозицию, один из стоящих на дороге что-то гортанно зарокотал, вроде бы даже и не по-грузински. Илико пожевал губами, коротко ответил. Что-то не похоже на обычный грабеж. Мелькнуло несколько русских слов: «офицер», «отряд», «солдаты». Разговор так и продолжался: джигит в бурке говорил что-то длинно и, кажется, угрожающе, ответы звучали коротко и даже, судя по интонации, с легкой усмешкой. Потом все внезапно кончилось – все четверо шагнули с тропы, и как будто исчезли. Илико тронул коня. Минут десять, до конца ущелья, ехали молча, сван на ходу набивал трубочку. В глаза снова ударил солнечный свет. Рыков прищурился; до полудня еще час с лишним, не меньше. Сверился по часам – точно, час пятнадцать. Эти нехитрые манипуляции его немного успокоили, нервы, напряженные в ожидании схватки, перестали звенеть.

– Кто эти люди, Илико?

– Абраги.

– Что они хотели?

– Они хотели меня убить.

– Почему не убили?

– С тобой нельзя. Ты – гость. Мы решили, что встретимся потом.

– За что – убить?

– Лицври. Кровная месть. Это не грузины, не сваны, это аджарцы. Мусульмане. Я их кровник. Я давно абраг. Ты не знал?

– Знал.

Было над чем призадуматься. До сегодняшнего дня всяческие «страшные» рассказы и слухи о «диких горцах» Рыков считал… несколько преувеличенными, так сказать. Теперь же мнение придется поневоле изменить: еще утром никак невозможно было представить себе, что здесь, в четырех часах езды от Сухума, горцы устраивают засаду. Потом беседуют, потом выясняют, что сводить счеты при русском офицере, нет, просто «госте» как бы неприлично, и договариваются встретиться «в следующий раз»… Да какой же век на дворе и есть ли тут вообще власть, не говоря уже о полиции, хотя какая тут, к черту, полиция…

– Владимир, почему ты собирался драться? Это мое дело.

Вопрос был таков, что сразу и не найдешься, что ответить.

– Илико, ты забыл – я не понимаю здешних наречий. Я думал, что нас просто будут грабить.

Илико внимательно посмотрел ему в глаза:

– Хорошо…

Капитану показалось, что охотник ему не вполне поверил, и разговор непременно будет иметь продолжение…

Сакля прилепилась к скале около маленького водопада. Рядом, в тени кривоватых деревьев, была невысокая загородка для скота, коз или овец, и простая коновязь. Внутри жилища, которое и состояло-то из одной комнаты, огонь в очаге разводить не стали, не к чему, не зима, уселись на вольном воздухе, у костра.

День угасал. Стояла какая-то необычная, звенящая тишина, только изредка постреливали угли и коротко всхрапывали кони, хрупая в торбах овсом. Закат в горах короток – солнце быстро падает за какую-то из гор, и сразу же наступает темнота, как будто кто-то резко задергивает черные шторы.

Охота получилась просто великолепной. Птицы как будто сами лезли под выстрел, да и кабаны явились вечером на водопой как по расписанию, вон, пожалуйста, две тушки «молодняка» килограммов по тридцать. Что же, придется проверить, умеют ли отрядные повара готовить дичь, к офицерскому котлу случился неплохой приварок…

Капитан прислушался к себе, и сделал вывод, что здорово устал, ноги просто гудели. Он не думал, что несколько часов ходьбы по горным тропам и косогорам могут его так утомить; что же, скверно. Была и еще одна причина доля недовольства собой: Илико периодически косился на него, молчал, но взгляд выражал крайнее неодобрение. Объяснение этому нашлось довольно быстро, сван скользил между кустами и деревьями совершенно бесшумно, как индеец из детских книжек Фенимора Купера, ни сучок не хрустнет, ни камушек под ногою не скрипнет. А Рыков при ходьбе, как ни старался, но все же шумел, что, по мнению свана, на охоте никуда не годилось: периодически тот замирал и вполне понятным жестом накрывал ладонью губы. Кроме того, капитан на подъемах еще и отставал от своего проводника, форменным образом задыхаясь. И вот это для человека, считавшего себя очень и очень неплохо физически подготовленным, уже совершенно никуда не годилось, совсем.

