Текст книги "Воспоминания. Том 2"

Граф Мусин-Пушкин, генерал-адъютант закала Императора Николая I, бывший тогда командующим войсками Одесского округа, рассказывал, что немедленно после погрома он приехал в Кишинев, чтобы расследовать действия войск. Описывая все ужасы, которые творили с беззащитными евреями, он удостоверял, что все произошло от того, что войска совершенно бездействовали, а бездействовали они от того, что им не давали приказания действовать со стороны гражданского начальства, как того требует закон. Он возмущался всей этой ужасной историей и говорил, что этим путем развращают войска.

Пушкин не любил евреев, но он был честный человек. Еврейский погром в Кишиневе, устроенный попустительством Плеве, свел евреев с ума и толкнул их окончательно в революцию. Ужасная, но еще более идиотская политика!..

Я не решусь сказать, что Плеве непосредственно устраивал эти погромы, но он не был против этого, по его мнению, антиреволюционерного противодействия. После того, как еврейский погром в Кишиневе возбудил общественное мнение всего цивилизованного мира, Плеве входил с еврейскими вожаками в Париже, а равно и с русскими раввинами в такие разговоры – «заставьте ваших прекратить революцию, я прекращу погромы и начну отменять стеснительные против евреев меры». Ему отвечали: «мы не в силах, ибо большая часть – молодежь, озверевшая от голода, и мы ее не держим в руках, но думаем и даже уверены, что, если вы начнете проводить облегчительные относительно еврейства меры, то они успокоятся». Он начал проводить такие меры перед его убийством (например: объявлением многих местечек на западе, как места, допустимые для еврейского жительства)…

Вообще мне приходилось расходиться со взглядами Плеве и по большинству других вопросов. Поэтому он, конечно, не скупился представить Государю всякие самые нелепые обо мне сведения, доходящие до того, как это выяснилось после его смерти из архивов департамента полиции, что я чуть ли не революционер, конспирирующий на священную для всякого честного русского жизнь Государя Императора. Плеве знал, что я не дам хода его полицейским вожделениям, крайне революционировавшим Россию, а потому, чтобы сохранить пост министра внутренних дел, он во чтобы то ни стало решил меня устранить. Может быть, отчасти это побудило его стать во главе политической затеи Безобразова, приведшей к войне с Японией, в уверенности, что я скорее уйду, нежели сдамся на эту пагубнейшую авантюру. *

Министр внутренних дел Плеве старался всячески аппланировать сильно развившееся революционное настроение, но так как он был лишь умный, культурный и бессовестный полицейский, то конечно, он и не мог придумывать никаких мер для устранения этого общественного возмущения, кроме мер полицейских, мер силы или мер полицейской хитрости. Чтобы сдержать рабочее движение, он начал усиленно проводить зубатовщину.

Такими же полицейскими путями он думал устранить беспорядки в учебных заведениях и в обществе, причем во все время его управления он иначе не выезжал и не выходил, как окруженный полицейскими; так, когда он ездил в карете, то всегда вокруг кареты ездило несколько агентов на велосипедах, и это делалось так неискусно, что его переезды обращали на себя всеобщее внимание.

Хотя Плеве происходил от поляков и он переменил свою фамилию еще будучи молодым человеком, но, как всегда бывает с ренегатами, он начал проявлять особенно неприязненное чувство ко всему, что не есть православное. Я не думаю, чтобы он верил более в Бога, нежели в чорта, но тем не менее, он, чтобы понравиться наверху, а также Московскому генерал-губернатору Великому Князю Сергею Александровичу проявлял свою особую набожность; так: как только он сделался министром внутренних дел, он отправился в Москву на поклонение в Сергиевско-Троицкую Лавру.

* Идея зубатовщины столь же проста, как и наивна. Рабочие уходят в руки революционеров, т. е. всяких социалистических и анархических организаций, потому что революционеры держат их сторону, проповедуют им теории, сулящие им всякие блага. Как же бороться с этим? Очень просто. Нужно делать то же, что делают революционеры, т. е. нужно устраивать всякие полицейско-рабочие организации, защищать, или главным образом кричать о защите интересов рабочих, устраивать всякие общества, сборища, лекции, проповеди, кассы и пр. Революционеры идут против современной организаций общества, но что особенно соблазнительно рабочим – против капитала. Нам же какое дело до капиталистов, до промышленности, основанной на современной организаций общества; нам нужно лишь спокойствие, т. е. сохранение полицейско-государственного режима, дающего внешнее спокойствие. Конечно, Зубатовы, Треповы и пр. не могли разобраться, в чем заключается дело анархического социализма. Они полагали, что теми же средствами можно достигать диаметрально противоположные цели. Затеи Зубатова, который, в сущности говоря, держал в руках и Великого Князя Сергея Александровича и Трепова, производили в Москве большие сенсации. Фабричная инспекция с ними боролась. Я поддерживал инспекцию, но ничего существенного к уничтожению этих затей сделать не мог. Великий Князь делал все, что хотел, ничем не стесняясь. Министр внутренних дел Горемыкин, ничтожный чиновник, конечно, всячески угождал Великому Князю.

Когда министром внутренних дел стал Сипягин, он начал бороться с «зубатовщиной», но все, что мог достигнуть – это локализировать «зубатовщину» в Москве; с Великим Князем он тоже бороться не мог. Когда Сипягина убили и на его место был назначен Плеве, я при первом же моем с ним свидании, обратил его внимание на эту опасность. Он мне сказал, что едет в Москву являться к Великому Князю и надеется все устроить; о затее Зубатова высказался, как о вредном и глупом эксперименте.

Но после, вдруг Зубатов очутился главным деятелем в департаменте полиции и начал организовывать охранные отделения, которые все находились в его ведении. Таким образом в его руки поступила вся секретная часть департамента полиции. Насколько Плеве ценил Зубатова, видно из того, что еще месяца за три до оставления мною поста министра финансов, я как то спросил Плеве, что он думает делать летом, – он мне ответил, что поедет на некоторое время в деревню. Я ему сказал, как же вы это сделаете, когда мне говорили, что Лопухин едет по делам за границу. На это он мне ответил, что в сущности теперь вся полицейская часть, т. е. полицейское спокойствие государства в руках Зубатова, на которого можно положиться.

Зубатов, зная, что я против его рабочих организаций, никогда ко мне не являлся и я его никогда не видел. Вдруг в начал июля (1903 г.) месяца за полтора до моего ухода с поста министра финансов мне докладывают, что меня желает видеть Зубатов. Я его принял. Он мне начал подробно рассказывать о состоянии России по его секретным сведениям охранных отделений. Он мне докладывал, что в сущности вся Россия бурлит, что удержать революцию полицейскими мерами невозможно, что политика Плеве заключается в том, чтобы вгонять болезнь внутрь и что это ни к чему не приведете кроме самого дурного исхода. Он прибавил, что Плеве убьют и что он его уже несколько раз спасал.

Выслушав его подробный рассказ, я его спросил, для чего вы мне все это рассказываете, вы должны все это говорить Плеве, на что он мне ответил, что Плеве все это он говорил, но что Плеве, взявши чисто полицейский курс, от него отойти не хочет или не может. В заключение я ему сказал, что по настоящему я должен бы был поехать к Плеве и передать ему все, что вы мне рассказывали, но я, не желая вам вредить, этого не сделаю и буду считать, что между нами никакого разговора не было, но советую вам все, что вы мне сказали, внушить Плеве. *

Затем, мне сделалось известным, что Зубатов отправился к князю Мещерскому и тоже самое говорил князю Мещерскому, причем сказал, что он был у меня, говорил все это и просил моего вмешательства, чтобы я уговорил Плеве перестать его мракобесную политику и что я от этого отказался. Тогда князь Мещерский поехал к Плеве и все ему рассказал, причем сказал, что Зубатов был у меня. Это было достаточным поводом для того, чтобы Зубатова не только устранить от его места, но даже сослать в город Владимир.

* Через несколько недель разразилась общая забастовка в черноморских портах относительно морских перевозок (Рабочие организации по системе Зубатова были в Одессе организованы агентом Департамента полиции «доктором философии» Шаевичем.). Великий Князь Александр Михайлович, который был начальником главного управления мореплавания (характерно было также создание этого своего рода министерства для большого интригана и нехорошего человека Александра Михайловича), потребовал объяснений от портовых управлений и к удивлению своему получил ответ, что эта забастовка устроена по приказу из Петербурга правительственными агентами, а потому они удивляются сделанному им запросу. В это время я уже получил донесение местной фабричной инспекции, из которого было видно, что все это устроено зубатовскими организациями. Плеве вынужден был своих же агентов (в том числе главного – еврейку из Минска) арестовать и выслать с юга.

Великий Князь Александр Михайлович, полагая, что портовые управления указывают, как на организаторов стачки, на фабричную инспекцию, приехал ко мне для объяснений. Я ему передал все донесения фабричных инспекторов и весь материал по «Зубатовщине».

Тогда же я подробно докладывал Его Величеству о всей этой истории, напомнив Государю всю «зубатовщину», и указывал на весь вред этой затеи. Это было за несколько недель до моего ухода с поста министра финансов.

Его Величество меня спокойно выслушал, но не сказал ни одного слова. Великому же Князю сказал, что Он думает, что я неправ, так как Плеве и Великий Князь Сергей Александрович вполне доверяют Зубатову. Когда через несколько недель я был уволен, то на следующий день я был у Великого Князя Александра Михайловича, который меня поздравил телеграммой с высоким назначением на пост председателя комитета министров. Великий Князь мне сказал:

«Вчера вечером Государь изволил сказать – а знаешь, Витте прав, оказалось, что Зубатов устроил всю эту забастовку и делал все рабочие организации; он (Витте) не прав только в том направлении, что говорит, что Плеве обо всем этом знает. Плеве ничего не знал, только теперь все открыл и представил мне об увольнении Зубатова».

Для меня было совершенно очевидно, что все это повышенное революционное настроение России кончится или катастрофой или большим переворотом, что и случилось 17 октября 1905 года, и что меры принимаемые Плеве, приведут к тому, что он будет убит, ибо если есть тысячи и тысячи людей, которые решаются пожертвовать собою для того, чтобы убить того или другого сановника, то можно избегать этой катастрофы месяцы, наконец год, но, в конце концов, человек этот будет непременно убит и я помню, за несколько месяцев до его убиения, как то раз я к нему заехал, для того, чтобы с ним объясниться по поводу одного из его заявлений, сделанных в Государственном Совете, что будто бы я принципиально буду всегда идти против всякой его меры. Плеве думал, что я хочу занять его место, вследствие сего я хотел его убедить, чтобы он оставил эти опасения. *

* Я ему старался объяснить, что, если ему иногда возражаю, то потому, что мои воззрения расходятся с его воззрениями по большинству государственных вопросов и что в моем положении добиваться поста министра внутренних дел значит быть глупым, а этого, по крайней мере, до настоящего времени мне никто не приписывал. Затем я старался убедить его, что принятый им курс политики кончится дурно и для него и для государства. *

Что при той политике, какую он ведет, он в самом непродолжительном времени будет устранен от всякой деятельности, потому что он неизбежно погибнет от руки какого-нибудь фанатика. Он такое мое предсказание выслушал, был им очень подавлен, но ничего на это не ответил.

* Конечно, этот разговор на него мало подействовал. Нужно сказать, что петербургский режим создал массу людей, которые занимаются тем, что травят друг друга ложью и клеветою, ища для себя через это мимолетной выгоды. Многие личности (в том числе и Государь) легко поддаются на эти наветы.

Плеве так долго добивался поста министра, что, добившись своей цели, он готов был задушить всякого, кого он мог подозревать в способствовании его уходу с министерского места. *

В июле месяце я поехал в Германию заключать с канцлером Бюловым новый торговый договор. 16-го июля я был в Берлине и шел по главной улице и, проходя мимо нашего посольства, узнал, что вчера, т. е. 15 июля, был убит Плеве Сазоновым.

Когда я приехал в Петербург, то я узнал о следующих подробностях убийства Плеве: он ехал к Государю Императору на Балтийский вокзал с докладом, по обыкновению в карете, окруженной велосипедистами охранниками. Сазонов бросил под карету бомбу. Плеве был убит, кучер сильно ранен. Портфель Плеве остался невредимым. Затем портфель этот со всеподданнейшими докладами был осмотрен его товарищем Петром Николаевичем Дурново, причем в портфеле было найдено письмо, будто бы агента тайной полиции, какой то еврейки одного из городов Германии, если я не ошибаюсь Кисингена, в котором эта еврейка сообщала секретной полиции, что, будто бы, готовится какое то революционное выступление против Его Величества, связанное с приготовлением бомбы, которая должна быть направлена в Его Величество и что будто бы я принимаю в этом деле живое участие.

Как потом я выяснил, это письмо было ей продиктовано. Очевидно план Плеве был таков, чтобы получать такие письма от агентов его, в которых бы сообщалось о том, что я принимаю участие в революционных выступлениях и, в частности, в покушении на жизнь моего Государя Императора Николая, с тем, чтобы Плеве мог невинным образом подносить эти письма Государю, под тем предлогом, что он не может их скрыть от Государя, причем, конечно, он сказал бы, что хотя он не может скрыть, но сам то он сообщаемому не верит, думает, что это ложь; но тем не менее представление этих писем имело определенную цель как можно более вооружить чувство Государя Императора против меня.

Глава семнадцатая
Переговоры с маркизом Ито. Моя поездка на Дальний Восток. Образование главного управления торгового мореплавания и портов

Около 15-го ноября 1901 г. прибыл в Петербург замечательный и даже великий государственный деятель Японии маркиз Ито. Целью приезда маркиза Ито было установить, наконец, соглашение между Россией и Японией, которое предотвратило бы ту несчастную войну, которая затем случилась. Базисом этого соглашения было следующее начало. Россия должна окончательно уступить Корею полному влиянию Японии. Япония примиряется с фактом захвата Квантунской области и сооружения восточной ветви Китайской дороги к Порт-Артуру, но с тем, чтобы мы вывели из Манджурии наши войска, оставив лишь охранную стражу железной дороги, и затем ввели бы в Манджурии политику открытых дверей. В этом, собственно, заключалась сущность его предложений, которые были оформлены особым проектом, излагающим то же самое, но в иной дипломатической форме.

Ито был встречен в Петербурге весьма холодно. Он представлялся Его Величеству, был у министра иностранных дел, но никаких особых знаков внимания или радушия ему оказано не было. Со мною он вел насколько раз продолжительные беседы, так как знал, что я являлся ярым сторонником соглашения с Японией, предвидя, что если мы не заключим такого соглашения, то произойдут на Дальнем Востоке катастрофы, результаты которых предвидеть нельзя.

Так как одновременно японский посланник в Англии вел с Англией переговоры, то Ито спешил со своими переговорами с Россией дабы предотвратить соглашение Японии с Англией и во всяком случае дать этому соглашению другое направление. К сожалению, мы медлили. На проект соглашения, представленный Ито, мы никакого определенного ответа не дали. Министр иностранных дел запросил по этому предмету отзывы подлежащих министров, т. е. морского, военного и мое мнение и я выразил мнение о желательности скоре покончить дело с Японией, но другие министры делали различные возражения. Наконец предложение Ито не встретило сочувствия наверху. В конце концов, вместо его предложения, мы составили свое предложение, в котором на самые существенные вещи, которые желала Япония, не соглашались. Проэкт этого соглашения мы послали вслед за Ито в Берлин, но затем на этот проект нам никакого ответа Ито не дал, да и не мог дать, потому что, видя какую встречу его мирные предложения получили в Петербурге, он уже не препятствовал соглашению Японии с Англией, по которому Англия являлась защитником Японии в дальнейших с нами распрях, которые привели к печальной для нас войне с японцами.

В то время влияние Безобразова и Компании, которое вело Россию к авантюре на Дальнем Востоке, уже имело надлежащую силу, а потому, хотя Ито и не сказал нет, но поставил такие условия, при которых соглашение с Японией было немыслимо.

Вероятно в то время, т. е. в конце 1901–1902 года уже авантюра Безобразова приняла значительные размеры.

Министр внутренних дел Димитрий Сергеевич Сипягин, которому доступны всевозможные секретные сведения, неоднократно обращался ко мне с вопросом: «Скажи мне, пожалуйста, кто это такое Безобразов, Вонлярлярский и Абаза. Я по всему вижу, что они имеют какое то тайное, серьезное влияние наверху, и очень боюсь последствий тех авантюр, которые они затевают».

Летом 1902 года Государь Император ездил в Ревель на морские маневры. В июне месяце на маневры приезжал Германский Император, причем после маневров совершилось следующее интересное событие, показывавшее настроение Германского Императора: когда его яхта начала отходить, то началось обыкновенное сигнальное прощание, причем Германский Император дал следующий сигнал: Адмирал Атлантического океана шлет привет Адмиралу Тихого океана. Государь очень был стеснен, что ему на этот привет ответить. Я не знаю, как Его Величество ответил, но знаю положительно, что Германский Император дал нашему такой сигнал, который значил, если перевести его на обыкновенный язык: я стремлюсь к захвату или к доминирующему положению в Атлантическом океане, а, мол, тебе советую и буду поддерживать в том, чтобы Ты принял доминирующее положение в Тихом океане.

Как я уже имел случай говорить, Император Вильгельм втюрил нас в дальневосточную историю, понимая, что если нас отвлечет на Дальний Восток, то он развяжет себе руки в Европе и этим сигналом он продолжал ту же самую характерную комедию.

Не знаю, влияние ли Императора Вильгельма, выразившееся между прочим, в сказанном сигнале, или нечто другое, но с того времени, а еще более в 1903 году, в депешах, даваемых наместнику Его Величества на Дальнем Востоке и в других актах, неоднократно высказывалась Государем мысль о том, что он желает, чтобы Россия имела доминирующее влияние в Тихом океане.

После отъезда Его Величества 14 сентября 1902 г. в Крым и кажется даже ранее этого, я совершил путешествие на Дальний Восток, был в Порт-Артуре, был во Владивостоке, в Дальнем, совершенно ознакомился с тем, что там делается на дальней окраине, и из всего моего осмотра вывел мрачные заключения.

По возвращении моем, я составил Его Величеству подробный всеподданнейший доклад, в котором высказал о всей ненормальности положения дела. Горячо настаивал, чтобы эта ненормальность была кончена, чтобы наши войска из Манджурии были выведены, чтобы край вошел в мирную жизнь. Высказал снова о необходимости соглашения с Японией, предсказывал, что в противном случае все кончится большими бедствиями.

Извлечения из моего всеподданнейшего доклада были помещены в Правительственном Вестнике, но самый всеподданнейший доклад представлял такой документ, который, конечно, обнародованию не подлежал. Значительная часть его была обнародована после Портсмутского договора. Я подробно о том, что я видел и что я докладывал Государю, здесь не излагаю. В моем архиве находится экземпляр моего всеподданнейшего доклада, из которого видно, что если бы угодно было принять во внимание мои мнения и указания, то мы избегли бы ужасной и несчастнейшей Японской войны и всех последствий от того происшедших.

Часто говорят, что Япония готовилась к войне и все равно как бы мы себя не вели, она бы нам объявила войну. Это рассуждение безусловно не верное. Если бы мы в точности исполнили наши договоры с Китаем, если бы мы не завели сказочную для конца 19-го века авантюру в Корее, авантюру, которая может быть названа по автору ее «Безобразовщина», если бы мы приняли искренние предложения, которые были нам сделаны Ито и дальнейшее предложение, даже перед самой войной, сделанное нам японским послом Курино, то войны бы не было.

О том, насколько неосновательно мнение, что Япония готовилась к войне и поэтому война должна была быть, может служить лучшим примером следующий факт: как только я кончил курс в университете, сначала служа на западных железных дорогах, потом в качестве директора департамента железнодорожных дел, министра путей сообщения, министра финансов, наконец председателя комитета министров, все время слышал разговоры о том, что нам в ближайшие годы, если не месяцы предстоит война с Германией. В течение 20 лет, мы все время, по железным дорогам, по финансам, в военном ведомстве всегда все меры принимали, главным образом имея в виду войну на Западе, точно также и Германия принимала и ныне принимает меры, имея в виду войну с нами.

Перед самой Японской войной, когда не хотели верить в эту войну и ведя самую задорную политику, к войне не приготовлялись, все помыслы военного ведомства были направлены к возможной войне с Германией.

Как я говорю, за несколько месяцев до войны, высшее военное начальство занималось не возможною войною с Японией, а неизбежно, будто бы, предстоящей войной с Германией. Уже были назначены главнокомандующие армиями, так: армией, которая должна была сражаться с войсками германскими, главнокомандующим был назначен Великий Князь Николай Николаевич, а главнокомандующим армией, которая должна была сражаться с австрийской армией, был назначен военный министр Куропаткин. Между тем, слава Богу этой войны не было и до сих пор ее нет и если мы будем вести разумную, невызывающую и добросовестную политику, то я уверен, что войны этой еще долго не будет.

Таким образом, тот факт, что государства приготовляются к бойне, еще никоим образом не служит основанием заключению, что поэтому война в непродолжительном времени неизбежна, напротив, именно разумное приготовление к войне при разумной не ребяческой политике служить гарантией к тому, чтобы война без самых неизбежных причин не разразилась.

С Дальнего Востока я прямо приехал в Ливадию и кратко доложил Государю о моих впечатлениях. Но Государь подробно меня не выслушивал, прося меня прислать ему свой доклад. Этот доклад я составил в Петербурге и Ему представил уже в Петербурге.

В то время уже Безобразов посредством Великого Князя Александра Михайловича снова вошел в полный фавор к Его Величеству. Этим и объясняется, что Его Величество не был склонен особенно много говорить со мной о моих впечатлениях на Дальнем Востоке, ибо, если Его Величество склонялся более к взглядам Безобразова, то эти взгляды вели к авантюре, к риску, к войне, без серьезного приготовления к ней.

Во время пребывания моего в Ялте произошел другой характеристичный факт – образование главного управления торгового мореплавания и назначение главноуправляющим Великого Князя Александра Михайловича.

* Насколько Великий Князь Михаил Николаевич пользовался общим уважением и любовью приближенных и знавших его лиц – настолько же этим не пользовалась его супруга Великая Княгиня Ольга Федоровна, принцесса Баденская. Красивая, умная, с волею, она обладала прескверным характером, имела постоянных фаворитов и была дамой хитрой и бессердечной. Она совершенно держала мужа в своих руках. Была распространена сплетня, что действительный ее отец был некий банкир еврей, барон Haber. Император Александр III иногда называл ее в интимном кружке «тетушка» Haber.

Великий Князь Александр Михайлович совсем пошел в мать и в интригах перещеголял ее. Красивый по наружности, не глупый, полуобразованный, с большим самомнением, скрытный и страстный интриган, в отношениях довольно симпатичный. Старшую дочь Ксению нужно было выдать замуж. Государю, по его чисто русской натуре, нежелательно было выдавать ее за иностранного принца, да и к тому же старшую дочь Императора Александра III нельзя было выдавать за какого бы то ни было принца, Ксении же полюбился Александр Михайлович. Свадьба была решена, хотя Александр Михайлович, как и все Михайловичи, не особенно то нравился Императору.

Перед свадьбой, летом, приблизительно за год до своей смерти, Александр III, уже будучи не вполне здоровым, совершал свою обыденную прогулку по финляндским шхерам. Александр III почему то не мог выкупаться в своей ванне, Александр Михайлович предложил Государю свою гуттаперчевую ванну. Он согласился и после ванны сказал Александру Михайловичу в присутствии других лиц, что Ему ванна очень понравилась. После этого Александр Михайлович сказал одному из флигель-адъютантов Государя, с которым он был в хороших отношениях, саркастически, что он рад, что, наконец, Императору понравилось хотя что либо до него касающееся.

Ксения была весьма дружна с Наследником Николаем, потому, конечно, Николай весьма подружился с Александром Михайловичем. Покуда Император Александр III был жив, само собою разумеется, Александр Михайлович никакой роли не играл.

Когда воцарился Николай II, то он сейчас же завел свои интриги, что ему было тем легче разыгрывать, так как Николай II по свойству своего характера переживал по отношению к Александру Михайловичу «la lune de miel».

Александр Михайлович был моряк, но не совершил полагаемого по цензу плавания, поэтому он не мог двигаться и с тою протекциею, которую имел. Но какое там плавание при молодой жене, сестре Императора. Ему хотелось сделать карьеру сразу и добиться поста генерал-адмирала.

Морской министр генерал-адъютант Чихачев и, в особенности, генерал-адмирал Великий Князь Алексей Александрович, зная склонность Александра Михайловича к интригам, стояли на том, чтобы он проходил установленный ценз. Поэтому со вступлением на престол Николая II началась борьба. Как это всегда бывает, лица почему либо недовольные данным ведомством, т. е. его начальством, сейчас же становятся во враждебный лагерь. Одним из таких лиц был Кази. Он имел старые счеты с Чихачевым. Когда последний был директором русского общества пароходства и торговли, тогда весьма процветавшего, Кази был его помощником. Так как Кази хотел занять место Чихачева, то он должен был оставить службу. С тех пор он стал его врагом.

Кази был лейтенант в отставке, нигде серьезного образования не получил, но сам себя образовал, долго жил в Англии и был человек весьма даровитый и способный. В общем он был выдающийся человек и несомненно хорошо понимал морское дело. Александр Михайлович с ним сошелся и они начали борьбу с морским министерством. Кази писал записки, проекты и они передавались Императору Николаю. Император говорил, что он их вполне разделяет, что Он приведет их в действие, но по обыкновению не становился прямо ни на одну, ни на другую сторону. Внутренне Он желал бы осуществления идеи Александра Михайловича и Кази, Он хотел бы видеть их во главе морского дела, но тогда Он был еще под полным влиянием Императрицы Матери, которая любила любимого брата своего мужа генерал-адмирала Алексея, а Алексей поддерживал своего подчиненного Чихачева.

Я думаю, что идеи Кази об организации флота были более правильны, нежели Чихачева, а следовательно, Кази и Александр Михайлович были ближе к истине по существу и обладали большим талантом, нежели Великий Князь Алексей Александрович и Чихачев. Но несомненно также, что последние были более порядочные, нежели первые. Кази по натуре был склонен к интриге, а об Александре Михайловиче в этом отношении и говорить не стоить. Первый, по крайней мере, был весьма умный, талантливый и в общем порядочный человек.

Генерал-адъютант Чихачев несомненно был благородный и порядочный человек, а также умный, хотя может быть ему не было дано дара создателя русского флота, но все таки он был способнее всех тех лиц, которые были после него морскими министрами до настоящего времени.

Таким образом, завязалась с самого воцарения Николая II борьба между Алексеем (Чихачев) и Александром (Кази). Борьба эта прежде всего разыгралась в Либаве. Государь говорил мне, что Он непременно приведет желание почившего отца в исполнение и построит порт на Мурмане. Прошло несколько месяцев и вдруг появился указ о том, что Либавский порт сооружается согласно желанию Императора Александра III и что военному порту, который будет там сооружен, даруется именование порта Императора Александра III. После этого указа, само собою разумеется, пошли громадный затраты на этот порт, а теперь возбудился вопрос, что делать с этим портом на случае войны. Есть специалисты, которые чуть ли не советуют его уничтожить. Генерал-адъютант Дубасов теперь поехал на Мурман опять исследовать, не следует ли сооружать порт в Мурмане. В тот же самый день, когда Государь подписал указ о порте Александра III, Он был у Великого Князя Константина Константиновича и сетовал на то, что указ этот у Него вырвали.

Тогда я сочувствовал этому сетованию и понимал его, но с тех пор прошло более десяти лет, а Государь всякий раз, когда подпишет какой либо документ, который затем Ему не нравится, говорит Сам или сие возглашает придворная камарилья, что документ этот у Него вырван. Ведь придворная камарилья и Сама Императрица не стесняются говорить, что будто бы я вырвал у Государя манифест 17-го октября, а насколько это утверждение ложно, будет видно из последующего.

Конечно, после подписания указа о порте Александра III, Александр Михайлович, пользуясь затаенным неудовольствием Государя за то, что генерал-адмирал Алексей и Чихачев «вырвали» у Него указ, пустил свои интриги во всю. Одну из его записок, составленную Кази, Государь передал, как заслуживающую внимания, генерал-адмиралу Алексею. Так как эта записка критиковала действия морского министерства, то Алексей потребовал увольнения со службы офицера флота Александра Михайловича. Этим борьба обострилась до крайности. Конечно, Александр Михайлович и Кази победили бы, но Государь тогда еще не смел идти против матери.