Текст книги "Русский человек войны"

Приехать чёрт знает откуда и не купаться в такую жару – это пытка для любого нормального человека. Хотя некоторые пограничные пункты на границе стокилометровой зоны стоят в полупустыне. Вот там настоящий ад, даже вода привозная.

– Талисман! Ты, что ли?

Голос явно знакомый. Ну, точно.

– Здорово, Залётчик! Тебя бросили детишек охранять, чтобы не разбежались, или сержанта сторожишь, чтобы не поранился? Обычный эпический подвиг. Для тебя самое то.

Кликуху Залётчик этот пограничник получил от меня. Вместе с ударом бутылкой по голове. Я всегда так реагирую на издевательский вопрос, как мне удалось задержать нарушителя. Первым на разъярённого меня нарвался молодой, но борзый лейтенант-вэвэшник два года назад. Прямо у ворот окружной заставы. Бутылка бутылкой, но кулаки и ноги никто не отменял. Меня тогда еле оттащили от этого лейтенанта. Мне было уже далеко не двенадцать лет.

Лейтенант в госпиталь на две недели переселился. Превентивно, конечно же. Я умудрился его ещё и камнем по голове отоварить. Скандал был тогда страшенный! Ткаченко еле замял, но лейтенант не настаивал на продолжении удивительной для него истории. До меня он успел получить по роже ещё и от моей мамы, а потом и мы с бутылкой и булыжником подключились. Нашел кого клеить, клоун. Да ещё и у окружной заставы, где нас все знают.

Правда, я так реагировал только в том случае, если доставали мою маму и собеседник был в головном уборе. Залётчик был в панаме, а лейтенант вообще в фасонистой фуражке.

Чуть позже я освоил удар кулаком по яйцам. На окружной заставе служил хороший рукопашник, капитан Семёнов. Приёмы он мне ставил с учётом моего возраста, да и с моей мамой капитан подружился. Вернее, она с ним. Курортный роман. Что поделать? Я маму не осуждал: отца у меня никогда не было, поэтому довольны были все трое.

– Ты давно приехал? – Залётчик решил не заострять.

Ну и правильно, а то может опять кулаком по яйцам получить. Это мой любимый приём после удара бутылкой по голове.

– Четыре дня уже. А это что за салага?

И, взявшись за так и наставленный мне в лицо ствол автомата, громко, как в микрофон сказал сержанту:

– Убери автомат, ишак! Я же знаю, что у тебя патроны только холостые и две сигнальные ракеты красного цвета. Вы здесь с Залётчиком вместо пугала, чтобы местные к детям не лезли. Надо сказать замполиту, чтобы вам с Залётчиком ещё и деревянные штык-ножи выдали для полного комплекта к двум деревянным солдатикам.

Отпустил ствол я только после того, как договорил всю фразу. Сержант отшатнулся назад, торопливо отступая и вешая автомат на плечо.

– Да ладно тебе, Талисман. Ты чего злобный такой сегодня? Из училища выгнали, что ли? – Подколол так подколол.

Ответил честно, не обращая внимания на так и не уходящих пионеров:

– Замёрз, как лысая собака на морозе. За термоклином у шестого меляка вода холодная, как в декабре. Плавал туда зря. Думал, на глубине успокоилось уже, а вода всё равно мутная.

Четыре дня здесь, а шторм всё не утихает. Никогда такого не было. Шторм в несколько дней в июле – несусветная редкость. Даже дед такого не помнит.

Меня опять передёрнуло от холода. Солнце печёт, а согреться всё никак не могу. Ветер. Надо в песок закапываться.

– Так отогрелся бы на меляке, ноги размял. Ты вон как лихо на волнах катаешься. Там согреться не мог?

Смешной этот Залётчик. Я что, Дядя Стёпа? Хотя да. Они же там никогда не были. Солдаты – самые невезучие люди на заставах. Море под боком, а даже маскхалат расстегнуть нельзя. Всё время об этом забываю.

