Текст книги "Морской лев"

– Слушай Дим, все кролики становятся такими? – удивленно и даже немного напуганно спросила девушка

– Не знаю, наверное, только кролики-патриоты на такое способны, – пожав плечами, ответил парень.

– Иван Алексеевич, Иван Алексеевич, – позвал его Канарейкин, когда музыка гимна перестала играть.

– Да, – словно очнувшись, ответил Захаров.

– Командуйте отход, – сказал Шкворин и протянул руку для прощания. Захаров, мимоходом пожав ее, зычно протрубил:

– Экипаж! Слушай мою команду! Всем стоять по местам! Отдать швартовы!

– Ну, Захаров, давай, ни пуха ни пера. Сколько поросят готовить – кажется, на Северном флоте такая традиция? За каждый потопленный корабль один хвостик полагается? – спросил Канарейкин.

– Лучше сплюньте да по дереву постучите, – ответил Захаров.

– Да ладно, чего там, давай что ли обнимемся на прощание, – сказал Канарейкин, и Захаров обхватил его корпус обеими руками, не замкнув кольца на его спине.

На палубе лодки в это время уже никого не осталось, кроме швартовой команды: они отвязывали концы, а вверх лениво взметнулись два фонтана воды. Брызги упали рядом с провожающими, за спиной Канарейкина был выстроен весь личный состав базы, и вода фыркающего «Морского льва» коснулась первого ряда. Захаров не спеша, размеренным шагом, взошел на борт. Трап, соединяющий подводную лодку с пирсом, тут же убрали, и субмарина осторожно начала отходить от причала.

Чтобы выйти в открытое море, подводная лодка, как только отчалила от причала, на несколько метров тут же погрузилась по рубку. После этого в противоположной стороне пещеры открылись ворота. И, как только две воды слились в единое целое, «Морской лев», повернув нос к воротам, медленно вышел из своего логова.

Захаров стоял на ходовом мостике боевой рубки, самолично контролируя процесс управления подводной лодкой. Гонимые ветром пятнистые облака, скрывшие собой уходящее за горизонт солнце, стадом шли на северо-восток. Берингово море приветливо встретило их, ласково гладя своим прикосновением рубку субмарины. Захаров оглядел горизонт в бинокль и, не найдя ничего привлекательного, скомандовал: «Погружаемся!» Короткое свидание со вселенским светом он прервал резко, чтоб не позволить себе впасть в его соблазнительный гипноз очарования. И когда уже спускались вниз, в тусклом сиянии плафонов мигали слова: «Погружение, погружение, погружение…»

Запись датирована 5 августа 1990 года

Всем внимание: «Морской лев» вышел на курс, – сообщил центральный компьютер по громкоговорящей связи.

Спустя двадцать минут после погружения «Морской лев», словно пес, взял след и практически уже без участия человека направился к следующей точке изменения курса.

– Внимание экипажу: начинаем работать согласно штатному расписанию, – скомандовал Березин.

На центральном посту тут и там началось оживление, свободные от вахты люди начали покидать свои рабочие места, а Захаров, потянувшись, приподнялся со своего места.

– Товарищ Березин, – обратился Захаров к сидящему на месте вахтенного офицера Березину.

– Да, товарищ командир.

– Пойдемте со мной, – пригласил Захаров.

И, не дожидаясь его, Захаров пошел на выход из центрального поста. Войдя в каюту, он сразу вынул из кармана желтый конверт, отданный ему Шквориным при беседе с глазу на глаз, и, положив его на стол, обратился к Березину:

– Вот, Григорий Олегович. В этом конверте, видимо, наше задание, -сказал Захаров. Березин стоял, молча смотрел на командира. – Чего стоите – распечатывайте и читайте, что там написано.

Березин взял конверт и, взломав пять сургучных печатей, вскрыл его. Достав белый прямоугольный листок бумаги, он впился в него глазами.

– Ну, что там? – спросил Захаров в нетерпении.

– Быть двадцать четвертого августа в квадрате пятьдесят два – девяносто три, – ответил Березин.

– И все?

– Так точно.

– Невелико послание оказалось. Ну да ладно, огласите тогда, товарищ Березин, этот приказ всему экипажу, – сказал Захаров, а сам подумал: «Значит, приказы будут отдавать по частям, чтобы сразу не увидел всю картину. А старпом наверняка знает, что мы в этом заливе делать будем. Что ж, подождем».

