Текст книги "Эта тварь неизвестной природы"

Глава 4

Сгустившийся на дождливом отрезке пути в сознании Набиса до осязаемой смутности план действий, неожиданно получил под брюхо твёрдую почву на повороте во дворы с Волжской на 9-го мая. Неожиданно – благодаря внешнему вмешательству. Хотя, если подумать, – панику, начавшуюся в высших командных кругах комендатуры карантина, предвидеть было несложно, если бы хоть кому-то пришло в голову поразмышлять на эту тему. Нового коменданта, всё-таки, потеряли. В первый же день. Разумеется, паника, ещё какая. В ружьё и по коням. Свистать и по верхам.

В общем, было так: спец Харон, ведущий машину очень штатно, перед поворотом ещё сбросил скорость, и, когда секунду спустя он ударил по тормозам и дал влево, на встречную, ему хватило и места и секунды – и передний из двух мчащихся сломя голову на розыски нового коменданта Зоны патрульных «уазиков», прорвавший стоящее здесь прямо на проезжей части воздушное зеркало, не врезался ему прямо в водительскую дверь. Прошли впритирку. Чуть было не произошла первая в истории Зоны автомобильная авария внутри Периметра.

Блинчука и Набиса бросило на кабину, полковник блякнул, щёлкнули под задами мгновенно захлопнувшиеся сиденья. «Шишига» жёстко подскочила на бордюре и стала, рылом в палисадник под окнами дома номер четыре. Блинчука и Набиса откатом бросило обратно, полковник блякнул снова, громко и болезненно: у него болела нога, и он с трудом удержался локтями, чтобы не съехать на пол кузова. Уронил свой автоматик. Набис нащупал сиденье, опустил его и сел, переводя дух. Могло бы быть круто. Жгуче засаднило локоть.

Харон высунулся в дверное окно чуть ли не по пояс и заорал в полный голос:

– Ты, блядь, колдун, куда ты прёшь по зеркалам на встречный, аллокрицетус ты куртатус блядь!

В открытом «уазике», вывернувшемся из-под «шишиги» на обочину, молча сидели, окаменев, и пялились на «шишигу» замком подполковник Ремезов (смявший в двух кулаках у подбородка бумажный подмокший пакет, грудь подполковника была вся уделана), пара знакомых на лицо майоров на заднем сидении – и герой происшествия, водила Витя-Шлагбаум, уткнувшийся переносицей в обод руля и пялящийся как бы из-за бруствера. Переживает.

Второй «уазик», набитый патрульными лейтенантами и сержантами в количестве аж двух экипажей, остановился неоголтело, на цыпочках. Патрульные тихо вышли из него и чуть ли не построились в одну шеренгу. Сменщик Набиса контрактник Федин был среди них, махнул ему рукой. Шлагбаум выключил, наконец, свой двигатель, сел прямо, уперевшись в руль, выматерился, и стало ещё тише. Все ждали, что скажет Блинчук. Кроме Харона, спрыгнувшего на асфальт и осматривающего кабину «шишиги» снаружи. Харону было кашлять, кто что скажет, он серьёзными вещами озабочен был.

Блинчук, однако, молчал, тасуя в голове карточки с вариантами реакции видимо. Политикой прямо таки завоняло на кузове, Набис поморщился. (Это Мавр взбил его чуйку, запахи людей, их мыслей и намерений щипали Набиса за волоски в носу почти физически.) Но полковник мог бы и не искать варианты, всё уже было решено свыше.

Харон вскочил на подножку и пробурчал нехотя, обращаясь к Блинчуку:

– Баллон пробит.

В этот момент Набис уже знал, что будет делать дальше со своей темой, а полковнику, соответственно, делать было нечего. Он молча и медленно спрыгнул с кузова, подошёл, прихрамывая, к «уазику» с Ремезовым. Тот вскочил в машине и козырнул.

– Товарищ полковник! Сергей Борисович! – проникновенно сказал он.

– Не забрызгайте меня своим пакетом, Валентин Васильевич, – предложил ему Блинчук. – Похвально, что вы стремительно бросились на мои поиски. Впечатлили меня рьяностью. Лихо и придурковато! И вообще, у меня от сегодня полные штаны впечатлений. Вы, подполковник, надо сказать, добавили соответственно. Но мы обсудим это с вами у меня в кабинете, не будем прямо уж тут… И прямо сейчас. Так. Товарищ майор, вот вы…

Указанный майор вскочил.