– Размялся… Отогрелся… Были бы ноги четыре с половиной метра, отогрелся бы влёгкую. Шестая песчаная банка только называется меляком. Там глубина – четыре с половиной метра, а не как здесь, по колено. Мелко только по сравнению с глубинами в шесть, восемь и девять метров. Там как раз отрядные сетки стоят. В тех местах кормятся крупный сазан и осётр.

Разделся быстро, сложив снаряжение и костюм на ласты. Закапываясь в песок, поймал оценивающий взгляд сержанта. Вот то-то. Понятно тебе теперь, почему ты у меня ствол автомата вырвать не смог? Побегай с нами на зарядку с утяжелителями в любое время года, да походи со мной на тренировки по самбо. Сам так будешь выглядеть.

Долбодон ушастый! Вплотную ко мне подошёл, автомат к спине приставил. Был бы я нарушителем, ты бы уже с прадедушкой на том свете разговаривал. Залётчик это только после удара по яйцам понял. В том году он у меня макиварой работал, пока не поумнел. Башкой бутылку забодал, потом яйцами – кулак. Ну и что, что мне было пятнадцать лет, а ему – восемнадцать? Так и в школу я с шести лет пошел, а всем по семь было. Пара фингалов, синее ухо да прикушенный язык – и всем скучно стало до меня докапываться. Меня дед учил сначала бить, а потом спрашивать, чего им всем от меня надо.

– Зачем тебя туда носило-то? – все никак не мог угомониться Залётчик.

Скучно ему. С сержантом не поговоришь. Он только из учебки, что располагается в Сумгаите, а уже сержант. Прыщ на ровном месте!

Залётчик – рядовой, но он всё здесь знает, а сержанта ещё учить и учить. Именно поэтому сержант пляж при пионерлагере охраняет. От него что на заставе, что на маршрутах, что в секретах толку чуть, от Залётчика и то больше.

– Да ракушки там красивые. Они только за шестым меляком водятся, а сюда их не приносит. Пока их до берега волнами догонит, они в песок превращаются – хрупкие.

В это время сержант вспомнил, что он «командир на лихом коне», и отозвал моего собеседника. Вот и ладушки, нашим проще. Я пока погреюсь. Закопался в песок и отключился, как оказалось, на пару часов. Даже поспал немного, пригревшись.

Ракушки я пообещал полковнику Ткаченко. У него жена и две девочки-погодки, а ракушки действительно необычайно красивые. На диковинных бабочек похожи, когда раскрыты. Их ещё и раскрывать надо уметь.

Пока моллюски, в них обитающие, живы, ракушку раскрыть невозможно, только створки поломаешь. Ракушку с ещё живым моллюском надо положить на солнцепёк и ждать, когда они сами раскроются. Умирая, моллюск раскрывает створки раковины на сто восемьдесят градусов, и раковина становится похожа на диковинную бабочку.

На Каспии вообще очень мало красивых ракушек. Мне попадались только два вида, и водятся они далеко не везде, а только на глубине пять и семь метров. Одна из колоний этих моллюсков расположилась на камнях как раз напротив заставы, чуть левее сеток, стоящих на глубине восемь метров. Я потому-то туда и плавал. Так ракушки проще найти.

Кстати, в сетке сидит пара приличных осетров. Надо сказать на заставе, чтобы сняли, пока они не протухли. В отличие от той же кефали и сазанов, осетры долго живут в сетях, но не неделями же.

Сеть стоит на глубине, и этот шторм её не тронул, хотя и затащил в сетку здоровое бревно. Просмоленное. На шпалу похожее, только короче и гвозди там какие-то. Похоже, его штормом со старого пирса в Астаре оторвало. Давно его таскает, раз на такую глубину занесло. Заколебутся погранцы это бревно вытаскивать. Помогу, конечно же. В первый раз, что ли?

На заставу мне всё равно идти. Баллон акваланга я там заряжаю, там же и скину всё остальное снаряжение, а домой меня на «уазике» забросят. Тоже не в первый раз, заодно и нарзана наберут – родник прямо у нас за огородом.

Смешно. В Москве такой нарзан в бутылках продают, а здесь им коров совхозных поят. Питьевая вода только на очень большой глубине, и не у всех колодцы дают чистую воду. На заставе понятно – скважина, но простая вода – это не лечебный, воняющий тухлыми яйцами нарзан.

