Электронная библиотека » Сергей Стопалов » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 15 сентября 2015, 20:00


Автор книги: Сергей Стопалов


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Военная учеба

В декабре я распрощался с ЧЕГРЭСом, так как военкомат направил меня в воинскую часть, расположенную в 80 километрах западнее Челябинска. Когда пришла повестка, сотрудницы электростанции позаботились обо мне, и я прибыл в Чебаркульский учебный полк с увесистым сидором, набитым разной снедью.

После прохождения официальной церемонии принятия в часть я получил обмундирование и оказался в длинной, сырой и холодной землянке. Посередине тянулся двойной ряд трехэтажных нар. Отбой уже прозвучал, и, забравшись на верхние нары, где было теплее, я улегся на мате, представлявшем собой плоско связанные березовые ветки шириной примерно 60 сантиметров и длиной около полутора метров. Положив под голову свой сидор, я укрылся шинелью и приготовился ко сну. Тогда мне казалось, что все идет хорошо, и мысли о каких-либо неприятностях не беспокоили.

Проснулся еще до команды «подъем». Лежать было как-то неудобно, и я сразу же понял, что мешок пуст, а голова покоится на чем-то твердом. Дальнейшее изучение показало, что этим твердым были два куска рафинада, единственное содержимое вчера еще полного мешка.

Рядом сидел и ковырялся в пустом вещмешке какой-то долговязый парень.

– Разрезали, б…и, – пожаловался он, показывая большую дыру в вещмешке.

– Ну что ж, значит, друзья по несчастью. Ты откуда?

– Из Москвы. В Кургане были в эвакуации.

– Значит, земляки. Стопалов Сергей.

– Юргин. Алик.

Вот так и началась наша дружба, главной целью которой в то время была борьба за выживание.

Солдатское меню было более чем скудным. Завтрак: ложка голубой каши из саго, без масла; кусок хлеба 200 граммов; холодный чай с одним куском сахара. Обед. На первое щи. Сначала по мискам разливали жижу, затем гущу вываливали на стол и делили на кучки по числу солдат в отделении. Потом кто-нибудь отворачивался, а другой тыкал пальцем в одну из кучек и спрашивал: «Кому?» На второе опять ложка каши из саго или пшена и кусок хлеба 200 граммов. Ужин: три подмерзшие картошки в мундире размером с грецкий орех, кусок хлеба 100 граммов и холодный чай без сахара.

При таком питании после целого дня физических занятий на морозе с ветром люди буквально умирали от голода. Пытаясь сократить смертность, в бригаде ежемесячно проводили осмотр на дистрофию. Пожилой врач по очереди щупал за ягодицу проходивших мимо голых солдат. Если, кроме кожи, ничего ущипнуть не удавалось, доходягу признавали дистрофиком и направляли в госпиталь. К концу января смертность возросла до десяти – пятнадцати человек в сутки. И тогда командование приняло эффективные меры. Нет, кормить лучше не стали. Просто осмотр на дистрофию начали проводить два раза в месяц. И это спасло некоторых из тех, кого еще удавалось выходить в госпитале.

В ту зиму реальную возможность выжить имели лишь две категории солдат: местные, к которым приезжали родственники и привозили продукты, и ребята, воровавшие все, что можно было украсть и обменять на пайку хлеба или десяток картошек. Я и Алик принадлежали ко второй категории.

Расставшись в первую же ночь с содержимым своих вещмешков и поняв, что пассивность неминуемо приведет к смерти, мы довольно быстро освоились и начали действовать.

Самое простое было под видом наряда заскочить на кухню и набить там карманы картошкой. Если солдат попадался, дежурный офицер сажал его в отдельную комнату, запирал и не отпускал, пока тот не начистит ведро картошки. А уж в своей роте пусть сам оправдывается, как сумеет. Не брезговали и жмыхом, который иногда удавалось «добыть» в конюшне. Однажды, будучи дневальным, Юргин ночью заскочил на кухню и черпанул из котла полведра недоваренной каши. Съели ее вдвоем. А потом началось… И самое главное, что сортир находился метрах в двухстах от землянки.