– Уступите мне место, будьте любезны, – сказал Блинчук.

Указанный майор выскочил из машины.

– Майор Коростылёв…

– Я! – сказал за спиной Набиса Коростылёв.

– …доделайте всё по нашей линии, – негромко крикнул Блинчук, поднимаясь на борт «уазика». – И явитесь к восемнадцати в комендатуру.

– Есть! – И Набис почувствовал спиной движение козырнувшей руки.

Блинчук уселся. Все ждали.

– Ну, кому стоим, подполковник Ремезов? Поехали уже! – вежливо сказал Блинчук. – Командуйте!

Но Харон ещё не закончил. Харон подошёл к «уазику», посмотрел на Шлагбаума вблизи, прямо в глаза его бесстыжие, и, как по крышке гроба, постучал кулаком по капоту.

– Думать надо, Витя! – указал он Шлагбауму. – Думать, га-ла-вой! – Шлагбаум скривил рожу, а Ремезов, к чести его, сказал:

– Харон, мой приказ был… В общем… Э!.. – Он махнул испачканной рукой.

– Послать он вас с вашим приказом обязан был, товарищ подполковник! – сказал Харон непримиримо. – Промолчать мне невозможно. Пассажиры потому что!

– Командуйте, Ремезов, – сказал Блинчук.

– Поехали, Витя, – сказал Ремезов, а Харон повернулся спиной к презренным и вернулся к пострадавшей, лапку проколовшей своей «шишиге». Витя-Шлагбаум завёлся и медленно, но верно, развернулся, и увёз уже спасённого коменданта прочь. Группа Набиса прекратила существование.

Набис сразу же повернулся к Коростылёву, уполномоченному. Тот вставал, но среагировал и уселся обратно. Уставился вопросительно.

– Слушаю вас, проводила, – сказал он.

– Товарищ майор, я в наряде пересидел полдня, – сказал Набис. – Вон мой сменщик, сержант Федин Лёха, Гиг-Робот. Разрешите смениться.

– Разрешаю, и дальше?..

Набис махнул рукой вправо, вдаль.

– Я уйду. Выйду с «нейтралки» прямо здесь, на опоре номер пятьдесят четыре. Может, перехвачу автобус в Беженск. Даже точно перехвачу, они сейчас косяком, после трёх дня. Тут по «нейтралке» двести метров и до дороги километр. Пятнадцать минут. А через КПП…

– Понятно, саннадзор и всё такое…

– До восемнадцати канители, – сказал Набис.

– Мутит, нарушить хочет, – сказал внимательно слушающий их рвотный мертвец-прапорщик.

Наблюдая, как Харон, грохоча раздражённо, достаёт из ящика-багажника ключи и домкрат, Набис сказал:

– Так как решили, товарищ майор?

– Идите, Набис, – сказал Коростылёв. – Не мне вас тут водить, а что до нарушения… Будет залёт, будет и нарушение. А с меня приключений на сегодня хватит. Сменщику только скажите, что сменились.

Набис сразу же этим и занялся, не задержавшись на кузове ни на секунду. И спешил, и не хотел расслышать ненароком, если Шульцев ещё чего скажет.