Старший прапорщик Анатолий Синёнько на всю заставу наберёт. На пару дней хватит с запасом, а потом я опять акваланг заряжать заскочу. Или Синень-кб? А! Разница какая? Всё равно этого степенного украинца все за глаза только Синим зовут. Только я по имени-отчеству или «товарищ старший прапорщик» – патронами-то на складе заставы он ведает.

Пока я грелся на солнышке, ветер почти прекратился и поменял направление. Теперь он дул вдоль линии прибоя. Шторм утихал, и хотя волны ещё грохотали на меляках, до берега добегали лишь редкие обессиленные валы, утратившие свою силу и былое величие. Уже завтра пионеры смогут купаться, а послезавтра установится полный штиль.

Громкий плач привлёк моё внимание. Стоя у самой кромки прибоя, рыдала невысокая худенькая девчонка с длинными чёрными волосами, но на неё никто не обращал внимания.

Вот за это я не люблю пионервожатых: у них детёныш надрывается, а им весь остальной выводок бы не растерять. Пришлось выбираться из тёплого кокона и подходить к девочке.

– Чего ревёшь, ребёнок? – спросил грубовато. Ну не умею я с ними разговаривать. С маленькими такими.

– Тапочек потеря-я-ла. Мне мама подари-и-ла, а волна утащи-и-ла-а… – проканючил детеныш, опять срываясь в безнадёжный плач.

«Блин. И что теперь делать? Да ладно! В первый раз, что ли?»

– Не реви. А то мы с тобой тапочек не найдём. Помогай давай. Ты где стояла?

Времени вроде прошло немного. Шанс ещё есть.

– Зде-е-есь! – даже притопнула ногой девочка, моментально перестав рыдать и с поразительной детской надеждой уставившись на меня.

Сориентировался я мгновенно. Минута прошла? Полторы? Две? Метра полтора, наверное. Сместившись влево на два метра, я шагнул прямо в прибой и опустился на корточки, засунув руки в воду по плечи. Пару раз меня накрывало с головой, но я всё шарил ладонями под наметённым обратной волной валом песка.

«Неужели ошибся в расстоянии? Но нет. Вот он».

Шлёпанец нашёлся там, где я его искал, но показывать всем свою находку было рано. Прокачал легкие, глядя на набегающую большую волну, и, поднырнув под нее, опустился на дно, неспешно смещаясь вдоль берега и перебирая одной рукой мелкие камешки и обломки различных ракушек.

Волна отхлынула обратно, но я всё сидел под водой. Меня качнула вторая волна и ещё одна. Они значительно слабее.

«Ага. Вроде что-то стоящее!»

Но в это время пошла ещё одна волна.

«Выныривать сейчас нельзя, эта сильная. Утопить меня не утопит, но потрепать может. Вернулась. Пора. Воздух кончается».

И резко выскочил из воды прямо напротив девчонки.

– Держи свой тапочек. И вот тебе «куриный бог». Мы с морем извиняемся. Не плачь больше, а если что, сразу зови меня.

Действительно, «куриного бога» нашёл. Здесь это не всегда камень. Очень часто окаменевшая глина, спрессованная с песком и обкатанная штормом. Форма камешка может быть самая разнообразная, но всегда зализанно округлая и с небольшой дырочкой посередине.

– Ну ты, Талисман, даёшь! Ихтиандр московский! – тут же выдал Залётчик. Оказалось, что на нас смотрит весь пляж. – Прямо человек-амфибия. Как ты его нашёл-то? Вода же мутная!

