Текст книги "История России с древнейших времен. Книга II. 1054–1462"

В так называемой Новгородской четвертой летописи под 1384 годом при описании вечевой смуты в Новгороде летописец говорит: «И стояху славляне по князе, и звониша веча на Ярославли дворе по две недели, а здесе, на сей стороне, три князи другое вече ставиша». Под 1418 годом опять виден летописец-современник описанного события. При описании события 1255 года летописец прямо дает знать, что он принадлежит к стороне меньших: «И побежа Михалко из города к св. Георгию, како было ему своим полком уразити нашю сторону». Если московский летописец неблагосклонно отзывается о новгородцах, то и новгородский пользуется случаем сказать дурное о москвичах, упрекнуть их в трусости; так, при описании Батыева нашествия читаем: «Москвичи же побегоша, ничего же не видевше».

Мы упомянули о так называемой Новгородской четвертой летописи. Всякому с первого же взгляда на нее будет ясно, что это название неправильно, ибо означенная летопись есть довольно полный сборник разных летописей, в том числе и Новгородской; но, конечно, он не может получить названия от одной только составной части своей. Здесь под 1352 годом встречаем мы летописца псковского, распространяющегося о моровой язве в его городе; под 1371 годом встречаем летописца московского, который, рассказывая о сражении москвичей с рязанцами, называет первых нашими, видим явные сшивки из разных летописей; так, например, под 1386 годом два раза рассказано об одном и том же событии, именно о походе смоленских князей под Мстиславль, сначала короче, а потом пространнее; а под 1404 годом два раза рассказано о взятии Смоленска Витовтом.

Мы видели, что в конце XIV и начале XV века распространилось мнение о близком конце мира; мы видели, что новгородский владыка Иоанн в 1397 году уговаривал новгородцев помириться с псковичами, представляя им, что уже приходит последнее время. В этом отношении замечательно следующее место в сборнике, носящем название Новгородской четвертой летописи, под 1402 годом: «В великой пост, в марте месяце, являлось знамение на небеси: в вечернюю зарю, на западе, звезда не малая в виде копья, а на верху у нее как луч сиял. Это является ради наших грехов, преобразует и претит и велит нам покаяться; смею сказать, сбывается слово евангельское: знамения на небеси являются; встали и языки друг на друга: татары, турки, фряги, ляхи, немцы, литва. Но что мне говорить о татарах и турках и прочих языках неверных и некрещеных? Мы сами, называемые христиане, правоверные и православные, ведем между собою брани и рати. Случается так: встает правоверный князь на правоверного князя, на брата своего родного или на дядю и от вражды, непокорения и гнева доходит дело до кровопролития. Воины, с обеих сторон православные христиане, ратуют каждый по своем князе, волею и неволею; в схватке секутся без милости: поднимает руку христианин на христианина, кует копье брат на брата, острит меч приятель на приятеля, стрелами стреляет ближний ближнего, сулицею прободает сродник сродника, племенник своего племенника низлагает и правоверный единоверного рассекает, юноша седин старческих не стыдится и раб божий раба божиего не пощадит».

Начало псковских летописей можно отнести ко второй четверти XIII века.

Относительно состава списков их, до нас дошедших, встречаем любопытное указание в так называемой второй Псковской летописи под 1352 годом: «Бысть мор зол во Пскове, и по селам, и по всей волости, хракотный: о сем пространне обрящеши написано в Русском летописци». Это пространное известие о море, написанное, как по всему видно, псковичом и современником, находится во Псковской первой и в Новгородской четвертой летописи; но какая летопись разумеется здесь под именем Русского летописца? Мы думаем только, что здесь не может разуметься местная Псковская. Что касается характера Псковских летописей, то рассказ их отличается особенным простодушием; при этом замечаем в Псковских летописцах сильную привязанность к одним и тем же обычным выражениям при описании известных событий. Легко заметить, на каких отношениях сосредоточивается преимущественно участие летописца – на отношениях к немцам ливонским и к Новгороду; мы заметили, что жалоба на непособие от новгородцев служит постоянным припевом псковского летописца.