– Разрешите идти? – козырнул Березин.

– Идите, – ответил Захаров, сев на стоящий позади него стул.

Дверь хлопнула, и он остался наедине со своими мыслями. Спустя несколько минут донесся из динамика голос Березина, сухо зачитывающего текст из конверта, вскрытого в каюте Захарова.

«Вот ведь, даже от себя ничего не добавил. Хоть бы пожелал успешного выполнения поставленной задачи», – думал Захаров, слушая Березина. Посидев еще немного, он посмотрел на часы. Большая стрелка уже незаметно подкрадывалась к двенадцати, а маленькая уже прочно обосновалась на семерке, свидетельствуя о наступлении времени ужина. Заметив это, Захаров поднялся и пошел в офицерскую столовую. Еще на подходе к ней до его слуха донесся веселый голос Карташова:

– Да где там, наш «папик» весь экипаж, всех, вместе взятых, обыграет.

– Меня-то он не обыграет. Я в свое время был чемпионом области.

– Да будь хоть ты гроссмейстером, у него знаешь какая скорость операций в секунду?

– Ну какая, какая?

– До сорока миллиардов, и плюс аналитический чип.

– О чем спор? – спросил прямо с порога Захаров.

– Да вот Михаил Петрович грозится переиграть нашего «папика» в шахматы.

– Хорошо играете? – спросил Захаров.

– Вряд ли на нашей лодке найдется человек, который бы меня обыграл, – сказал Фирсов.

– Я тоже неплохо играю. Думаю, что перед тем как составить конкуренцию нашему бортовому компьютеру, мы бы смогли сначала между собой выяснить отношения, – предложил Захаров.

– Точно: сыграй сначала с командиром, а кто из вас победит – тот и с «папиком» сразится, – сказал Карташов.

– Годится. Просто так играть будет неинтересно, поэтому для затравочки предлагаю: кто проиграет, пусть вымоет каюту выигравшего.

В каюте повисла пауза, Карташов посмотрел на Захарова, а тот глядел прямо в глаза Фирсову.

– Михаил Петрович, это перебор: как вам командир будет мыть вашу каюту?

– Обыкновенно как… – не сводя своих глаз с Захарова, ответил Фирсов.

– Согласен, – твердо ответил Захаров.

– Когда играть будем? – спросил Фирсов.

– Сразу после ужина, чего тянуть, – сказал Захаров.

– Победителя определим по сумме двух партий. Если обе закончатся вничью, тогда бросаем жребий: и кому какие выпадут, тот такими и будет играть. Ничья будет считаться как выигрыш для того, кто играл черными. Согласны? – предложил Карташов.

– Да, – хором ответили оба.

– Ну тогда все, давайте ужинать, вот и вестовой пришел, – сказал Карташов, встречая подошедшего к ним матроса, принесшего на подносе ужин на двоих.

– Еще одну порцию принеси, – сказал Карташов, отдав свою Захарову.

После ужина было объявлено о матче между Фирсовым и Захаровым. Все свободные от вахты люди пришли посмотреть игру. Набившись в кают-компанию, они плотным кольцом окружили двух противников, сидящих за журнальным столиком, на котором стояла шахматная доска с заблаговременно расставленными фигурами. Захарову достались черные, и он сразу начал вести игру на ничью. Выстроив умело защиту, он смело разменивал фигуры, уменьшая их количество на доске, что и привело в конечном счете к желаемому результату. Обрадовавшись достигнутому, вторую партию он начал с некоторым воодушевлением, рассчитывая на скорый успех. Но не тут-то было: с первых же ходов на черно-белом поле завязалась очень вязкая борьба. Захаров, в этот раз всячески уклоняясь от разменов, открыто наступал на всех флангах, удерживая середину поля. Но все его атаки умело отбивались Фирсовым, и тут Захаров впервые почувствовал, насколько силен его противник. Излюбленными фигурами Захарова были кони. И в этой партии он очень умело ими действовал, постоянно докучая шахами черного короля. Полагая, что победа уже не за горами, он на семьдесят пятом ходу в подмогу своей коннице дополнительно ввел в бой слона. И этот ход неожиданно для Захарова привел к пату.