Воровали не только на кухне. В это время призывали остатки 1925 года рождения. Это были либо болезненные, малосильные ребята (их называли «двадцать пятый год, третий сорт»), либо сынки различного местного начальства, которое всеми правдами и неправдами старалось удержать своих деток возле себя и уберечь от фронта.

Так вот, попав в нашу бригаду, эти солдаты зашивали в мешки свои цивильные вещи и складывали их рядом с землянкой для отправки домой. Возле каждой кучи вещей ставили часового. Поскольку они еще не знали друг друга в лицо, я или Юргин до общего подъема выходили их «сменить» на посту. Затем начинали шуровать мешки. Выбранные вещи продавали местному населению. Плата была универсальная: валенки – пайка хлеба (500 граммов), штаны – пайка хлеба и даже полушубок – тоже пайка хлеба. Кое-кто из местных жителей неплохо наживался на наших бедах.

Памятуя о своих разрезанных мешках, мы не брезговали и простым воровством, особенно у куркулей – сынков местных богатеев. А наметанному взгляду голодных москвичей выделить их из общей массы было совсем не трудно.

В бригаде ходил упорный слух о том, что плохо кормят умышленно, чтобы солдаты не старались отсидеться в тылу. Однако слух этот был явно на руку настоящим ворам, которые безбожно урывали все, что могли, от весьма скудного солдатского пайка. Так или иначе, а подготовка и отправка маршевых рот на фронт шла своим ходом, и ежемесячно десятки команд, одетых в новенькое обмундирование, грузили в эшелоны и отправляли на Запад.

В марте в нашем полку начали отбирать солдат для артиллерийского училища, находившегося в городе Князепетровске на севере Челябинской области. На первом этапе, для того чтобы попасть в училище, нужно было иметь хорошую характеристику и среднее или близкое к среднему образование. Этот барьер мы с Аликом легко преодолели. Командир роты недолюбливал нас за частые нарушения дисциплины и, чтобы избавиться, с удовольствием дал положительные характеристики, а девять классов образования окончательно решили вопрос.

На новое место мы прибыли, когда еще шло формирование личного состава, и нас начали готовить к экзаменам. Но главные неприятности заключались в другом. Чуть ли не каждую ночь курсантов поднимали по тревоге и направляли на станцию грузить лес. А еще в училище был совершенно дикий распорядок дня. Столовая находилась в трех километрах от казарм. Из-за этого подъем был в 5.30 утра. Бегом мы бежали в столовую, завтракали и бегом обратно. Потом туалет, уборка постелей, утренняя физзарядка, строевая подготовка, другие занятия и хозяйственные работы. В три часа дня снова в столовую, бегом туда и обратно. Два часа самостоятельной подготовки под присмотром командиров взводов, и снова бегом на ужин. Отбой в 22.30, а ночью по тревоге погрузка леса. Такая беготня никому не нравилась, но кормили здесь удовлетворительно, и фронт был далеко. Большинство терпело, но не мы с Аликом.

Благополучно сдав вступительные экзамены, мы все-таки решили сбежать. И когда по местному радио объявили построение солдат, не сдавших экзамены и отчисленных из училища, Юргин и я стали в строй и были отправлены на пересыльный пункт. И тут же снова угодили в артучилище. Но на этот раз в город Ирбит Свердловской области. И снова с нами сыграло шутку наше образование. Экзамены – диктант и по арифметике – мы сдали и были зачислены в курсанты. Но и здесь мы пришли к твердому убеждению, что и это училище не для нас и надо уходить. Помог случай.