Я сел на песок у ног девочки, счастливо обнимающей оба тапочка, как будто они могли убежать, и принялся объяснять Залётчику прописные для меня истины:

– Ветер вдоль берега. Прошло полторы-две минуты. Соответственно, приблизительно от одной до трёх волн. Тапочек утащила самая сильная возвратная волна. Считаем её за первую. Шторм уже утих. Так, брызги остались. Под прибоем наметён небольшой валик песка. Была бы волна сильная, она тапочек утащила бы дальше, а так она его только скинула за этот валик. Тапочек плоский и лёгкий. Остальные волны его только перемещали вдоль валика, не выкидывая на берег, а так как ветер слабый, то и протащили недалеко. Сама волна сильная только поверху. В бурун попадать нельзя, закрутит и ударит о дно, и хорошо если спиной о песок, а не затылком о камень. А вот внизу волна слабенькая. Ты сам видел, что я всегда под волну ныряю, а когда катаюсь на волнах, держусь возле самого гребня. Прикидываем направление ветра, его силу и количество возвратных волн и получаем приблизительное расстояние перемещённого предмета. Сейчас получилось полтора метра. Вот и вся наука. Поверь мне на слово, это уже далеко не первый предмет обуви, который покинул хозяина подобным образом. И далеко не первый, который был найден. Правда, везёт далеко не всем и не всегда. Главное было успеть до следующей сильной волны. Она могла либо выкинуть тапочек на берег, что вряд ли, либо утащить в море, что скорее всего.

Так я познакомился и подружился с Котёнком. Это не было никакой любовью. Сначала не было. Узнав в первый же день, что у нее, как и у меня, нет отца, я взял над девчонкой шефство, во всеуслышание заявив, что у неё появился старший брат. У нас оказалась небольшая разница в возрасте, всего четыре года, просто Кристинка маленькая росточком и очень худенькая. По сравнению с моим тогдашним ростом и телосложением почти взрослого парня совсем кроха.

У меня никогда не было ни брата, ни сестры, у неё, как оказалось, тоже, и мы как-то очень быстро привязались друг к другу. Это было странное для меня чувство. Я впервые осознал себя не просто сильным, а нужным, что ли? Необходимым не просто маме и деду, но и вот этой маленькой девочке. Каждый день с робкой детской надеждой ждущей меня в огороженном трёхметровым забором пионерском лагере.

Этот пионерлагерь был для детей пограничников нескольких погранокругов, так что обо мне не слышал только глухой, и Котёнку сразу начали завидовать. Правда, притаскивал фрукты, овощи и ракушки я не только Кристине, но и всему её немаленькому отряду. Совхозных виноградников вокруг полно, и они у меня все объедались виноградом. Да и наш виноградник был полностью в моём распоряжении. Виноград во всей округе выращивали винный, но сладкий, сорт «Изабелла». Дед каждый год из него делал просто потрясающее домашнее вино.

Учил плавать этот непоседливый детский сад тоже я, да и вообще возился с Котёнком как никто другой. Они жили в Ленкорани. Мать моей названой сестрёнки работала на окружной заставе, а отец Котенка, заделав ребенка провинциальной простушке, растворился в неведомой дали громадного Советского Союза.

Неполный месяц пролетел стремительно, но я успел поговорить по поводу Котёнка и на заставе своей, и на заставе окружной, завалив дочек Ткаченко ракушками и познакомив их с Кристиной-Котёнком.

Мы переписывались каждую неделю. Я рассказывал о своих новостях и присылал фото, она же делилась со мной своими детскими радостями и печалями.

За эти годы мы виделись только три раза. В восемьдесят третьем я так же провёл у деда почти целый месяц, влюбив подрастающую Кристинку в себя и влюбившись в неё сам. В восемьдесят четвёртом, когда я с мамой забирал заболевшего деда в Москву, мы провели с Котёнком три самые счастливые недели моей жизни. И в восемьдесят шестом в Баку, куда я прилетел всего на одну неделю, чтобы встретиться с ней.

В восемьдесят девятом Кристина вышла замуж, а я через два месяца погиб при выполнении интернационального долга. Или пропал без вести? Интересно, что написали в похоронке?

Глава 2
Прелюдия к предательству

Утро для русского началось с худенькой, похожей на девочку-подростка «Наташки». Русский ещё не пришёл в себя, но девчонка уже вилась над его истерзанным телом, слегка прикасаясь остренькими грудками к солдату.