Над костром на рогульках жарилась пара местных куропаток, в котелке потихонечку закипал чай. Илико, усевшись на бурке по-турецки, посасывал свою трубочку.

– Ты хорошо стреляешь.

Можно было только молча кивнуть, не хвастаться же здесь наградными часами. Сам сван со своим допотопным ружьем просто творил чудеса; он стрелял, вроде бы даже не прицеливаясь, а кабана уложил одним выстрелом, в лоб. Впрочем, с однозарядным оружием поневоле станешь истинным виртуозом: зверь, тем более кабан, не даст времени на перезарядку. На своего кабана Рыков израсходовал три патрона…

– Ты мне не ответил. Ты хотел сражаться рядом со мной. Почему?

Рыков достал из лежащей рядом седельной сумки флягу с коньяком и из чехла – пару «заветных» стопочек. Можно отвечать, когда сам знаешь ответ на вопрос, а если нет? Что же, попробуем по-другому:

– Их было четверо, а ты один. Ты мне друг, а их я не знаю.

– Теперь хорошо говоришь. Ты русский офицер. Не боишься дружить с абрагом? Меня ваша полиция ищет.

Новости… Хотя чему удивляться? И как-то странно его полиция ищет, он вроде бы и не скрывается совсем. Тут, на Кавказе, похоже сам черт ногу сломит, если попробует во всем разобраться.

– Я артиллерийский офицер. До полиции мне дела нет, – дважды булькнула фляжка.

– Хорошо, Владимир. Давай выпьем. За дружбу.

К такому заявлению следовало отнестись со всей возможной серьезностью. Рыков уже вполне понял, что горцы к словам относились не в пример… аккуратнее, что ли? Впрочем, как тут не быть серьезным и аккуратным, ежели одно неосторожное слово может случится поводом к убийству или даже кровной мести? Тут не офицерский корпус, где тоже, впрочем, в выражениях необходимо очень стесняться в видах возможной, хотя и редкой теперь, дуэли. Что дуэль? После нее инцидент считается исчерпанным, оскорбление, если таковое и было – официально смытым и как бы не бывшим. По сравнению с местными обычаями детские игрушки, право слово…

– За дружбу – выпьем.

– Постой, я опять не так сказал… Ты сегодня был готов за меня драться. Ты – воин. Ты – настоящий джигит, только на коне ездишь плохо… Я хотел пить за нашу с тобой дружбу. Вот – рука.

– А вот тебе – моя.

Глава 8

Поручик Лебедев конфиденциальным образом сообщил, что через неделю или, в крайнем случае, две, в отряд должна прибыть окружная инспекция по интендантству и пробудет полную неделю. Как говориться, не было печали… В совершенном финансовом порядке Рыков не сомневался и секунды, будучи совершенно уверенным в начальнике штаба. Но проверять-то будут не только финансы, а совершенно все отрядное имущество и бумаги. И, спаси и сохрани от оказии, когда некий предмет есть, а бумаг на него нету, или бумаги есть при отсутствии предмета, или же и предмета нет, и бумаги на списание есть, но бумаги составлены «не по форме». Комиссии при этом совершенно все равно, что сие за предмет – боевой пулемет или солдатская фляга, для проверяющих это все равно некая «учетная единица».