Периодически курсантов посылали в наряд патрулировать по городу. Однажды мы с Аликом медленно прогуливались по рыночной площади, посматривая по сторонам. Наш взгляд привлек солдат, предлагавший женщине что-то завернутое в тряпку. Наблюдая за ним издали, мы выяснили, что он продает ботинки. Когда сделка уже состоялась, мы подошли и строго предложили продавцу и покупательнице проследовать в комендатуру. Однако через несколько минут все мирно разошлись. Но теперь в кармане у Юргина лежали деньги, достаточные для приобретения водки и закуски. Уединившись во дворе небольшого дома, быстро опустошили бутылку, перекусили и решили пойти в кино. В натопленном зале нас разморило, и мы заснули. Разбудили нас работники кинотеатра после окончания последнего сеанса. В казарму вернулись уже около полуночи.

Обычно после наряда патрули вечерней поверки не проходили и сразу же ложились спать. Но на этот раз нас хватились. И когда мы появились в части, дежурный офицер сразу же уловил запах водки и доложил заместителю начальника училища о возвращении самовольщиков.

Разговор в кабинете был короткий.

– Вы что, учиться не хотите? На фронт захотелось? – грозно начал полковник, видимо ожидая каких-либо объяснений и клятв типа «Мы больше не будем».

Но вместо этого Юргин и я, переглянувшись, почти одновременно ответили:

– Так точно. Просим отправить нас на фронт.

Полковник аж привстал от неожиданности. Попасть в училище считалось большой удачей. Поэтому отчисления курсантов были редки и обычно происходили при очень серьезных нарушениях дисциплины, к которым наш проступок явно не относился. Через полминуты он уже более спокойным голосом скомандовал:

– Идите!

На другой день нас отчислили из училища, каждому выдали аттестат на питание и отправили на формировку в Свердловск.

Сразу же по прибытии поезда мы направились за продпайком. На день одному человеку выдавали полбуханки хлеба, селедку, пачку концентрата перловой каши, несколько кусков сахара и небольшую пачку махорки.

В углу продпункта Юргин заметил здорового солдата, рукавом шинели утирающего слезы.

– Ты что сопли распустил? – негромко спросил он.

– Паек не дают, – тихо ответил солдат.

– А почему? – продолжил допрос Юргин.

– Да вот нет подписи нашего интенданта, – ответил солдат и снова засопел.

– А печать есть? Покажи.

Сверив аттестат с нашим и убедившись, что все в порядке и не хватает только подписи, Юргин тут же предложил за селедку и махорку все уладить. Солдат с радостью согласился. Я остался в очереди, а они вышли из помещения и зашли в привокзальную почту, где Юргин взял ручку, обмакнул перо в чернила и лихо расписался на документе. Когда они вернулись, очередь уже подходила. Протянув старшине аттестаты и получив продукты, мы вышли во двор и забрали «честно» заработанные селедку и курево. Прощаясь с довольным парнем, Юргин все-таки не удержался от нравоучения:

– Ну ты и дурак! Из-за какой-то подписи чуть не остался голодным. Сам бы давно расписался.

Вечером произошло еще одно забавное происшествие.

В воинской части, куда мы явились за назначением, нас внесли в список направляемых в Челябинск на главный формировочный пункт. Ехать должны были ночью в теплушке, прицепленной к товарному составу с лесом. Когда подошли к вагону, там уже сидело человек двадцать. Мы разместились на верхней полке и уже начали готовиться ко сну, когда вагон неожиданно опустел. Выйдя выяснить, в чем дело, Алик сразу же вернулся и позвал меня:

– Недалеко стоит вагон с сахаром-рафинадом. Двери открыты. Пошли.

Но я не послушался и переложил шмотки обоих в один вещмешок, прихватил пустой и только после этого побежал за остальными.

Набрав килограммов пятнадцать кускового сахара, мы сначала хотели отнести вещмешок в вагон, но потом передумали и затолкали его между бревен на соседней платформе. На свои места все вернулись возбужденными и очень довольными. Вскоре состав тронулся. Разговоры умолкли. После трудной работы все уснули.