Начиналась третья партия, кондиционеры уже не справлялись с нагрузкой, и в кают-компании стало душно. Было решено прервать состязание и продолжить его на следующий день.

– А вы сильный соперник, Иван Алексеевич, – выходя из-за стола, сказал Фирсов.

– Вы тоже не лыком шиты, – сказал Захаров в ответ.

– А ты хотел еще с «папиком» сыграть, – сказал Карташов, собирая со стола шахматные фигуры.

– А почему не сыграть – может, я еще и выиграю у командира?

– Вряд ли. Сейчас-то ничья вышла только из-за того, что ты сам в пат впрыгнул.

– Это неважно: главное – результат, а не то, каким способом он достигнут. Третья партия вообще от случая зависит. Если мне выпадут черные, то я уж точно выиграю.

– А если Ивану Алексеевичу? – спросил Карташов.

– Тогда он. Вничью свести легче, чем выиграть. Ломать – не строить.

На следующий день Карташов удивил всех чудом технического оснащения «Морского льва», организовав прямую компьютерную трансляцию решающего матча из кают-компании во все отсеки подводной лодки. Поэтому, кроме него, Захарова и Фирсова, в кают-компанию больше никого не пустили. После жребия, который также транслировался, Захарову достались белые фигуры, и Фирсов, уже потирая руки в предвкушении того, что командир нынче вымоет его каюту, с победной улыбкой начал игру.

Первые четырнадцать ходов ферзевого гамбита не обеспечили приоритета ни одной стороне. И казалось, что партия теперь вяло покатится к ничьей, тем более что Захаров больше уже не уклонялся от разменов. Очередной обмен пешками приблизил кульминацию всей партии, после чего уже можно было говорить с большой долей вероятности о ее дальнейшем исходе. И тут Захаров выпустил вперед своих троянских коней, вынудив Фирсова принять их жертву, оплатив это своим ферзем. Потеря самой сильной фигуры сыграла решающую роль, после чего маятник удачи уже все более и более склонялся к Захарову. И прежде чем Фирсов успел ретироваться в глухую защиту, белые, пользуясь своим преимуществом, смело разряжали обстановку на доске до тех пор, пока черный король не остался практически голым. И тогда Захаров нанес последний удар, итогом которого стал мат всей черной гвардии.

– Вам мат, Михаил Петрович, – сказал Захаров, отрывая пальцы от белого ферзя.

– Точно, мат. Ну все, теперь придется идти командирскую каюту чистить, – вставая, сказал Фирсов.

– Не торопитесь, – остановил его Захаров.

– Чего ждать-то?

– Не нужно ничего мыть. Это вы, может, со мной на это играли, а я с вами просто так, на интерес играл.

– Прощаете, что ли? – спросил Фирсов.

– Нет, при чем здесь «прощаю»? Просто я с вами на это не играл.

– Но вы же согласились?

– Да.

– Так чего же? Если б вы проиграли, тогда бы вам пришлось скрести мою каюту, а раз я проиграл – значит, мне придется вашу…

– Вы не поняли: я не хочу, чтобы вы этим делом занимались.

– Почему? Я же проиграл.

– Ну и что. Я выиграл – значит, могу отменить наш уговор. Так?

– Может быть.

– Да ладно спорить-то, – вмешался в разговор Карташов. – Не хочет командир – значит, не надо: хозяин – барин. Он выиграл, ему и выбирать наказание.

– Правильно, послушайте Сергея, он же у нас судьей был, – сказал Захаров.

– Ну, как хотите. Просто я привык: раз уговорились – значит, исполняй.

– Иван Алексеевич, Иван Алексеевич, может, теперь с «папиком» сразитесь? – спросил Захарова Карташов.

– Нет, с компьютером играть не буду.

– Почему?

– С ним неинтересно. Когда с человеком играешь, то видишь его самого и его эмоции в эти минуты, его настроение, его мимику, а здесь, хоть, может, и смышленая машина, но она все же машина. Игра же в шахматы – не сухая борьба интеллекта, а психологическое соперничество двух умудренных душ.

– Командир, вы что, в Бога веруете? – спросил Фирсов.

– А при чем здесь это?

– Ну, как же при чем? Вы только что сказали про душу. Значит, верите в ее существование, а может, и в какое-нибудь их переселение. Нет?

