Текст книги "История России с древнейших времен. Книга VI. 1657-1676"

Глава вторая

Продолжение царствования Алексея Михайловича

Сношения с новым гетманом; отказ в его просьбах. – Неприятельские действия и переговоры с поляками. – Поражение князя Хованского под Полонкою. – Военные действия Долгорукого у Могилева. – Переписка Беневского с Юрием Хмельницким. – Поход Шереметева и Хмельницкого ко Львову. – Военные действия у Любара. – Отступление Шереметева к Чуднову. – Хмельницкий передается полякам. – Сдача Шереметева и плен в Крыму. – Состояние Москвы после известия о чудновском несчастии. – Дурные вести с Дону. – Ссора воевод в Малороссии. – Москва печатает известия о военных делах для Европы. – Переговоры Беневского и Хмельницкого в Корсуни. – Черная рада. – Павел Тетеря. – Движения на восточной стороне Днепра, в пользу Москвы. – Наказной гетман Самко. – Запорожье, Серко и Брюховецкий. – Посольство Полтева в Малороссию. – Военные действия здесь. – Причина их прекращения. – Смута в Малороссии: Самко, Золотаренко и Брюховецкий ищут гетманства. – Посольство Протасьева в Малороссию. – Самко советует, чтоб западная сторона была уступлена Польше и чтоб при гетмане малороссийском находился постоянно великороссийский чиновник. – Доносы на Самка. – Епископ Мефодий. – Нашествие крымцев. – Козелецкая рада. – Доносы Самка и его приверженцев на Золотаренка, Мефодия на Самка; Брюховецкий доносит и на Самка и на Золотаренка и требует Ртищева в князья малороссийские. – Оправдательная грамота Самка. – Возобновление военных действий в Малороссии. – Хмельницкий слагает гетманство и постригается в монахи. – Тетеря – гетман западной стороны. – Продолжение борьбы между искателями гетманства на восточной стороне. – Церковная усобица вместе с политическою. – Посольство Ладыженского в Малороссию. – Нежинская рада: избрание Брюховецкого; казнь его противников. – Неудовольствия в Украйне. – Поражение Хованского при Кушликах. – Потеря Гродна. Могилева, Вильны. – Судьба виленского воеводы князя Данилы Мышецкого. – Печальное состояние царского войска в Белоруссии. – Мирные переговоры. – Размен пленных. – Трагическая смерть Гонсевского. – Король сбирается перейти на восточный берег Днепра. Действия московского воеводы Касогова и Серка на юге. – Волнение в Запорожье. – Письмо Касогова в Москву. – Тревога в Малороссии по причине королевского похода. – Переговоры дьяка Башмакова с гетманом и старшиною. – Нашествие короля на восточную сторону и неуспех его. – Военные действия на западной стороне. – Замысел Выговского и смерть его. – Заточение митрополита Иосифа Тукальского. – Состояние царского войска в Малороссии. – Вражда Брюховецкого с епископом Мефодием и с городами. – Жалобы ратных людей на Брюховецкого. – Оправдательное письмо его к Хитрово. – Брюховецкий требует великороссийского духовного на Киевскую митрополию и объявляет о своем приезде в Москву.

Мы видели, что грозная туча, ужаснувшая Москву в 1659 году, пронеслась мимо: хан с Выговским не являлись из-под Конотопа под ее стенами; Малороссия снова подчинилась великому государю. 1659 год завершился удачею: в декабре боярин Василий Борисович Шереметев из Киева ударил на Андрея Потоцкого, разбил его и взял обоз. Но в Малороссии что-то не ладилось.