Проснулись от скрипа открывающихся дверей и громкого лая собак. Было еще темно. Вокруг вагона стояли вооруженные автоматами и с фонариками солдаты внутренних войск. Начался обыск. У кого находили сахар, тут же уводили в станционное здание. Когда состав тронулся, уже светало, и было хорошо видно шестерых солдат, угрюмо сидящих на нарах.

А как же мешок с сахаром, спрятанный на платформе? Во время обыска вагон с солдатами отцепили, а состав с бревнами благополучно укатил. Так что, кому достался сахар, осталось неразгаданной тайной. Зато мы благополучно прибыли в Челябинск и были направлены для прохождения дальнейшей службы в небезызвестный Чебаркуль.

Уже на второй год войны в дивизионной артиллерии возник острый дефицит командиров взводов управления. Для исправления ситуации командование приняло решение срочно подготовить младших офицеров на пятимесячных курсах. Отбор проводили в два этапа: сначала на пункте формирования по документам, потом путем собеседования.

Начальником курсов оказался башкир по национальности, полковник Валеев – замечательный человек, заботливый отец курсантов и хороший организатор учебы и быта. Но это все стало известно потом. А сначала мы, уже побывавшие в чебаркульских лагерях и хорошо помнившие, как люди умирают от голода, ничего хорошего здесь не ждали и твердо решили проситься на фронт.

Первое знакомство с Валеевым произошло в его малюсеньком кабинете. Собеседование с вновь прибывшими он считал важнейшим делом и никому не доверял. После нескольких общих вопросов – откуда родом, кто родители, где учился и что окончил – следовал основной вопрос:

– Учиться хочешь?

На что я твердо ответил:

– Нет. Хочу на фронт.

Такой ответ, казалось, не удивил полковника. Он еще раз посмотрел на меня и, обращаясь к писарю, сказал:

– Пиши: курсант Стопалов – пять суток ареста.

Этим все было сказано. Меня зачислили в курсанты. А «пять суток ареста» – была любимая присказка полковника. На курсах не было гауптвахты, а максимальное наказание за провинность редко превышало наряд вне очереди.

Почти сразу же началась новая жизнь. Хорошее обмундирование, приличное питание и интересная учеба по пяти основным предметам: артиллерия, тактика, топография, разведка и матчасть оружия. Строевая подготовка и политзанятия не были главными, и их часто заменяли работой в поле по выращиванию картошки и других овощей. На это, разумеется, курсанты не жаловались.

Полковник очень серьезно относился к подбору преподавателей. В большинстве это были фронтовики, вернувшиеся с войны по ранению. Например, у преподавателя тактики капитана Федорчука не было правой руки. Для того чтобы писать на доске, он левой забрасывал протез вверх, предварительно прикрепив к нему кусок мела. Каждую букву или знак капитан аккуратно выводил, работая плечом и всем телом, как бы пританцовывая возле доски. Причем все это делалось так, что ни у кого не возникало сомнения в естественности процесса. Да и вообще капитана любили за веселый нрав и бесчисленные, иногда неприличные, шуточки.

По инициативе преподавателей и при поддержке полковника на курсах было сооружено несколько вполне приличных стендов-макетов для имитации артиллерийской стрельбы, изучения тактики и топографии.

Подготовка офицеров шла полным ходом, и до конца обучения уже оставалось меньше двух месяцев, когда пришел приказ Сталина о ликвидации краткосрочных курсов. Это, видимо, было связано с подготовкой наступления на Курско-Орловской дуге и возросшей потребностью фронта в людях.

На прощание расстроенный полковник устроил курсантам роскошный ужин, всем выдал новое обмундирование и в сопроводительных документах дал хорошие характеристики. А на следующий день чуть ли не со слезами на глазах проводил бывших подопечных до дверей вагонов. Курсанты (около ста человек) уезжали в трех теплушках, а вместо сухого пайка в четвертой ехала полевая кухня с запасом провизии.