Харон не позволял никому касаться своей машины, поэтому военные ходилы-спасатели-разведчики, полукружком стоя на безопасном расстоянии от повреждённого колеса, уже покуривали, ожидая будущих команд от старшего по званию. Набис знал всех, многих высоко ценил, как трекеров, и поздоровался со всеми за руку. Его угостили сигаретой («астрой» из пачки, не нарезкой), он прикурил у Федина и перекинулся с ним парой слов. «Ну, дал наш новый комендант!» – сказал Федин. – «Ты ещё не знаешь, насколько он дал, – сказал Набис значительно. – Но ты узнаешь. Так что, Гига, наряд я сдал?» – «А я его принял?» – спросил полутораметровый Федин. – «Хорош, Гига, не выёбывайся, – предложил Набис. – Я и так нынче натерпелся политики и прочей такой херни известной природы. Пускай меня давай, мочи нет. Спать хочу. Зайду только в «Две трубы», кирну и сжую чего-нибудь». Гиг-Робот хмыкнул и, широко размахнувшись, протянул руку. Набис пожал её. Покамест следовало немного выждать, и он попросил ещё одну сигарету. Ему дали. «Сверчок» Кышнов спросил: «Набис, так а куда вы так утром с новым ломанулись? Неужели выходили? С перворазниками?!» Набис ответил отрицательным цыканьем и с укоризной (что ты, мол, Кышня ты эдакая, при скурмачах-то?) мотнул головой в сторону Коростылёва. С другой стороны «шишиги», действительно, подошли Коростылёв и прапорщики. Тоже закурили, наблюдая за священнодействиями Харона. Тот уже снял колесо и теперь его осматривал, пощёлкивая над ним клещами. Углядев занозу, он ухватил колесо коленями, ущемил клещами вражью колючку за кончик, хэкнул и, оскалившись, как зубной врач, рванул, потащил – и выдернул здоровенное. Все аж отклонились, приглядываясь. Харон всем и каждому показал занозу, оказавшуюся известным всем местным орудием – страшным антиосетровым крюком из электрода, хитро обмотанным грязной капроновой лесой. Сколько таких Набис собственноручно намотал – не сосчитать.

– А тут дети играли! – обвиняюще объявил Харон. – И ногой в сандалии на него?! Долбанные бракуши.

Все закивали, загомонили.

– Андреич, дай хоть дырявое-то колесо тебе поможем кантовать, – сказал лейтенант Мальский с истовостью. – На запаску не претендуем, но хоть дырявое-то! Причаститься позволь!

– Прочь руки от моей машины, – пробурчал Харон и, прислонив колесо к бамперу, отправился за запаской за кабину. Крюк он унёс с собой.

– Ну, в общем, я сменился, – внятно для всех объявил Набис, закинул пулемёт за спину – для создания видимости беспечности, закрепил рюкзачок на груди повыше, козырнул общим манером и пошёл по направлению к Волжскому, далее Москва. Он почти сразу перестал слышать людей сзади, потому что растревоженное зеркало ещё полоскало, как американский флаг на Луне, и он вошёл в изгиб звуко-воздушной шторы. Зато ясно услышал грохот дождя, до которого было направо тоже метров двести, и он, дождь, был за очень массивным зеркалом. Редкий выхватил Набис сеанс на спецэффект… Со звуком в Зоне вообще жуткие вещи происходят, но на «нейтралке» тоже бывает интересно. Стругацких бы сюда, действительно, книжки писать, подумал Набис. Или моего, действительно, Лемушку, семьсот шестьдесят две страницы, издательство Кишинёв.

Ладно. Наряд скинули. На полтора часа раньше. Теперь надо, неспешно идя, подумать.

Исходя из сегодняшних наблюдений, с высокой долей точности Набис предполагал, что, после лекции в «Трубах», Мавр с Гриней (сынком-гогочкой пропавшего без вести замначальника капустинского Военторга, ещё в школе Набис с него по рублю в неделю стрясал) выйдут в город, в район госпиталя. За «кактусами». По времени последнего появления у институтских живого «кактуса» получалось очень хорошо. Пора за новым живым.

Учёные свято блюли анонимность нелегальных поставщиков особо фантастических ништяков, собирая между собой на покупку со своих фантастических зарплат, но Набис не сомневался, что вычислил, наконец, «кактусоноса» верно. Как озарило же! Искали и вычисляли его давно. Разумеется, Мавр был в пятёрке основных подозреваемых, но никто его не мог ущучить. Петрович прошлой зимой затеял подсчитывать на школьной доске над стойкой рейтинги трекеров не за этим ли, интересно? Анонимная графа «Госпиталь – Кактусы» венчалась знаком бесконечности, бесплатная кормёжка и тридцать патронов в «Двух Трубах» полагались «бесконечнику», но никто в авторстве «кактусного» трека не признавался. Прошлый комендант Зоны с начальником милиции Беженска тоже пытались вести следствие. Тоже безуспешно. Учёные, научённые, молчали насмерть, а посредников либо не было, либо были умные. Сами трекеры о нычках и ништяках друг с другом-то не разговаривали, не то что со следователями. Как ты заставишь, как прикажешь даже и подчинённому тебе контрактнику описать в точности трек с многотысячным ништяком в концевой нычке, если трекер не хочет делиться? Никак. Трекер сходил в ад только что, что ему начальник.