В декабре 1659 года приехали в Москву от Хмельницкого послы – Андрей Одинец и Петр Дорошенко с наказом бить челом: 1) чтоб царских воевод, кроме Киева и Переяславля, нигде в других городах не было, кроме случаев неприятельского нашествия. Государь указал: этой статье быть по Переяславскому договору, а утесненья от царских воевод и ратных людей Войску Запорожскому не будет. 2) Чтоб гетману с судьями войсковыми и иною старшиною суд на преступных людей вольно было иметь на обеих сторонах Днепра, как над старшиною, так и над чернью, и осужденных по закону карать: иначе водворится непослушание и через непослушание смятение в Войске; чтоб послы гетманские грамоту отдавали сами в руки царского величества и чтоб эта грамота при послах же была прочитываема государю. Первая половина просьбы была отвергнута как несообразная с Переяславским договором; на вторую отвечали: листы гетманские при царском величестве принимают всегда: так повелось издавна; это изменник Ивашка Выговский толковал, будто посланцам их листов до царского величества доносить не дают; но этого никогда не бывало и вперед не будет; листы перед царским величеством читают, и все по ним государю бывает ведомо. 3) Чтоб государь не принимал никаких грамот, челобитен и посланцев из Войска Запорожского, ни от старшин, ни от черни, ни от духовных, ни от мирских людей, без листа от гетмана и печати войсковой: это для разных причин, потому что от оболгания ненавистных людей многие ссоры происходят. Ответ : если кто из Войска Запорожского к царскому величеству без гетманского листа и приедет, то царское величество велит дело рассмотреть, и если которые люди станут приезжать по своим делам, а не для смут, то царское величество и указ им велит чинить по их делам; от которых же объявятся ссоры, то государь никаким ссорам не поверит и велит отписать об этом к гетману. Так гетман бы ничего не опасался; если же исполнить эту их просьбу, то вольностям их будет нарушенье, этим они вольности свои сами замыкают. 4) При мирных переговорах с королем польским и другими окрестными монархами быть и послам Войска Запорожского с вольным голосом и заседать в особом месте; если будет комиссия с королевскими послами, то послы Войска Запорожского станут просить о возвращении от униатов забранных ими у православных владычеств, архимандритств, игуменств и разных маетностей. Царское величество указал: быть по их прошенью, послать им на съезд с польскими комиссарами двух или трех человек добрых, а не советников Ивашки Выговского. 5) Чтоб гетману и всему Войску Запорожскому вольно было послов от разных государств принимать и отпускать, доставляя в Москву списки с грамот, ими принесенных, или даже подлинные грамоты с печатями. Ответ : турецких, польских и других подобных послов не принимать; молдавских и валахских, которые придут с порубежными малыми делами, принимать; если же придут с большими делами, то грамоты присылать в Москву, а самих отпускать. 6) Чтоб царское величество простил Данилу Выговского, Ивашку Нечая, Гришку Лесницкого, Гришку Гуляницкого, Самошку Богданова, Германку Гапонова, Федку Лободу, быть им в прежнем достоинстве, чтоб государь велел освободить пленных, Ивана Сербина и других. Ответ: царское величество пожаловал, вперед этим людям баннитами не быть, а когда гетман сам будет у государя, тогда об этом и указ последует. 7) Чтоб гетману и Войску даны были жалованные грамоты, как даны были Богдану Хмельницкому; чтоб Юрию Хмельницкому дана была грамота на староство Чигиринское и Гадяцкий повет, с которых денежные и хлебные сборы должны идти на гетмана. Эта просьба была исполнена. 8) Чтоб духовенству малороссийскому был предоставлен свободный выбор митрополита; относительно же того, под чьим благословением быть киевскому митрополиту, то нам, мирским людям, говорить об этом не следует: как решит константинопольский патриарх, так и будет. Ответ : царское величество указал: быть тому по нынешнему Переяславскому договору, митрополиту киевскому быть под благословением патриарха московского, потому что духовенство на Переяславской раде приговорило так.