Ещё вчера Майкопфф отметил, что как только русский на мгновение пришёл в себя, то сразу же скосил глаза на худенькую белобрысую девчушку, проигнорировав крупную шатенку с грудью четвёртого размера, вырывающуюся из слишком тесного медицинского халата. Воистину Майкопфф был дьяволом в человеческом облике.

– Котёнок, – чуть слышно прошептал солдат.

«Всё. Попался. Теперь Майкопфф тебя раздавит», – злорадно подумал Ренделл.

В отличие от чистокровного американца Ренделла, Майкопфф был самым настоящим русским. Вот только ни фамилии, ни имени своего босса Ренделл никогда не знал. Это была тайна даже не за семью печатями. Имён у русского перебежчика было огромное количество, а на бывшей родине его уже два десятка лет ждала смертная казнь.

Предателей нигде не любят, но этот вывернется даже из-под асфальтового катка. Вот уже девять лет Майкопфф возглавляет специальное подразделение ЦРУ и числится на хорошем счету у руководства. Операции, которые он проворачивал, доставили много головной боли русским в Афганистане и всему руководству враждебной Америке страны. Вот и сейчас Майкопфф что-то готовит. Что-то грандиозное, если он уже год нянчится с этим необычным русским парнем и ещё четырьмя десятками бывших солдат противника, и руководство позволяет ему это, тратя на никому уже не нужную базу приличные деньги.

* * *

Тонкие прохладные пальчики, чуть касаясь, скользят по груди и животу, спускаясь всё ниже и ниже. Я уже несколько минут наблюдаю за обнажённой девушкой сквозь прикрытые веки, и мне всё труднее сдерживаться. Конечно же она нисколько не похожа на моего Котёнка. Только чуть-чуть телосложением и больше ничем.

Всё. Хватит. Терпеть больше нет сил.

– Убери руки. – Мой голос прозвучал неожиданно громко и надтреснуто.

Девчонка отдернула ладошки и тут же залилась слезами.

– Простите, господин. Не говорите хозяину. Меня накажут, господин… – Девчонка забилась в угол непривычно широкой кровати. Рыдания сотрясали узенькие плечи. Русые волосы растрепались по худеньким лопаткам.

– Кто ты? Как тебя зовут? – Это был не мой голос, не мои руки, не моё тело. Только маленький диверсант становился всё больше и крепче помимо моей воли, и я ничего не мог с собой поделать.

– Лейла! – Голос у девчонки тонкий и дрожащий. Она была на грани истерики.

– А настоящее? – Надо же, Лейла. Лена с местечковым колоритом.

Девчонка была необычайно красива. Правильные черты лица, тоненькая шея, небольшая, очень красивая грудь с торчащими сосками, узенькая талия, потрясающие ноги с аккуратными ступнями и маленькими пальчиками.

– Лина, – чуть слышно прошептала девчонка.

Казалось, она совсем ребенок, занесённый в этот кошмар. Маленький обнажённый ребёнок. Мне вдруг дико захотелось к ней прикоснуться. Я вдруг вспомнил, что вчера она делала мне укол. Значит, медсестра? Девятнадцать лет? Старше?

Ренделл с удовольствием смотрел на театр одной актрисы. Талантливая девочка. Жаль будет уничтожать такой талант. Всего час они щебечут ни о чём, а информация скапливается. Уже есть что докладывать боссу.

За этот час Ренделл узнал о русском больше, чем за весь предыдущий год. Пусть пощебечут. Тем страшнее для русского солдата будет следующий шаг. Или он сам этой девчонке голову отрежет, или ему кишки на шею намотают, сбросив ещё живого русского в сточную канаву в назидание остальным пленным.

Обратив внимание на эту девчонку, русский подписал ей смертный приговор. Не сейчас, понятно, а через недельку, когда солдат окрепнет.

«Надо будет выдернуть эту “Наташку” к себе на несколько часов перед её смертью. Она чертовски хороша в постели. Вот и русский это сейчас оценит».

Ренделл приглушил динамики. Всё равно аппаратура запишет каждый звук.

…Информация скапливалась не у одного Ренделла. Уже год я изучаю его, его босса и всю структуру секретной базы. С руководителем отдела видеоконтроля Майком Ренделлом мы никогда не встречались. Он практически всё время сидит в специальном блоке казематов около мониторов камер видеонаблюдения и никогда не общается с пленными лично.

