Текст книги "Дорога длиною в жизнь. Исповедь русского «семидесятника»"

Но сначала хотелось бы сделать небольшое, но очень значимое отступление. Любовь к словесности мне привила, главным образом, замечательная учительница русского языка и литературы Галина Александровна Ерёменко – низкий ей за это поклон! Сейчас, на склоне лет, когда память раз за разом уносит в прошлое в попытках ответить самому себе на вопрос «А что было радостного и запоминающегося в жизни?», перед взором явственно всплывают картины её незабываемых уроков. Когда Галина Александровна рассказывала нам о писателях, поэтах, литературных критиках и разбирала их произведения, казалось, что её посещало какое-то небесное вдохновение: умное выразительное лицо преображалось, большие красивые глаза источали необыкновенные, творческие флюиды, и я был просто заворожён этим действом, сидел как вкопанный и жадно ловил каждое произнесённое слово.

Так вот, экзамен я сдал на «отлично» и уже собирался уходить, как вдруг моя любимая Галина Александровна спрашивает: «Серёжа, мы слышали, что ты увлекаешься поэзией, можешь прочесть что-нибудь?» Представьте на минуту: на дворе 1971 год, СССР в порядке, коммунистическая идеология тоже. А я начинаю декламировать стихотворение моего самого любимого в ту пору выдающегося русского поэта Сергея Есенина «Запели тесаные дроги…», где «и на извёстку колоколен невольно крестится рука», «когда звенят родные степи молитвословным ковылём» и др. До сих пор не знаю, почему тогда решил прочитать именно этот стих: может, правда, потому, что он очень искренний, очень пронзительный, потрясает глубиной любви к нашей исторической Родине – России.

Прозвучала последняя строчка, стою и думаю: чем же закончится не совсем типичное для того времени выступление? Слава Богу, всё обошлось: члены экзаменационной комиссии стали меня хвалить, а на глазах уже небезызвестной вам исторички, как мне тогда показалось, даже проступили слёзы (вот уж не ожидал!).

Ну вот, терпеливые читатели, доставившее мне, а может быть, и вам несколько приятных минут повествование об очень важном в жизни каждого человека школьном десятилетии подходит к концу. Настал момент с искренней теплотой и огромной благодарностью вспомнить дорогих учителей средней школы, очень профессиональных, глубоко ответственных за порученное им дело, не жалевших ни сил, ни времени для передачи нам столь необходимых в дальнейшем знаний! Я уже поделился рассказом о своей самой любимой учительнице – преподавательнице русского и литературы Галине Александровне, нельзя не упомянуть также учительницу английского языка Мартоян Валерию Ивановну и преподавателя английской литературы Ершова Петра Александровича – настоящего интеллигента, очень доброжелательного и светлого человека с широким кругозором, в частности, с блестящим знанием английского языка: уроки по его предмету велись только на языке Шекспира!

Конечно же, если повезёт и эту книгу прочтут хотя бы несколько моих одноклассников (дай Бог, чтобы все были живы!), они поймут, почему я не могу не упомянуть в своём рассказе и учительницу по биологии Светлану Игоревну Гуревич, бывшую у нас несколько лет классным руководителем. Нет, не подумайте, что по этому предмету я получал отличные оценки и ходил у неё в любимчиках, всё с точностью до наоборот: биологию особенно не любил, готовился к ней ни шатко ни валко, получал в основном «три» и «четыре». Во-первых, она запомнилась добрым к нам отношением, сколько терпения проявляла к таким нерадивым по её предмету ученикам, как я! А во-вторых…

Как известно, в те времена для поступления в институт нужно было представить в приёмную комиссию вуза ряд документов, в том числе и характеристику по окончании школы. У меня в десятом классе были другие интересы, и об этом, честно говоря, я не сильно задумывался. Но вот однажды в период сдачи выпускных экзаменов подходит ко мне одна из одноклассниц, сообщает, что на всех уже написаны эти самые характеристики и видел ли я свою. Отвечаю, что нет. Говорит, что видела мою, считает, что с такой характеристикой поступить в высшее учебное заведение будет сложновато. Посоветовала как можно быстрее с ней ознакомиться. В общем, озадачила по полной.