В северо-восточной летописи вообще в описываемое время, именно с конца XIV века, замечаем важную перемену: годы мироздания перестают считаться с марта и начинают считаться с сентября. Заметим и перемену в веществе рукописей: с XIV века вместо пергамена стали употреблять бумагу, сделанную из хлопчатой, и тряпичную.

На юго-западе во второй четверти XIII века славился певец Митуса, которого летописец называет словутным и говорит, что он по гордости не хотел служить князю Даниилу; Митуса находился, как видно, в службе владыки перемышльского, ибо взят был в плен вместе со слугами последнего. До литовского владычества юго-западные русские князья – Рюриковичи в любви к книгам подражали, как видно, своим предшественникам: о Владимире Васильковиче волынском читаем, что он говорил ясно от книг, потому что был философ великий. Этот князь сам трудился над переписыванием книг: так, говорится, что он сам списал Евангелие и Апостол, другие священные и богослужебные книги велел переписывать и раздавал по церквам; молитвенник купил за 8 гривен кун.

Что касается юго-западной, т.е. Волынской, летописи, то к сказанному прежде мы должны прибавить теперь, что эта летопись любопытна отсутствием хронологии, ибо годы, выставленные в дошедших до нас списках, выставлены позднейшими переписчиками; первоначально же летопись составляла сплошной рассказ, как это, например, ясно видно между годами 1259 и 1260. Для объяснения этого служит следующее место летописи, находящееся под 1254 годом: «В та же лета, времени минувшу, хронографу же нужа есть писати все и вся бывшая, овогда же писати в передняя, овогда же возступати в задняя; чьтый мудрый разумеет; число же летом вде не писахом, в задняя впишем по Антивохыйскым сором алумпиядам, грьцкыми же численицами, римськы же високостом, якоже Евсевий и Памьфил, инии хронографи списаша от Адама до Хрестоса; вся же лета спишем росчетше во заднья». Здесь слова «овогда же (нужа) писати в передняя, овогда же возступати в задняя» показывают нам, что летописец тяготился хронологическим порядком, который заставляет прерывать нить однородных известий, понимал, что иногда нужно вести рассказ сплошь в продолжение нескольких лет и потом опять возвращаться назад к другого рода событиям. Должно прибавить также, что рассказ о кончине князя Владимира Васильковича обличает современника-очевидца, писавшего в княжение преемника Владимирова, Мстислава Даниловича; на это указывают следующие слова в обращении к Владимиру: «Возстани, видь брата твоего, красящаго стол земли твоея; к сему же вижь и благоверную свою княгиню, како благоверье держит по преданью твоему». Касательно образованности волынского Летописца мы должны заметить, что он знает Гомера; так, под 1232 годом читаем: «О лесть зла есть! якоже Омир пишет, до обличенья сладка есть, обличена же зла есть». Русский язык остался господствующим, письменным и правительственным, и после утверждения власти князей литовских в Западной Руси. На русском же языке продолжались писаться и летописи, следы которых можно отыскать в XIV веке: до нас дошла летопись от первой половины XV века, в которой говорится, что она есть сокращение древнейших; рассказ ее отличается особенною наивностию.

Мы окончили тот отдел русской истории, который по преимуществу носит название древней истории; мы не можем расстаться с ним, не показавши его общего значения, не показавши отношений его к следующему отделу, тем более что теперь каждое слово наше будет находить подтверждение в преждесказанном, читателю уже известном.

На великой Северо-Восточной равнине, на перекрестном открытом пути между Европою и Азиею и между Северною Европою и Южною, т.е. между новою Европою и старою, на пути из Варяг в Греки, основалось государство Русское. «Земля наша велика и обильна», – сказали племена призываемым князьям; но они не могли сказать, что великая и обильная страна их хорошо населена. То была обширная, девственная страна, ожидавшая населения, ожидавшая истории: отсюда древняя русская история есть история страны, которая колонизуется. Отсюда постоянное сильное движение народонаселения на огромных пространствах: леса горят, готовится богатая почва, но поселенец не долго на ней останется; чуть труд станет тяжелее он идет искать нового места, ибо везде простор, везде готовы принять его; земельная собственность не имеет цены, ибо главное дело в населении. Населить как можно скорее, перезвать отовсюду людей на пустые места, приманить всякого рода льготами; уйти на новые, лучшие места, на выгоднейшие условия, в более мирный, спокойный край; с другой стороны удержать население, возвратить, заставить других не принимать его – вот важные вопросы колонизующейся страны, вопросы, которые мы встречаем в древней русской истории. Народонаселение движется; славянский колонист, кочевник-земледелец с топором, косою и плугом, идет вперед все к северо-востоку, сквозь финских звероловов. От такой расходчивости, расплывчатости, привычки уходить при первом неудобстве происходила полуоседлость, отсутствие привязанности к одному месту, что ослабляло нравственную сосредоточенность, приучало к исканию легкого труда, к безрасчетливости, какой-то междоумочной жизни, к жизни день за день. Но рассматриваемая нами страна не была колония, удаленная океанами от метрополии: в ней самой находилось средоточие государственной жизни; государственные потребности увеличивались, государственные отправления осложнялись все более и более, а между тем страна не лишилась характера страны колонизующейся: легко понять, какие трудности должно было встретить государство при подчинении своим интересам интересов частных; легко понять происхождение этих разного рода льготных грамот, жалуемых землевладельцам, населителям земель.

Если колонизация имеет такое важное значение в нашей истории, то понятно, как должно быть важно для историка направление колонизации, ибо это направление будет вместе и направлением общего исторического движения. Направление колонизации мы узнаем из первых строк летописца, который говорит о движении славянских племен с юго-запада к северо-востоку, с берегов Дуная к берегам Днепра и далее на север и восток. Таким образом, два племени, которым принадлежит новая история Европы, славянское и германское, при разделении между собою европейской почвы, будущей исторической сцены, движутся путями противоположными: германское – от северо-востока к юго-западу, славянское, наоборот, – от юго-запада к северо-востоку. Судьба этих племен определилась означенным движением, определилась природою стран, занятых вследствие движения, прежним бытом этих стран, их прежними отношениями. Здесь прежде всего нам представляется вопрос, почему в древней истории главного славянского государства, представителя славянских государств по могуществу и самостоятельности, мы замечаем движение именно на северо-восток? Если германские племена при своем западном движении разрушили Западную Римскую империю, поселились в ее областях, основали здесь отдельные государства, то почему же славянские племена при восточном движении не разрушили Восточной Римской империи и не основали на ее развалинах новых государств? Почему вместо юго-восточного направления они приняли северо-восточное? Причин тому много.

При движении своем к юго-востоку славяне должны были сталкиваться со стремительным движением азиатских племен, прорывавшихся чрез Каспийские ворота, по нынешней Южной России к западу. Известны движения гуннов, аваров и судьба народов, которые подпадали их натиску. От среднего Днепра славянским племенам нельзя было двигаться к югу и юго-востоку; оставалось только направление северо-восточное, и мы видим, что племена от среднего Днепра двигаются в этом направлении к Десне, к Оке; по и здесь даже они не безопасны от азиатцев – и здесь они принуждены были платить дань коз арам. С другой стороны, однако, мы видим славянские племена на Нижнем Дунае, видим славянское народонаселение и гораздо южнее, на Балканском полуострове; но славяне здесь не господствуют, Восточная империя держится, на что есть также свои причины: во-первых, здесь империя была еще крепка, здесь были собраны все остальные жизненные силы ее, благодаря которым она и просуществовала до половины XV века; раньше этого времени ее не могли разрушить ни готфы, ни аравитяне; славяне были ближе, но у них не было достаточных сил. Азиатские народы, стремившиеся с востока на запад, постоянно разрезывали славян, мы видели, как азиатцы оттолкнули русских славян от юга и заставили их взять для своего движения северо-восточное направление; западных славян задерживали немцы; таким образом, к Нижнему Дунаю, на Балканский полуостров не приходили постоянно, новые массы славянских племен, которые бы теснили одни других, заставляя преждепришедших двигаться вперед, как это было на западе у германских племен. Мы видели, как мадьяры окончательно разрезали чехо-моравских славян от иллирийских нижнедунайских, порвали связь между ними, начинавшуюся было посредством народной славянской церкви. Основание Русского государства на великом восточном пути из Балтийского моря в Черное, соединение под одною властию славянских племен, живших по этому пути и около, могло, по-видимому, переменить дела на Востоке: лодки Олега являются под Константинополем, Святослав поселяется на Дунае. Но судьба Святослава показала ясно, что первые русские князья не могли иметь для Восточной империи того значения, какое Одоакры и Кловисы имели для Западной; славянские племена, вошедшие в состав Русского государства, раскинулись широко и привольно по огромной Северо-Восточной равнине Европы; они не получали никакого толчка с севера и северо-востока, ничто не побуждало их покидать землю великую и обильную и отправляться искать новых земель, как то делывали германские племена на западе; ничто не побуждало их предпринимать стремительного движения целыми массами с севера на юг, и Святослав вовсе не был предводителем подобных масс: он оставил назади громадное владение, редкое население которого вовсе не хотело переселяться на юг, хотело, чтоб князь жил среди него и защищал его от диких степных орд. «Ты, князь, чужой земли ищешь; а нас здесь чуть не взяли печенеги», – говорят киевляне в предании, знак, что у киевлян была своя земля, а чужой искать они не хотели. Святослав был предводителем только небольшой дружины, которая, несмотря на всю свою храбрость, не могла произвести никакого важного переворота на Балканском полуострове. Вытесненный Цимисхием с берегов Дуная, Святослав погиб в степи от печенегов – знак, что, с одной стороны, империя имела еще довольно сил, чтоб отбиться от князей новорожденной Руси, а с другой стороны, степные варвары по-прежнему отрезывали северо-восточных славян от империи; и действительно, мы знаем, с какими трудностями и опасностями вначале и после сопряжено было сообщение Руси с Византиею вследствие того, что печенеги, половцы, татары стояли между ними. Следствием столкновения первых русских князей с Византиею было не разрушение империи, но принятие христианства Русью из Византии: мы видели, какое великое влияние при образовании Русского государства имело церковное предание, заимствованное из Византии.

Таким образом, и после основания Русского государства, т.е. после соединения восточных славянских племен, главное направление движения оставалось прежнее, т.е. с юго-запада на северо-восток, потому что юго-восточная часть великой равнины по-прежнему занята кочевыми азиатскими ордами, на которые новорожденная Русь не в силах предпринимать наступательное движение. Правда, вначале, когда средоточие правительственной деятельности утвердилось в Днепровской области, мы замечаем в князьях стремление переводить народонаселение с севера на юг, населять людьми севера южные украинские города, долженствовавшие защищать Русь от степных варваров. Но скоро господствующие обстоятельства взяли свое: степная украйна, область Днепровская, подвергается постоянным, сильным опустошениям от кочевников; ее города пусты: в них живут псари да половцы, по отзыву самих князей; куда же было удалиться русским людям от плена и разорения? Конечно, не на юго-восток, прямо в руки к половцам; конечно, не на запад, к иноверным ляхами венграм; свободный путь оставался один – на северо-восток: так, Ростовская, изначала финская, область получила свое славянское население. Мы видели, как северные князья воспользовались приплывом народонаселения в свою область; мы видели, какое значение в русской истории имела колонизация севера, совершившаяся в историческое же время под влиянием, под распоряжением князей.

Так было в XII веке; в XIII и последующих веках побуждения, заставлявшие народонаселение двигаться от юго-запада к северо-востоку, становятся еще сильнее; с юго-востока – татары, с запада – литва; крайний северо-восток, еще не подвластный русским князьям, населенный зырянами и вогуличами, не привлекателен и опасен для поселенцев невоинственных, идущих небольшими массами; таким образом, теперь с востока, юга и запада население, так сказать, сгоняется в средину страны, где на берегах Москвы-реки завязывается крепкий государственный узел. Мы видели, как московские князья воспользовались средствами, полученными от увеличившегося населения их области, как умели доставить этой области безопасность и тем более привлечь в нее насельников, как Москва собрала около себя Северо-Восточную Русь.

Таков был в общих чертах ход древней русской истории. Уже давно, как только начали заниматься русскою историею с научною целию, подмечены были главные, особенно выдающиеся в ней события, события поворотные, от которых история заметно начинает новый путь. На этих событиях начали останавливаться историки, делить по ним историю на части, периоды; начали останавливаться на смерти Ярослава 1, на деятельности Андрея Боголюбского, на сороковых годах XIII века, на времени вступления на московский престол Иоанна Калиты, на смерти Василия Темного и вступлении на престол Иоанна III, на прекращении старой династии и восшествии новой, на вступлении на престол Петра Великого, на вступлении на престол Екатерины II. Некоторые писатели из этих важных событий начали выбирать наиболее, по их мнению, важные: так явилось деление русской истории на три больших отдела: древнюю – от Рюрика до Иоанна III, среднюю – от Иоанна III до Петра Великого, новую – от Петра Великого до позднейших времен; некоторые были недовольны этим делением и объявили, что в русской истории может быть только два больших отдела: история древняя – до Петра Великого и новая – после него.

Обыкновенно каждый новый писатель старался показать неправильность деления своего предшественника, обыкновенно старался показать, что и после того события, при котором предшествующий писатель положил свою грань, продолжался прежний порядок вещей, что, наоборот, перед этою гранью мы видим явления которыми писатель характеризовал новый период и т.д. Споры бесконечные, ибо в истории ничто не оканчивается вдруг и ничто не начинается вдруг; новое начинается в то время, когда старое продолжается.

Но мы не будем продолжать этих споров, мы не станем доказывать неправильности деления предшествовавших писателей и придумывать свое деление, более правильное.

Мы начнем с того, что объявим все эти деления правильными; мы начнем с того, что признаем заслугу каждого из предшествовавших писателей, ибо каждый в свою очередь указывал на новую сторону предмета и тем способствовал лучшему пониманию его. Все эти деления и споры о правильности того или другого из них были необходимы в свое время, в первое время занятия историею: тут необходимо, чтобы легче осмотреться, поскорее разделить предмет, поставить грани по более видным, по более громким событиям; тут необходим сначала внешний взгляд, по которому эти самые видные, громкие события и являются исключительными определителями исторического хода, уничтожающими вдруг все старое и начинающими новое. Но с течением времени наука мужает, и является потребность соединить то, что прежде было разделено, показать связь между событиями, показать, как новое проистекло из старого, соединить разрозненные части в одно органическое целое, является потребность заменить анатомическое изучение предмета физиологическим.

Впервые обыкновенно останавливаются на половине XI века, на смерти Ярослава I; здесь полагают грань между первым и вторым периодом русской истории. Грань поставлена совершенно правильно; но какая же непосредственная связь между первым и вторым периодами, как второй произошел из первого? В XVIII веке в первом периоде видели Русь рождающуюся, во втором – разделенную; связи между периодами не было показано, но удачные названия по крайней мере указывали на естественную связь между рождением и разделением. Позднейшие писатели, однако, не воспользовались этими удачными названиями: они старались уничтожить всякую мысль о связи, естественном переходе, мысль, случайно выразившуюся в названиях, опровергая последние как неправильные. «Век св. Владимира был уже веком могущества и славы, а не рождения, – объявили они. – Государство (в первый период), шагнув в один век от колыбели своей до величия, слабело и разрушалось более трехсот лет (во второй период)». Читая эти слова, мы невольно начинаем думать, что имеем дело с Ассириею, Вавилониею, Мидиею, теми восточными государствами, которые, шагнув внезапно от колыбели до величия, начинали потом разрушаться; и каково же должно быть наше удивление, когда после узнаем, что государство, о котором идет речь, после трехсотлетнего разрушения вдруг опять обновилось и явилось могущественнее прежнего! Потом первому периоду дали название норманского, второму – удельного; в первом выставили на главный план норманнов, все явления приписали их деятельности; во втором – разделение России на части, борьбу между князьями, владельцами этих частей. Но мы спросим: какая же связь между норманским и удельным периодами? Как второй произошел из первого?

Некоторые писатели попытались было указать на связь между норманизмом и уделизмом, объявив, что удельная система, те княжеские отношения, какие мы видим во время ее господства, были заимствованы от норманнов, – попытка похвальная, но вполне неудачная, потому что ни у скандинавов, ни вообще у всех германских племен не найдем ничего похожего на отношения, какие видим между русскими князьями, нигде не видим, чтобы после князя наследовал брат, а не сын, нигде не видим, чтобы главный стол принадлежал старшему в целом роде; подобные отношения видим только в славянских государствах и потому должны заключить, что явление это есть чисто, исключительно славянское. Теперь спрашивается: каким же образом случилось, что в продолжение целого периода, до самой смерти Ярославовой, на первом плане действуют норманны, действуют по-нормански, отсюда все норманское, и вдруг при переходе в следующий период встречаем господствующее явление – отношения между князьями, потомками норманнов, и это явление есть чисто, исключительно славянское? Ищем норманнов всюду и нигде не находим.

Это самое отсутствие связи между первым и вторым периодами, если первый обозначим именем норманского, всего лучше показывает нам неверность последнего названия. Норманны основали государство, норманны действуют преимущественно, даже исключительно, в продолжение двухсот лет и вдруг исчезают, и вдруг государство является славянским! Дело в том, что основалось государство славянское, в основании его участвуют и финны, и норманны; но потом сцена действия немедленно же переносится на юг, в область Днепровскую, в сторону славян исключительно, утверждается здесь, и потому славянское начало господствует вполне; в первых князьях мы не должны видеть варягов, предводителей варяжских дружин, морских королей; мы должны видеть в них князей известного владения, имеющего свои особенности, свои условия, которые и определяют характер деятельности исторических лиц. Два раза является по нескольку князей в новом владении, но немедленно исчезают в пользу одного; в третий раз является опять несколько князей, которые начинают владеть в разных областях, и такой порядок вещей утверждается надолго; говорят, Россия разделилась. Посмотрим же теперь, что это за явление, какое отношение его к явлениям предыдущим, к первому, начальному периоду?

История знает различные виды образования государств: или государство, начавшись незаметною точкою, в короткое время достигает громадных размеров, в короткое время покоряет себе многие различные народы; к одной небольшой области в короткое время силою завоевания привязываются многие другие государства, связь между которыми не условливается природою. Обыкновенно такие государства как скоро возросли, так же скоро и падают: такова, например, судьба азиатских громадных государств. В другом месте видим, что государство начинается на ничтожном пространстве и потом вследствие постоянной напряженности сил от внутреннего движения в продолжение довольно долгого времени распространяет свои владения на счет соседних стран и народов, образует громадное тело и наконец распадается на части вследствие самой громадности своей и вследствие отсутствия внутреннего движения, исчезновения внутренних живительных соков: таково было образование государства Римского. Образование всех этих древних громадных государств, какова бы ни была в других отношениях разница между ними, можно назвать образованием неорганическим, ибо они обыкновенно составляются нарастанием извне, внешним присоединением частей посредством завоевания. Иной характер представляется нам в образовании новых, европейских, христианских государств: здесь государства при самом рождении своем вследствие племенных и преимущественно географических условий являются уже в тех же почти границах, в каких им предназначено действовать впоследствии; потом наступает для всех государств долгий, тяжкий, болезненный процесс внутреннего возрастания и укрепления, в начале которого государства эти являются обыкновенно в видимом разделении, потом это разделение мало-помалу исчезает, уступая место единству: государство образуется. Такое образование мы имеем право назвать высшим, органическим.

Какое же образование нашего государства?

Громадность русской государственной области может привести некоторых в заблуждение, заставить подумать, что Россия – колоссальное государство вроде древних: Ассирийского, Персидского, Римского; но стоит только внимательнее вглядеться в явления начальной русской истории, чтоб увидеть, как неверно подобное мнение. Мы видели, как прежние историки обозначали древнюю русскую историю: «Государство, шагнув, так сказать, в один век от колыбели своей до величия, слабело и разрушалось более трехсот лет». Так должны были смотреть прежде, при внешности взгляда; для нас же теперь это явление имеет совершенно обратный смысл. Что значит: «государство шагнуло в один век от колыбели своей до величия»? Это значит, что государство при самом рождении своем является уже в громадных размерах и что эти громадные размеры условливаются природою: для области нового государства была определена обширная Восточная европейская равнина, которая, как обширная равнина, орошаемая в разных направлениях бегущими великими реками, но берущими начало в одном общем узле, необходимо долженствовала быть областью единого государства. Страна была громадна, но пустынна; племена редко разбросались на огромных пространствах, по рекам; новое государство, пользуясь этим удобством водяных путей во всех направлениях, быстро обхватило племена, быстро наметило громадную для себя область; но эта область по-прежнему оставалась пустынною; данного, кроме почвы, большею частию не было ничего, нужно было все населить, все устроить, все создать: «Земля была велика и обильна, но наряду в ней не было», и вот Русское государство, подобно другим органически образованным государствам, вступает в долгий, тяжкий, болезненный период внутреннего возрастания, окрепления.

В этот период мы видим и у нас, как в других органически образованных государствах, что страна как будто бы разделилась на части, находящиеся под властию разных владетелей. Всматриваясь внимательнее, однако, мы видим, что при этом наружном разделении государство сохраняет единство, ибо владельцы частей находятся в связи друг с другом и в общей зависимости от одного главного из них.

Эти-то отношения владельцев, характер их зависимости от владельца верховного и должны стать на первом плане для историка, ибо они держат от себя в зависимости все прочие отношения, определяют ход событий не только в то время, в которое господствуют, но и надолго вперед. Касательно этих внутренних владельческих отношений новые европейские государства разделяются на две группы: на группу государств германских и на группу государств славянских; в первых мы видим господство так называемых феодальных отношений, во вторых, и преимущественно в России, сохранившей в большой чистоте славянский характер, видим господство родовых княжеских отношений. Там, на Западе, связью между частями государства служила зависимость владельца каждой из этих частей от своего высшего (вассала от сюзерена), зависимость, развивавшаяся из первоначальной зависимости членов дружины к вождю; здесь, на Востоке, связью между частями государства служило родовое отношение владельца каждой части к владельцам других частей и к самому старшему из них, отношение, основанное не только на происхождении всех владельцев от одного общего родоначальника, но и на особенном способе владения, которым поддерживалось единство рода княжеского; этот особенный способ состоял в том, что главный, старший стол переходил постоянно во владение к старшему в целом роде княжеском. Явления в высокой степени любопытные представляют нам феодализм на Западе, родовые княжеские отношения на Востоке: единство государства, по-видимому, расторгнуто, на сцене множество владельцев, из которых каждый преследует свои личные цели с презрением чужих прав и своих обязанностей: там вассал воюет против своего государя, здесь младший князь вооружается против старшего; феодальная цепь на Западе и родовая связь на Востоке кажутся так слабы, так ничтожны при страшной борьбе материальных сил, и, несмотря на то, благодаря известной экономии человеческих обществ эти две нравственные связи, нравственные силы так могущественны, что в состоянии охранить государственное единство; несмотря на частные нарушения обязанностей феодальных – на Западе, родовых – на Востоке, вообще эти обязанности признаются безусловно, юные государства крепко держатся за них как за основы своего единства; феодализму на Западе и родовым княжеским отношениям на Востоке, бесспорно, принадлежала опека над новорожденными европейскими обществами в опасный период их младенчества.