Юрий не был доволен Москвою: просьбы, которые всего больше лежали у него на сердце, не были исполнены. В это время заслышали в Малороссии, что сбираются на нее с двух сторон – король польский и хан крымский. В половине июля 1660 года гетман отправил посланцев к царю с такою информациею : просить государя, чтоб прислал в Малороссию другого боярина для обороны от хана крымского, потому что боярин Василий Борисович Шереметев пошел против ляхов; объявить, что король польский, хитрый в думах и в уставе, наступает крепко на царское величество и на города украинские с посполитым рушением; к нему на помощь крымский хан послал калгу с мурзами. Просить государя, чтоб велел донским козакам промышлять над крымскими городами и таким образом помешать соединению татар с поляками. Просить, чтоб государь отпустил шурина гетманского Ивана Нечая, потому что одним человеком богатая земля не убожится, а бедная не богатеет. «Сколько раз, – писал Юрий в грамоте, – просил я ваше царское величество о Иване Нечае, но до сих пор не мог получить желаемого: думаю, что писание мое до рук вашего царского величества не доходило; сестры мои две вдовы: одна но Даниле Выговском, другая по Иване Нечае с детками беспрестанно слезы проливают кровавые, на меня нарекают и докучают и просят, чтоб вашему царскому величеству бил челом и писал». Посланцы гетманские объявили в Москве, что боярин Василий Борисович Шереметев пошел против коронного войска, а с ним пошло 11 полков черкасских, всех ратных людей у него 60000; наказным гетманом при черкасах переяславский полковник Тимофей Цецура. Коронный гетман Потоцкий стоит около Межибожа, а войска у него с 10000; Чарнецкий и Сапега стоят под Борисовом: два раза приступали они к этому городу, но были отбиты. В Запорожье гетман посылает два полка – Черкасский да Каневский, а с кошевым в Запорогах – с 10000 войска, да охотников с Серком 5000: велено им промышлять над татарами.

Царь отвечал гетману, что к нему на помощь от татар идет из Москвы окольничий князь Осип Щербатый со многими ратными людьми да из Белгорода князь Григорий Григорьевич Ромодановский пошлет товарища своего Петра Скуратова; к донским козакам уже послан приказ промышлять над крымцами. В просьбе об освобождении Нечая и на этот раз было отказано гетману; царь писал ему: «Иван Нечай нам изменил, польскому королю Яну-Казимиру присягал, наших ратных людей на проездах многих побивал, в Мстиславль и Кричев мещанам прелестные листы писал, по которым мещане нам изменили, воевод наших и ратных людей побили, а иных воевод он, Нечай, отослал к польскому королю; он же из Чаус под Могилев и под Мстиславль приходил, многое разорение и кровопролитие починил, в Смоленск к воеводе и в другие города воровские листы писал, называясь верным подданным польского короля; в Быхове заперся, наших милостивых грамот не послушал, почему и взят в Быхове нашими ратными людьми. Польский король и теперь с нами войну ведет, так нам Нечая к вам в Войско Запорожское отпустить нельзя, потому что он, по присяге своей, станет польскому королю желать всякого добра, а нам и вам всякого зла».

Но страшное зло сделалось и без Нечая. Неприятельские действия между московскими и польскими войсками не прекращались. В январе 1660 года боярин князь Иван Андреевич Хованский взял Брест, выжег его и высек, поразивши в трех битвах троих неприятельских вождей – Полубенского, Обуховича и Огинского. А между тем в Борисов приехали князь Никита Иванович Одоевский с товарищами для мирных переговоров с польскими уполномоченными; для участия в этих переговорах приехали и послы Войска Запорожского – нежинский полковник Василий Золотаренко и Федор Коробка с 53 козаками. Относительно малороссиян Одоевский получил наказ: отвести им в Борисове дворы добрые; для береженья быть у них стрельцам, чтоб им от ратных государевых людей никакой тесноты и бесчестья не было: на съездах сидеть им в государевом шатре особо на скамье или на стульях от посольского стола недалеко, где пристойно, а к шатру и от шатра велеть им ездить за дьяками, а о рубежах с польскими комиссарами говорить им по информации, какая им дана от гетмана Юрия