Что произошло? – справедливо спросите вы. Дело в том, что уже в старших классах я старался мыслить нешаблонно, например, настоящую русскую поэзию любил гораздо больше, чем коммунистические вирши, и откровенно об этом высказывался. В СССР система наушничества и стукачества была доведена, по моему мнению, до совершенства, и юношеские непритязательные мысли стали достоянием как отдельных учителей, так и руководства школы. В итоге классная руководительница написала в характеристике, что, мол, у вашего покорного слуги в старших классах неоднократно проявлялись склонности к вольнодумству и др. Вот тут-то мне пришла на выручку Светлана Игоревна! Узнав о подобном развитии событий, она пошла к директору школы, убедила её, что как прежний классный руководитель знает меня дольше и лучше, и уговорила написать новую характеристику, исключительно положительную. Что сама и сделала. Низкий вам поклон за это, Светлана Игоревна! Сколько я живу, периодически вспоминаю этот ваш благородный поступок, и в анналах моей благодарной памяти он всегда будет занимать достойное место!

А закончить эту главу мне хочется вот чем. Как известно, на протяжении всего периода советской власти её сменяющие друг друга руководители стремились к созданию в стране новой исторической общности людей разных национальностей – советского народа. Не берусь судить, удалось ли им это сделать в полном объёме, но, к примеру, на школьном уровне это работало: в своём классе мы жили практически одной семьёй. Да, национальный состав был разношёрстный – русские, евреи, татары, но никто и никогда свою национальность не подчёркивал и не выпячивал. Если и возникали между нами споры и разногласия, они никоим образом не касались национального вопроса.

Глава 3. Золотые институтские годы

Эпизод в райкоме ВЛКСМ. – Студенческая стипендия. – Одногруппники. – Идеологические мытарства. – Добкин. – Стройотряд. – Военные лагеря. – Стажировка на Кубе.

Справедливости ради приходится поведать тебе, дорогой читатель, что в 70-х годах прошлого века в СССР при декларированных равных правах получения высшего образования поступление в отдельные элитные вузы Москвы молодёжи даже из средних слоев общества было в подавляющем большинстве случаев заказано.

В один из погожих весенних дней 1971 года ко мне, десятикласснику, корпящему над учебниками, подошёл отец, сказав, что пришло время определяться с институтом. Надо сказать, что тогда я был довольно-таки «зелёным» юношей, погружённым в светлые мечты, и плохо представлял свой будущий жизненный путь – куда идти и зачем. Слава Богу, что к моменту разговора во мне, по крайней мере, уже явно пробудились склонности к гуманитарным предметам, особенно русскому и литературе: в старших классах учился по ним в основном на «отлично» (по точным наукам звёзд с неба не хватал, всё было с точностью до наоборот, особенно с физикой и химией).

Итак, направление главного «удара» было определено – институт гуманитарный. Но какой? Отец, будучи военнослужащим и в силу большого жизненного опыта реалистом, сначала поинтересовался, как бы я отнёсся к поступлению в Военный институт иностранных языков (ВИИЯ). Резон был понятен: помочь поступить туда было в его силах, одновременно он понимал, что по складу своего характера я не стану строевым офицером, а тут хоть и военное заведение, но очень престижное и гуманитарное. Что ответить? Родителя обижать не хотелось, но одновременно пронизывало понимание, что я человек сугубо гражданский с большой тягой к внутренней свободе. К тому моменту уже начал писать стихи, много читал, увлекался футболом и музыкой, стали появляться первые влюблённости, поэтому запираться в казарму по меньшей мере на три года совсем не хотелось. Сказал об этом отцу и до сих пор благодарен за то, что он меня понял и не стал «продавливать» военную карьеру.