Нас гнобят специально обученные люди. Хотя людьми я бы их не назвал. Палачи, скорее. Но и они, и охрана, и проходящие мимо меня «духи» говорят друг с другом и постоянно выдают огромное количество самой разнообразной, не связанной друг с другом информации. Надо только внимательно слушать, запоминать и анализировать разрозненные факты.

Никто даже не догадывается о том, что я знаю английский, испанский, азербайджанский, пушту и дари. Языки мне всегда давались легко. Азербайджанский язык я освоил вместе с русским ещё в раннем детстве. Сначала у меня не было русских приятелей, и играл я с детьми соседа азербайджанца, а они совсем не говорили по-русски.

Даже уехав в Москву, я не забросил азербайджанский язык, так как в нашем подъезде жил азербайджанец Аликпер. С его старшим сыном мы учились в одной школе, правда в параллельных классах, но вместе ходили на тренировки. В те годы азербайджанцев в Москве почти не было.

Английский учил со второго класса. В нашей коммуналке жила преподаватель английского языка одного из институтов Москвы. Повезло. Интересно было нам обоим. Испанский взял вторым языком по совету преподавателя в Суворовском. Пушту учил со второго курса в военном училище. С базовым азербайджанским и слегка талышским пушту пошёл легко – родственный язык. Дари принялся осваивать в 101-й диверсионной разведшколе, в которую меня пригласили сразу после военного училища.

Это была знаменитая в узких кругах диверсионная школа, в которой в самом начале Великой Отечественной войны училась Зоя Космодемьянская, а после войны преподавал Илья Старинов. Её курсанты Лесной школой называли. Традиционно сделали мне предложение, от которого не отказываются. Да я и не собирался – таким, как я, подобные предложения делают только один раз в жизни.

Поступил я на ускоренный факультет специальных операций, всё же у меня уже было профильное образование. Учили в высшей разведывательной школе первого главного управления КГБ на совесть. Особенно мне нравились спецдисциплины: разведывательное искусство, информационная работа, страноведение, основы дипломатической службы, политические науки, обнаружение наружного наблюдения и уход от него, а также многое другое. Закончил почти с отличием. Потом три месяца провёл в учебном центре в Термезе, где проходил адаптацию к жаркому климату и учился выживать в нём, а уж языковой практики в последние годы у меня было с избытком.

Зря местные «духи» считают охрану базы «зелёными беретами». К официальным «зелёным беретам» они никакого отношения не имеют. «Дикие гуси». Наёмники. Полный европейский интернационал. Ирландец, швед, два норвежца, три испанца, немцы, австрийцы, семеро непонятных негров, португалец и ещё какой-то сброд. Нет только индусов, Пакистанцев и индонезийцев. В общем, правильно. Их троих рядом поставить – стрельба моментально начнётся.

Шестеро американцев есть, но они держатся обособленно, охраняют вход в отдельный каземат крепости и с пленными не общаются. В этом каземате располагаются изолированно расположенный блок спецсвязи, медицинские и хирургические палаты, а также комплекс звукозаписывающей аппаратуры и аппаратуры видеонаблюдения, которым руководит американец Майк Ренделл. Все, кто живёт и работает в этом отдельном каземате, практически не выходят из него.

Наши охранники попроще и за своими языками совсем не следят. Именно так мне почти удалось бежать. Почти. Как оказалось, убежать отсюда невозможно. Узкая долина, зажатая непроходимыми горами, переходит в длинное ущелье.

В долине помимо нашей базы находится учебный центр нескольких крупных отрядов моджахедов. Иногда здесь собирается несколько тысяч человек. Редко. Обычно живут не более трёхсот инструкторов, проповедников и другого различного сброда, которому в Афганистане уже делать нечего. Их иногда используют в различных разовых акциях.

Из базы только одна дорога, а патронов у часовых не было, и только в ущелье я понял, что меня развели как щенка, спровоцировав мой побег.