В общем, любой недостаток страшен. Но еще страшнее избыток. По службе капитан знал, что даже у взводного каптера – если он хороший каптер – обязательно есть излишек. То есть как самое простое: несколько неучтенных комплектов обмундирования и белья, пара-тройка шинелей, сапоги, лопатки, фляги и прочее, не говоря уже о метрах портяночной бязи и фланели. И теперь все это необходимо срочно куда-то спрятать! Как образуется этот излишек – вопрос отдельный, но хороший каптер по своей сути должен быть рачительным и щекастым хомяком, стаскивающим во взводную норку все полезное, всеми правдами и неправдами. Других на должности и не держат…

Рыков пережил уже такие проверки в качестве взводного командира, и в качестве заместителя командира дивизиона, теперь предстояла головная боль в тройном или даже четверном в сравнении с предыдущим размере, за весь отряд. Неделю готовиться к проверке, неделю терпеть комиссию… Да и приводить в порядок взвинченные нервы после такового визита тоже, пожалуй, не менее недели…

После развода офицеры Отдельного Окружного учебного пулеметного отряда были собраны в штабе. Присутствовал, к некоторому всеобщему удивлению, даже начальник медицинской службы Энгель, бывший в редком для него трезвом просветлении. Рапорт о его замене Рыков уже отправил, реакции пока что было ждать рановато.

– Итак, господа офицеры, я собрал вас, чтобы сообщить принеприятнейшее известие: к нам едет ревизор. Прошу прощения за цитату, которая может быть здесь неудачной шуткой. Однако же все было бы смешно, не будь так грустно. Едет к нам даже не ревизор, а даже целая комиссия – по интендантству.

В ответ раздался общий тоскливый стон и глухое покашливание «в кулак», только что Шмит сохранил невозмутимое выражение лица, будто это его и не касалось вовсе.

– Информирован я приватным образом, так что прошу обойтись без излишнего шума. Полагаю, следует доставить комиссии удовольствие прибыть для нас совершенно неожиданно… Признаюсь, опытом приема подобных комиссий я обладаю только на уровне взводного командира, так что надеюсь на опыт и поддержку всех без исключения офицеров отряда. Прошу высказывать соображения.

– Позвольте, – первым подал голос поручик Алексеев, – но что вам-то волноваться: вы же вступили в должность всего…

Рыков возвел очи горе, Климов в досаде покачал головой, Боровский громко крякнул. Обсуждение началось, как и положено, с мнения младшего офицера, но, кажется, большей глупости сейчас сморозить было вовсе невозможно. Поручик обнаружил совершенную неопытность по службе и, мягко говоря, недалекий ум…

Любой комиссии в высшей степени все равно, сколько времени командир занимает свою должность, хоть бы он вступил в нее и вчера. Причем «все равно», что еще весьма мягко и культурно сказано. Должность принята, и с этого момента командир отвечает абсолютно за все…

– Разрешите?

– Прошу, Всеволод Степанович.

Порядок обсуждения ломался, но сейчас было не до того. Алексеева же следовало «пропесочить» в индивидуальном порядке, с глазу на глаз. Может быть, что и поймет…

– Мероприятия полагаю стандартные: чистка, окраска и прочее, как перед строевым смотром. Строгая проверка солдатской «выкладки». Далее – сверка имущества по ведомостям с тройной проверкой: сначала ее проводят унтер-офицеры. Далее унтер-офицеры одного взвода проверяют другой взвод. После этого офицеры еще раз проверяют свой взвод, и после еще один из соседних.

– Здорово. Так можно действительно переловить всех «блох». Ваша идея?

– Увы, не моя. В Гродненском уланском, где я служил поручиком, был, тогдашним званием подпоручик, Горохов, из купеческой семьи. Он и предложил. До сих пор неплохо работало.

– К моему приезду, понимаю, готовились так же?

– Никак нет. Обычным образом…

Уточнять причины не следовало.

– Вы и возглавите внутреннюю, так сказать ревизию. Что у нас по финансовой части?

– Порядок. Копейка в копейку, – быстро ответил вместо Шмита Климов.

– Считаете проверку излишней?

– Отнюдь. Юлий Оттович у нас в некотором роде «новая метла», вот пусть и проверит вдругорядь. Заодно полностью и окончательно войдет в курс дела. Сам же полагаю собрать каптерных и обсудить с ними ряд «тонких» вопросов. Предполагаю, что, как всегда, на сто процентов точного соответствия имущества реестрам и описям нет, где-то возможны некоторые недостатки положенного, где-то – излишки того же. В данном случае следует предпринять некоторый обмен между взводами, чтобы сходилось хотя бы с общим количеством.