Что дальше? В те времена на слуху в первую очередь был Институт международных отношений (МГИМО) – по окончании престижная и интересная работа, да ещё в вожделенной тогда для многих загранице, солидное материальное обеспечение, интерес со стороны «элитных» московских невест и др. От этой затеи мы, правда, быстро отказались, понимая, что не одолеем существовавший туда, хотя и негласно, но незыблемо, родительский конкурс: статус отца – полковник Советской армии, фронтовик – не дотягивал до «проходного балла» для сына в этот вуз. Стали «опускаться», если можно так выразиться, чуть ниже: до МГУ им. М.В. Ломоносова и Института иностранных языков (МГПИИЯ им. М. Тореза). Не знаю уж почему, но решили, что в университет поступить будет сложнее, и наши помыслы остановились на Инязе.

Здесь хотелось бы сделать небольшое отступление и с глубокой благодарностью вспомнить роль мамы в моём поступлении в одно из главных высших учебных заведений страны. Казалось бы, что могла сделать в этом плане хоть и жена полковника, но обычная домашняя хозяйка? Оказалось, многое. Дело в том, что по мере приближения вступительных экзаменов в институт (вторая попытка) что-то стало происходить с отцом, он ходил каким-то растерянно-потерянным: то ли опять не складывалось с получением генеральского звания, то ли кризис возраста, то ли ещё что-то, но в какой-то момент стало казаться, что он потерял интерес к моему поступлению в Иняз. Подтверждением может служить тот факт, что однажды в разговоре с мамой он предложил отправить меня для получения высшего образования в Воронеж к своему родственнику – преподавателю одного из тамошних институтов. Тут мама встала буквально на дыбы, сказала отцу, чтобы он выкинул эту затею из головы, и провела с ним «воспитательную» работу на предмет моей учёбы только в Москве.

В общем, началась эпопея с институтом, продлившаяся без малого шесть лет. Первая попытка «покорить вершину», то есть поступить в Иняз, датируется 1971 годом и началась с события, о котором хотелось бы рассказать поподробнее. Некоторые вузы в советское время официально считались идеологическими, в том числе и МГПИИЯ, и комсомольцам для поступления в них требовалась рекомендация райкома ВЛКСМ. Приезжаю туда на комиссию, заметно волнуюсь, захожу в просторное помещение, за длинным столом с одной стороны сидят человек десять руководящих комсомольских работников, с другой – стоит один стул для меня. Сначала несколько простых вопросов по биографии, а потом началось! «Вы в курсе, что собрались поступать в вуз, который готовит бойцов идеологического фронта? Туда у нас требования к абитуриентам повышенные, а у вас какой жизненный опыт? В армии не служили, на производстве не работали, и какие основания давать вам рекомендацию?», «Почему такая тяга к иностранным языкам? Очень хочется за границу?» – ну и в таком духе. По мере того как сыпались эти «вопросы», больше похожие на обвинения, я начал ощущать себя каким-то преступником-наглецом, осмелившимся посягнуть на такую «святыню», как МГПИИЯ им. М. Тореза. В общем, райкомовские комсомольские вожаки проявили потрясающую «бдительность» и «принципиальность» и в рекомендации мне отказали. Чем, вы думаете, это закончилось? Я приехал домой и рассказал всё отцу. На следующий день он поехал в райком, оттуда позвонил мне, я тоже подъехал и застал такую картину: секретарь райкома в присутствии родителя лично диктует машинистке мою рекомендацию. История завершилась. Правда, какое-то время после этого в душе я слегка недоумевал по поводу того, как быстро испарилась ленинская принципиальность вышеупомянутого комсомольского органа.