Хмельницкого и от всего Войска Запорожского. В информации говорилось, что Волынь и Подолия не должны отделяться от владений царского величества, тем более что государь уже называется волынским и подольским; чтоб уния была уничтожена; чтоб пленники украинские, особенно взятые не на войне, были возвращены; чтоб была свободная торговля между Малороссиею и Польшею. Но информация оказалась ненужною: русские уполномоченные не дождались польских комиссаров в Борисове. В марте месяце коронный гетман Станислав Потоцкий, обозный Андрей Потоцкий, Выговский с поляками и татарами начали военные действия на юге, без успеха приступали к Могилеву (на Днестре), Браславлю, Умани, жгли села и рассылали всюду прелестные грамоты; зимний поход был труден: войско терпело сильный голод, потому что крестьяне попрятали весь хлеб в ямы, а сами заперлись в крепостях вместе с козаками; край опустел; хан прислал только несколько тысяч татар, и то очень изнуренных. Гетман Станислав Потоцкий писал в апреле комиссарам: «Если мы заключим мир с Москвою, то обе фурии, и турецкая и татарская, непременно бросятся на нас, потому что господари молдавский и волошский поселили в татарах большое недоверие к нам, внушив, что мы согласились с Москвою против них. Я желал бы мира с Москвою, но если за ним должна последовать турецкая война, то надобно хорошенько обдумать дело». Вот еще новая причина неуступчивости и медленности со стороны комиссаров! Они стали отказываться писать царя Малые и Белые России самодержцем, стали требовать, чтоб московские уполномоченные не писали запорожских посланных подданными царскими и чтоб эти посланные не имели вольного голоса при переговорах. «Странное дело, – отвечал им Одоевский, – у вас на сеймах посол каждого повета имеет вольный голос; в Малороссии поветов много, а вы не хотите малороссийским послам дать вольного голоса при наших переговорах!» Комиссары прислали сказать Одоевскому, что, после того как Юрий Хмельницкий был провозглашен гетманом, посланцы его за него и за все Войско присягали королю в Шубине. Одоевский показал грамоту комиссаров Золотаренку, и тот отвечал им: «Святого божественного маестата дело отнимать земли у одного монарха и отдавать их другому, и вы, не желая называть нас подданными царскими, воле божией противитесь. Несмотря на то что некоторые ляхи, находившиеся в Войске Запорожском, старались склонить его на польскую сторону, Войско, как скоро узнало об их замыслах, свергнуло с бесчестием Выговского и отдало булаву Хмельницкому, который, как достойный сын, пошел по стопам отцовским и воскресил в Войске присягу царскому величеству, умерщвленную насилием Выговского, и теперь на Украйне нет ни одного полка, ни одного полковника, ни одного товарища, который был бы подданным королевским». В то время как шла эта бесполезная переписка, 29 апреля ночью поляки с 1000 человек явились под Вильною, овладели большим городом и начали приступать к замку, но русские солдаты сделали удачную вылазку из замка и выбили неприятеля из большого города. С польскими ратными людьми приходило под Вильну много шляхты, присягнувшей прежде царю; накануне неприятельского прихода некоторые из этой шляхты приезжали под Вильну для проведования; мещане вышли к ним навстречу за пять верст и рассказали, на которые места в городе лучше ударить; когда же поляки подошли к Вильне, то мещане поместили им мосты через рвы, ворота с ними заодно высекали и к замку приводили, указывая на слабые места. Известный нам нежинский протопоп Максим писал нежинскому сотнику Роману Ракушке, бывшему в Борисове вместе с Золотаренком: «Ради бога, будьте осторожны на этой комиссии с ляхами, зная ляцкую хитрость, и боярам скажите, чтоб были осторожны; знаю подлинно, что ляхи призвали в Литву 12000 татар и хотят подвести их изменою на царских уполномоченных. Об этих татарах выпытали в Прилуках у пьяного чернеца Тарасия Бузского, который был при митрополите Балабане, приезжал с ним из Слуцка в Киев и опять с ним уехал, лютый кобель, и хотя под клобуком, а настоящий иезуит; теперь после Пасхи приезжал он из Слуцка к пану гетману, сказывает, с митрополичьими письмами; так