По прибытии в Коломенский учебный полк – учебку, как ее называли, – бывшие курсанты, почти младшие лейтенанты, долго не могли понять, зачем нужно учиться еще шесть месяцев, чтобы получить сержантские погоны.

Порядок в полку существенно отличался от того, к которому мы успели привыкнуть. За каждую мелочь серьезно наказывали. Так, за складку на одеяле можно было получить два наряда вне очереди, а за большую провинность схлопотать и гауптвахту, которая никогда не пустовала. Примерно за месяц до прибытия пополнения с Урала перед строем частей, расположенных близ Коломны, расстреляли парня за то, что он украл у командира полка сумку с продуктами, отвез ее в родную деревню и вернулся назад, пробыв в самовольной отлучке шесть дней. Об этом новым курсантам рассказал политрук батареи на политзанятиях.

Странной была и программа обучения. Главным предметом в учебке считали строевую подготовку, которой ежедневно уделяли несколько часов. На втором месте стояли политзанятия и изучение устройства оружия. Артиллерийской подготовке и прочим военным дисциплинам отводилось по два – четыре часа в неделю. Никаких стендов и макетов в полку не было. За первый месяц занятий на местность взводы выводили только один раз. Перебивать преподавателя вопросом строго запрещалось, да и вообще задавать вопросы считалось плохим тоном.

Очень много времени занимала караульная служба. Часто курсантов ставили на пост возле объектов, не представляющих никакой ценности, например у пустого склада без дверей, где когда-то хранили бочки с машинным маслом.

Раз в два-три дня солдаты чистили старые орудия. А еще постоянно занимались разными строительными работами.

Единственную радость доставляла борьба со вшами. Их, в общем-то, не было, но осмотры проводили дважды в неделю. И если у кого-нибудь обнаруживали вошь, его немедленно отправляли на берег Москвы-реки топить баню, мыться, а потом выдавали чистое белье. Худо ли! В нашей батарее было несколько насекомых. (Доставали их в карантине у новичков.) И поверьте, их владельцы всегда были сыты, даже при довольно скудном тыловом пайке.

По сравнению с либеральной обстановкой на курсах полковника Валеева мне, Алику и многим другим бывшим курсантам в коломенской учебке было тоскливо и совсем неинтересно. Тем более что учебную программу мы знали достаточно хорошо, чуть ли не лучше преподавателей. Выдерживать такую обстановку становилось все трудней, и в конце концов спустя несколько месяцев по прибытии в Коломну двадцать три курсанта подали рапорты с просьбой об их отчислении и переводе в маршевые роты. Остальные семьдесят пять человек, несмотря на недовольство, все-таки предпочли остаться в учебном полку и отложить отправку на фронт.

Это было крупное ЧП. Командир полка собрал «военный совет» из преподавателей и своих приближенных, и на нем принял решение: проэкзаменовать всех подавших рапорт, по результатам оценки их знаний каждому присвоить воинское звание и отправить на формирование. При этом особо оговаривалось, что в случае слабых знаний присвоить звание ефрейтора, что для курсантов считалось чуть ли не позорным.

Однако этого не произошло. Экзамены, на которых присутствовали командир полка и почти все преподаватели, дали ошеломляющие результаты: девятнадцати курсантам было присвоено звание старшего сержанта (высшая оценка), а остальным – сержанта. По словам одного офицера, сочувствовавшего нам, обычно из учебного взвода выходили не более трех – пяти старших сержантов и примерно половина сержантов.

Так и закончилась эта история. Мы с Аликом стали старшими сержантами и в должности командиров орудия вскоре попали на фронт, а командир учебного полка, некоторые преподаватели и ряд других лиц, многих из которых мы даже не знали, за хорошую работу были представлены к наградам.

Освобождение Белоруссии

На огневой позиции

Полк, в котором мы с Юргиным оказались, входил в состав гаубичной бригады, являвшейся соединением артиллерийской дивизии.