Не хочу обременять читателя всеми перипетиями поступления, скажу только, что, не пройдя в институт с первого раза, сразу же оформился на Останкинский молочный комбинат рабочим 2-го разряда, чтобы получить возможность учиться в Инязе на подготовительных курсах для рабочей молодежи (не путать с рабфаком, на котором учились ребята после армии и зачислялись в институт практически автоматом). Это оставляло небольшую надежду на то, что преподаватели замолвят за тебя словечко членам экзаменационной комиссии на вступительных экзаменах. Одновременно (спасибо родителям!) занимался с репетиторами из института, что не гарантировало на 100 %, но значительно повышало шансы на успешное поступление. В общем, до второй попытки год вкалывал на заводе и упорно занимался.

Конечно, когда летом следующего года произошло долгожданное событие и я увидел свою фамилию в списке зачисленных на первый курс дневного отделения переводческого факультета, был на седьмом небе от счастья, не веря своим глазам, несколько раз отходил от доски объявлений и возвращался вновь убедиться, что это не сон.

Наконец наступило 1 сентября 1972 года – первый день учёбы в Инязе. В институт ехал в полной эйфории, казалось, что я гвоздь программы, все на меня смотрят и думают: «Смотрите, это студент!» А я про себя тщеславно думал: «Знали бы вы ещё, КАКОГО вуза!»

Забегая совсем немного вперёд, хотелось бы поделиться впечатлениями от студенческой стипендии. Составляла она 40 рублей в месяц – одну треть от общепринятой по тем временам, приближающейся к среднему значению по стране зарплаты в 120 рублей. Помню, когда впервые получил её, был счастлив и горд: вот, думаю, учусь полностью за государственный счёт, да ещё получаю за это какие-то деньги! Правда, платили стипендию далеко не всем, существовал чёткий критерий – учёба без оценок «удовлетворительно», только на «хорошо» и «отлично» – прекрасный стимул для того, чтобы не отбывать в институте номер, а усердно заниматься. А круглым отличникам по результатам экзаменационной сессии полагалась повышенная стипендия – 50 рублей, я получал её несколько раз и чувствовал себя богачом.

Итак, первая стипендия в кармане. Вопрос, как ею распорядиться, не стоял, – конечно же, в первую очередь отблагодарить родителей за помощь в поступлении! Я буду рассказывать, а молодой читатель, которому не довелось жить в то время, одновременно получит информацию о покупательной способности советского рубля в 70-е годы ушедшего века. 20 рублей, то есть ровно половину, я отдал маме на своё питание, отцу купил бутылку отличного армянского коньяка всего за 4 рубля с копейками, в институтском книжном киоске приобрёл несколько учебных пособий и книг на испанском языке, обзавёлся студенческим проездным билетом на городской транспорт, и ещё хватило подарить знакомой девушке цветы и сходить с нею очень скромно в кафе.

Возвращаемся к первому дню учёбы: приехал в alma mater, нашёл свою группу, познакомился с ребятами. Почти сразу же, что мне показалось странноватым, зашёл разговор о должностях и положении отцов. И тут я услышал: замминистра среднего машиностроения СССР – председатель Госкомитета СССР по использованию атомной энергии в мирных целях, замдиректора магазина «Детский мир», представитель «Аэрофлота» (то ли в Сирии, то ли в Ливане), ответственные работники МИД СССР и т. д. Мгновенно улетучилась вся эйфория, стало несколько не по себе, подумалось, куда я попал и сколько времени здесь продержусь. Что делать? Несколько дней ходил в раздумье и решил: «спасти» меня сможет только ударная учёба! Тут уж страх сыграл положительную роль, так как первые 2,5 курса я провёл почти безвылазно дома, грызя гранит науки, и в итоге по успеваемости выбился в лучшие ученики.

Спору нет, студенческая пора – время золотое! Одна обязанность – достойно учиться! Студенты-москвичи дневных отделений в основной своей массе были избавлены от материальных хлопот, их содержали родители, далеко не всех, правда, «выше крыши». Почти всё свободное время ты посвящал себе: развитию творческих способностей, занятиям спортом, встречам с друзьями и однокурсниками, прогулкам с девушками и т. д. Я с благодарностью вспоминаю тот отрезок жизни ещё и за возможность предаваться целиком одному из главных своих увлечений, пробудившемуся ещё в детстве, – чтению художественной литературы.

