Текст книги "История России с древнейших времен. Том 16. Царствования Петра I Алексеевича. 1709–1722 гг."

Вместо Ярославля конгресс собрался в Люблине и вместо мая – в июне месяце. Правление конфедерации поместилось в Ленчне, в трех милях от Люблина, куда привезли и гетмана Синявского, с тем чтоб его судить. Долгорукий, узнав об этом, написал тотчас маршалкам конфедерации, чтоб они во время конгресса под боком у Люблина не смели начинать своих судов и чтоб отдали гетмана ему, послу, на честное слово. «Я чаю, государь, – писал Долгорукий Петру, – что господа конфедераты недовольны теми условиями, которые постановлены в Данциге, и знатно у оных иное намерение не только о гетманах, но и о короле, потому что здесь конфедератские депутаты зело упрямо и нескоро к миру приступают, так делают, как бы чего иного себе ожидали, и есть здесь ведомость, будто писарь коронный недавно был у турецкого паши тайно в Хотине. Фрезер, приезжавший в Данциг послом от конфедерации, был у меня и, наобещав мне много подарков от маршалка конфедерации Ледуховского, объявил, что конфедераты опасаются вперед мести от короля и гетманов и поэтому были намерены хлопотать о королевиче Якове Собеском, также и булавы отдать другим. Я ему не гораздо противно отвечал и просил его о полной доверенности, желая и вперед выведывать чрез него о их намерениях. Бискуп куявский публично во всем заседании конгресса при мне говорил конфедерацким депутатам, что резидент их в Вене публично послу шведскому говорил, что здешняя нынешняя медиация не поведет к миру. Если конфедерацкие депутаты все так станут трактовать, то, чаю, мы не можем и в полгода мир учинить; они для того время длят, что им жаль нынешней власти оставить, понеже мало не все конфедерацкие принципалы из незнатных и убогих особ, и пришли до великой власти и пожитку, что во всем государстве все доходы и пошлины самовластно на себя берут и всем повелевают. Сами депутаты мне в конфиденции объявили, что из них многие не хотят покоя для своего интереса и не думают, чтобы конгресс окончился счастливо без принуждения, потому что непременно хотят литовскую булаву отдать бывшему гетману Вишневецкому, а коронную прочит себе маршалок Ледуховский. Троцкий воевода Огинский и новгородский каштелян Новосельский с товарищи в конфиденции мне объявили, что если ныне от противных факций конгресс будет разорван, то они в Литве будут стараться, чтоб гетману и им быть под протекциею вашего величества, для чего я оных всемерно милостию вашею и протекциею обнадежил. Был у меня Тарло, воевода любельский, и по секрету мне говорил, будто нынешняя их конфедерация зачата в той надежде, что между вашим и королевским величеством недоверие, поэтому надеялись они иметь от вашего величества протекцию, чрез которую от саксонских войск Польшу освободить и другого короля учинить. А как узнали о персональном свидании в Данциге, где будто обновилась между вашим величеством дружба, то стали искать другой протекции и надеются быть посполитому рушению. Я к генералу Рену на Украйну писал, чтоб он о вступлении своем в Польшу наперед для страха к конфедерацким маршалкам написал, что ему указано в Польшу идти не для войны, а только для усмирения, чем можно у них дальние замыслы пресечь. Здесь от неприятельских партизанов многие безделицы полякам внушаются, а те, легкомысленные, всему верят и, на то смотря без ума, гордо поступают. Больше тридцати человек депутатов от разных провинций и войск здесь, на конгрессе, заседают, и между ними таких немного, которые бы основание дела знали, только своевольно кричат, а которые из них лучше знают, те не смеют при оных смело говорить. Я чаю, государь, лучше у донских козаков в кругу, нежели в наших нынешних сессиях; часто с седмого часу до четвертого с полудня кричим, а ничего сделать не можем».

В июле дела пошли еще хуже. Конфедераты начали разглашать, что шведы берут верх над союзниками, в Норвегии у шведов много войска и большой транспорт войск назначен к Данцигу; держали послов турецкого и крымского как послов покровительствующих держав, объявляли, что не развяжут конфедерации без сейма. Несмотря на перемирие, били саксонцев везде, где только могли; у литовского гетмана Потея отняли литовское войско, и сам гетман едва ушел от них живой из Ленчна в Люблин, где спрятался в монастыре; перерубили людей, у которых пристали лошади Потея; Долгорукий и королевские уполномоченные, одевши гетмана в немецкое платье, успели выпроводить его в саксонское войско; все депутаты конфедерации выехали из Люблина в Ленчно, куда привели к себе войско; королевские уполномоченные испугались и уехали к саксонским войскам. Долгорукий отправился в Ленчно к маршалкам конфедерации и нашел их там «в великой гордости, как будто бы они уже всех завоевали». Видя их гордость и лукавство, посол повысил голос и объявил им, что до сих пор он делал все в их пользу, заставил на первой же сессии королевских уполномоченных признать конфедератов за Речь Посполитую, принудил прежде времени вывести гарнизоны из Львова и Замостья, однако ничем не мог склонить их к примирению, потому что у них пользуются доверенностию и дают советы все партизаны шведские. Долгорукий не ограничился одним окриком: написал к Рену, чтоб выступал в Польшу, написал к гетману Скоропадскому и киевскому губернатору князю Голицыну, чтоб соблюдали осторожность: поляки публично говорили, что если Рен вступит в Польшу, то крымский хан пойдет на Украйну. В Ленчне Долгорукий имел возможность познакомиться с маршалками конфедерации и так описывал их царю: «Литовский маршалок Селистровский, человек самый простой, мало что и говорить умеет; а маршалок Ледуховский, человек умный и хитрый и очень похож всеми поступками на Мазепу, он теперь во всей Речи Посполитой великий кредит имеет: так мог всех обмануть и привесть себя в всенародную милость, что которым зло делает, те все за него присягать рады, так что если бы случилось какое-нибудь несчастие с королем, то поляки непременно выбрали бы его себе в короли; такой умно-лукавый человек, какого я во всей Польше не видал, на вид святой и праводушный, клянется, что хочет мира, а тайно делает факции, длит конгресс, усиливает войско и других способов везде ищет». Прошел июль, и дела находились в том же положении. Долгорукий, по его словам, истощил все способы к примирению, и все понапрасну: конфедераты не хотели ни на что смотреть и отвечали так гордо, как будто были в состоянии завоевать весь свет. Прошел август и сентябрь, уполномоченные переехали из Люблина в Варшаву, и здесь дело наконец подвинулось благодаря известиям, что Рен перешел Днепр и идет в Польшу. Ледуховский писал к Порте, уведомляя о вступлении русских войск в Польшу и прося помощи, но получил ответ от визиря, что Порта в польские дела вмешиваться не может. Конфедераты изъявили готовность уничтожить конфедерацию (учинить ексвинкуляцию), но с условием, чтоб Долгорукий послал Рену приказ не идти далее в Польшу. «Чрез всю свою в Польше бытность такого труда не имел, как ныне, – писал Долгорукий, – непрестанно от осьмого часа утра до девятого пополудни в спорах и криках в сессиях бываем, и чаю, конфедерация скоро развяжется и к бесконечной славе вашего величества счастливый мир установится. Чаю, государь, не только у турок, но и при цесарском и прусском дворах есть немалая жалюзия: цесарский посол много трудился, чтоб и цесарю быть медиатором; с другой стороны, посланник прусский писал ко мне, чтоб и его королю быть медиатором». В двадцатых числах октября Долгорукий получил царский указ, что кроме Рена в Польшу вступят еще шесть русских кавалерийских полков под начальством Боура и будут зимовать. Долгорукому показалось это большою роскошью, и он отвечал Петру: «Пока конфедерация не развяжется и саксонские войска не выступят в Саксонию, до тех пор о вступлении нашей кавалерии полякам объявлять не буду, чтоб не повредить заключению мира; а когда, даст бог, счастливо все окончится, то, чаю, и Рену надлежит из Польши возвратиться в Украйну, а Боур с кавалериею останется зимовать, и хотя полякам это будет и противно, однако ничего не сделают, потому что конфедерация развяжется и войска коронные и литовские будут под командою прежних гетманов». 24 октября был подписан мирный договор между королем и республикою, и, несмотря на то, дело все еще не оканчивалось. 11 января 1717 года Долгорукий писал Петру: «Не извольте, государь, за гнев принять и высокомилостиво рассудить, что многими моими рабскими доношениями ваше величество о скором здешнем примирении обнадеживал не для чего иного, только смотря на здешние конъюнктуры и состояния дел; однако по се время еще конституцию окончить не могут и удерживают за своими партикулярными интересами и своевольством больше всего те, которые имели в конфедерации команды и вольны были свой народ грабить; так же натурально во многом своевольном народе не может никакое дело скоро окончиться, к тому же помогают отчасти факции шведская и Лещинского. Однако извольте благонадежны быть, что непременно в скором времени все окончится, потому что не только принципалам и шляхте, но и всем это разоренье наскучило, также и я, как возможно, обе стороны к совершению примирения побуждаю». Петр хотел, чтоб были употреблены побуждения самые действительные. «Сиятельный нам любезно верный! – писал он Долгорукому в рескрипте из Амстердама 8 января 1717 г., – сим вам паки повторяем, дабы вы всевозможное старание прилагали дело примирения с конфедератами как наискорее к совершенству привесть, и для того, ежели потребно будет, хотя и войскам нашим далее в Польшу и к конфедератам ближе маршировать, и особливо в маетности тех вступать велеть, которые продолжению сего полезного дела виновны, дабы таким образом их к скорейшему окончанию принудить». Наконец 21 января на экстраординарном однодневном сейме мир был подтвержден и саксонским войскам послан приказ выйти из Польши в четырнадцать дней. Потом обе примирившиеся стороны приступили к Долгорукому, чтоб велел также и русским войскам выступить к своим границам. Посол нашел необходимым написать к преемнику Ренову, генералу Вейсбаху, чтоб шел назад в Украйну, относительно же Боура упросил, чтоб дали ему время списаться с своим двором. «А между тем, за этою перепискою, Боур может остаться до весны в Польше», – доносил Долгорукий царю. Сейм был безгласный, даже и примасу говорить не позволили, все предложения отложили до другого, обыкновенного сейма. «А ежели б тот сейм был с голосами, – доносил Долгорукий, – то, чаю, не токмо б оный продолжился, и весь трактат был бы опровергнут. Бог знает, ежели и ныне надолго тот покой продолжится, разве счастливо вскоре генеральный мир будет. Известно, государь, вам самим, каков здешний двор и польский народ постоянен. Теперь меня публично благодарят, говорят, что долго не было бы миру, потому что многие противные в конфедерации, невзирая ни на какое свое разорение, намерение свое хотели исполнять, если бы медиация и войско вашего величества к тому миру обе стороны не принудили. Просили меня гетманы – коронный Синявский и литовский Потей, чтоб при оных быть по-прежнему русским резидентам, чтоб не только войска, и все б ведали, что ваше величество изволите оных иметь по-прежнему в своей милостивой протекции». Тут же Долгорукий сообщает любопытные известия о поведении в Польше генерала Ренне, незадолго перед тем умершего: «Рен, вошед в Польшу, лучших и богатых мало не всех для своего интересу освободил от обязанности содержать русское войско и всю тягость, на бедную шляхту возложил; шляхта жаловалась мне, я много раз писал Рену, от отвечал, что поляки говорят неправду; а теперь, после его смерти, генерал Вейсбах по письму моему прислал длинную роспись всем этим освобождениям: изволите, государь, высокомилостиво рассудить, как было такому знатному и заслуженному генералу не поверить?»

Вышли из Польши саксонские войска, вывел генерал Вейсбах бывший Ренов корпус в Украйну, но с другой стороны вступил в Польшу корпус Шереметева и расположился здесь в ожидании, как пойдут дела на западе. Долгорукий был в затруднительном положении: сначала говорил полякам, что войскам нельзя идти в распутицу, должны дождаться травы; потом говорил, что шведы готовят сильную высадку; поляки не хотели ничего слушать, грубо ему выговаривали, грозили посполитым рушеньем. «Хотя они и не могут чего-нибудь сильного против наших войск учинить, однако не было бы из того повреждения вашего величества высоким интересам, – доносил посол, – противные факции по всей Польше разгласили, будто короли английский, датский и прусский заключают союз, чтоб наши войска принудить к выходу из Германии, впредь бы оных никогда не впускать и с шведами помириться без нас».

Слухи о враждебных против России движениях на западе были основательны: за столкновениями с Августом польским последовали у царя столкновения и с другими союзниками. Но прежде, нежели приступим к описанию продолжения Северной войны и ссоры Петра с союзниками, обратимся к явлениям, имеющим теперь важность первостепенную, обратимся к внутренней деятельности преобразователя.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ПЕТРА I АЛЕКСЕЕВИЧА

Состояние России oт учреждения Сената до прекращения Северной войны. – Сенат, его отношения к царю, к губернаторам; отношения сенаторов друг к другу. – Коллегии. – Областное управление. – Уложение. – Уничтожение правежа. – Майорат. – Дворянство. – Войско и флот. – Купечество. – Торговля и промышленность. – Крестьяне. – Финансы. – Меры против казнокрадства. – Фискалы. – Деятельность обер-фискала Нестерова. – Подметные письма. – Дело сибирского губернатора князя Гагарина. – Злоупотребления в Астрахани, в Ревеле. – Злоупотребления магистратских членов; злоупотребления фискалов. – Злоупотребления Меншикова. – Дело Курбатова и Соловьевых. – Борьба с разбойниками. – Полиция. – Преследование нищих, кликуш. – Госпитали для подкинутых младенцев. – Меры против пожаров. – Нравы и обычаи в разных слоях общества. – Меры для просвещения: училища, издание книг, собрание естественных npeдметов, редкостей и древностей. – Меры для распространения географических сведений. – Искусство. – Церковь, ее борьба с раскольничеством, с протестантскою и католическою пропагандой. – Распространение пределов русской церкви на Востоке. – Меры для усиления нравственного значения духовенства. – Церковное управление. – Стефан Яворский и Феофан Прокопович. – Учреждение Синода. – Дела на украйнах.

В мае месяце 1711 года Петр писал Апраксину: «О деньгах изволь писать к Сенату, ибо все на них положено». Мы видели, что именно было положено на Сенат, который немедленно и приступил к исполнению своих обязанностей, но Петр не всеми его распоряжениями был доволен. Царю хотелось, чтоб новое учреждение действовало не по-старому, не довольствовалось только распоряжением, посылкою указа, но старалось, чтоб все было исполнено немедленно, как следует. Царь прежде всего требовал от нового учреждения, чтоб оно не теряло дорогого времени; 8 апреля 1711 года он писал в Сенат: «За исправление дел благодарствую, в чем и впредь надлежит трудиться и все заранее современем (своевременно) изготовлять, понеже пропущение времени смерти невозвратной подобно». В апреле 1711 года Сенат дал знать государю, что рекруты по указу в Ригу отправлены; Петр отвечал: «Шереметев и Меншиков доносят, что в Ригу явились рекруты только с одной Казанской губернии, и то не все, многие в бегах; вместо беглецов велите из губерний выслать вновь, чтоб указное число было исполнено. Зело дивлюсь, что пишете, как старые судьи: „послано“, а то позабыли, что дошли ли? Или у вас уже та клятва вышла из души, которую недавно учинили? Над денежными дворами учините нового управителя, придав исправных товарищей; также и в прочих прибыльных делах усмотрение и добрый порядок учините, как я сам дал указ при отъезде своем, понеже деньги – жизнь войны». Находясь у Прута, за несколько дней до встречи с турецким войском Петр думал о прибыльных делах, писал в Сенат о распоряжении насчет векселей, поташу, смолы, соли.

Сенат распоряжался: разослал объявления, не найдутся ли охотники составить компанию для торговли с Китаем, нашел выгодным позволить торговать всяких чинов людям, но чтобы каждый торговал под своим именем; при этом велено спросить у купецких людей, не будет ли от этого позволения им убытка?

Петр опять не был доволен всеми распоряжениями Сената. В сентябре 1711 года он писал ему: «Вы сделали хорошо, что послали осведомиться о приходе и расходе товаров, которые были в канцеляриях; старайтесь сделать здесь еще большую прибыль, потому что теперь все у вас в руках. О китайском торгу учинили вы весьма не так, как я говорил и писал, ибо невозможно посадским одним в такое великое дело вступать; надобно искать, чтоб из разных людей несколько человек и при них торговые в оное вступали. Не так поступили вы и в позволении торговать всем чинам, ибо вовсе не нужно было спрашивать у торговых людей, не будет ли от этого им убытку? Разве могут они сказать, что не будет убытка? Вы сделали это насмех или взявши с них взятки, по старым глупостям, и когда приедете в Ингерманландию, то у вас совершенно иначе об этом спросится». Сенат отвечал на это подробным изложением своих распоряжений: «Доимку выбираем мы ныне сами. О компании торгу китайского во все губернии указами объявлено давно и по воротам здесь листы прибиты, дабы в оную, кто похочет из знатных людей и из всякого чина, складывались безо всякого опасения. Позволение в торговле всем чинам учинили мы ради умножения торгов, и для того губернаторам и всем у дел находящимся никому под именами торговых людей торговать не велено; но дабы всякий своим именем, с достойным пошлин и десятой деньги платежем, торги свои имел свободно. А купецких людей спросить велели, не будет ли от оного позволения какого в торгах их препятствия, и то учинено бесхитростно, в чем у вас просим милостивого прощения. Городские товары, которыми из приказов и из губерний торговали ради большей прибыли, определили ныне и впредь ведать и торговать ими у города (Архангельска) и за море отпускать Архангелогородской губернии вице-губернатору Курбатову да Дмитрию Соловьеву. Рекрут по требованию Бориса Шереметева выслали, Преображенский и Семеновский полки укомплектовали, в дивизии генерала Шица мундир у нас готов, волоскому господарю Кантемиру двор очищен. Для определения китайского торгу в компании Филатьев, Матвей Евреинов, Илья Исаев и другие из купецких, которые знатные, в Сенат призываны, и они по взятии оного торга в компанию отказали. О позволении всякого чина людям в свободном торгу указы в губернии посланы, на что смоленские торговые люди подали сказку за руками: ежели-де иных чинов люди будут в Смоленску торговать, и им будет препятствие и обиды и помешательства. О укрывающихся от службы в народное ведение указы по воротам объявлены и в губернии посланы. Дворянских детей, в службу годных, сыскивают. А из людей боярских 1000 человек грамотных, которые годны были в офицеры, за нынешним здесь малолюдством, набрать невозможно; однако ж грамотных из людей боярских и из монастырских служек и из подьячих набирают».

Петр требовал от Сената быстроты и точности исполнения; трудно было удовлетворять этому требованию по новости дела, по привычке к неповоротливости: Сенат шлет несколько указов губернии, нет ни исполнения, ни ответа, а царь все спрашивает на Сенате, «понеже теперь все у него в руках». Чтоб иметь возможность увеличивать доходы и уменьшать расходы, Сенат прежде всего должен был знать состояние тех и других и потребовал присылки из губерний подлинных приходных и расходных книг. Легко понять, сколько могло быть важных причин, заставлявших медлить этою присылкой. Сенат ждал, посылал новые указы, наконец 28 декабря 1711 года приговорили: «За неприсылку по многим указам подлинных приходных и расходных книг на сибирском, архангелогородском губернаторах, а на московском управителе на самих, для того что они нигде в отлучках от правления своего не были, а Казанской, Азовской, Киевской губерний на ландрихтерах, которые в небытности самих губернаторов от них во всем губернском отправлении были, взять штрафу по 1000 рублев». Чтоб заставить исполнять немедленно указы, в ноябре 1715 года определен был при Сенате особый «генеральный ревизор, или надзиратель, указов». Должность эта была поручена Василию Зотову, сыну знаменитого Никиты Моисеевича. Генеральный ревизор должен был смотреть, «чтоб все исполнено было, а ежели кто не исполнит в такое время, в которое можно было исполнить, или указ точный имеет с сроком, на того объявлять в Сенате, которому немедленно штрафовать виновных; если же в Сенате станут тянуть время несколько сенаторов или все, то на них доносить государю. Ревизор должен иметь столик в той же избе, где Сенат сидит, и записывать указы».

Обер-секретарь Сената Щукин в 1714 году писал Макарову: «Ныне у нас в Сенате во всем большое правление, и все приказные палаты зависят на господах месячных сенаторах, а общий всех съезд для общего дел решения бывает не по вся дни, но временно; итак, слава богу, правление стало быть изрядное». Но некоторые сенаторы находили, что правление не совсем изрядное. Сенатор граф Петр Матвеевич Апраксин подал извет: «По указу царского величества велено нам в правлении Сената дела всякие управлять всем сообща, без всяких прихотей, по настоящим указам, с исполнением правды, под опасением его царского величества гневу. А в нынешнем 717 году привезен из Киевской губернии фискал Безобразов, у которого в Курске была брань с тамошними подьячими; в этой брани говорил он подьячим: „Что вы бунтуете?“ Подьячие подали на него доношение; он в Сенате допрашиван и сказал, что эти слова говорил только в брани при свидетелях. Надлежало бы по тех подьячих и по свидетелях послать, и если бы кого довелось по очным ставкам пытать, то этот розыск довелось чинить при всех них, о чем и другие господа сенаторы приговорили согласно; но сенатор князь Долгорукий (Яков), без приговору всех сенаторов общего, самовластно, своею силою, являя всем страх свой и по каким-то своим злобам, поехав в застенок один, того фискала Безобразова пытал жестоко, а другие сенаторы для той пытки, кроме племянника его, князь Михайлы Долгорукого, никто не ездили, для того что прежде времени, не дождався помянутых подьячих, пытать его не надлежало, в чем я ему, будучи в Сенате, многими словами спорил при господине сенаторе Самарине и при господине генеральном ревизоре бригадире Зотове, чтоб он такого своевольства не делал. И потом, видя, он, князь Долгорукий, что Безобразова пытал без приговора общего, один, спустя больше недели велел дьяку о той пытке написать приговор задним числом, как не только в Сенате, но и в других канцеляриях не бывает, а лежал оный приговор на столе не закреплен долгое время, и по многим словам его закрепили, которого неправдивого приговору закрепить я не мог». Долгорукий оправдывался тем, что Безобразов пытан во многом воровстве и в бунтовых словах, а что не все сенаторы в том застенке были, то для этого отлагать пытки до другого дня было нельзя, потому что Безобразов приличился в воровских бунтовых словах, а такие дела разыскиваются неотлагательно; приговор о том застенке хотя и после написан, однако это сделано для его, графа Апраксина, слов по повелению сенаторов, да и после сего извета Безобразов пытан без приговору же, при которой пытке он, доноситель, и сам был. Граф Апраксин в улику говорил, что Долгорукий Безобразова пытал один прежде времени, а про приговор и сам он, князь Долгорукий, сказал, что писан после пытки. Дело было передано лейб-гвардии майорам Дмитриеву-Мамонову и Лихареву и поручику Бахметеву; они решили, что за неправое доношение графа Апраксина на князя Долгорукого, по военному артикулу 6 главы, надлежит взять на Апраксине штраф 300 рублей в лазарет на дачу солдатам, потому что Безобразов пытан по настоящей его вине. Под приговором подписано собственною рукою царя: «Взять». В 1719 году положены были штрафы за два неправые вершения на сенаторов князя Якова Долгорукого, графа Мусина-Пушкина, князя Михайлу Долгорукого, Самарина и Стрешнева.

И генеральный ревизор Зотов не находил, что правление в Сенате было изрядное. В 1718 году он донес царю: «В бытность мою при Сенате по многим указам не исполнено, и хотя сенаторам я неоднократно доносил, но те мои доношения уничтожены. Велено господам сенаторам съезжаться в канцелярию и сидеть в неделю три дни всем, а месячному каждый день, и ежели кто не будет, на том брать штрафу за каждый день 50 рублей; этот указ постоянно не исполняли, о чем значится во вседневной записке. По указу 1714 года велено в Сенате, в войсках и губерниях всем делам составлять протоколы и без того отнюдь не дерзать; а в Сенате по протоколам дел решено до моего прибытия одно да при мне в три года три дела. Годовые ведомости ниоткуда в Сенат не присылаются, без чего не видно ни приходу, ни расходу, ни доимок, ни губернаторских или других подчиненных неисправ. В недосылке из губерний денег с 714 по нынешний год близ 1 1/2 миллиона рублей; за эти и за иные неисправы положено было штрафов 31657 рублей, из которого числа взято 3368 рублей, да по указу отсрочено 5613, сложено 2834, не взято 19841 рубль. По нарядам с 714 года в С. – Петербург на житье не перевелено шляхетства со 150, купечества и ремесленных с 3000 домов, и за неисполнение никто не штрафован. На содержание гошпиталей сборных с венечных памятей денег из многих епархий с 714 года ничего не прислано, а из иных не на все годы, да и вычетных у офицеров денег за повышение чинов не присылают же, о разных рудах и красках, про которые объявляют доносители, решения не сделано».

Зотов жаловался на нерадение Сената, на послабление его людям, не исполнявшим указы; а с другой стороны, были жалобы на притеснения от Сената. Последние жалобы произошли вследствие столкновения Сената с ближайшим губернатором московским – князем Михайлою Григорьевичем Ромодановским. В 1712 году Ромодановский жаловался царю: «Купечество всякими делами и сборами и военными постоями ведалось в ратуше, а пожарным ведомством и объездами по Москве в Земском приказе. А в нынешнем 1712 году господа сенаты сами собою повелели купечество военными постоями, пожарным ведомством и объездами ведать в московском гарнизоне у Сената ж и обер-коменданта князя Голицына, по дружескому между ними совету, в чем купечеству есть обиды, а денежным сборам с них в губернском правлении остановка великая, потому и многих людей, из купечества взяв в гарнизон и к объезжим, напрасно держат. Пришел ко мне на двор дьяк и сказал словесно: сенатским повелением Поместный приказ мне не ведать, а ведать дьякам под ведением сенатским; а набор рекрут и работников из Поместного приказа ведать в губернской канцелярии. Сенаты сами собою, без моей вины Поместный приказ с поместными делами взяли у меня из губернского правления к себе под ведомство, чиня Московской губернии и мне напрасную обиду, знатно того ради: в том приказе есть их сенатские (сенаторов) многие дела, так чтоб им самим те дела вершить было всячески способно без всякого препятствия. А наинужнейшие государственные дела – набор рекрут, работников, плотников – они, сенаты, перенесли из Поместного приказа в губернскую канцелярию, не дав к тем наборам прежних дьяков и подьячих, в чем самая сильная государственная нужда и неуправление; а поместные дела челобитчиковы, а не вашего величества. Этих наборов они, сенаты, под ведомство к себе не взяли, знатно желая меня в тех наборах за какое-либо, хотя малое, от оного безлюдства неисправление видеть в сущей напасти и штрафовать, потому что без прежних дьяков и подьячих, за обычных ведомцов, управлять тех наборов невозможно. Слободскими посадскими людьми командуют господа обер-комендант и комендант и делают что хотят, и ни в чем нашему слову места нет. Слезно у тебя, государя, милости прошу: или вели коменданту с гарнизоном быть у меня, или губерниею управлять обер-коменданту. Указами от правит. Сената наряжают дела очень крутые, сроки определяют очень краткие, а штрафы сулят неслыханные, якобы великому злодею; посулили у меня отписать поместья и вотчины, ежели я не соберу и не пришлю в июне месяце 25000 рублей, чего мне сделать нельзя за их же указами, что о пустоте указу не чинят, а лишку собирать не велят».

Вслед за тем новые жалобы от Ромодановского: «Велено мне ведать губернию Московскую, а мне управлять никоим образом нельзя: добрых царедворцев самое малое число, и более того сенаты давать не хотят и отказали, а солдат и начальников артикульно и ни одного нет. И многие команды без командиров, а при которых делах командиры и есть, и из тех многие негодны, также и посылки многие в остановке, посылать некого. А по доношениям нашим правит. Сенат довольства и письменного указа не чинят, по многим делам приказывают словесно, а многих доношений и не принимают. От гарнизона нам нет никакой помощи, а только великие и многопомешательные обиды в воровствах, корчмах и других делах. Ныне их честность определили ко мне 5000 человек солдат, в которых ниже вида солдатского, люди нищи и многие дряхлецы, ни мундиру, ни ружья, ни начальных людей, ни командующего с ними не прислано. Во всякий спрос и во всякую отправу и в тягость мы им близки, а в другие губернии им не видно, и когда еще их гнев дойдет, а мои помощники не только м… бранью и многими окриками, но и тюрьмами наказаны, а вины их богу только известны, а нам не показаны… Да и лучший мой и добрый помощник господин вице-губернатор (Ершов) бранью и окриками наказан очень довольно, и посулено ему черевы на кнутьях выметать, а за что – не знаю же и, кроме добрых его трудов в делах ваших, не вижу и не слышу. Он же выбит из двора, и караул сенатский прислан за штрафные деньги, будто за неприсылку книг 710 года; а те книги не его и ведомства, и стоять ему за них не для чего, и отосланы еще до штрафованья задолго. А хотя б и подлинно он такого штрафа достоин, то платить ему конечно нечем, служит тебе, государю, весьма верно и прилежно и бескорыстно, и тебе, государю, служба его много прибыточна: при у правительстве его учинено тебе прибыли 116000 рублев; и всякие губернские дела отправлял верно и ревностно, и народ охранял от многих обид всеусердно, и жалобщиков на него нет; а жалованья ему за губернские его труды не учинено, без чего ему пробыть нельзя, потому что служит бескорыстно и вошел во многие долги».