– Во-первых, мы все во что-то верим. Кто-то верит в Бога, а кто-то верит в то, что его нет. Именно верит в это, а не считает, что Бога нет, потому что без веры человек не может жить, она ему необходима как воздух. Что же касается меня, то я верю в мою Родину, в Коммунистическую партию Советского Союза, в дело Ленина и в себя самого. А насчет души я вам так скажу, Михаил Петрович: я верю в собственное «я». Верю, что оно бессмертно, как и память нашего народа об ушедших от нас навсегда людях, прославивших свое Отечество. И как мое «я» называется, душой или некой субстанцией, – мне это глубоко безразлично.

– А к Богу как относитесь? – допытывался Фирсов.

– К Богу я никак не отношусь, потому что у меня нет достоверных фактов как о его существовании, так и о том, что его нет. Понимаете, Михаил Петрович: раньше люди думали, что Земля плоская, и искренне верили в это, но наша планета всегда имела форму шара. Можно верить или не верить – что толку. Если он есть, так оттого, что я в него поверю или нет, ничего же не изменится. Мне кажется, ответ на этот вопрос каждый узнает, когда его дни подойдут к концу. Вот тогда и я решу, есть он или же его нет, а сейчас я к этому вопросу отношусь примерно так же, как к вопросу: Есть ли жизнь на Марсе?

– Интересная точка зрения. А я вот, признаюсь, не верю в Бога. А знаете почему? Потому что его нет, – с усмешкой сказал Фирсов.

– Значит, не будете, Иван Алексеевич, с «папиком» играть? – снова спросил Карташов.

– Нет.

– Жаль, – ответил Карташов.

– Зато я потом с ним сыграю. И у него уж я точно выиграю, – заверил всех присутствующих Фирсов.

– Желаю вам удачи, – напутствовал Захаров.

– Спасибо и благодарю вас за игру, командир, – сказал уже уходя, Фирсов.

– Пожалуйста, – ответил Захаров, взглянув на часы: заметив приближение времени его вахты, также поспешил вслед за Фирсовым покинуть кают-компанию.

Запись датирована 9 августа 1990 года

На четвертые сутки похода «Морской лев» был неподалеку от острова Гуам Мариинской гряды. За это время субмарина Захарова прошла более шести тысяч километров, оставив за кормой Курильские и Японские острова.

На поверхности стояло небесное великолепие, океан, спокойно дыша, переливался бликами света. Подняв перископ впервые за все время плавания, Захаров увидел на экране искусственное отображение действительности. В обычный окуляр поле зрения хоть и было меньше, но все же чувствовалась жизнь. Именно перископ для Захарова стал естественной связующей нитью с поверхностью – с реальным миром. Когда подводная лодка высовывала его, то весь центральный пост наполнялся каким-то ароматом, похожим на глоток чистого, сразу после грозы, воздуха. Теперь Захаров был лишен этой крохотной возможности, оказавшись полностью изолированным от всего мира, который стал для него виртуальным. «Наверное, дует небольшой бриз, как хорошо было бы сейчас пойти на яхте», – подумал Захаров, и душа облизнулась, а он, тяжело вздохнув, посмотрел на часы. Была половина восьмого. «В Москве уже вечер, и у нас тоже, а на поверхности день только в самом разгаре. Мы словно в разных измерениях», – буркнул про себя Захаров.

– Да, в Москве уже вечер, у нас в Горьком тоже завечерело, – послышались в наушниках слова Алферова.

Захаров давно удивлялся этому парадоксу: живешь по одному времени, а находишься совсем в другом.

– Бывало, в это время, как раз под вечер, пойдешь на Волгу: вода теплая, как топленое молоко, даже пар поднимается. Искупаешься, а вокруг такая тишина – прямо бездна какая-то. Хорошо. Только кое-где пароходы гудят, – мечтательно сказал Алферов.

– Так ты волжанин? – удивленно спросил Захаров, пытаясь зацепить разговор и развить интересующую его тему.

– Да, а что? – быстро осекся штурман, вспомнив об инструкции.

– Да нет, ничего, просто я тоже с Волги, в Рыбинске жил, – тут же пояснил причину своего вопроса Захаров, чтобы не напугать собеседника и сохранить разговор на запретную тему. Но штурман больше не отвечал. Захаров вывел на правый экран лицо Алферова: тот был чем-то занят.

– Чего примолк, Алексей Николаевич? – спросил Захаров.