Зажали меня прямо на выходе из ущелья. Охоту устроили облавную, с двух сторон. Проверяли каждый камень, и спрятаться мне не удалось. Увидев густую цепь безоружных загонщиков, идущих мне навстречу, я понял, что меня не хотят убивать, и напоследок оторвался от всей широты своей души. Убивать меня на самом деле не стали, хотя и наваляли трындюлей по полной программе, а потом уже в который раз подвесили на местную дыбу.

Майкопфф действительно умная скотина. Зачем я ему нужен, я так и не понял. И зачем ему вообще советские пленные, если Советский Союз развалился? Эту невероятную поначалу информацию я тоже получил от охранников. Придётся сдаваться. Иначе информации не получить.

Нет. Не как старший лейтенант спецназа. Такого подарка специальному агенту Центрального разведывательного управления делать нельзя. Как старший сержант Колесников Александр Николаевич. Тысяча девятьсот шестьдесят шестого года рождения, комсомолец и профессиональный радист, приданный специальной разведгруппе, сформированной в 56-й отдельной гвардейской десантно-штурмовой бригаде для выполнения специальных заданий командования.

Пусть проверяют. Пятьдесят шестая ДШБ выведена из Афгана ещё в августе восемьдесят восьмого. С нашим извечным бардаком замотаются концы собирать. Откуда простой сержант может знать механизмы тылового обеспечения отдельной разведгруппы? Всё знали командиры, а они погибли. Все Санины сослуживцы уже давно на дембеле, командиры, задёрганные передислокациями и реорганизациями, едва ли вспомнят сержанта Колесникова, а родственников у Сани нет, и надавить на него через них невозможно.

«Прости меня, Сашка».

* * *

Майкопфф появился у русского через восемь дней. Все эти восемь суток русский смотрел видеоподборку, подготовленную для таких, как он, солдат, с событиями в мире и в уже бывшем СССР. С каждым днём солдат становился всё мрачней и мрачней, и даже Лейла, с подробностями рассказывавшая события недавней своей истории, уже не радовала его.

И вот вместо Лейлы и завтрака к русскому зашёл Майкопфф. Ренделл сделал звук погромче. Сейчас всё произойдёт. Самая кульминация долгоиграющего процесса…

Но русский обломал их обоих.

– Я согласен, но два простых условия и два необычных подарка лично от меня. Иначе просто убейте, или я убью и вас, и себя. Себя уж точно успею. – В руках у русского появился скальпель.

«Вот мерзавец! – мелькнула мысль у Ренделла. – Откуда он его взял? Девчонка притащила? Удавлю суку!»

Вот это прокол! Майкопфф теперь все мозги выест сотрудникам спецблока. От возмущения Ренделл даже пристукнул ладонью по подлокотнику кресла.

– Что за условия и подарки? – несмотря ни на что, босс был невозмутим.

– Девочка поедет со мной, её лояльность я гарантирую. Если надо, убью её подругу. Здесь русских я не убиваю, они мне невероятно дороги как память. Всё же сидели в одном дерьме. А еще вам очень нравится сабля Мохаммеда, которую он отказывается продавать. Про семейную реликвию Мохаммед трындит, как Троцкий, но вещь стоящая. Крайне редкая сабля Каратабан, крупные натуральные камни, шестнадцатый век. Взял он её вместе с кинжалом случайным трофеем, убив старика-хозяина. В этой семье сабля считалась священной реликвией, передаваемой из поколения в поколение. Цены у неё нет – она бесценна. Никакой коллекционер не сможет её оценить, но семья, которой она принадлежала, сделает для вас всё, чтобы сабля вернулась обратно. Я вам подарю эту крайне редкую жемчужину.

Здесь очень мало развлечений, а дисциплина непривычно жёсткая для «духов». Отчего они периодически впадают в тоску. Объявите всем, что я вызываю Мохаммеда на поединок, и поставьте на меня деньги. Он с саблей и кинжалом, я – с голыми руками и любыми подручными предметами, подобранными на месте схватки. Ставка для Мохаммеда с вашей стороны: включение его в вашу специальную группу. Обставьте это как испытательный бой. Попасть к вам он может только через мой труп. Не беспокойтесь. Убить меня не так просто. Такого удовольствия этому падальщику я не доставлю. Боец Мохаммед не очень, слишком уж привык пользоваться длинной железкой. К вам Мохаммед рвётся только по одной причине: за войну у него скопилось слишком много кровников, поэтому он со своими шакалами на этой базе и сидит. В Афганистане им всем моментально яйца на фюзеляж намотают, предварительно выпустив кишки на волю.