Мы располагались в нескольких километрах от Коломны, в лесу, на правом берегу Оки. Полк состоял из двух дивизионов, включающих пять батарей. В каждой из них было по два огневых взвода и по одному взводу управления. Огневой взвод представлял собой две 122-мм гаубицы, обслуживаемые расчетом из семи человек орудийной прислуги и шофера.

За поселком на открытой площадке располагались гаубицы и американские «Студебекеры», полученные по ленд-лизу и недавно прибывшие своим ходом из Ирана.

Формированию дивизии предшествовала амнистия, и в нашу батарею в течение нескольких недель каждый день поступали бывшие заключенные. В моем расчете, например, из восьми человек пятеро прибыли прямо из тюрьмы, где отбывали наказание за кражи нескольких килограммов зерна, ведра картошки и других, чаще всего продовольственных товаров. Уже через месяц, на фронте, когда мы ближе познакомились, я понял, что большинство этих ребят оказались хорошими людьми, добросовестно несущими нелегкую солдатскую службу.

За неделю до погрузки в эшелон гаубицы перевезли на полигон для выполнения пробных стрельб. Командир батареи старший лейтенант Ранцевич наметил цель, расположенную за бугром и невидимую с огневых позиций. Затем ее координаты по телефону передали старшему на батарее лейтенанту Леноровскому, который сообщил их мне. Выбрав точку наводки, я передал данные наводчику Гарошу, заряжающий Малинин вставил снаряд в зарядную камеру, досыльный Хомяков дослал его в ствол, наводчик нацелил орудие и приготовился произвести выстрел. Чтобы это сделать, надо было дернуть за шнур, привязанный к рычагу затвора. Обычная длина шнура не превышала одного метра. Но для первого выстрела мы удлинили его до трех метров, и я приказал всем подальше отойти от орудия. После всех этих приготовлений я посмотрел вокруг и увидел солдата Егорова, стоящего на коленях за большим пнем и крестившего свой живот. Мне стало смешно, но я ничего не сказал и поднял руку, сообщив этим старшему на батарее, что орудие готово к стрельбе. Первый выстрел оказался удачным, и снаряд разорвался совсем близко от цели. Остальные орудия нашей батареи тоже благополучно справились с пробными стрельбами, и в последних числах октября полк начал готовиться к отправке на фронт.

Несколько дней почти без отдыха мы перевозили пушки и другое имущество на станцию. Все это грузили на платформы и тщательно крепили, чтобы при резком торможении или на крутых поворотах ничего не пострадало. Потом оборудовали теплушки для личного состава, а в ночь на 5 ноября погрузились в вагоны и улеглись спать. Тронулись на рассвете. Около 9 часов утра состав остановился при подъезде к Москве возле пригородной станции Плющево. Стояли довольно долго, и я попросил кассиршу станции разрешить мне позвонить по телефону домой. Она разрешила. И уже через час я увидел бабушку и мою троюродную сестру, почти бежавших вдоль состава.

Встреча была неожиданной и очень приятной, но, к сожалению, короткой. Вскоре раздался гудок и послышался лязг буферов. Я поцеловал бабушку и уже на ходу прыгнул в вагон. Больше мы никогда не виделись. В 1946 году ее не стало.

В течение дня наш состав еще раза три по часу и более стоял на окраинах Москвы, и несколько наших солдат также смогли повидать своих родственников.

Потом ехали с короткими остановками еще около двух суток. Окончательно эшелон остановился недалеко от станции Злынка в ночь на 7 ноября 1943 года. Никаких митингов и торжественных мероприятий по случаю двадцать шестой годовщины Октябрьской революции не было.

К рассвету многокилометровая колонна машин с орудиями выстроилась вдоль дороги. Подоспел завтрак, и батарейный повар выдал на двоих плоский котелок чего-то среднего между жидкой кашей и густым супом. Разнообразием нас не баловали даже в праздничные дни.