– Да не знаю, надо еще раз сверить местоположение лодки по гирокомпасу, вдруг после всплытия отклонились, – ответил Алферов несколько растерянно.

– Это бывает, только вахта уже закончилась.

– Ну, и бог с ним, сейчас сверю и пойду, – ответил Алферов.

«Морской лев» еще некоторое время шел на перископной глубине, а затем нырнул на сто метров. На центральном посту была объявлена готовность номер три, при которой в мозговом центре субмарины остаются восемь человек. Захаров встал и посмотрел в сторону, где сидит Алферов. Тот что-то еще делал или изображал какую-то работу. Иван Алексеевич не стал его беспокоить и пошел к выходу. Выйдя с центрального поста, он остановился в коридоре, решив дождаться штурмана. Через несколько минут тот показался в проходе и, очевидно, не ожидав увидеть Захарова, остановился.

– Иван Алексеевич? – растерянно произнес он.

– А я вас жду, может, пойдем в кают-компанию, поговорим, мы ведь как-никак, почти земляки.

– Да я даже не знаю, я хотел пойти поужинать, – попробовал отказаться Алферов.

– Я тоже еще не ел – может, ужин прямо и закажем в кают-компанию? Там посидим, поговорим.

– Я даже не знаю, – в нерешительности сказал Алферов.

– Тогда пошли в кают-компанию, – не замечая нерешительности штурмана, сказал Захаров. Вдруг рядом появился Березин: – Григорий Олегович, вы на ужин не собираетесь, а то пошли с нами.

Березин остановился, посмотрел на Захарова:

– Никак нет, Иван Алексеевич, я уже ужинал.

– Очень жаль, – зная заранее, что Березин откажется, сказал Захаров, – ну, тогда мы пойдем вдвоем, – Захаров, почти беря за руку Алферова, повел того в направлении кают-компании.

Кают-компания располагалась на уровень ниже и находилась как раз под офицерской столовой, служа комнатой отдыха для всего экипажа «Морского льва».

Первым в благоухающий рай зашел Захаров. Направившись к аудиосистеме, он включил ее, и весь отсек погрузился в сладкие мелодии инструментальной музыки. Алферов тем временем устроился неподалеку от аквариума. Захаров, придвинув кресло, сел напротив.

– Командир вызывает камбуз, – сказал Захаров в свой микрофон

– Ноль первый, камбуз на связи, – тут же ответили.

– Принесите ужин на двоих в кают-компанию.

– Сейчас будет.

– Все не могу привыкнуть к такой оперативности, – сказал Захаров Алферову, снимая наушники. – Сейчас обещали принести ужин.

– Хорошо, – все, что мог, выдавил из себя Алферов.

– Что с вами, Алексей Николаевич? – заметив нервную дрожь на лице штурмана, спросил Захаров.

– Ничего, – встрепенувшись, ответил Алферов.

– Как же ничего, если вы как на электрическом стуле? – сказал Захаров.

– Даже не знаю, наверное, есть хочется.

В кают-компанию постучали. Отворилась дверь, и вестовой принес на подносе тарелки с салатами, картофельным пюре с тушенкой и компот.

– Так, сейчас поужинаем, – потирая руки, сказал Захаров.

Алферов ел осторожно, не говоря ни слова. После трапезы, когда тарелки были убраны, Захаров откинулся на спинку и, посмотрев внимательно на штурмана, сказал:

– Так мы с вами, Алексей Николаевич, оказывается, оба волжане.

– Я только там родился и жил до школы, а потом меня родители увезли во Владивосток, там я и прожил всю свою жизнь.

– А я в Заозерске, до того как попасть сюда, жил.

– Иван Алексеевич, зачем вы меня спрашиваете про мою прошлую жизнь? Вы же знаете: существует инструкция, которая запрещает подобные разговоры.

– Нет, не знаю, а если и знаю, что с того? Я здесь командир. Понимаете? Я здесь главная инструкция! Вы кого-то боитесь?

– Да нет, ну… в общем-то, не знаю, как сказать… Мы, когда еще были на базе… и когда вы еще не прибыли… то как было. Все подчинялись Березину, а он – непосредственно Канарейкину. Потом вы приехали, Березин стих понемногу…

– Что значит «стих»? – прервав Алферова, спросил Захаров.