– Полагаете, Игорь Николаевич, без вашего участия подобный обмен не произведут?

– Никоим образом и ни в коем случае. Справедливо будут опасаться, что возникнут сложности, так сказать, с обратным действием, то есть с возвратом материальных ценностей в первобытное состояние. Необходимы некие гарантии со стороны старших начальников.

– Экие сложности.

– Обычные житейские. Заодно и проверю действительные недостачи и раздам приличествующие случаю «подарки». Но, думаю, ничего особо крупного не сыщется: мы все-таки не линейная часть, у нас порядка много больше, поскольку у высокого начальства постоянно на виду, да и проверяют нас много чаще строевых частей, много не в очередь.

– Принято. Поручика Алексеева прошу проверить медицинский пункт.

– Прошу прощения, но я же ничего не понимаю в медицине…

– А и не надо. Берете в руки ведомость, называете предмет, и Эдуард Леопольдович вам его предъявляет, после чего, если предмет является в количестве более одного, все пересчитываете, – Рыков искренне надеялся, что поручик застрянет на медицинском пункте полную неделю, с глаз долой после сегодняшнего афронта.

– Есть.

– Поручик Григорьев проверит оставшееся – конский состав, повозки и прочее. Кроме того, он назначается ответственным за территорию… – судя по вмиг погрустневшей физиономии офицера, Рыков понял, что серьезно нарушил какие-то его планы, скорее всего в видах вечерних визитов в Сухум и променада с барышнями по набережной. С конюшней-то он разберется вмиг, а вот «территория» … О, это «вещь в себе» …

В любой, даже самой образцовой части, всегда найдется что чистить, мыть, подметать и красить. И отнюдь не важно, что почти идеальный порядок был наведен, допустим, едва месяц назад. Для армии месяц есть понятие долгое. Так что придется неделю из части не отлучаться практически вовсе. Есть у поручика некоторая, свойственная возрасту, прохладца по службе. Если воспримет намек как должно, обойдемся без дальнейшего.

– В какое время прикажете производить работы? – задал болезненный вопрос Боровский.

В отличие от начальника штаба зампотех назначение нового командира части принял довольно насторожено, а поговорить с ним приватно не по службе пока что не получалось. Сказывалась разница в возрасте лет поболее чем в десять: у фронтовиков на такое смотреть почти не принято, с тем же Климовым Рыков сошелся характерами легко, здесь же случай был иной. На молодого, хоть и заслуженного капитана Боровский смотрел и насторожено, и слегка с прищуром: мол, геройство в боевой линии это одно, а потяни-ка, голубчик, годами армейскую лямку день за днем, там посмотрим, что ты за фрукт. Что? Семь лет в «крепостном»? Ну-ну… Зампотех, другими регалиями особо не украшенный, гордо носил «четвертак» на георгиевской ленте. «Станислав», конечно же, был и у него, но кто и когда считал «на и отвяжись», тем более «без мечей», за серьезную награду, а не насмешку?

– Если начштаба не будет возражать, на неделю отменяем строевую подготовку и словесность, а также занятия по уставам, позже придется наверстывать. Отменить для нижних чинов свободное время после ужина вплоть до исчерпания необходимости. Отменить все «вольные работы», хотя у нас их и так почти нет… Пока все. Игорь Николаевич?

– Не возражаю. Бедные уставы и словесность… У меня кузен, знаете ли, во флоте, на Балтике штурманом. Там наше теперешнее состояние называют «авралом». Красивое слово, только не спрашивайте перевод, не знаю.

– Что же, во флоте красивых слов много… Помнится, и мой кузен нечто подобное поминал, только что в боевом отношении… Начинаем «аврал». Господа офицеры, все свободны. Прошу приступить к исполнению своих обязанностей. Поручик Энгель, прошу задержаться.