он говорил, что Заднепровье король выдал туркам и татарам, чтоб огнем и мечом выгубили». Наконец 18 июня Одоевский получает коротенькую записку от боярина князя Ивана Андреевича Хованского, который осаждал Ляховичи: «Князь Никита Иванович! Бога ради, берегитесь: идут на вас люди из Жмуди, а на нас уже пришли Чарнецкий с товарищами; посольству у вас никак не статься, обманывают; не покручинься, что коротко написал: и много было писать, да некогда, пошел против неприятеля. Ивашка Хованский челом бьет, бога ради, берегитесь!» Не долго после того послы ждали новых вестей: 20 июня прибежал из полков Хованского солдат и объявил о страшном несчастии: 17-го числа Хованский выступил из обоза под Ляховичами, ночевал в двадцати верстах в местечке Мышах и на другой день, 18 июня, в десяти верстах от Мышей, в местечке Полоне (Полонке), встретился с польскими войсками, бывшими под начальством Павла Сапеги, Чарнецкого, Полубенского и Кмитича; здесь русская пехота потерпела совершенное поражение; воевода князь Семен Щербатый попался в плен; двое сыновей князя Хованского и воевода Змеев были ранены; Хованский-отец с остальным войском побежал к Полоцку; обоз под Ляховичами достался победителям. Узнав об этом несчастии, уполномоченные немедленно же выехали из Борисова в Смоленск.

Так исполнилось пророчество царя относительно Хованского, который с этих пор сделался знаменит своими поражениями. Но кроме Хованского в Белоруссии был еще другой воевода, прославившийся разбитием и взятием в плен гетмана Гонсевского, – князь Юрий Алексеевич Долгорукий. 3 октября он дал знать из села Губарева, от Могилева за 30 верст, что в трехдневном бою, 24, 25 и 26 сентября, он разбил гетмана Павла Сапегу, Чарнецкого, Паца и Полубенского, взял у них 19 человек пленных; 10 октября новые вести от Долгорукого оттуда же, что гетман Сапега приходил на его обоз, но был отбит. По польским известиям, Сапега и Чарнецкий напали с двух сторон на войска Долгорукого, расставленные в лесу в числе 25000; конницу разбили, но пехота, храбро защищаясь, в порядке возвратилась в свой лагерь. В следующие дни поляки окружили Долгорукого, отнимали съестные припасы, шедшие из Смоленска, перенимали людей, хотевших пробраться в Смоленск. В это время Хованский, собравшись снова с силами у Полоцка, в числе 12000 человек, начал наступать на поляков сзади. Чарнецкий и Сапега обратились на него и принудили бежать; этим временем Долгорукий отступил к Могилеву, а брата своего Петра послал к Шклову; но князь Петр потерпел поражение под этим городом.

На юге дела шли еще хуже. Здесь поляки прежде всего хлопотали около нового гетмана, склоняя его на сторону королевскую. В конце января 1660 года Беневский писал Юрию: «Вы толкуете о неприятельских мучительствах, которые вы претерпевали от поляков; но неужели природный пан ваш король потому кажется вам жестокосердым, что, как добрый отец, покрыл ризою милости и дал перстень сынам заблудшим? не потому ли он вам кажется жестокосердым, что всякому до него, как до отца, доступ и разговор вольный? или потому, что все присланные от вас были обдарены и удовольствованы? или, наконец, потому, что помазанник божий присягнул царю царей вместе с Сенатом и Речью Посполитою, что вас, как детей, принимает и вольностей ваших никогда не нарушит? А царь не потому ли кажется вам добр, что полна Украйна мучительства? Когда бы мой большой и любимый приятель, родитель вашей милости, воскрес и увидел одного зятя своего на крюке, дочь в плену и в бесчестьи; когда бы увидел другого зятя неслыханно замученного; когда бы увидел тело его, истерзанное кнутом, пальцы отрезанные, глаза вынутые и серебром залитые, уши буравом просверленные и серебром залитые; когда бы увидел другую дочь, умирающую над телом милого мужа; когда бы увидел сирот малых, у которых отца так замучили, – если б Богдан Хмельницкий увидел все это, то не только принялся бы за оружие, но и в огонь ринулся бы; наконец, разоренное Заднепровье и ежедневные обиды – дивно мне, как все это могло полюбиться? Знаю, что вы присягали царю, но знаю, что не по доброй воле; знаю, в каком опасном положении находились вы под