– Ну, как?! До вас, знаете, какая муштра шла: все по инструкции и по правилам. Здесь не стой, лишнего не говори, все так строго было. Это, когда уж вы приехали, полегче стало.

– Я, значит, вам добреньким показался?

– Ну, не добреньким, а видно было, что вы не из их системы.

– КГБ?

– Ну, да.

– А Канарейкин каким был?

– Да Канарейкин в наши дела особо не лез. Практически такой же, как с вами, это только Березин с вашим приездом изменился. Он как-то с Заленским однажды сцепился, да мы уж Павла Витальевича отговорили… сказали: не лезь, а то накапает генералу – он тебя слушать не будет и вышвырнет с базы.

– А чего вы так за эту службу на базе уцепились? Пусть вышвыривает, может, на другом месте лучше будет.

– На нарах, что ли, лучше будет? Ой, я вам этого не говорил, – пролепетал штурман.

– Про что?

– Ни про что, – ответил Алферов.

– Так, стоп. Я здесь командир, вы меня поняли? Мне что, Березина вызвать, чтобы он подтвердил это? Может быть, тогда будете говорить, не боясь?

– Не надо никого вызывать: сейчас вы здесь командир, а, когда придем на базу, неизвестно, кто будет командовать.

– Я же и буду. Я все никак не могу понять: чего вы так боитесь?

– Я ничего не боюсь. Просто хочу остаться живым, и если я буду соблюдать инструкции – значит, со мной все будет в порядке. А вы, извините меня, пожалуйста, хотите усложнить мне мою жизнь. Вам-то что, вы-то все равно не пострадаете, а обо мне вы подумали, задавая свои вопросы? – почти шепотом сказал Алферов.

– Так, хорошо, пошли ко мне в каюту, там договорим, – сказал Захаров, вставая из кресла. Оба через несколько минут покинули убаюкивающие стены кают-компании и, пройдя коридорами, зашли в каюту Захарова.

– Зачем мы сюда пришли? – спросил Алферов. – Что от этого изменится?

– Я пришел спать, время уже позднее, а вы мне на ночь сказку расскажите, как одни мальчик жил в Горьком и летом любил ходить по ночам купаться на реку Волгу.

– То, что я тогда проболтался на центральном посту, можете забыть. Я, может, все придумал.

– Нет, не придумали. Все, довольно воду лить – ее и так за бортом предостаточно. Нас здесь никто не услышит: то, что вы расскажете, останется между нами, и никакой Березин об этом не узнает.

– Зачем вам моя прошлая жизнь? Мне иногда кажется, что ее и не было никогда, а я все сам придумал.

– Мне не только ваша прошлая жизнь нужна. Мне нужно еще все то, что вы знаете про базу и про Березина. Я же должен знать, кому доверять, на кого рассчитывать, коснись что случится. Или вы такой же пособник, как Березин? Тогда можете идти.

– Я никакой не пособник, просто хочу, чтобы мою жену из тюрьмы выпустили и мы нормально жили с ней, как все люди.

– А что с вашей женой?

– Ничего.

– Опять будем в прятки играть?

– Нет. Что я могу вам рассказать? – и Алферов посмотрел на Захарова, словно ища в нем какой-то поддержки.

– Ну, не знаю. Начните все по порядку, а там, может, и само покатится.

– Я родился в Горьком, после десятилетки переехал жить во Владивосток к родителям. Там и на флот пошел служить. Потом в морском училище учился, по окончании его попал на ракетный катер, потом на эсминце служил… чего все-то перечислять. Не в этом суть.

– А в чем?

– Не хитри, командир: тебя вовсе не судьба моя интересует, а как я попал сюда.

– Все мы попадали одним способом – вертолетом.

– Это ты верно сказал. Но вот почему именно мы здесь, а не кто-то другой?

– Здесь собраны самые лучшие.

– Ни черта. Здесь одни уголовники собраны. И только ты мне не говори, что ты об этом не знаешь, – вдруг оживился штурман.

– Когда ты говорил про нары – я тогда стал догадываться. Только не может быть, чтоб я командовал кучкой уголовников.

– Не простых уголовников.

– То есть как?

– А так. Я, по-твоему, похож на уголовника?

– Не знаю. Ты что, хочешь сказать, что у уголовника есть определенное лицо?