«Перелистывая» в памяти «страницы» институтской «книги» и вспоминая своих ребят, я пытаюсь оценивать их объективно, беспристрастно. Бросается в глаза различие в интересах и намерениях: одни поступили, чтобы овладеть разносторонними знаниями и сделать карьеру, другие – получить «корочку» с указанием престижной по тем временам профессии, а в основном, чтобы пять лет студенчества безбедно существовать и жить в своё удовольствие. С любовью и теплотой вспоминаю старосту нашей группы Костю Степаненко, про таких говорят: «Приятный во всех отношениях!» Он обладал ровным, толерантным характером, большим чувством юмора, какой-то не по годам житейской мудростью: я до сих пор благодарен ему за те советы, которые он мне, в ту пору очень наивному, давал, например, в отношении представительниц слабого пола. Уважал я Костю и за то, что он ответственно относился к своим студенческим обязанностям.

Невозможно не отметить и Юру Кособокова. В отличие от нас, зелёных, он пришёл в вуз из армии, то есть уже взрослым мужчиной с так не хватавшим многим жизненным опытом. Юра был женат, имел ребёнка, поэтому по вечерам где-то работал, чтобы кормить семью. Соответственно, времени на гулянки с отдельными сорвиголовами у него не было: скромный, серьёзный человек, он являлся примером добросовестного отношения к делу.

Особняком стоит мой тёзка Сергей Косиков. Происходил из семьи дипломата, несколько лет провёл с родителями в США, прекрасно владел английским языком. Очень одарённый человек, учёба давалась ему легко. Высокий, не обделённый матушкой-природой физической силой, которую он постоянно наращивал, активно занимаясь спортом.

Но, как незаурядная личность, характер имел довольно сложный, что, в частности, проявлялось, на мой взгляд, в нотках высокомерия по отношению к своим же сокурсникам (здесь позволю себе заметить, что ваш покорный слуга также не отличается спокойным нравом, поэтому – о, ирония судьбы! – мы с ним иногда конфликтовали, причём серьёзно, что однажды привело даже к вызову обоих в деканат факультета). Когда уже покинули стены alma mater и жизнь понесла нас по своим бурным потокам, я был уверен, что из нашей группы выше всех по карьерной лестнице взберётся именно Косиков. Однако по скудной информации, доходившей до меня на протяжении лет (после института ни разу не встречались), я понял, что в его жизни были некоторые эпизоды (предположу, что подводил характер), не позволившие Сергею полностью раскрыть недюжинные способности и занять в социальной иерархии нашего общества подобающее место. По недавнему свидетельству одного из моих сокурсников, с кем волею «его величества случая» довелось встретиться спустя 42 (!) года после окончания Иняза, в последнее время Косиков работал вместе с ним в довольно-таки скромной фирме, связанной с тематикой Анголы, а в 2018 году умер… Пусть земля тебе будет пухом, Сергей!

Про остальных сказать особо нечего. Ребята как ребята, кто-то получше, кто-то похуже. Учились кто как мог, а в остальном, как я уже упоминал, основной целью жизни было брать от неё всё. Правда, и сейчас с благодарностью вспоминаю, как эта часть группы давала мне слушать и записывать пластинки модных тогда западных поп-групп. Ни возможностей, ни денег доставать их у меня почти не было, а одногруппников в большинстве случаев даже не смущало отсутствие в моём доме соответствующей стереофонической аппаратуры, только отечественная радиола «Ригонда», игла которой, по всей видимости, оставляла «неизгладимые» следы на их дисках. Спасибо, друзья!

Учёба в институте проходила гладко, с энтузиазмом осваивал новый для меня язык – испанский. Вот только время от времени не давала покоя одна беспокойная «барышня», звали её идеология. «Знакомство» с ней произошло следующим образом: на первом курсе изучали историю КПСС, слушали лекции, плавно переходившие в семинары для закрепления пройденного материала. На первых трёх-четырёх из них я воздерживался поднимать руку и отвечать, и не потому, что был готов хуже других, а просто присматривался плюс мешала врождённая застенчивость. Вдруг однажды меня попросили зайти в первый отдел института. Недоумение, но иду. Захожу, сидит грозного вида старик с трясущейся головой и в чёрных очках (похоже, что раньше служил в НКВД, и кто знает, может принимал участие и в репрессиях), почти сразу огорошивший меня вопросом: «Потрудитесь объяснить, почему вы отмалчиваетесь на семинарах по истории КПСС?» Вот оно что! Оказалось, что «верноподданный» делу партии преподаватель или кто-то из сокурсников благополучно поставлял «важнейшую» информацию об активности студентов на занятиях в режимный отдел! Отвечаю: «Понимаете, я готовлюсь серьёзно, только выступать пока как-то не осмеливаюсь…» Тут первоотделец встаёт и, повысив голос, заявляет: «Да мы вас в армию тогда отправим, там быстро наберётесь смелости!» Идти в армию как-то не входило в планы, да и не очень хотелось, поэтому на всех последующих семинарах тянул руку по всякому поводу и без повода…

Продолжение «романа» с идеологией со знаком минус произошло следующим образом. Если не изменяет память, в 1973 году было принято решение о том, что в ноябрьском параде на Красной площади, посвящённом очередной годовщине Октябрьской революции (тогда они проводились ежегодно, как «Отче наш»), впервые будет участвовать сводная колонна студенческих стройотрядов, и мне выпала честь быть выбранным руководством института для прохождения в ней (я был лояльным комсомольцем и очень хорошо учился). Где-то в конце сентября или начале октября на главной площади нашей страны стали проводиться еженедельные репетиции, я добросовестно ходил, но однажды мы с сокурсником опоздали минут на пять (вот вам крест, не более!). Нас ждали, отругали, поставили в колонну, и, казалось бы, инцидент исчерпан. Но не тут-то было! Нашлись доброхоты, которые «капнули» в комитет комсомола института, преподнеся, видимо, дело так, что мы чуть не сорвали важное политическое мероприятие. Секретарю нашего комитета, освобождённому от работы и учёбы и в этой связи не сильно обременённому какими-то серьёзными обязанностями, просто легли карты на стол: как не показать перед старшими партийными товарищами свою «принципиальность»! Срочно было собрано специальное заседание комитета, посвящённое этому «проступку», где нам почему-то вспомнили блокаду Ленинграда, Сталинградскую битву и грозили выгнать из института, но обошлось отстранением от участия в параде и строгим выговором с занесением в учётную карточку члена ВЛКСМ. На следующий день один из членов комитета, присутствовавший на «разборке» и который, как оказалось, знал моего товарища по несчастью и хорошо к нему относился, позвал нас к себе, попросил не сильно расстраиваться и понять комитетчиков, обязанных отреагировать на «сигнал», намекнул, что примерно через год этот выговор будет снят. Что, по обоюдному согласию сторон, со временем и случилось…

Дорогой читатель, наберись терпения, это ещё не всё! Завершу историей, которая приключилась на третьем курсе и как результат несдержанности довольно-таки дорого мне обошлась. Устный перевод (то ли с русского на испанский, то ли наоборот) вёл в нашей группе аж секретарь парткома института. Маленького роста, шустрый, с остреньким холуйским личиком. Принадлежал, по моим наблюдениям, к тому типу людей, которые, «вылизывая» всё что можно и нельзя вышестоящему начальству, с нижестоящими ведут себя зачастую развязно, на грани обычного хамства. Имена и фамилии таких «героев» не запоминаются, поэтому я их здесь и не привожу. Короче, на одном из занятий он почему-то решил напомнить нам о своей партийной значимости и стал восхвалять не в меру предыдущие поколения, что они прошли через то-то и то-то, наделали кучу великих свершений, а мы им далеко не соответствуем, легкомысленно относимся к жизни и т. д. С чего он это взял, до сих пор непонятно. Я слушал и помалкивал, но когда секретарь парткома вошёл в раж, снимая с нас стружку, не сдержался и ляпнул: «У наших отцов тоже были ошибки!» А что, сказал неправду? Перед нами все поколения коммунистов и комсомольцев были святыми? Потом, конечно же, жалел о своём опрометчивом шаге: вроде бы не сказал ничего особо крамольного, только не тому человеку и не в тех обстоятельствах. На следующем занятии этот деятель в присутствии всех членов нашей группы вернулся к моему высказыванию, сказал, что оно его покоробило, выразил сомнение в том, что я смогу выполнять задания Родины за рубежом, и поставил в известность, что будет ходатайствовать об исключении меня из списка кандидатов на учёбу на курсах Организации Объединённых Наций (ООН), которые в те времена были при Инязе. Окончание этих курсов гарантировало, пожалуй, самое престижное трудоустройство – направление на работу в ООН в Нью-Йорк или Женеву. Слово своё этот демагог сдержал, поставив крест на моей не успевшей даже начаться ооновской карьере. Правда, сильно расстроиться не пришлось: знающие люди объяснили, что упомянутый список был предварительным, расширенным, что в окончательном, сильно сокращённом варианте останутся только очень блатные, к «достойному» семейству которых я не имел чести принадлежать.

Но с тогдашней идеологией были связаны и забавные моменты, которые вспоминаются не без улыбки. Так, однажды, за несколько часов до сдачи экзамена по истории КПСС, иду в читальный зал института, чтобы поставить последнюю точку в подготовке и «понюхать» атмосферу перед «экзекуцией». Вхожу и вижу ребят из своей группы, направляюсь к ним и спрашиваю, в курсе ли они, на что делали акцент у сдававшей накануне аналогичный экзамен параллельной группы. Уже известный вам Сергей Косиков с озабоченным видом откликается: «Да ты понимаешь, в основном гоняли по речи В.И. Ленина на кожевенно-обувной фабрике». При этих словах меня начинает охватывать ужас! Как же так, я проштудировал все необходимые работы «вождя мирового пролетариата», ещё раз пробежал свой список, но такого выступления не нашёл! Бегу к стойке выдачи литературы и взволнованно прошу сотрудницу найти мне упомянутую речь. Девушка вопросительно смотрит на меня, какое-то время раздумывает и отвечает, что не припоминает у великого гения чего-либо подобного. Я в недоумении поворачиваюсь в сторону одногруппников и вижу, как они буквально закатываются от смеха. Ну, засранцы, подумал я, как разыграли!

Ещё случай. Празднование очередной годовщины Октябрьской революции, актовый зал института битком набит людьми. Я немного опоздал, сидячего места не досталось, стою вместе с другими студентами возле стенки. Речи, аплодисменты, завершение мероприятия пением «Интернационала». Включают музыку, и я вижу, как в первых рядах еле-еле встают очень пожилые ветераны, трясутся, поддерживают друг друга и начинают петь. Прошу понять правильно: я не циник, воспитан в уважении к старшим, но при виде такой картины меня непроизвольно стал охватывать смех. Стою и давлю его, но тут звучат слова «Весь мир насилья мы разрушим…», я пробую представить, как эти немощные старики бодро-весело справятся с такой задачей, и тихо начавшийся смех быстро переходит почти в гомерический. На меня оборачиваются, прикрываю рот рукой, но ничего с собой поделать не могу. Понимаю, что не дай Бог привлечь внимание к своей персоне со стороны руководства и преподавателей, и быстро протискиваюсь сквозь толпу на выход из зала. Похоже, пронесло, но потом пару дней пребываю в тревоге, думая, зафиксировал меня кто-либо или нет.

На этом весёлые эпизоды идеологического свойства не заканчиваются. Историю КПСС у нас преподавал неряшливого вида и смешной (в добром смысле этого слова) Константин Арменович Осепьян. В институте из поколения в поколение гуляла связанная с ним байка: якобы бакинских комиссаров в приснопамятные времена было 28, англичане расстреляли 26, спаслись Осепьян и якобы один из известнейших политических деятелей сталинско-хрущёвско-брежневской эпохи. Так вот однажды в «пузырьках» (жаргонное название учебных аудиторий в подвале пристройки к основному зданию Иняза) один из студентов, согласно преданию, написал на стене огромными буквами: «Здесь покоятся 26 бакинских комиссаров. Их предал Осепьян!».

Проходит как-то в «пузырьки» на занятия Константин Арменович, завидя такую, с позволения сказать, «эпитафию», останавливается, багровеет, и тут из его уст (а он сильно шепелявил) вылетает следующее: «А посему я?! А посему я?!» Что имел в виду уважаемый член тогдашнего коммунистического общества, так и осталось загадкой…

Если этой, скорее всего, вымышленной историей вызвал у вас улыбку и поднял настроение, цели своей достиг. А закончить с идеологией хотелось бы так: в декабре 1975 или 1976 года, могу ошибиться, наша группа сдавала зачёт по научному атеизму – был тогда такой «доблестный» предмет, сейчас страшно и подумать! Я, как примерный студент, отвечал исправно и довольно-таки легко выдержал это испытание.

Еду домой из института, настроение отличное, выхожу из метро «Новослободская» и иду на остановку троллейбуса. Уже стемнело, какой-то мрак, на улице слякоть, и вдруг… в ближайшей церкви на одноимённой улице начинают громко звонить в колокола! Я стою растерянный, в какой-то момент даже стало страшно и в голову пришла мысль, что в институте всего какое-то время назад я сделал что-то не так…

Теперь о самой учёбе… Не могу в этой книге не вспомнить добрым словом своих педагогов, которые, не жалея сил и времени, столько вложили в нас: заведующего кафедрой испанского языка, профессора, фронтовика Михаила Никитовича Деева, его заместителя, фронтовика Ивана Ивановича Пасмурнова, преподавателей испанского языка Арнольда Борисовича Добкина, Асю Ароновну Тёмкину, Софью Иосифовну Канонич, Юрия Владимировича Романова (ныне профессора). Про каждого можно рассказать многое, но особенно хотелось бы остановиться на личности Добкина. Человек энциклопедических знаний в области испанского языка, входивший в элиту переводчиков-синхронистов (самый сложный вид перевода) всего СССР. Тонкое чувство юмора, благожелательный настрой по отношению к студентам. С ним связаны два чётко врезавшихся в память эпизода.

Эпизод первый. Осень 1973 года, мы только-только приступили к занятиям на втором курсе. Нежданно-негаданно нас, ещё «сырых», Арнольд Борисович приглашает попереводить синхронно на международном конгрессе по сельскому хозяйству в Колонном зале Дома союзов. Лёгкое недоумение, растерянность, но деваться некуда, идём. Приходим, находим кабинку с Добкиным, дверь открыта, стоим возле неё, мнёмся, войти не решаемся. Тут Арнольд Борисович, переводя, отрывает голову от микрофона, здоровается, предлагает располагаться, обменивается с нами несколькими фразами, поворачивается снова к микрофону и ничтоже сумняшеся продолжает работать. «Виртуоз!» – подумалось мне. Через какое-то время нас приглашают поддержать «коллегу» Добкина и приступить к переводу. Помню, внутри у меня всё оборвалось, иду весь ватный, сажусь в кабинку, надеваю наушники и… Докладчики-латиноамериканцы говорят быстро, эмоционально, длинными предложениями; пребывая в шоке и ступоре, понимаю плохо, запоминаю мало, бормочу что-то невразумительное в микрофон… В общем, переводил на троечку, по окончании вышел как выжатый лимон. Так перенервничал, что, вернувшись домой, просто рухнул на диван и проспал несколько часов подряд.