Трекеру и сатана не начальник… В общем, это Мавр, и я это знаю, а больше никто. И я Мавра сегодня делаю. Тоже пора. Подписано.

Принятое решение, Набис готов был это признать внутренне, покамест было обосновано в основном эмоционально, чисто на симпатиях, но принятого не отменишь, сомнениями серьёзный пацан не страдает, да и кто посмеет спросить с него, разве что мент, а менту у пацана всегда есть что ответить. Но на одну и ту же нычку с таинственной живой водой, пусть она хоть пудинг, пусть она хоть каша, Фенимора и Мавра одновременно многовато. Фенимор и симпатичней как партнёр и как партнёр же надёжней. Мавр мог кинуть подляну даже своему. Ментам не сдавал, конечно, прямо, но подставить по делюге мог. Бамперов расходовал без малейших колебаний, и всем сдавалось, что с удовольствием расходовал, отбирая по баракам совсем уж растерявшихся, безответных чушканов-пайковщиков. По сложившемуся обыкновению, предъявить ему никто не мог, но дел с Мавром иметь люди не любили. В скобках можно заметить, что дел с ним иметь люди не любили издавна, до Беды задолго. Подлец он был по любым канонам.

Но он был цепкий и отважный подлец, и договориться с ним было невозможно, и поэтому нынче из Зоны Мавр должен не выйти. Поэтому. Но не только поэтому, и не просто не выйти… Набису показалось, что он нашёл обоснование, он даже остановился. Необходимо внести в артельное с Фенимором дело вклад. Настоящий вклад, такой, о котором Фенимор должен узнать, но долю в котором не получит. Поставить себя как партнёра! Провешенный трек «Кактусы из Госпиталя» – это настоящий вклад, не просто случайный трёп с детским знакомым Лёней, не подчёркнутая случайность. Это такая штука, на которую даже Фенимор позарится, и я ему отвечу: а морда не треснет? Как раз вчера завезли на факторию трещины для морды, скажу я Фенимору. И он скушает и посмотрит с уважением по факту, а не из собственного благородства.

Это осознанное, зрячее дело, делюга. Решено и подписано. Теперь – план.

Набис дошёл до навеса бывшей автобусной остановки на углу так никогда и не достроенного Простоквашина, встал в тенёчке под навесом и закурил свою из портсигара.

План. Во-первых, Беда как таковая. Город. Жилмассив. Это вам не степь, где можно километр пройти и ни одной гитики не встретить. Вторая половина дня, самое опасное время. Во-вторых, собственно Мавр. По чуйке он бил любого трекера как хотел, с этим никто не спорил. Но он был разведчик Беды, а Набис был спасатель людей. Мавр читал гитики Беды, а Набис читал следы людей. Почуять гитику неизвестной природы и почуять засаду известной штука разная. Да, у Мавра в шестёрках уже несколько недель внимательный на людское бампер, но, как следопыт и боец Гриня Платонихин, конечно, Набису был по пояс. Так что шансы проследить их по треку незаметно и потом, запомнив трек, со спины их принять – отличные.

Набис проверил время, растёр по асфальту окурок и сказал себе: пора идти, ходила.

В дождь он не вошёл, разумеется. Он быстро, держась правого бордюра, поднялся по проезжей части улицы Ракетчиков от окраины города к задам гаражного кооператива «Восход», перешагнул оградку, прошёл сквер и только тут свернул налево, в двадцать шестой квартал, к дождю, как бы огибая Простоквашино с юга. От бара (то есть, от территории котельной) к госпиталю напрямую полтора километра, через тридцать шестой и тридцать третий квартала. По «генштабке», имеющейся у Набиса как у всякого порядочного ходилы, но которую он не доставал из рюкзака уже давно, помня её наизусть и гордясь этим, ровно километр шестьсот двадцать метров. Из них собственно по территории Беды километр сто семнадцать метров. Но это напрямки. Лежащий на директрисе «котельная – госпиталь» пустырь, по которому проходила более менее часто провешенная граница Зоны, был непроходим смертельно, и он начинался сразу за гаражным кооперативом. Сейчас, оттуда, где Набис оказался, было до пустыря пять минут ходьбы, и там могли быть патрули. Набиса, легального посетителя «нейтралки», патруль не остановил бы, а вот Мавр, бракуша, спуститься от котельной – сюда не мог по определению. Значит, он делал объективный крюк по треку «Бродвей». Таким образом, считать время по расстоянию следовало следующим образом… Где там карта?.. Так, «Бродвей» – это: почти точно километр на юго-запад со степной стороны насыпи ЖД (по чуйке и подготовке Мавра – минут двадцать ходьбы). Затем сложный, но привычный переход через ЖД у Степного КПП. Минуты четыре. Затем резкий крюк трека на северо-восток. Очень сложные девятьсот метров по дворам управлений и территории второй базы автобата. Даже Мавру тут нужно не меньше часа, во второй-то половине дня. Там и осыпи пеплов могут быть, и мехня может ползать. Хоть трек и провешен, и общий, но он неоднозначен ситуативно. Тут «Бродвей» кончается, точней, Мавру с него надо уходить. И нырять в собственно жилмассив. Мимо автобата (по северной ограде, по улице Кирова), мимо пождепо, к почте номер три, до 9-го мая. (Никак тут ему иначе. Там налево просто не получится, там и «Заячья губа», там и «Сквозняк» с активными сейчас «безвоздушными ямами»… Нет, нереально. Да и зачем? А направо – смысла нет просто по задаче.) Итак, пятьсот сорок метров по прямой… Вторая половина дня. Н-да. Тягостная это прямая. Но Мавр пройдёт её, за час, но пройдёт, а мне туда отсюда не надо. А вот дальше надо подумать… Ну, пересечь бульвар на 9-го мая. Минут десять. До КПП госпиталя от почтового отделения всего триста метров юго-юго-восточней наискосок через восьмой квартал. Проходимо, но нужно ли Мавру именно к КПП? Где его дырка в госпиталь? Где там, в госпитале, произрастают эти «кактусы»? (Ходили слухи про туберкулёзное отделение, но Папаша как-то очень резко не подтверждал это.) Ладно, это ребус. Этого мне не понять, пока не узнаю… Так, дальше по плану… Если я его упущу, задержит меня Зона? Значит, выхватывать его на выходе с выхода. Для определения его выходного маршрута только одно данное есть. В девять вечера мы с ним договорились встретиться в Беженске. В клубе. Сейчас около трёх часов дня. Если Мавр вышел в Зону сразу, как мы с полковником уехали из «Двух труб» (сорок минут назад), он сейчас где-то в конце ЖД-отрезка «Бродвея». Около часу ему ещё на всё про всё до госпиталя, как бы он ни шёл. Кладём на дорогу «туда» ему два часа со всеми делами. Это от «Двух труб». Возвращаться нужно обратно же в «Трубы», иначе не выйти из Зоны сегодня. Вся Собачинская дуга нынче на ушах, патрули, легальные ходилы от учёных, военные. Значит, снова нырнёт он в Зону в районе Ближнего ерика, пройдёт по общей тропке по ерику до старого военного кладбища, проскочит по-над западной стенок складов военторга и выскочит на Пятак между опорами девяностой и девяносто первой. Попка на вышке наверняка и у него прихвачен, выйдет спокойно, ногами… А если ещё Блинчук действительно стрельбу отменит, так вообще хорошо-то как! Ну а там, за Периметром наверняка пара-тройка казахов-бомбил на «уралах» своих трёхколёсных… Нет, нереально, это сразу сейчас мне надо уходить от Зоны и садиться в степи караулить, и всё равно всё очень зыбко. И трек потеряю, и понт. Да и что вообще я мямлю, «если», «Зона», «задержит»? Набис рассвирепел.

В общем, по делу: мне надо сейчас выждать час, а потом пройти по Ракетчиков мимо гостиницы «Союз» и присесть в засаду на остром углу Бродвея, а ещё лучше, наверное, на углу автобата, под пождепо. И до упора ждать, но позже семи вечера ждать не придётся, так что точно не долго. Вариант, что Мавр вернётся другим маршрутом, просчитаю там. Хотя в Беженске его валить дело кислое, не в смысле – невозможное, просто кислое. Подтянуть Фенимора придётся. И тут я понт и потеряю. Нет, не потеряю. Потому что делюгу кончу я до вечера и в Зоне. Всё.

Он вдруг понял, что держит в руках «генштабку» и командирскую линейку с компасом. Хмыкнул, спрятал карту и прибор в наружный кармашек рюкзачка, облокотился на оградку проезжей части (он, оказывается, производил нечувствительные подсчёты по карте, усевшись на дорожный бордюр) и закурил. Пятую сегодняшнюю свою, босяцкую. Стрельнутые сигареты он не считал, посмеиваясь над собой, как он ловко обманывает сам себя. Было тихо-тихо. До Зоны, граница которой (разведанная поносом и рвотой бедных военных разведчиков и спасателей) отмечалась деревянными вешками, связанными между собой верёвкой, украшенной красными тряпками, было ему метров десять отсюда, и чувствовал он себя в полной безопасности. Он тщательно следил за временем по часам, проверяя иногда ход секундной стрелки счётом вполголоса вслух (фотостудия-раз, фотостудия-два, фотостудия-три…), он совершенно не скучал, потому что уже работал. Ровно через час он встал, размялся, попил воды, прикинул, что хоть в животе пусто и рвать его будет недолго и не больно, но но-шпу и уголь надо приготовить, и он сделал это; проверил пулемёт; он попрыгал на предмет звука и поприседал на предмет удобства; он ещё раз внимательно огляделся и прислушался – никого нигде не было, город-призрак окружала призрак-окраина, солнышко так с утра и с места не сдвинулось над нейтральной полосой… слепые окна пятиэтажек таращатся, словно римские бюсты из учебника истории, а если и наблюдают за ним, Набисом, инопланетяне, устроившие Земле Беду-пакость, так и хер им в глотку, чтобы не качались тыквенные зелёные головы на убогих шейках. С-суки. Встретить бы хоть одного, рука бы не дрогнула, ещё бы и каблуком наступил на простреленную головёнку гуманоида. На бис, как тому мужику тогда, на пляже.

Вперёд. Добрый путь. Благодарю.

Он прошёл десять метров, перешагнул верёвку (между вешками 152-А и 153-А), сделал ещё два шага по «нейтралке» и вышел в Зону.

В Зоне общее время двигалось синхронно с земным. Ноябрь, хороший по погоде денёк, светило ноябрьское солнышко на ноябрьском чистом небе, всё, подмороженное ночью, уже давно раскисло обратно. Было градусов шесть-семь тепла. Без ощутимого ветра.

Злых гитик тут нет и взяться им неоткуда: и рабочие ништяки, и потенциальные, по краям границы давно собраны, подметены. Чисто, как на плацу дисбата на 23 февраля. Озаботимся близящимся «приветствием», не глядя даже под ноги… а это неправильно, и Набис одёрнул себя моментально и включил всё внимание. Неподалёку, у подстанции одиннадцать дробь один была известная скамеечка, а за ней, за забором, было устроено что-то вроде умывальничка, наподобие как американский на Стояке, но из советского молочного бидона самотёчный агрегат. Внутри Беды-Матушки всё надо проверять, оглаживать, нюхать, и издали и вблизи, потому что всё может мутировать, видоизмениться, ожить, и особенно бидон, цилиндр, хотя вроде и закрытый с обеих торцов… Временной кикс Набиса между физическим выходом в Зону и её «приветствием» сейчас колебался в пределах пяти-семи минут. Так что он не торопливо, а внимательно всё осмотрел – и издали, и вблизи. Умывальник оказался, во-первых, всё ещё умывальником, но, во-вторых, сухим, хотя Набиса второе не расстроило – потому что первое удовлетворило: не нужно было никуда отступать. Он устроился: выскреб ножом хорошенькую ямку в грязной земле под забором, уложил под рукой амуницию и РПК, подстелил под колени и под ладони газетки, извлечённые из рюкзачка, встал над ямкой на газетки раком, лицом к выходу на улицу, прикрыл глаза, приготовился. В животе знакомо загудело, забурлило, ширясь и подступая, и, наконец, хлынуло. Эметология – наука для трекера важнеющая. И рвотный акт в себе таит неизъяснимы наслаждения, как сказал однажды на этом самом месте погибший полгода назад спасатель Кирсан, ветеринарный фельдшер по жизни, то есть, человек не без образования.

Потом Набис закопал ямку, прополоскал рот из фляжки, выпил но-шпу и разжевал две таблетки активированного угля, запил. Поболтал фляжкой в воздухе, нормально. Минут через пятнадцать полезно что-то съесть, но это можно и на ходу. Есть печенье. Главное, воды ещё полторы квадратных «многоразовых» фляжки.

Он не пошёл прямо по Ракетчиков, на ходу сообразив другую финишную точку, более удобную для засады: у пождепо же, но не под кустами, а дальше, у самого разваленного танком забора. И дал чуть правей, к стадиону. Это был его личный отнырок от общего трека, провешенный случайно той зимой, перед Новым годом. Его он держал в голове, хотя отнырок был уже известен не только ему, он видел тут и свежие окурки, и один раз свежие неприбранные гильзы видел, удавить бы неряху, и другие следы. Но сегодня тропка была явно и давно нехоженой. Давненько он тут не был… Однажды в «Двух трубах» пытались компанией под три литра сообразить, сколько в хороший день в Зоне может быть ходил одновременно. Переругались, но сошлись, что не больше тридцати человек. Один раз, уже близко от стадиона, Набис остановился, почуяв какое-то сомнение в себе, и «рискнул» двумя гайками. Ничего не ответило, как всегда. Никогда он с этой тропки не видел ничего исконно зонного, ни грибов тут не водилось, ни мехня не пробегала, ни глюки не таращились. Жалко будет, если зарастёт тропка, удобная такая безопасная срезка в город. Если прибираться за собой. И объективная: сколько по карте, столько и ногами. Шестьсот двенадцать метров, сегодня около восьмиста шагов получилось у Набиса.

Срезка привела его точно к обрушенному спасательными танками забору пождепо. Отсюда лично Набис ходил и к вокзальной площади на мехню смотреть, и к КПП госпиталя за молодыми грибами, и даже через тридцать третий квартал к кинотеатру «Юность» спускался. Пождепо, пожарка – место было легендарное. Очень рьяно и долго её пытались взять после Зарницы спасатели. Исследовать её. Если так можно выразиться – «исследовать». В пожарке сконцентрировалось и пропало очень много людей в день Зарницы. В два часа дня тридцатого декабря тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, когда над Полигоном и городом погасло солнце, но вспыхнули в кромешной беззвёздной тьме первые «красные кольца», пожарка оказалась главным из известных, спонтанных центров эвакуации, потому что пожарные сумели завести генератор, врубили в небо прожектора, и люди из ближних домов бросились на свет. Об этом рассказали вышедшие из Зарницы, а главным свидетельством оказался рассказ нескольких солдат-автобатовцев. (Они были в самоходе на дне рождения местной Солдатской Дамы; когда началось – побежали в часть, но как раз на автобат опустилось очень большое «кольцо», осветило территорию, и остолбеневшие самоходчики увидели в красном свете, как через забор полезли, словно в ужасе, ожившие автомобили, цепляясь колёсами за колючую проволоку и кроша голыми ободами бетон, и тут с вышек начали стрелять по ожившим машинам несчастные часовые, а по 9-го мая и по бульвару мимо самоходчиков неслись в сторону Вокзальной площади беженцы, пропадая на бегу, и самоходчики рванули с толпой.) Так вот, они в один голос утверждали, что народу в пожарке было «немеряно», за сотню. Поэтому лично Рыжков (командовавший тут первый месяц премьер-плакальщик) распорядился пожарку исследовать, просеять её, любой ценой, показательно. Найти хоть одного человека любой ценой! Хоть один труп найти! Ну и не постояли за ценой, натурально. Выдвинулись танками и толпой прикрытия, разрушили забор. Сразу же утопили один танк в мощной «прокрусте» на заднем дворе пожарки (если чуть податься Набису назад, можно полюбоваться на размазанную по бетону, позеленевшую от гравитационного удара кучу брони), второй пропал без вести где-то в городе, в ужасе спасаясь от «вспышек», соскочивших на него с крыши; позже с потерями, пешком, на пинках истерящего начальства прошли, провесили всё-таки гараж, не найдя никого и ничего, кроме нескольких кучек явно снятой самостоятельно и даже сложенной на верстаках одежды… а со второго этажа пожарки никто из спасателей никогда не вернулся, причём там были бои, остававшиеся внизу слышали стрельбу и наблюдали отсветы в окнах… К окнам этим на палках поднимали фотоаппараты, даже телекамеру дорогую поднимали, потом принесли с Земли лестницу, на которую взбирался тогда ещё служивший старший прапорщик Петрович с биноклем и фонарём… тогда можно было ещё фотографировать в Зоне, глядеть в бинокли, стрелять с оптикой… Петрович тогда великолепно сфотографировал один труп спасателя – прилипшее к потолку кабинета начальника пожарной части полугодовой стадии разложения тело без головы в приметном бушлате под оранжевой «дорожной» попонкой… Стрельба на высоких этажах пожарки с тех пор не раз возобновлялась, иногда была она бешеной и краткой, иногда вяло длилась несколько суток, но к жутким чудесам Беды привыкали быстро, если ты не премьер-министр-плакса… Если ты чего в Беде не понимаешь – оставь, не надо, не ходи туда… Если удержишься не ходить. Но удержаться невозможно. Но и продолжать бесконечно удивляться таким штукам, как перестрелки мертвецов, ожившие машины, глазастые грибы или километры, растягивающиеся под ногами в десятки раз…

Набис присел на бетонный блок от поваленной стенки. Местечко было хорошее вообще, а сегодня конкретно чувствовалось ещё и безопасным. Вправо метр, через черту бывшего забора, было уже очень опасно, там сидело что-то режущее, невидимое; впереди, семь метров через пустую стоянку, до дороги улицы Кирова было безопасно, но уже открыто… Но! Прикинув, что с дороги тут его не углядеть, если он приляжет, сидя, на правую руку, но сам обзора он не утратит, Набис подстелился, отомкнул приклад, опять ссадив большой палец о верхний край отверстия защёлки, матерясь шёпотом, устроил пулемёт в положение полусекундной готовности, облизал палец, попил водички, тихо, пуская слюну, чтоб зря не хрустело на всю Зону, съел полпачки печенья, убрался вокруг себя (крошки, упаковка печенья) и, заняв затем определённое пространство Вселенной позой ожидания, замер получше покойника на Земле.

Было около пяти часов пополудни по любой шкале объективности, что его, что Мавра, что кого хочешь.

Два часа в позе «скрючившись» – для трекера не деньги. Но столько вдруг не понадобилось. Буквально через три минуты, слева, в трёхстах трёх метрах от Набиса, под сломанными, но живыми деревьями у КПП автобата, то есть в нижней части улицы Кирова, возникли две фигурки.

Набис замер ещё больше, чем был. Трекеры поднимались по Кирова к пожарке быстро, уверенно, и уже через минуту Набис опознал обоих наверное. Да, это были Мавр и Платонихин, причём, что замечательно, Мавр шёл в паре бампером. Двигался он очень свободно, шагал, пусть и не широко, но безбоязненно, да ещё и крутил на большом пальце «риску». Только что не поплёвывал.

Итак, Набис не ошибся, если исключить предположение, что Мавр выскочит из бара сразу же за «шишигой» Харона с Блинчуком на борту, и успеет пройти Кирова до появления здесь Набиса. Нет, не сразу он выскочил (либо на «Бродвее» задержался). Прийти раньше – значит не опоздать, похвалил себя Набис. Так что – ни на грамм я не ошибся, по результату, объективно. Стрелять или нет? Набис прикрыл глаза, сквозь щёлки век фокусируя прямой взгляд на сохранившейся кое-где на заборе автобата колючке, следя за идущими периферией зрения. Нельзя трекеров высматривать прямо, впериваться, глазеть. Если даже Мавр, на эти штуки слеповатый, не почует, то Гриня Платонихин, хоть и глупый бедолага, в смысле человеческой наблюдательности делан не пальцем. Да и вообще… В гандбол хорошо играл… подъём переворотом… (В школе.) Но был он гога – платил за небитое рыльце, отмахнуться – ссал. Лебезил, с сигаретами первый лез… Не дрогнет рука, в общем, Гриню на бис кончая. А Мавра тем более не жаль.