– Да я ничего не хочу сказать, но только здесь не простые уголовники, это уж я так сказал. Ты вот, зря меня тогда прервал, ну, да ладно. Знаешь, мне много раз удавалось побывать в дальних походах, один раз даже земной шарик пришлось обогнуть. Хотя кто из моряков тогда не бывал в походах; в то ведь время солярку-то не берегли, в море часто выходили. Да чего я тебе рассказываю, ты и сам знаешь. Так вот, была у меня мечта: хотелось мне капитаном корабля стать… – и тут штурман почему-то замолчал.

– Ну и как – осуществил свою мечту? – задал свой вопрос Захаров в надежде разбудить того от молчания.

– Командиром-то? Стал, да не об этом разговор, – продолжая еще что-то обдумывать, сказал Алферов.

– А о чем?

– О моей жене. Я с ней познакомился, когда еще погоны капитан-лейтенанта носил. Помню, я тогда служил на противолодочном крейсере, за вашим братом, между прочим, охоту вели. Лихие времена были…

– И много поймали?

– Кого?

– Моего брата, – ехидно заметил Захаров, почувствовав себя и всех подводников в роли зайцев.

– Не беспокойся, много: в Тихом океане, знаешь, сколько засечек делали – и «Лос-Анджелес» преследовали, и наших гоняли.

– Ну, прямо гвардейцы, – подчеркнул Захаров.

– Да, гвардейцы, нас даже командующий ВМФ СССР однажды грамотой наградил. (Ну, не нас, конечно, а наш крейсер).

– А что с женой? – спросил Захаров.

– С женой ничего, с женой было все в порядке. Если бы ты видел, какой это добрый, чуткий, отзывчивый человек. После двух лет совместной жизни у нас родилась дочурка, назвали Сашенькой. Какое это чудное время было. А к рождению Аленки исполнилась моя мечта: меня назначили командиром ракетного катера. В те времена, казалось, нечего было и желать. В отпуск ездили всей семьей в Крым, ходили в походы, потом нам новую трехкомнатную квартиру дали, жили как в сказке. Все шло хорошо до одного дня, который изменил всю жизнь, разрушив нашу сказку. Бывает же так. Иногда думаешь: вот бы как-нибудь его проскочить, перепрыгнуть. Заснул, предположим, девятнадцатого, а проснулся двадцать первого, и все идет своим чередом, никто и не заметил, что в этот злосчастный день тебя и не было. Все-таки, как подумаю: не было бы этого случая – сейчас бы сидел дома, пил чай со своей Катериной, не знал бы тебя. Странная штука жизнь: так иногда вывернет, что хоть стой, хоть падай, и главное, откуда-то из-под земли, как на горках. Самое интересное, что и не видно ее, а она раз – и как будто ниоткуда выросла, и ты уже катишься по ней вниз головой и еще не успел до дна достать, а она тебя выносит уже на другую вершину, откуда открываются совершенно другой вид, другое небо, другие люди (хотя и знакомые тебе, но какие-то другие), и солнце уже не так светит. Разбился мир, вот и весь фокус.

– Мир не может разбиться, взамен его немедленно возникнет новый.

– Вот и возник…

– Что, не нравится?

– Да уж куда там, так и распирает грудь от крика радости.

– Так что случилось в этот день?

– Ничего веселого не произошло. Саша тогда во второй класс ходила, а Аленка – в садик. Катерина работала в интуристе экскурсоводом. Она знала английский и японский. В тот день Катерина была с туристами из Японии. Группа приезжала к нам во Владивосток на десять дней. Наступил последний день, когда она должна была провести последнюю экскурсию и распрощаться. И вот один из туристов попросил ее съездить на кладбище, где захоронены японцы, погибшие в русско-японскую войну, и положить на одну из могил желтую розу, дав ей желто-красную ленточку, чтобы она ею обернула стебель. За это он ей подарил сто рублей, какого-то вина и коробку конфет, объяснив тем, что, мол, раньше не смог этого сделать, а она по доброте души, ничего не подозревая, взяла деньги, вино и конфеты и на следующий день поехала на кладбище. Только положила этот чертов цветок, как тут же, точно из-под земли, выросли кагэбэшники и взяли мою голубку под белые ручки и отвели ее прямо к следователю, а тот сказал ей, что она пособница японского шпиона, потом нашли деньги, конфеты, вино, которые он ей подарил. Естественно, удивлению не было конца: как, оказалось, та розочка, что она положила на могилу, был какой-то знак. Его хотели взять с поличным, но, видимо, он как-то пронюхал о слежке. В общем, суд приговорил жену к пяти годам лишения свободы, обвинив в пособничестве врагам Советского Союза. Когда узнали о случившемся у меня на службе, то тут же меня понизили в звании и перевели на берег заведовать военным складом, с формулировкой как неблагонадежного члена советского общества. У меня внутри все как-то оборвалось, несмотря на то что друзья утешали, говорили: подожди, разберутся и выпустят, сейчас как-никак гласность, перестройка. Это там, в Москве, может, и шла какая-то перестройка, а у нас здесь, на Дальнем Востоке, вывески поменяли, а все как было, так и осталось. Уж куда я только не ходил, кому только не писал – все напрасно. Самое обидное я услышал от отца (он у меня старый коммунист): сказал, что раз я женился на предательнице Родины – значит, знать меня он больше не желает. Вот уж верно говорят: иной раз чужой человек бывает ближе родного.

– Что, никто тебе даже не помог? А ее родители? – спросил Захаров.

– Ее родители живут в Новороссийске, я им даже не написал об этом: побоялся расстраивать. У нее отец инвалид второй группы, а мать сердечница. Представляешь, я напишу: не беспокойтесь, дорогие, вашу дочь посадили в тюрьму на пять лет. Они сразу в гроб оба лягут, – штурман немного помолчал, посмотрел в сторону, тяжело вздохнув, продолжил:

– Время шло, и чем дальше, тем больше не хватало Катерины, жизнь как-то теряла всякий смысл, а может, просто я сломался. Ходил как в воду опущенный, стал частенько попивать, младшая дочка, Аленка, стала жить с моими родителями, а Сашенька со мной; не знаю, как она меня терпела тогда. Однажды пришел на склад после хорошей выпивки, голова трещит по швам, руки трясутся, в горле пустыня Сахара, в общем, весь разбитый. Мне бы выходной взять или на больничный. Ну, и подходит ко мне молодой лейтенант: выдай, говорит, Алексей Николаевич, учебные взрыватели к торпедам, – а я, не разобрав дела (в голове-то треск стоит, хоть умри), не переспросил, дурак, взял да ему боевые дал. Его корабль должен был выйти в море, и вот мне и показалось, что они уже выходят, а он еще меня торопил. Потом убежал, даже не расписался, сказал, что потом черкнет, когда обратно принесет. Да хоть бы сам-то посмотрел бы, а через двадцать пять минут раздался взрыв – все, кто был на корабле (двадцать пять человек), – все погибли. Меня арестовали, а суд назначил смертную казнь.

Посадили в одиночку, стал дожидаться, когда пулю в затылок пустят: мне тогда уж все равно было, что жизнь, что смерть. Да и мало мне – погубил столько людей; короче, жить совсем не хотелось. Сидел долго, наверное, месяца два, а может, и три. Там-то один день похож на другой, бывает, пройдет два дня, а кажется – неделя. Думал, уж не забыли ли про меня, я уж охраннику говорю: пойди, скажи, может, забыли. А оказалось, так со всеми поступали – бумажная волокита: пока там подпишут, пока там утвердят, сколько времени пройдет. Даже не догадываются, что человек в одиночке мучается. Уж сразу бы вывели – и конец, а то ждешь смерти, когда она придет: сегодня, завтра? Нет, хуже. Вот так я и сидел, как в зале ожидания, прислушиваясь, не мой ли поезд к платформе подходит. Но в один прекрасный день дверь отворилась и вошел ко мне в камеру Леонид Сергеевич. Познакомившись со мной, он обрадовал меня тем, что добился для меня помилования. Я с удивлением на него смотрел. Но радоваться было рано – потом он мне объяснил: чтобы остаться живым, нужно поступить на службу в КГБ. Я, как услышал про КГБ, чуть тогда не взорвался от злости. Представляешь мое состояние: эти сволочи разрушили мою жизнь, отобрали у меня самое дорогое и теперь делают мне снисхождение и дают мне шанс. Когда он делал свое предложение, от которого, по его словам, я не смогу отказаться, я подошел и плюнул ему прямо в лицо. Представляешь, Канарейкину плюнуть прямо в его откормленное рыло? Каково, а?