Война с Советским Союзом закончилась, идёт передел и так невеликой собственности, и такие беспредельщики уже никому не нужны. Вешать себе на шею их кровников не хочет никто. Бывший владелец сабли и кинжала был очень непростой старик, хотя и жил в нищем отдалённом кишлаке. Его семья очень хочет поиметь труп кровника во все немыслимые места. Для Мохаммеда приготовлена персональная свиная шкура, и он о ней знает.

Подарим друг другу подарки. Вам – саблю, вашему помощнику Майку Ренделлу – кинжал, а вы мне – Мохаммеда и возможность заработать. С голой задницей начинать новую жизнь бессмысленно, ещё неизвестно, будет ли у меня возможность так крупно подняться за чужой счёт. К тому же у меня к Мохаммеду личные счёты. Я этого шакала всё равно убью. Не сейчас, так через пять или десять лет. Просто через десять лет его сложнее будет найти, и встанет это мне значительно дороже, а здесь вы поможете мне сами.

Прозвучавшее предложение было настолько безумным, что Ренделл опешил. Майкопфф, впрочем, тоже, но босс пришёл в себя намного раньше. Хотя это теперь уже его серьёзный прокол. Русский знает настоящую фамилию сотрудника ЦРУ, хотя они никогда не встречались.

«Но откуда? Дьявол его раздери!»

– Ты очень много знаешь. Откуда?

Конечно, я ждал этот вопрос. Саня знал пушту и слегка дари. Почему бы ему не знать слегка и английский? Проверить это пока сложно. В техникуме не знал? Позже выучил.

– Я понимаю пушту и дари. Немного знаю английский, у меня есть способности к изучению иностранных языков. Говорю очень плохо, но многое понимаю. К тому же я почти год дружил с офицером спецназа, москвичом. Он свободно говорил на пушту и по-английски и натаскивал меня. Времени у меня здесь полно, а ваша охрана совсем не умеет держать язык за зубами, да и «духи» говорливы не в меру. – Вот я сам себя и сдал, но это скрывать нельзя, так как о нашей с Сашкой дружбе знали очень многие.

– Откуда у тебя скальпель? – Это тоже интересовало Ренделла.

– У врача украл. Он ни о чём кроме баб и думать не может и таскает всё время их за собой, а грудастая, стоя у кровати, прикрывает левую камеру. Врач без этой, с вашего позволения, медсестры даже в туалет не ходит.

Места у кровати мало, а в медицине грудастая разбирается, как корова в лингвистике. Работает всё время вторая, а врач только на грудастую смотрит, вот из кармана и вытащил. В том месте, где я рос, это было очень полезным и нужным для увеличения личного благосостояния умением. – Русский издевательски усмехнулся.

Ренделл мгновенно налился злобой.

«Удавлю обоих, и врача, и грудастую. Так подставить».

– Тебе не интересно моё предложение? – Начиналась традиционная игра словами, которую всегда выигрывал Майкопфф, но русский не повёлся.

– Я уже сказал: я согласен. Мне это интересно, как и любое задание, которое я получу от вас, но подобные детали предпочтительнее было бы обсудить с вами позднее и наиболее подробно. Другого выхода отсюда для меня нет, а я хочу жить и очень хочу узнать, кто послал меня на верную смерть. Мне оставалось служить всего полтора месяца, а меня в приказном порядке засунули в группу, остающуюся в Афгане. Классически сделали предложение, от которого я не смог отказаться. Не сейчас, так через десять лет. Не через десять, так через тридцать, но я всё равно узнаю, кто и зачем меня так подставил. Я надеюсь, они не успеют подохнуть раньше. – В голосе солдата звучала бешеная злоба.