Около часа солдаты стояли возле своих машин. Курили. Фронтовики, а их в расчете было двое – наводчик Гарош и я, рассказывали всякие истории. Потом колонна тронулась. Ехали по проселочной дороге довольно долго, часто останавливаясь. В кузове продолжались бесконечные разговоры.

Через некоторое время стали слышны орудийные выстрелы, а потом буквально в 30 метрах от дороги раздалась автоматная очередь. В машине сразу все замолчали. Однако ничего страшного не произошло. В прифронтовой полосе все время стреляли. Кто это делал и зачем, я так до конца войны и не понял. Но стреляли. И ясно было одно – не по врагу. Потом к таким выстрелам привыкли, но первый раз… Представьте себе, что вы в закрытом брезентом кузове машины приближаетесь к передовой. Сидите в полумраке, тесно прижавшись друг к другу, со всех сторон зажатые ящиками со снарядами, инструментом и прочим батарейным имуществом. Фронт где-то рядом, и вдруг совсем близко строчит автомат. Никто из нас не был трусом, но всем стало как-то не по себе.

Наконец колонна остановилась. Батарея прибыла на первые в ее истории позиции, находившиеся, как потом выяснилось, примерно в 30 километрах от города Гомель, недалеко от реки Сож.

Огневые взводы (огневики), как правило, располагались на закрытых позициях: за лесом, возвышенностью или другим препятствием в нескольких километрах от линии фронта. Максимальная дальность выстрела нашей гаубицы составляла почти 12 километров.

Взвод управления батареи состоял из отделения разведки и отделения связи, куда входили телефонисты и радисты. Командиры дивизионов, батарей и взводов управления во время боевых действий, как правило, находились на наблюдательных пунктах (НП) рядом с подразделениями пехоты.

По прибытии на место назначения старший на батарее, командир первого взвода лейтенант Леноровский, пригласил меня для выбора места под окоп для первого орудия. На большой поляне метрах в ста от опушки леса я забиваю колышек. Точно над ним должна стоять первая гаубица. Затем строго влево от основного направления стрельбы через 50 метров забивают колышки для остальных орудий.

Теперь лопаты в руки, и для огневиков началась война.

Когда мы приступили к оборудованию первой огневой позиции, был вечер, а когда положили последнюю желто-зеленую ветку для маскировки окопов, был тоже вечер, но уже следующего дня. Сутки без сна и почти без отдыха ушли на эту работу. Зато все было сделано в соответствии с Боевым уставом артиллерии (БУА).

Первые выстрелы батарея сделала 10 ноября. Наш командир решил пристрелять первое орудие и убедиться в боевой готовности огневиков. Цель накрыли третьим выстрелом. Для начала это было неплохо.

А на другой день началось наступление, которому предшествовала артподготовка. Команда «по местам» прозвучала, когда все еще спали. Было совсем темно. Моросил дождь. Но уже через пару минут расчеты заняли свои места возле орудий. Все немного волновались, но действовали достаточно четко.

Оказалось, что артиллерии вокруг много. Стреляли и справа и слева. Несколько вражеских снарядов разорвались вблизи наших позиций, но многие этого даже не заметили. Сильная стрельба продолжалась около часа. Рассвело, и стали видны серьезные и сосредоточенные лица товарищей. Через некоторое время уже можно было услышать пулеметные и автоматные очереди, отдельные винтовочные выстрелы.

Часам к десяти характер стрельбы существенно изменился. Появились новые цели. А огневики лишь мысленно представляли неприятеля и вслух повторяли команды:

– По пулемету… гранатой… взрыватель осколочный… заряд четвертый… угломер 34–20… прицел 7–4… уровень 30–00… первому… один снаряд… огонь!

Затем через полминуты:

– Правее 00,1… прицел больше два… один снаряд… огонь!

Еще через полминуты:

– Батареею… веер сосредоточенный… два снаряда… беглый огонь! – И наконец: – Стой… записать – пулемет.

На огневой позиции появился долгожданный старшина и позвал по одному человеку от расчета с котелками за кашей. Однако в этот день позавтракать нам не пришлось. Поступила команда командира батареи выкатить первое орудие на прямую наводку.

Около двух километров гаубицу тащил «Студебекер», а дальше расчет покатил эту почти трехтонную дуру с узкими колесами по осеннему бездорожью, через кусты и рытвины. На полпути помогли пехотинцы. С их помощью 600 метров прошли меньше чем за час. Все были мокры с головы до ног от пота, грязи и дождя. Но зато стала видна обстановка.

Перед нами тек широкий Сож. Слева, возле большой деревни Ветка, войска уже форсировали реку и вели бой на противоположном берегу. А с правой стороны из-за монастырской стены по переправе била минометная батарея. Ее-то и предстояло уничтожить.

Минометов видно не было, и нашей целью была кирпичная стена, расстояние до которой едва ли превышало 700 метров. Выставив орудие и прицелившись, я приказал беглым огнем выпустить три снаряда с фугасными взрывателями. В облаке красной кирпичной пыли ничего не было видно. Но минометы замолчали.

– Сейчас обрушатся на нас, – как бы про себя пробурчал Егоров, и все, переглянувшись, почему-то попятились в сторону пехотных окопов, расположенных метрах в двадцати от нашего орудия.

Прошло несколько минут, а минометы все еще не стреляли. С НП прибежал старший сержант – командир отделения разведки – и передал нам благодарность командира батареи и команду возвращаться на огневую.

Обратный путь был еще труднее. Дождь усилился, орудие, казалось, стало тяжелей, да и пехотинцы теперь уже нам почти не помогали.

На следующий день, когда дивизион перебазировался на другой берег, расчету удалось сбегать к монастырю. Стена, по которой стреляли, была частично разрушена, а за ней валялись ящики из-под мин. Судя по всему, минометы не пострадали, хотя мы их и записали на свой счет. Но было ясно, что выстрелы вынудили противника уйти с этого удобного для него места и облегчили нашим войскам переправу через реку.

Это, пожалуй, и все о том бое. Он хорошо запомнился только потому, что был первым. Впереди было еще много боевых операций, но их подробности стерлись из памяти.

К этому можно лишь добавить, что еще некоторое время артиллеристы поддерживали пехоту в боях за освобождение Гомельщины. А за успешные действия войсковым соединениям и частям Верховное командование нередко присваивало имена, отражающие места сражения, и награждало орденами. Вот и наша 22-я дивизия стала Гомельской краснознаменной артиллерийской дивизией прорыва Резерва Главного Командования.

Мужчины, не служившие в артиллерии, вряд ли представляют себе, сколько сил надо затратить на рытье артиллерийских окопов. Но мы-то это хорошо знали. Окоп под гаубицу должен иметь диаметр 6 метров и глубину 0,6 метра без учета высоты бруствера. На такую же глубину надо еще выкопать окоп под передок (ящик с сиденьем на колесах, соединяющий орудие с машиной) площадью 1,8 × 1,5 метра и два ровика под снаряды размером 1,5 × 1,5 метра. И кроме того, для укрытия расчета требовалось два окопа площадью 2 × 0,6 метра и глубиной 1,7 метра. Под автомобиль нужно было копать окоп глубиной не менее 1,5 метра. Обычную землянку строили площадью 5 × 2 метра и глубиной 1,5 метра. Таким образом, средний суммарный объем земляных работ, выполняемый одним расчетом, чаще всего превышал 50 кубометров, не считая строительства землянки для офицеров, да еще переноса бревен для накатов (укрытий землянок).

За время строительства огневых позиций взвод управления оборудовал наблюдательный пункт: рыл блиндаж, протягивал телефонную нитку к огневикам, налаживал радиосвязь. Разведчики вели непрерывное наблюдение за противником, засекая огневые точки, а связисты передавали их координаты старшему на батарее.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации