Текст книги "Отдать якорь. Рассказы и мифы"

– You are from Russian ship, – говорил наш ведущий, – I know. I like Russia. Your country is strong. Not so rich, but very strong. More stronger, than America.

– Откуда этот шибздик так хорошо аглицкий знает? – поинтересовался Николай Иванович, – чешет, как по-писаному.

– От верблюда, – коротко ответил Гена.

– В это верю. А я вот от человека не мог научиться. В школе семь лет втемяшивали, а кроме «ду ю ду» ничего не знаю. Способностей у меня нет, что ли?

– Каков учитель, таков и результат. А с другой стороны, это даже к лучшему. Знал бы ты чужой язык в совершенстве, могли бы и визу не дать. Сам знаешь, как у нас на это смотрят – появляется возможность к нежелательному общению. Поэтому я в личной анкете на всякий случай выбрал графу «Читаю и перевожу со словарём».

– Ну, так и переведи нам, что он там лопочет.

– Говорит, что знает, кто мы. И чистым сердцем любит русских людей. И знаешь за что? За то, что мы сильные. Наша страна, мол, не такая богатая, но очень сильная. Сильнее, чем Америка.

– Уверен, – задумчиво проговорил Гена, – если завтра Америка станет сильнее, он будет точно так же любить американцев.

Мы вышли к тому месту, где впервые повстречали Васю Бомбовоза и оторопели: именно там, в пыли запруженной людьми улицы сидел наш Вася. Он сидел, как ни в чём не бывало, вытянув левую ногу вперёд, а правую, согнутую в колене, обхватил двумя руками. На его лице блуждала отстранённая улыбка, как будто он накурился гашиша. Николай Иванович подошёл к нему вплотную, упёр руки в бока и уставился на него долгим немигающим взглядом. Но это не произвело на Васю ни малейшего впечатления. Взор его так же блуждал по не видимым простому смертному весям.

– Вася, это ты!? – хриплым взволнованным голосом почти прокричал Николай Иванович. Верни мне тыщу франков, сволочь!

Вася с трудом сфокусировал глаза на стоящем перед ним крикуне и ещё шире улыбнулся.

– Ты видишь? Он издевается надо мной. Я сейчас набью ему морду!

– А может быть, это не Вася, – сделал предположение Гена.

– Ну, как же не Вася! И джинсы те же, и рубаха, и мордуленция наглая.

– Свой в доску, – добавил я.

– Да они здесь все на одно лицо, – стал уговаривать Гена.

Николай Иванович стал приглядываться.

– Вася, подлец, ну скажи хоть слово! Или ты хочешь, чтобы я тебе харю начистил за твои проделки?

Вася даже глазом не моргнул.

– Или притворяется, или действительно не он.

Гена стал отводить Николая Ивановича в сторону.

– Не он, уверяю тебя. Но похож. Может быть, даже его родственник. Но не Вася. Сам видишь, не реагирует он на тебя. Конечно, если разыгрывает, то комар носа не подточит. Пойдём на пароход. Так спокойней будет. Всё равно здесь ничего не добьёшься. Компенсируем мы тебе потерю. Пусть это на его совести будет.

– Да какая у них, у басурманов, совесть!

– А ты так ему верил, – напомнил я.

Нас прервал продавец перстня:

– Problems? – спросил он.

– Soviet people don’t have problems, because we have an idea and we believe it[6]6
  У советских людей не бывает проблем, потому что у нас есть идея, и мы верим в неё.


[Закрыть].

– O! It is fine! Go to the ship[7]7
  О! Это замечательно! Пойдём на корабль.


[Закрыть].

Мы цепочкой стали выбираться из сутолоки торговых рядов. Впереди, как и прежде, шёл продавец перстня, за ним Николай Иванович. Мы с Геной замыкали цепочку. Мне почему-то захотелось оглянуться и, сделав резкий поворот головой, я увидел истинное лицо Васи Бомбовоза. Без всякого сомнения, это был бывший студент института Лесгафта. Ублюдочно закатив глаза к небу и раззявив в плачущей гримасе рот, он упёр большой палец в свой маленький, прижатый к лицу нос, и ладонью изображал летящую бабочку. Так он провожал своих «земляков». И я был уверен, что и этому жесту он научился у нас в Ленинграде. Об этом, конечно, я никому тогда не сказал.

Мы, наконец-то, добрались до нашего белого парохода и, поблагодарив продавца перстня за безупречный эскорт, стали подниматься по трапу.

– I wait you hear. Price is fix.[8]8
  Я жду вас здесь. Цена остаётся прежней.


[Закрыть]

– Что он говорит? – переспросил Николай Иванович.

– Говорит, что будет ждать нас здесь до посинения, пока мы не купим у него перстень по установленной цене.

– Хрен ему. Пусть ждёт теперь до отхода. А мы ему помашем ручкой.

Когда стемнело и по бортам включили внешнюю иллюминацию, мы с Геной вышли на палубу подышать свежим вечерним воздухом и полюбоваться издалека огнями Дакара. Продавец перстня всё так же стоял недалеко от трапа и, запрокинув голову вверх, с открытым ртом смотрел на стоящий перед ним научный лайнер. Заприметив нас, он стал подпрыгивать и махать руками, чтобы привлечь наше внимание. Видимо, догадавшись, что мы отказываемся покупать его перстень даже по заниженной цене, сенегалец, сложив ладошки рупором, прокричал:

– Only for you! Three hundred.[9]9
  Только для вас! Триста.


[Закрыть]

– Представляешь? Начинал, кажется, с двух с половиной тысяч, – с удивлением заметил Гена, – может быть, в конце концов, он нам отдаст его бесплатно.

Продавец энергично потёр о цветастые шорты свой перстень и выставил его на вытянутой вверх руке для обозрения. Под лучами забортных прожекторов перстень действительно горел, как золотой.

– Three hundred – it is very chip![10]10
  Триста – это очень дёшево


[Закрыть] – кричал снизу продавец.

– Пойду, дам ему сто франков, – решил я вслух, – всё-таки он вывел нас из лабиринтов дакарской окраины. Поди знай, возможно, мы до сих пор блуждали бы там под водительством Николая Ивановича.

– Может быть, ты и прав, – согласился Гена.

Я спустился по трапу и протянул нашему сенегальцу потрёпанную купюру в сто западно-африканских франков. Сенегалец отшатнулся от неё:

– It is not good! My thing is much more expensive.[11]11
  Это не хорошо! Моя вещь стоит гораздо дороже.


[Закрыть]

– I give you only this money. More I haven’t, – сказал я, – and I don’t need your thing.[12]12
  Я даю только эту сумму. Больше у меня нет. И мне не нужна ваша вещь.


[Закрыть]

По-видимому, наш сенегалец понял, что он не получит и этих ста франков, хотя я отдавал их бескорыстно.

– О’key! – вдруг согласился он, – only for you.[13]13
  Хорошо! Только для Вас.


[Закрыть]

Он быстро забрал у меня деньги и вручил мне массивный перстень, на котором была вытиснена не то муха, не то оса, обнимающая своими крыльями нижний обруч изделия. Этого я не ожидал и хотел, было, вернуть перстень, но сенегалец вдруг заговорил на непонятном мне наречии и стал отмахиваться руками, мол: всё-всё – сделка состоялась.

В каюте я застал Николая Ивановича. Он готовился к вечерней вахте и переодевался в робу.

– Ну, что, Николай Иванович? Не зря ты, видимо, ходил в увольнение и тратил большие деньги на выпивку. Зряшных трат не бывает. Считай, что вернулись к тебе твои денежки…

– Никак Вася объявился?!

Я протянул моему соседу под самый нос перстень с мухой:

– Твой! Носи на здоровье. Это тебе компенсация за увольнение.

– Не может быть! – воскликнул Николай Иванович. – Тот перстень?

– Он! За две с половиной тысячи. Устраивает?

Николай Иванович надел на безымянный палец перстень, повертел им в воздухе и спросил:

– А что это за басурманская муха тут выдавлена? Может быть, для русского человека знак нехороший?

– Не хочешь, не носи.

– Ладно, доедем до Ленинграда, отдам его на проверку. Ежели золотом окажется, переплавлю его себе на зубы.

– Золото-то вряд ли за такую цену. Он мне за сотню его отдал, хотя я и не просил. Так уж получилось.

В Ленинграде, куда мы пришли после четырёхмесячного плавания по экваториальным водам Атлантики в рамках международной программы АТЭП-74, Николай Иванович пошёл в ювелирную лавку, и там ему сказали, что его сенегальский сувенир весит 34 грамма и сделан из золота 585-ой пробы.

В следующем рейсе Николай Иванович красовался новыми вставными зубами. Они блестели не хуже того перстня, который всучили нам в Сенегале.

Я смотрю на давнюю фотографию: между мною и Николаем Ивановичем стоит улыбающийся негр. Он по-дружески обхватил нас за плечи и честными глазами уставился в объектив моего старенького «ФЭДа». Когда меня спрашивают, что это за симпатяга, похожий на американского актёра Эдди Мэрфи, я всегда отвечаю, что это наш «земляк» – Вася из Сенегала, окончивший институт имени Лесгафта, прекрасной души человек и свой в доску. Можно сказать, что благодаря этому Васе, человек, стоящий рядом с ним, осенью 1974 года вставил себе золотые зубы.

Боб & Кэтти

В начале семидесятых частенько заходили мы в Абердин – шотландский порт на берегу Северного моря. После месяца шатаний по зыбучим водам Атлантики город этот давал нам недолгий приют, где можно было посидеть в припортовом пабе с большой тиснёной кружкой «Гиннеса», эля или тёмного пива «Спешл». А потом походить по магазинам, отоварить свои небольшие деньги, купив себе или своим близким какую-нибудь заграничную вещицу.

Эта, на первый взгляд, незначительная история в упомянутом мной городе, которую я хочу здесь поведать, вряд ли произошла бы, окажись в нашем экипаже первый помощник капитана, он же – помполит. Должность помполита входила в штатные расписания всех советских судов с визированными командами численностью двадцать и более человек. Наш небольшой научный пароход, бывший рыболовный траулер водоизмещением всего-то 450 тонн, слава Богу, не входил в эту категорию, и мы были избавлены от докучливой политической опёки, из-за которой каждый твой шаг оценивался с точки зрения морального кодекса строителя коммунизма. Обязанности помполита нёс парторг нашего судна – старший гидролог Никанорыч, но он слыл своим человеком – сора из избы не выносил.

Боб, зачисленный в штат нашего судна вторым коком, совершал свой первый в жизни рейс. Ещё до захода в Абердин он показал себя с лучшей стороны – быстро привык к качке, готовил при любом крене, причём, готовил добротно и вкусно, всегда вовремя подавал на столы и даже в штормовую погоду умудрялся варить первые блюда. А это не всегда под силу и опытным поварам. Для этого нужно отмерить строго определённое количество воды, зафиксировать кастрюлю на плите специальными бортиками и вовремя прижимать крышку, когда судно резко подкидывало на волне. Иначе супец в один момент может выплеснуться на палубу или, того хуже, ошпарить стряпающего.

Боб оказался самым молодым членом экипажа. Перед рейсом он получил повестку в военкомат, но неожиданный выход в море временно спас его от неминуемой службы. Его предстоящий рейс был всего-навсего трёхмесячной отсрочкой. Он прекрасно понимал, что отсрочка эта – подарок судьбы, возможность посмотреть мир. А мир, как говаривал наш парторг Никанорыч, – это открытая книга, пролистать которую дано не каждому. И Боб переворачивал только первую её страницу.

Все отметили в нём человека лёгкого, я бы даже сказал, весёлого нрава. В руках у нашего нового кока всё спорилось. Камбуз освоил быстро. Уголь для топки плиты с картошкой не путал. Технологию приготовления блюд знал назубок. Не зря с отличием закончил поварское отделение ШМО[14]14
  Школа морского обучения


[Закрыть]. Был он худощав, но скроен ладно. Рост имел средний. Голова ровная, коротко подстриженная, глаза несколько округлой формы и в то же время ироничные, нос прямой, не выделяющийся, губы пухлые и над ними – чёрные, редкие кадетские усики.

В экипаже его приняли, а старпом по-отечески благоволил к нему: часто хвалил за вкусную еду, подбадривал в трудных ситуациях, любил поговорить с ним «за жизнь». Старпом был уже в годах. По отношению к молодым членам экипажа нередко обращался «сынок», а к Бобу так и подавно.

– Сынок, – говаривал он, придя на обед, – чего ты нам сварганил сегодня?

– Суп «рататуй» и макароны по-скотски, – отвечал Боб гормональным баритоном, – а на третье, как всегда, компот из сухофруктов с бромом.

Боб быстро перенял морские фразеологизмы и к месту ими пользовался.

– Палец в рот ему не клади, – радовался старпом, – первый раз в море, а будто сто лет уже «мариманит». Молодец!

Боб жил в самой привилегированной каюте рядового состава – каюте мотористов. Она располагалась в кормовой части под главной надстройкой, где меньше всего качало, – своего рода эпицентр относительной стабильности, вокруг которого происходили мотания в пространстве всех других частей нашего валкого судна. Эта четырёхместная каюта в условиях очень ограниченного судового пространства считалась роскошью, поскольку даже некоторые представители из научного отряда жили в носовом шестиместном кубрике. Роскошь состояла ещё и в том, что до места работы – рукой подать. С горшка на работу, как любил говаривать наш «дед».

Единственным недостатком являлась повышенная шумность. Шумность исходила от машинного отделения, находящегося сразу за железной переборкой, где постоянно крутились на полных оборотах два дизеля: главный, приводящий в движение гребной винт, и вспомогательный – для динамо. Один из двухъярусных коечных блоков мотористов как раз прилегал к машинному отделению. А тонкая металлическая перегородка, разделявшая эти смежные помещения, представляла своего рода мембрану, усиливающую грохот дизелей. Спать рядом с этой перегородкой равносильно тому, как если бы по ней, как по наковальне, постоянно и одновременно стучали кувалдой и молотком. Кувалда – это главный двигатель, молоток – вспомогательный. Мне и Бобу (ему уступили место, считавшееся «привилегией» первого рейса) как раз и довелось коротать часы ночного отдыха рядом с этой наковальней. Времена относительного спокойствия наступали лишь в периоды заходов в порты. Тогда отключалась кувалда, и оставался только молоток.

Со временем мы, конечно, привыкли к этой стукотне. А лично я привык настолько, что первые дни на берегу в тишине просто не мог заснуть, и непродолжительный сон накатывал только тогда, когда под окнами проходил тяжёлый МАЗ[15]15
  МАЗ – тяжёлый пятитонный грузовик Московского Автомобильного завода с очень шумным выхлопом.


[Закрыть].

В столицу графства Эбердин мы вошли на полной воде. По-другому в порт войти невозможно, поскольку приливно-отливная зона в тех местах достигает нескольких метров. В дельте реки Ди были устроены специальные доки, отделённые от Северного моря шлюзами, по верхней кромке которых проходили арочные переходные мосты. Наш пароход встал в большом закрытом доке, отделанном по краям серо-синим гранитом.

В город пошли втроём: старпом, Боб и я. Принципа группового увольнения на берег, несмотря на все наши вольности, капитан отменить не мог. Послаблением было только одно – группы подбирались сами, кто с кем хотел, а не принудительно, как требовала партийная инструкция, что для тех времён считалось большой вольностью.

Первым делом мы зашли в портовую таверну «Нью Инн». Там за столиками уже сидела половина нашего экипажа, потягивая из высоких стеклянных кружек эль или ирландский «Гиннес».

У молодой улыбчивой официантки, подошедшей к нам без заминок, мы тоже заказали «Гиннес».

Через пять минут на специальных картонных кружочках появились три кружки из толстого стекла с очень тёмным содержимым. Жареный ячмень, из которого готовят это пиво, делает его почти чёрным, а обязательная густая шапка желтовато-бурой пены создаёт очень респектабельный контраст с основным продуктом потребления. Тёмный тягучий напиток можно было и пить, и есть одновременно, настолько он был густым и насыщенным.

– Да-а, такого пивка у нас не попьёшь, – слизывая с пухлых славянских губ сугубо шотландскую пену, проговорил довольный и улыбающийся Боб.

– Пиво отменное, – подтвердил я, – но зато у них космических кораблей нет.

– И воблы, – добавил старпом.

– Это точно, – подтвердили с соседнего столика. – А я всё думаю, чего не хватает? – Воблы!

– Воблу будешь дома есть с «Жигулёвским», – наставительно заметил старпом, – а здесь жуй солёный арахис с «Гиннесом». Как, сынок, – повернулся он к Бобу, – нравится здешняя капиталистическая жизнь?

– Скучно здесь, по-моему, – отозвался Боб, – как-то всё очень размеренно, морду уж точно никто не набьёт.

– Это точно, – прозвучал тот же голос из параллельной компании, – и девки у них никакие – тонкие да мелкие. Не женился бы ни на одной. Вот только «Гиннес» у них и хорош, а остальное так – лабуда.

После таверны мы направились в город. Боб и я решили расширить свой гардероб – купить себе если не шотландскую юбку, которую здесь называют «килт», то хотя бы приличные штаны из синтетической ткани и свитер из местной овцы. Мы остановились у витрины небольшого магазина, в которой были вывешены, наверное, все продаваемые вещи. К каждой вещи прицеплен ценник с ценами в гинеях. Мы долго не могли перевести их на фунты, пока за спиной не услышали голос:

– Гинея есть немножко дороже фунта, но здесь можно торговаться.

Мы повернулись и увидели девушку совсем небольшого роста, с приятным и в то же время совершенно обыкновенным лицом. Короткие волосы, гладко расчёсанные на две половины, только-только прикрывали уши. На ней было застёгнутое на все пуговки коротенькое пальтишко тёмно-серого, почти чёрного цвета. Её миндалевидные глаза, по-детски удивленные, внимательно разглядывали нашего молодого кока.

– Сынок, к тебе обращаются, – подсказал старпом.

– А Вы кто? – неожиданно спросил Боб.

– Я Кэтти, – ответила девушка, – живу в этом городе, русский учу давно. Вы из России? Моряки? Я вам могу чем-то помочь?

– Катя?! – удивился Боб, – да ещё в Абердине! Это здорово! Конечно, мы русские моряки, и нам нужна помощь. Мы ничего не петрим в ваших ценах.

– Петрим? – переспросила Кэтти.

– Ну, да! Не понимаем, дорого это или наоборот. Помогите нам, Катя.

– А как вас зовут?

– Меня – Боб. Это – Палыч, – указал он на меня, – а это наш старпом Валентин Сидорыч.

– Я так и думала…

– Что думала? – не понял наш молодой кок.

– Что тебя зовут Боб. А это твой отец? – кивнула она на старпома.

– Почему отец? – зычно захохотал названый сын.

– Это потому, что тебя «сынком» обозвал, – догадался старпом.

Мы все засмеялись.

– Ну, сынок, похоже, приглянулся ты этой англичанке. Глаз с тебя не сводит.

– Да и Боб, гляди, зацвёл, – сказал я на ухо старпому.

Боб с подачи Кэтти приобрёл себе плотный, рябой шотландский свитер, а я белые териленовые штаны, которые, как уверяла хозяйка магазина, никогда не мнутся. Она с остервенением мяла их в руках, но они всё равно принимали безупречную гладкую структуру.

– Штаны явно не для нашего климата, – сделал заключение старпом, – а в Рио-де-Жанейро у нас заходы не планируются.

– Зато практические, и летом хорошо, – заметила наша новая знакомая.

– Практичные, – поправил её Боб.

– Я русский знаю не идеально, – смутилась Кэтти.

– Нет-нет, – запротестовал наш повар, – что Вы! Если бы я знал так английский… Вы же говорите почти без акцента.

Мы всей компанией пошли по узкой, идущей вверх улице, и маленькая Кэтти стала объяснять нам то, о чём мы даже не догадывались:

– Английский язык в Шотландии вам не поможет, хотя он официальный. Здесь говорят на шотландском. Это такая разновидность английского, с добавкой древнего кельтского. А ещё севернее говорят на гаэльском – языке кельтских шотландцев. И вообще вы неправильно произносите слово Шотландия. Истинный шотландец может обидеться. Никогда не говорите Шотлэнд. Это означает – земля низкорослых людей. Правильно будет Скотлэнд – Скотландия. Земля скоттов. Они пришли сюда из Ирландии ещё в пятом веке. Это очень воинственные и упрямые люди. Мы унаследовали их черты. Не хотим чужого влияния, даже английского. У нас и фунт свой, и флаг, и церковь, и одежда, и кухня…

– Кухня? – оживился Боб, – это по моей части.

– Ты кук?!

– Нет, я боб, – пошутил Боб. – Но мне интересно, что в вашей кухне особенного?

– Шотландцы любят баранину и пареную репу.

– А чего тут особенного? Проще пареной репы ничего не бывает.

– А я всё-таки советую попробовать наш «хаггис». Это блюдо из бараньих потрохов с большим количеством овощей. Очень вкусно.

– И запивать его надо обязательно пивом, – добавил я, – тогда будешь толстый и красивый.

– Этого я не говорила, – заметила Кэтти, рассмеявшись.

– А чай с молоком тоже шотландское изобретение? – поинтересовался Боб.

– Это придумали ленивые англичане. Они добавляют в чай молоко не из-за вкуса, а по другой причине.

– Интересно, интересно! Что же это за причина?

– Причина очень банальная. Чай с молоком не пачкает кружку, поэтому её проще и легче потом мыть.

– Гениально! – восхитился Боб.

Кэтти неотвязно шла за нами, вернее, рядом, и рядом именно с Бобом. Они как бы привыкали друг к другу, изредка касаясь плечами, и так же изредка поглядывая друг на друга.

– Если пойти по этой улице, – маленькая шотландка показала рукой вправо, – можно выйти к университи оф Абердин – Абердинский университет. Он очень знаменитый. Построен ещё в пятнадцатом веке. В нём почётными ректорами были Черчилль и Карнеги.

– Черчилля мы знаем, – проявил эрудицию Боб, – Карнеги не знаем.

– Карнеги – известный миллионер-филантроп. Но я знаю, вы не очень любите миллионеров.

– Это точно, – подтвердил наш молодой эрудит. – А за что их любить?

– Любить надо всех людей, – глубокомысленно ответила Кэтти, – и, главное, жалеть.

По радиусной улице, поднимавшейся плавно вверх, мы вышли в район старого Абердина, где нас встретила сплошная гранитная готика. Длинному зданию университета, казалось, не было конца.

– Университет принимает каждый год около тысячи студентов из разных стран, – стал объяснять наш добровольный гид, – но русских здесь точно нет. Я тоже учусь в университете. Моя специальность молекулярная биология.

– Это что-то очень сложное? – предположил Боб.

– Зато очень интересное.

– Здесь всё интересно, – согласился Боб, – и уже не так скучно, как показалось вначале.

– Вам очень повезло, что вы зашли именно в Абердин. Это очень старый и красивый город. Называют его гранитной столицей Шотландии. В своё время здесь была резиденция шотландских королей. Сейчас я их всех не помню.

– А почему «гранитная столица»? – поинтересовались мы.

– Рядом с городом есть гранитные карьеры. Из них берут гранит для постройки зданий. Все дворцы, церкви, университет и многие дома построены из этого гранита. Даже улицы им укладывали. В портовых районах можете это увидеть. Этот камень на солнце становится светло-синим.

В старом городе мы набрели на магазин забавных вещей и предметов для всякого рода проказ. Пожилой хозяин с удовольствием демонстрировал нам разные фокусы и подначки. Бобу приглянулась пластмассовая яичница-глазунья, по виду совершенно не отличавшаяся от только что приготовленной.

– Завтра же подложу её на завтрак Никанорычу, – обрадовался он, – то-то будет смеху. Он её солью посолит обязательно, перчиком поперчит и начнёт, бедолага, ножом резать. А она не режется… А желудочный-то сок выделяется, слюна течёт…

– Боб, ты настоящий садист, – заметил я незлобиво.

– Но согласись, хохма отменная.

– Ты ему вместо пластмассовой яичницы, – предложил старпом, – купи лучше вот эту резиновую гадюку, свернувшуюся кольцом, и подложи в тарелку на завтрак. – Смешнее будет…

– Ну, тогда он меня точно убьёт, – заключил Боб.

Хозяин, заметив наш неподдельный интерес к его товару, открыл разноцветную коробочку и, с видом доброго волшебника, произнёс:

– Абсолютли нью гуде!

– Катя, что он сказал? – обратился Боб к нашей новой знакомой, стоящей рядом с ним.

– Он сказал, что это совершенно новый товар.

Продавец вытащил обычную матовую лампочку и с видом факира, расточающего чудеса, ввернул её в настольный светильник у старинного кассового аппарата. Лампа не загорелась.

– Что, он хочет всучить нам перегоревшую электрическую лампочку? – удивился я.

– На этом, видно, фокус не кончается, – предположил Боб. – Катя, как ты думаешь, что за этим последует?

Кэтти недоумённо подняла тонкие брови и пожала плечами. Это вышло так наивно и по-детски, что Боб рассмеялся и тут же констатировал:

– Катя, мне кажется, что тебя очень легко разыграть.

Она кивнула головой, а тем временем продавец-факир выкрутил лампочку и с силой кинул её на пол. Наша молодая шотландка зажмурилась, но лампочка не разбилась.

– Ит из бэд балб, – произнёс он, поднял её с пола, и через какое-то мгновение лампочка загорелась у него в руках.

Нас это очень удивило. Мы зааплодировали. «Факир» был вне себя от восторга. Лицо Кэтти сияло от удовольствия.

– Олл сикрит ин зис ринг, – сообщил ещё не отошедший от успеха продавец. Он снял со своего мизинца маленькое металлическое колечко, протянул его Бобу и стал что-то долго объяснять.

– Катя, я ничего не понимаю, что он хочет?

– Я поняла так, что внутри лампочки спрятана батарейка, через кольцо идёт ток и зажигает внутри маленькую лампочку.

– Хочешь попробовать? – предложил Боб. – Давай руку, я одену колечко.

Кэтти выставила руку с растопыренными пальцами, и Боб под звуки туша, который мы все исполнили на губах, надел металлическое колечко на безымянный пальчик Кэтти. Продавец показал, куда нужно приложить это колечко на цоколе лампы, чтобы она загорелась. Кэтти была счастлива. У неё в руках горела электрическая лампочка, она подняла её над головой, и мы все ещё раз дружно и громко захлопали в ладоши.

– Катя, это тебе, – категорически заявил Боб и расплатился с довольным продавцом за яичницу и лампочку.

Мы вышли из старой части города, пересекли главную улицу Юнион-стрит, миновали большой магазин Марк энд Спенсер, и Кэтти повела нас в пригородную часть, где расположены парки и ботанические сады. Навстречу нам попался настоящий «скотт» в зелёном добротном пиджаке с замысловатой эмблемой на нагрудном кармане и небольшой меховой сумкой, перекинутой через плечо. Вместо ожидаемых брюк, на нём мерно покачивалась клетчатая шотландская юбка. Он шёл очень гордо и независимо, глядя далеко вперёд тем отстранённым холодным взглядом, каким обычно смотрят львы или тигры. Свой чеканный профиль шотландец в юбке пронёс мимо нас так, будто он шёл по Великой Пустыне одиночества. Поскольку Кэтти почувствовала, что шотландец заинтересовал нас, она стала пояснять:

– Это очень дорогая одежда и одевается редко. Может быть, сегодня у него день рождения или другой праздник. Килт, или юбка делается из специальной ткани «тартана». Их тысячи видов. Цвет ткани, ширина и окраска клетки – всё неповторимо. Не изменяется только крой: тридцать две складки ровно по пять ничей в ширину.

– Ничей? – переспросил Боб.

– Да-да – ровно пять ничей.

– Дюймов, – пояснил старпом.

– Если растянуть её в длину, будет семь-восемь ярдов. Такая юбка может стоить около тысячи гиней.

– А зачем столько складок? – спросил я в полном недоумении.

– Килт должен быть тяжёлым. Если подует ветер с Северного моря, килт не должен задираться вверх или развеваться, как флаг.

– Достоинство стоит денег, – сделал заключение старпом, – особенно, если забыл надеть трусы.

Боб не на шутку рассмеялся, стал приседать и хлопать себя по коленям:

– Представляю себе шотландца с поднятой от ветра юбкой!

– Это совершенно исключено, – серьёзно заметила Кэтти.

Она так органично вписалась в нашу группу, что мысленно мы уже считали её членом экипажа. Без неё наши знания об Абердине не простёрлись бы дальше магазина Си энд Эй или таверны Нью Инн, заходи мы сюда хоть сто раз.

Старинные готические соборы с прилегающими к ним такими же старинными кладбищами очень часто попадались на нашем пути. На этих кладбищах можно было наблюдать отдыхающих шотландцев обоего пола. Причём отдыхающих именно на каменных плитах старинных надгробий. Я обратил внимание на женщину, сидевшую, как в шезлонге. Она вытянула ноги, оперлась спиной на слегка покосившийся мрамор плиты надгробного памятника и, закрыв глаза, возможно, возносила молитвы к Всевышнему о похороненном здесь дальнем родственнике. Конечно, это оригинальный способ чтить отошедших в мир иной, но, возможно, местная пресвитерианская церковь допускает такое, и именно таким образом происходит общение с миром духов.

– Это собор четырнадцатого века Сент-Макар, – пояснила Кэтти, – один из самых известных. – А рядом капелла Королевского колледжа.

– Получается Святой Макар, – перевёл старпом. – Святых в школе мы не проходили. Я только святителя Николая и знаю – покровителя моряков и путешествующих. И то благодаря бабке.

Мы вышли в район парков с коротко подстриженными газонами. Кэтти тут же объяснила, что по газонам можно ходить и даже лежать на них. После чего Боб зашёл на траву, лёг под колумбарий и пригласил нас со старпомом, чтобы Кэтти сфотографировала «всё это безобразие», – так он выразился.

– Ведь не поверят у нас в Союзе, что на траве в парке можно валяться. Точно? Не поверят! – восхищался и одновременно возмущался он. – А я им фотку в нос – бац! Нате, смотрите! Без вопросов. Всё честно, правдиво и, главное, – доказательно.

– Боб, а можно я тебя одного потом буду фотографировать? – спросила Кэтти.

– Ну, конечно, Катя, – отреагировал Боб, – тебе всё можно.

– А фото ты мне вышлешь?

– С этим будет заминка, – прокомментировал старпом, – у нас переписка с капиталистическими странами возбраняется. Письмо вряд ли дойдёт.

– Это плохо, – опечалилась Кэтти.

– Не грусти, Катя, – улыбнулся Боб, – время летит быстро, как-нибудь зайдём ещё раз в Абердин, и я тебя разыщу.

– Правда? – с надеждой в голосе спросила наша абердинка.

– Вот только три года отслужу и опять приду на наше судно. Абердин у нас, считай, второй порт приписки. В летние месяцы только сюда и заходим.

– А первый порт?

– Первый – Ленинград.

– Я слышала – красивый город.

– Очень! Жаль нельзя тебе его показать.

Мы гуляли по паркам, по скверам, по пригородным районам с типичной для Шотландии застройкой для среднего класса, где каждый домик, представляющий как бы маленький замок, лепился вплотную к соседнему домику.

– Эти дома очень небольшие, – поясняла Кэтти, – но обязательно двухэтажные. Шотландцы могут спать только на втором этаже, там у нас обязательно спальня.

– О! – удивился Боб, – и я сплю на втором этаже. У нас койки друг над другом стоят: Палыч на первом, я на втором.

– Тогда считай, что ты уже шотландец, – пошутила Кэтти и чему-то грустно улыбнулась.

– А что, Боб, надень на тебя килт, вязаные гольфы с кисточками, – стал подтрунивать я, – дай в руки волынку – настоящий шотландец будешь.

– А и то верно, – согласился старпом, оценивающе поглядев на своего подопечного.

– Катя, ты согласна? – тоже шутливо спросил Боб.

– Я согласна, – покорно произнесла шотландская девушка.

– Боюсь только, – продолжил старпом, – если мы скинем всю свою валюту, которую здесь получили, на половину килта твоего не хватит.

– Я добавлю, – включилась в нашу импровизированную игру Кэтти.

Ближе к ужину мы «взяли курс» на порт. Близилось время расставанья. Боб и Кэтти шли рядом и о чём-то беседовали.

– А не накормить ли нам проголодавшуюся шотландку ужином, – предложил Боб, – я думаю, она это заслужила.

– Очень своевременно, – заметил я. – А она согласна?

– Согласна, – ответил за неё Боб.

– Вопрос, согласится ли капитан, – добавил старпом мне на ухо, – представитель чужой страны на борту, да ещё женщина. Сам знаешь.

Когда капитану объяснили ситуацию, он вышел навстречу и, ступив на трап, подал руку маленькой шотландке.

– Welcome on our corsair’s ship[16]16
  Добро пожаловать на наше пиратское судно (англ.).


[Закрыть].

– Она прекрасно говорит на русском и уже имеет своего рыцаря, – предупредил старпом.