Дождавшись, когда офицеры разойдутся, Рыков обратился к «звездочкам от медицины»:

– Господин поручик, – на вид Энгелю было лет тридцать пять, для поручика, даже «медицинского» весьма много; впрочем, пьянство никогда не отражается на внешнем виде в лучшую сторону, – не имея ранее случая побеседовать с вами лично, должен сообщить, что мною подан рапорт о смещении вас с должности. Это первое. Второе: полагаю, что недостаток в медицинском пункте есть, и это недостаток спирта. С этим поступим так: недостающее количество купите где угодно за свой счет. Третье: если это будет единственным недостатком, вы спокойно останетесь в части до замены. Если недостачи вскроются более серьезные, вас ждет суд офицерской чести или даже уголовный. Последнее: покидать расположение части вам запрещаю, иначе как по означенному делу. Да и за спиртом поедете не иначе как с сопровождающими. Ясно?

– Господин капитан, это домашний арест?

– Именно так. Бессрочный. Из-под него вы выйдете только при исключении из части в любом из обозначенных направлений, то есть из армии вон или под суд. Состою во мнении, что как-либо увещевать вас или взывать к чувствам и совести давно поздно. Кстати, решительно не советую надеяться на то, что поручик не разбирается в медицине. При его малейших затруднениях я тут же вызову вашего коллегу из «двести третьего Сухумского», а то можно и штатского. Уяснили? Более вас не задерживаю…

Для себя лично отдельного поручения ввиду грядущей инспекции Рыков не оставил, и вот почему: начальник любого уровня должен руководить подчиненными, его непосредственная работа именно в этом. То есть, ежели в роте взводный командир ведет занятие неправильно, дело ротного начальника отнюдь не отстранить взводного и вести занятие самому, а очень после объяснить взводному его оплошности. Отстранение взводного от действия обязательно, в первую очередь, уронит его авторитет в глазах подчиненных, а во-вторых, проводя занятие самому в одном из взводов роты, совершенно невозможно уследить за остальными тремя.

Это в идеале. За достаточно долгую уже службу в войсках Рыков повидал всяких начальников. Многим полковым командирам, а то и генералам, ничего не стоило «устроить распеканцию» всем подряд прямо перед строем полка. Сие являлось практически прямым и грубым нарушением уставов, но нижним чинам такие генералы отчего-то нравились, особенно когда попадало действительным «драконам» по службе. Многие, зная это, беззастенчиво пользовались таким некрасивым приемом, составляя себе дешевую и пустую, в данном случае, репутацию «отца солдатам».

Другие начальники имели обыкновение, дав некоторое поручение, коршуном виться вокруг, постоянно одергивая и мучая десятками вопросов вроде бы и по делу, однако совершенно в данный момент ненужных. Третьи пользовались очень популярной в армии формулой: «Я не знаю как, но, чтобы завтра вот было!». В формуле предполагалось, что начальник сам не знает, что точно должно получиться в итоге и как этого результата достичь. Более умные начальники конечный вид результата вполне себе представляли, примерно даже знали, что необходимо предпринять, но своими соображениями с подчиненными не делились. Это была иная формула: «Скажи подчиненному, что должно быть сделано, но ни в коем случае не говори, как это сделать». В этом случае при неудаче подчиненный был виноват совершенно всегда: «Не получилось? И что же вы делали? Да? Но ведь надо было делать все совершенно не иначе!». Впрочем, в армии подчиненные и так всегда виноваты, с виною или без вины вовсе…

Это как бы основные типы. В каждом из них встречаются множественные различия в зависимости от самодурства, темперамента и злопамятности, а также от частоты возлияний…

Начальники разумные, знающие конечную цель и средства ее достижения, и к тому же внятно объясняющие как первое, так и второе были неуловимой редкостью в мирное время, появлялись исключительно во время боевых действий, и с окончанием их незаметно исчезали, снова растворяясь, как говорится, в некой роковой пропащности…

Любой заводчик в два счета может свободно уволить хоть своего рабочего, хоть инженера – не справляются, понимаешь ли. Получай расчет, и на все четыре стороны, других наймем. Заводчик может не принять на работу того, кто ему не понравился, хотя бы просто внешне. Не желаю! Точка!

Армейский начальник любого ранга, кроме самых наивысших, такого удовольствия почти лишен: вот вам офицеры, вот вам нижние чины, извольте исполнять службу! Не то чтобы уволить со службы совсем, но даже и перевести в другую часть откровенно негодного офицера есть настоящая проблема, для успешного разрешения которой необходимы немалые связи или же в высшей степени византийское искусство интриги.

А цивильные еще говорят, что голова армейским нужна только для ношения фуражки и мозговая извилина там всего одна, круговая, от нее же. Так говорят только те, кто видел армию только на картинках или на параде…

* * *

Предстояло решить и еще несколько вопросов, но тут необходим был совет все того же Климова. Рыков отметил себе, что он пока что без начальника штаба «как без рук». Что же, вовсе и не стыдно, да и Игорь Николаевич, кажется, вовсе не тяготится ролью невольного опекуна. Боровский… нейтрален, скажем так, а прочие дельного совета пока что подать не смогут, просто в силу невеликих звезд на погонах и соответствующего житейского опыта.

Однако же при трезвом размышлении появлялся шанс поговорить, наконец, накоротке и с Боровским: Климов отбыл беседовать по «деликатным» вопросам с каптерными, отрывать его сейчас не стоило никак, Боровский же, верно, краткий инструктаж уже закончил и должен быть свободным в ближайшем времени. Решено, пробуем… Рыков звякнул колокольчиком, вызывая дежурного по штабу. Колокольчик был так себе, глуховатый, всего лишь принадлежность бывшей полковой канцелярии. Вот у господина полковника в Осовце колокольчик был – ого! Вещь. И размерами, и звучанием бесспорно валдайская работа…

– Господин капитан! Дежурный по штабу унтер-офицер Спунько!

– Вольно. Пошли за капитаном Боровским. Скажи, чтобы подошел, как освободится, ко мне на квартиру, может не спешить.

– Есть!

– Стой. Курносова ко мне – пулей!

– Будет сполнено, ваше высокородь!

От помещения штаба по квартиры было «полтора шага», так что денщика все равно пришлось еще и подождать.

– Господин капитан…

– Вольно. Быстро приготовь чаю на двоих, закуски и прочее…

Взглянув на часы, Рыков с удивлением отметил, что уже близко обеденное время, как же так… Нет, положительно, много думать вредно.

– Ждем в гости капитана Боровского. Будь готов в случае чего на кухню, за судками.

Сеня не моргнул глазом:

– Есть! Прочее – «беленькую» или…

– Коньяк тоже… Про кофе не забудь…

Выпить пару рюмок за обедом зазорным не считалось, это «для аппетита». Допускалась и третья. Выпивший же за обедом четвертую офицер мог подвергнуться легкой обструкции: как известно, именно за четвертой привязываются все последующие, вплоть до «уложительной», а службы еще полдня. Впрочем, в Сухуме офицерские обеды подавляющей большей частью обходились совершенно без водки – как-то было особо не принято.

Когда вошел Боровский, по квартире уже плавал одуряющий запах свеже сваренного кофе.

– Прошу вас, Всеволод Степанович. Располагайтесь. Разговор у нас, полагаю, должен быть не формальным. Чай? Кофе?

– Благодарю – предпочту кофе, конечно. При таких-то ароматах… Контрабанда?

– Право, не знаю. Сеня, откуда кофе?

– Кофий… Так я Важу спросил, он и привез…

– Ну, тогда без сомнения контрабанда. Полагаете, наш Важа, да и братец его живут только с извозного промысла? Отнюдь.

– Не знал пока… До местных мне дела нет. По-моему – так следует ли и вникать? Не желаете по капле коньяку в кофе?

– Ежели от Арчила, то можно и не в кофе, – Боровский интонацией голоса словно подначивал на откровенность.

– Хорошо. Сеня! Все на стол и марш отсюда…

– Слушаюсь!..