Терехтемировом; нескорое прибытие нашей помощи причиною тому, что вы принуждены были присягнуть царю. Но смотрите, как сдержаны обещания царские! Пан Ковалевский пишет мне, что царь простил всех; но если простил, то зачем же человек замучен? Не только печаль, но и бесчестье всему Войску – прислать к нему так замученного зятя гетманского, на весь свет славного, в войске заслуженного, а вашей милости шурина. Удивляюсь, что пан Ковалевский, присяжный мой брат, так скоро забыл присягу свою, которую дал богу и пану своему природному, забыл милость панскую, забыл и мои к себе милости. Не таким я знал пана Ковалевского прежде, во времена покойного родителя вашего; вспомнил бы то, как был переводчиком у покойника, как тот через него все делал. Если бы родитель ваш хотя немножко побольше пожил, то водворил бы совершенный покой радением и трудами пана Ковалевского, который пусть припомнит, какие были к нему милости от короля и королевы; а теперь он спиною к помазаннику божию обращается, несмотря на свою присягу, несмотря на то что прежде сам указывал способ, как действовать против Москвы. Знаю, что вас, пан гетман, отлучают от нас двоякого рода представлениями: во-первых, стращают, что ляхи будут мстить вам за обиды, нанесенные им отцом вашим; но убей меня бог с душою и телом, если нам в голову входит что-нибудь подобное; с какой стати будем мстить вам! ведь вы еще не поднимали рук на короля и республику; скорее надобно было бы мстить на пане Выговском, который так жестоко на Польшу наступал и, надобно признаться, при покойном родителе вашем никак не склонялся на нашу сторону; но сами знаете, как он теперь взыскан милостию королевскою, какою честию украшен. Вспомните и о пане Антоне Ждановиче: начавши от Кракова, прошел он с огнем Польшу, а теперь взыскан также милостию королевскою. И других примеров бесчисленное множество. Бойся, пан гетман, не Польши, бойся Москвы, которая скоро захочет доходов малороссийских и поступит с вами, как с другими. Во-вторых, говорят, что у ляхов нет войска, говорят: и собака на нас не залает, как пойдем в землю Польскую. Но жестоко обманется Войско Запорожское такими вестями: до сих пор, несмотря на то что со всех сторон были мы окружены неприятелями, мы давали им отпор; теперь же, когда с шведским королем уже заключено перемирие на 15 лет, когда войска короля шведского вступили к нам в службу, когда наши войска соединились или скоро соединятся с ордою, когда вся шляхта вооружится, когда войска из Пруссии с паном Чарнецким, из Курляндии с Полубенским уже направляются в Литву, то увидят, как мы бессильны! Не думайте, что король призывает вас, чувствуя свою слабость; нет, он зовет вас потому только, чтоб Украйна не стала пустынею и чрез то не отворились бы ворота в Польшу; притом же пан природный не мечом, но добротою хочет привлечь к себе подданных. Свою шею заложу за вашу безопасность, при вас и с вами хочу быть. Ради бога, размыслите хорошенько, не навлекайте на себя проклятия за клятвопреступление и поступайте по правде, а то теперь как смотреть на ваши поступки? пишете ко мне, чтоб я приехал, а посланца моего в заключении держали и хотели в Москву отослать! Рассуди, милостивый пан, и то: хорошо ли отправить послов к помазаннику божию с изъявлением покорности, а потом поступить совершенно иначе; не значит ли это с богом и государем шутить? Ибо что делает посол, то все равно что делает сам пан. Вы своих послов, людей невинных, под такую беду подвели! Но я, зная, что не одна мать родила всех, послов этих держу у себя в чести, всякий день вместе со мною едят и пьют, всего у них довольно. Я бы их давно уже отпустил, но пан воевода киевский (Выговский) просил не отпускать их до тех пор, пока не будет прислана к нему жена его. Подарите меня за мои услуги, выпустите невинную женщину, потому что не рыцарское дело с женщинами воевать, а я посылаю письменную присягу, что как скоро приедет в Межибожь панья Выговская, сейчас же отпущу к вам панов послов ваших». Хмельницкий сказал посланному Беневского: «Я друг твоему пану; приезжает к нам или не приезжает – как хочет, потому что не мое правление, а пана Ковалевского».

Этот ответ показывал лучше всего ничтожность Хмельницкого; справедливо отозвался об нем киевский воевода Шереметев, который, повидавшись с Юрием, сказал: «Этому гетманишке надобно было бы гусей пасти, а не гетманствовать». При этом свидании, которое дало Шереметеву такое невыгодное мнение о Хмельницком, они уговорились идти ко Львову и в конце августа действительно выступили в поход по двум разным дорогам: Шереметев пошел на Котельню, Хмельницкий – на Гончариху; к Шереметеву присоединился отряд козаков под начальством Цецуры. Неприятель умел утаить свои движения и свои силы, и на Волыни у Любара Шереметев встретил тридцатитысячное польское войско под начальством гетмана Потоцкого и маршалка Любомирского; но с поляками шло еще 60000 татар. Видя превосходство сил неприятельских, Шереметев засел в обозе, из которого отбивался в продолжение двух дней, 5 и 6 сентября; 1500 москвичей и 200 козаков полегло при этой обороне. Но беды только начинались: в московском обозе оказался голод. Чтоб промыслить что-нибудь, 9 сентября воевода выслал трехтысячный отряд, но татары уже стерегли его на дороге, ударили из западни, убили 500 человек, взяли в плен 300. Прошло три дня; в русском обозе царствовала глубочайшая тишина; только по дыму да по лошадям, пасущимся внутри и вне обоза, можно было догадаться, что в нем еще сидят люди. Русские притаились нарочно, и 13-го числа около 6 часов утра вдруг выступили на поле, расстилавшееся между двумя неприятельскими станами; поляки, однако, не были застигнуты врасплох и поспешили к ним навстречу; увидавши их, русские немедленно скрылись в свои укрепления; поляки возвратились, но только что успели сойти с лошадей, как русские опять показались в поле и четыре раза повторяли эту тревогу. Они не могли долее оставаться в покое: не было ни людских, ни конских кормов, ни пороха. 14-го числа ночью они подкрались было под стан неприятельский, но, увидав, что поляки готовы биться, ушли назад. Все эти бесполезные движения только еще более раздражили голодное войско. Козаки первые взволновались и решили уходить, но в то время, как они уже готовы были садиться на коней, является Шереметев с саблею в руках, упрекает их в трусости и обещает, если останутся, заплатить им в Киеве хорошие деньги. Козаки успокоились, но на другой день, 16-го числа, взволновалось и московское войско, требуя, чтоб боярин выводил его ночью из обоза, где оно не может долее выносить голода. Шереметев отказал. «Стыдно нам бежать, будучи в такой силе, – говорил он, – подождем до завтрашнего утра, до семи часов». Боярин никак не мог решиться бежать ночью, воровски; он хотел выступить честно, днем, в виду неприятеля. Исполняя данное слово, он перед рассветом отправил обоз с слабейшею частью войска, а сам выступил после с лучшими полками, отлично отбиваясь от наступавших поляков и татар, по свидетельству самих врагов. Но это отступление не могло совершиться без больших потерь: кроме множества убитых русские оставили в руках неприятеля 400 телег и девять пушек. Отдыхать было нельзя: после тяжелого дня русские должны были продолжать отступление всю ночь. Только в 7 часов утра 18-го числа достигли они города Чуднова; измученные, не успели они еще вздохнуть, оглядеться, как в 10 часов явились поляки, заняли замок и гору, господствующую над городом. Русским поэтому не было никакой возможности оставаться здесь: захвативши, сколько можно было, съестных припасов и зажегши город, они вышли из него и расположились станом подле. Табор их представлял вид треугольника: московские полки расположились на низменности, козаки занимали возвышение. Но едва успели они разместиться на новоселье, как неприятели окружили их со всех сторон и гранаты полетели в табор. Но в это время стали приходить слухи о приближении Хмельницкого; поляки боялись, чтоб гетман не занял высокой горы, находившейся позади их стана, и потому перенесли его за реку Тетерю. Русские обрадовались, что могли вздохнуть несколько свободнее, притом же, по указанию чудновских жителей, они отыскали запасы хлеба и могли спокойно дожидаться черкас. Но польские вожди не хотели оставить их в этом спокойствии; они решились сделать то же, что некогда старый Хмельницкий сделал под Зборовом: Потоцкий остался наблюдать за Шереметевым, а Любомирский двинулся наперерез Юрию Хмельницкому и напал на него под Слободищами. Жаркая схватка с козаками стоила дорого полякам, не давши им никакого перевеса, но уже одно неожиданное появление Любомирского произвело сильное впечатление: поляки тут, а где Шереметев? Что с ним? В ответ на этот вопрос приносят грамоту от Выговского с увещанием отложиться от Москвы, которой силы уже сокрушены, которая более не светит, а чадит, как погасающая лампада; с уничтожением войска шереметевского, что немедленно должно последовать, вся тяжесть войны падет на гетмана малороссийского, а король милосерд, и от великодушного народа польского козаки получат то, чего не дождаться им от варварства московского.

Между тем Шереметев хотел воспользоваться отсутствием Любомирского и выйти из стана, но Потоцкий загородил ему дорогу и принудил возвратиться, и в тот же день пришел назад Любомирский из-под Слободищ. Что же Хмельницкий? Вместо того чтоб но следам Любомирского двинуться на помощь к Шереметеву, он 1 октября прислал в польский стан грамоту с просьбою о мире, а 3-го числа козак – перебежчик из русского стана принес известие, что боярин на другой день готовится выступить к Пяткам для соединения с Хмельницким. Целую ночь не спал Потоцкий, готовясь к кровавому дню, и не напрасно: небывалый бой загорелся 4 октября, когда русские с последними отчаянными усилиями порывались пробиться сквозь ряды поляков и татар. Никакие усилия не помогли: Шереметев возвратился назад в свой табор, полк Потоцкого ворвался было туда же за ним, но был выбит. Поляки говорят, что если бы татары сражались как надобно, то войско Шереметева было бы окончательно сокрушено в этот день, но татары, бросившись грабить русские телеги, покинули битву прежде, чем следовало. Русские, по счету поляков, потеряли 3000 убитыми.

На другой день, 5-го числа, Хмельницкий прислал новые предложения в польский стан; в ответ было отправлено приглашение явиться лично и принести присягу королю. Через два дня, 8 октября, гетман малороссийский приехал; поляки изумились, увидав наследника страшного для них имени: это был черноватый осьмнадцатилетний мальчик, скромный, неловкий, молчаливый, смотревший послушником монастырским, а не гетманом козацким и сыном знаменитого Хмеля. 9 числа Юрий присягнул королю и вечером того же дня отправил письмо в русский стан к Цецуре с объявлением, что мир с Польшею заключен и чтоб полковник следовал примеру гетмана, переходил на королевскую сторону. 11 октября Цецура отвечал, что отделится от москалей, как скоро удостоверится в присутствии своего гетмана у поляков, и вот Хмельницкий является на холме под бунчуком. При этом виде Цецура с 2000 козаков (другие остаются в обозе) рванулся из табора; татары бросаются на них, думая, что это вылазка, поляки спешат защитить перебежчиков; около 200 козаков гибнет от татар, другие цепляются за польских всадников и достигают табора. Цецура произвел здесь совершенно иное впечатление, чем Хмельницкий: он был приземист, крепок, приятной наружности, в глазах горела отвага, движения тела изобличали подвижность духа.