– Необходимо сообщить мне на дом, что к обеду, пожалуй, не буду…

– Курносов!

– Не извольте беспокоиться…

Боровский не без удовольствия оглядел стол. И без этого взгляда по его довольно плотной, если не сказать строже, фигуре можно было сделать вывод, что он совершенно не чужд, прямо сказать, простым радостям плоти а, говоря простым языком, отнюдь не дурак хорошенько закусить крепко выпитое.

– Всеволод Степанович, – произнес Рыков, разливая коньяк по рюмкам, – мне необходим ваш совет в довольно непростой ситуации… Прошу!

– Амброзия, право слово. И почем же она вам обошлась, если не секрет?

– По цене «шустовского», пять рублей…

– Какова шельма, с меня дерет ровно по шесть, чем же вы ему так потрафили… В чем же вопрос?

– Насколько мне известно, любая комиссия в полках по ее завершении отмечается неким банкетом…

– Точно так, – Боровский уложил на хлеб пару кусков копченого мяса, накрыл сверху сложенным пополам салатным листом. Украсил композицию сверху половинкой помидора, веточкой укропа, и приготовился отправить все это в рот, в ожидании следующей рюмки коньяка, – и что же?

– Видите ли, в каждой части существуют свои традиции по этому поводу. Я же до сих пор был к ним имел касательство только в видах пожертвования некоторой незначительной суммы на некие «организационные» расходы. Резонно полагаю, что при приеме комиссии определенных традиций нарушать не следует…

– Что же, это верно.

– Не будете ли вы столь любезны, посвятить меня в детали?

– А отчего вы полагаете, что я с ними знаком?

– Интуиция, знаете ли…

Возникла пауза. Боровский сначала вперил тяжелый взгляд куда-то за спину Рыкова, потом обратил его на стол, после чего по-хозяйски разлил по рюмкам коньяк и без тоста выпил, откусив от внушительного бутерброда едва не больше половины. Было очевидно, что внутри его души происходит серьезное внутреннее борение.

– Пожалуй… Особых секретов тут нет. Да и всяческих проверок мною за двадцать пять лет службы сдано без счета…

– Прошу вас быть откровенным, Всеволод Степанович, дальше этих стен ничего не уйдет, слово.

– Хорошо. вам, Владимир Кириллович, наверное, невдомек, что весьма часто только банкетом дела не ограничиваются?

– ?

– Не пробуйте удивляться. Очень часто, чтобы проверку, а особенно проверку интендантскую, пройти, следует заготовить «барашка в бумажке». Вы, к примеру, в каком «некотором размере» принимали участие?

– Пять рублей.

– И кем были тогда по должности?

– В последний раз – заместителем командира дивизиона.

Неловкая пауза была продолжена еще парой рюмок коньяка.

– И что же? Иначе – никак?

– Почему же – никак… У нас здесь и сейчас случай, пожалуй, уникальный. Ежели хотите, можно и полностью исследовать…

– Прошу вас.

– А подсчитать не пробовали? В пехотном полку, к примеру, самое малое три батальона, двенадцать рот, что в сумме дает… сто восемьдесят рублей минимум. И уже этого достаточно, чтобы, простите, напоить вусмерть любую комиссию. Субалтерны вносят свою малую долю, хотя бы и в три рубля. «Некоторый размер» для командира батальона уже много больше…

Неловкая пауза была продолжена еще парой рюмок коньяка.

– Итак… Первое, и самое важное: никаких серьезных прегрешений у нас в части, по всей очевидности, нет… – голос Боровского внезапно зазвучал сухо, как стучат конторские счеты; Рыков только кивнул головой и не перебивал.

– Второе: комиссия, бесспорно, должна знать о… причинах вашего назначения…

Рыков в очередной раз грубо выругался. К счастью, про себя. Похоже, ему не оставалось другого выхода, иначе как собрать всех заинтересованных лиц и устроить некоторый моральный канкан, объясняя, чем его видимая «протекция» является в действительности. Другой вопрос – поверили бы… Однако, было необходимо что-то отвечать: