Текст книги "Женщина, у которой выросли крылья (сборник)"

6
Женщина, которая думала, что ее зеркало сломано

– Ш, Б, М, Н, К, П, М, Б, Ш, – называет она буквы в таблице, закрыв один глаз ладонью.

– Хорошо, достаточно, – говорит врач.

Она опускает ладонь и смотрит на него вопросительно.

– Ваша зрительная функция в норме, – говорит он.

– И что это значит?

– Это значит, что в норме четкость зрения, зависящая от оптических нейронных сетей, фокусирование светового луча на сетчатке, состояние и функция самой сетчатки и чувствительность преобразующего аппарата мозга.

– Гарри, я нянчила тебя в детстве. Я помню, как ты плясал перед зеркалом под Рика Эстли[3]3
  Эстли Рик (род. 1966) – британский певец, наибольшую популярность имел в 1980-х годах.


[Закрыть] – голый по пояс и с баллончиком дезодоранта в руке, будто это микрофон.

Он молча хлопает глазами и розовеет от смущения. Он понимает, что она хочет этим сказать – не говори со мной свысока.

– Ну, это значит, что зрение у вас сто из ста. Лучше не бывает.

– Нет, – вздыхает она, – бывает. Я тебе уже говорила. Это мои глаза, мне лучше знать.

– И это очень странно. – Он нервно ерзает в кресле, и профессиональный апломб мигом слетает с этого мальчишки. – Не понимаю. Вы жалуетесь на ухудшение зрения, но у вас при этом не болит голова, глаза не чешутся, видите вы все четко, читаете текст без усилий. Вдаль вы тоже видите отлично – вы читаете нижнюю строчку в таблице, чего многие не могут. Не понимаю, в чем проблема.

Она смотрит на него, словно опять застукала его в окне туалета с сигаретой. Он тогда кричал ей из-за двери, что у него, мол, живот прихватило, но она открыла замок монетой и вышвырнула его вон. А потом у него и впрямь прихватило живот – от страха, – она была зверь, а не нянька. И пусть прошло двадцать лет, от одного ее взгляда у него по-прежнему душа уходит в пятки.

Он пытается бодриться. Вспомнив, что он взрослый, женатый, у него двое детей, дом на побережье Португалии, где они проводят отпуск, и наполовину выплаченный кредит за жилье. Она больше не может причинить ему боль. Он выпрямляет спину.

Она делает вдох и выдох. Считает про себя до трех. Перед ней квалифицированный опытный врач и в то же время глупый подросток, который тайком дрочил в носок.

– Это началось несколько недель назад, – говорит она.

– Что?

– Проблемы с ногами…

Он смотрит на нее непонимающим взглядом.

– Вы что, издеваетесь?

– Конечно! Иначе зачем же я тогда пришла?

– Насчет глаз.

– Ах, вот оно что.

Муж и отец семейства исчезли, остался только смущенный подросток. Он помнил про носок.

– Точно не скажу, но это началось примерно три недели назад. Я проснулась утром после своего дня рождения совершенно разбитой. Такого со мной еще не бывало. Я подумала, что это у меня с похмелья – накануне я пила текилу, – но прошло еще несколько дней, и я поняла, что дело не в текиле, а во мне.

– Что же с вами стряслось?

– Они видят меня неправильно.

– Ваши глаза видят вас неправильно?

– Именно. Они видят меня не так, как должны. Они показывают мне другую меня, неправильную версию, будто это не я, а невесть кто. Они испортились. Может быть, это не зрение, глаза не виноваты. Мне нужен рентген, МРТ или еще что-то. Возможно, это не склера, не зрачок, не радужка… Ну, что-то другое, другой орган.

Он смотрит на нее, недоумевая, будто она вдруг заговорила на тарабарском языке. Ей хочется напомнить ему, как он записал порно на видеокассеты и пометил: «футбол». Это выяснилось, когда ее ухажер пришел помочь ей присмотреть за этим мальчишкой. Нет, не стоит. Эти умники не понимают, не их вина, что у них не извилины в голове, а прямые палки.

– Давайте разберемся. – Он наклоняется вперед, упираясь локтями в колени.

Длинные бедра, руки, пальцы – надо же, какой красавчик вышел из мелкого засранца! По губам его скользит тень улыбки – это ее возмущает. Он кашляет, явно едва удерживаясь от смеха. Напрасно она сюда приперлась.

– Значит, вы смотрите в зеркало и видите другого человека?

– Да, – спокойно отвечает она. – Мои глаза не показывают мне, как я себя ощущаю, а по-другому. Они неправильно передают мне мой образ. Понимаешь? В зеркале я выгляжу не так, как я себя чувствую. Даже страшно становится.

Заслышав дрожь в ее голосе, он перестает улыбаться. На лице появляется мягкость и озабоченность. Она вспоминает, как он жался к ней, проснувшись ночью от страшного сна, в своей плюшевой пижаме с мартышками, и жевал попкорн. Не всегда он был говнюком.

– Как по-вашему: может ли здесь быть другое объяснение? – нежно спрашивает он, и она боится, как бы он не вздумал взять ее за руку. Слава богу, не берет.

Она задумывается. Он что-то пытается ей втолковать, очень деликатно, даже опасливо, лучше бы говорил напрямую как есть. И вдруг – бац! – до нее доходит. Какая же она дура! Она с хохотом запрокидывает голову.

– Ну конечно! Как же я раньше не догадалась? Проблема не в глазах!

Гарри, кажется, испытывает облегчение. Она не станет устраивать сцены у него в офисе, ему не придется ее успокаивать. Он с улыбкой откидывается на спинку стула.

Она радостно хлопает в ладоши и встает:

– Большое спасибо, что принял меня, Гарри. Ты мне очень помог.

– Да? Что ж, я рад. – Он неловко поднимается. – Нет, денег не нужно…

– Ой, не говори глупостей, – она вынимает кошелек, – я и так прилично тебя ограбила – то есть твою семью, и мы оба знаем, что все было без толку! – Она смеется, радуясь, что дело разрешилось. По крайней мере, глаза ее в порядке.

Он смущенно принимает деньги. От квитанции она отмахивается.

– Что же вы теперь станете делать, позвольте узнать? – спрашивает Гарри.

– Ну если зрение у меня отличное, что мне остается? – усмехается она. – Конечно, нужно чинить зеркало!

Стекольщик Лоренс стоит в ее спальне перед большим зеркалом и скребет в затылке.

– И что вы от меня хотите?

– Почините его!

Он молчит.

– Вы ремонтируете зеркала, верно? У вас на сайте указано: изготовление и реставрация стекла и зеркал.

– Да, но… Я, к примеру, изготавливаю зеркала на заказ. Также мы устанавливаем и заменяем стекла, ремонтируем рамы, устраняем сколы – и все в таком роде.

– Отлично!

Он все-таки не понимает. Симпатичный парень. Войдя сюда, он окинул взглядом комнату. Интересно, заметил ли он, что это женская спальня? Тут спит только она, мужа у нее больше нет. Если верить подругам, пережившим развод, самое худшее уже почти позади и свет в конце тоннеля скоро забрезжит. Хорошо бы, а то уже невмоготу. Да еще эти волнения насчет глаз.

– А в чем проблема? – спрашивает она.

– Проблема в том, что я не вижу никаких проблем с этим зеркалом.

– А если я заплачу вам вдвое, увидите? – смеется она.

Он улыбается, и на щеках у него появляются милые ямочки. Жаль, что она такая растрепанная! Надо было привести себя в порядок перед его приходом.

– Проблема тут есть, поверьте. Замените, пожалуйста, эти звездочки, но раму я хочу сохранить. Она досталась мне от матери. – Видя его заразительную улыбку, она невольно оскаливается во весь рот. Наверное, смотрится это по-дурацки, но как она ни пытается втянуть щеки, все впустую. Его улыбка тоже становится шире. Под его взглядом кожа ее покрывается мурашками.

– Может быть, есть царапины? – Наконец он переводит взгляд на зеркало. Пока его руки привычно ощупывают поверхность, проверяя, цела ли полировка, она не может отвести от них глаз.

– Нет, царапин нет, но зеркало сломано.

– Как это? – хмурится он. Оборачивается и снова скребет в затылке.

И она рассказывает про визит к окулисту и что зрение у нее в полном порядке, и они сообща сделали вывод, что виновато зеркало.

Он молча смотрит на нее, с любопытством, но без давления или осуждения.

– Вам доводилось раньше слышать о такой проблеме?

Он бормочет что-то неразборчивое, а потом уверенно говорит:

– Да, конечно. Такое сплошь и рядом.

– Ах, как хорошо, – с облегчением вздыхает она. – Если бы не зеркало, я и не знала бы, что еще делать.

Он кивает.

– А это ваше единственное зеркало?

– Хм… – Странный вопрос. Она никогда об этом не задумывалась. – Да, единственное. – В последнее время она избегает зеркал. С тех пор как ее жизнь пошла под откос, у нее исчезло желание видеть себя. А когда она снова стала подходить к зеркалу, она осознала эту проблему.

Он снова кивает и окидывает взглядом спальню. Может быть, на этот раз он заметит, что тут спит всего один человек. Разве это не очевидно? По крайней мере, ей очень хочется, чтобы он это понял.

– Мне придется забрать зеркало в мастерскую и вынуть его из панели. Панель нужно заменить, а раму я обновлю. Обещаю, ваше зеркало засияет новой жизнью.

– Ах, вот как? – колеблется она. – Что ж, ладно. – Ей не хочется расставаться с зеркалом.

– Не беспокойтесь, я буду очень осторожен. Я понимаю, как это зеркало вам дорого.

Да, правда. Она снова видит свою мать, которая крутится перед зеркалом, готовясь к выходу, и чувствует себя маленькой девочкой, сидящей рядом на полу. Она наблюдает за матерью, ей хочется, чтобы они пошли вместе, а мать кажется экзотическим созданием, на которое она никогда не будет похожа. Она вдыхает аромат «выходных» материнских духов.

Покрутись, мама.

Мать вертится туда-сюда. Что бы она ни надела – воздушное пышное платье, летящий клеш или узкую юбку с разрезами по бокам, – упрашивать ее не приходится.

Она снова смотрит в зеркало. Там нет маленькой девочки, но ведь и не должно быть, верно? То, что отражает зеркало, ей не нравится. Она постарела. Она глядит в сторону. Нет, это не она. Это негодное зеркало.

– Ничего, я найду другое.

– Нет, не надо, – говорит он, уверенным жестом кладя ей на руку свою большую теплую ладонь, будто знает, как ей это сейчас необходимо.

От его прикосновения по коже бегут мурашки. Хочется, чтобы это продлилось подольше.

– Вам нужно именно это зеркало. – Он убирает руку и осторожно, любовно протирает раму. – Я вам его исправлю.

– Спасибо, – как школьница хихикает она.

Прежде чем уйти, он говорит:

– Обещайте, что вы не станете заглядывать в другие зеркала, идет?

– Обещаю, – смеется она и закрывает за ним дверь, чувствуя, как кружится голова и тяжело бьется сердце.

Назавтра он звонит и приглашает ее в мастерскую забрать зеркало. Ей кажется, что это лишнее. Но, возможно, он просто хочет увидеть ее? Хорошо бы.

– Разве они не все одинаковые? – спрашивает она.

– Одинаковые? – в шутку возмущается он. – У нас есть простые, сферические, одинарные и двойные зеркала. Я не могу принять решение, пока не узнаю, что вам нравится.

На следующий день она едет в мастерскую. Но прежде прихорашивается – перед зеркалом в ванной. Это зеркало тоже не блеск, но отражение там все-таки ближе к привычному для нее облику. Она красится, волнуясь до головокружения как дура.

Она ожидала увидеть грязный склад или что-то вроде конторы, холодной и безликой, но все оказывается совсем не так, как ей представлялось. Милая деревенская улочка ведет в мастерскую – по-видимому, бывший овин. В стороне стоит коттедж под соломенной крышей. Внутри мастерская выглядит как снимок из журнала об интерьерах. Это не склад, а студия, где находятся удивительные зеркала всех форм и размеров – подобных ей нигде не доводилось встречать.

– Рамы я делаю из восстановленной древесины, – объясняет он, показывая ей мастерскую. – Вот взгляните – это моя последняя работа, она почти закончена. Я использую старый древесный ствол, который нашел тут неподалеку во время лесной вылазки. – Лес подступает вплотную к его мастерской. – Дерево не обязательно должно быть дорогим. Вот эту раму для зеркала в ванной я сделал из старых паркетных досок. – Он указывает на другую работу.

Она проводит рукой по раме, под впечатлением от его мастерства, смущенная тем, что потревожила такой талант, чтобы исправить панель на зеркале. Он говорит, что сам переделал овин в мастерскую, объясняет, что окна тут расположены особым образом, чтобы обеспечить определенное светоотражение. Для нее все это малопонятно, но звучит красиво. Сам он выглядит более опрятно, чем в прошлый раз, когда приезжал к ней в своем фургоне: чистые брюки, рубашка с закатанными рукавами, волосы зачесаны назад, лицо свежевыбрито. Сразу видно: если есть на свете мастер, которому суждено проводить свои дни, работая с зеркалами, то вот он – перед ней. Когда она смотрит на него, у нее возникает давно забытое чувство, посещавшее ее еще в прошлой жизни, когда она была другим человеком, не похожим на себя нынешнюю. Но теперь это чувство сильнее, потому что подкреплено воодушевлением и радостью от его внезапного появления. А ведь она и не надеялась испытать его вновь.

Ее зеркало стоит в углу комнаты. Она подходит, глядит в него – и возвращается в свою юность. Раму он почистил и заново покрыл лаком, и оно стало как новое – таким она помнит его в родительской спальне, у гардероба, где стояли в ряд отцовские туфли и лежала на полке мамина электрическая плойка для завивки.

Она стоит и смотрит на себя в зеркале. Он подходит и встает у нее за спиной. Она внимательно вглядывается в себя, изучает свое отражение.

– Вы его исправили, – говорит она с улыбкой. Она вернулась. Это снова она – помолодевшая, будто после подтяжки лица или дорогого увлажняющего крема. Ни того ни другого не было, это зеркало виновато, как она и полагала с самого начала.

– Я думала, вы приглашаете меня выбрать панель, а вы меня обманули! – смеется она.

– Но вы довольны? – спрашивает он, и в глазах его зажигаются искры – это зеркала под светом солнца пускают по комнате россыпь солнечных зайчиков, но такое впечатление, что светится он сам, освещая комнату.

– Еще как. Оно совершенно, – заключает она, снова окидывая взглядом зеркало.

И вдруг замечает какую-то красную точку, точно капля красной краски случайно попала на зеркало. Она хочет пощупать, но пальцы ее ничего не находят. Она озадаченно оборачивается к мастеру.

– Что вы с ним сделали?

– Взгляните в зеркало еще раз, – говорит он, странно меняясь в лице.

Это какой-то трюк. Она поворачивается, заново осматривает раму, само зеркало, но на себя не смотрит, потому что ей становится до дрожи неловко под его взглядом. Красная точка никуда не исчезла. Может быть, это наклейка какая-то, нужная для тестирования? Хотя она же проверяла – на стекле ничего нет. Она оборачивается, чтобы посмотреть ему в глаза, – это точно мое зеркало?

– То же самое, я ничего с ним не делал. Вам знакомо выражение «синхронный контраст»?

Она отрицательно качает головой.

– Это такое явление в живописи.

– Вы еще и художник?

– Любитель.

Она улыбается.

– Некоторые краски, если нанести их рядом, выглядят в наших глазах по-другому. Но сами краски не меняются, меняется только наше восприятие.

Она понятия не имеет о таких вещах и не знает, зачем он ей это говорит, но ей нравится слышать звук его голоса.

– Взгляните на свое отражение, – тихо советует он.

Она медленно поворачивается. И видит постаревшее лицо, оплывший овал, морщины вокруг глаз, погрузневшую фигуру. Она даже блузку поднимает, несмотря на смущение. И когда она это делает, в зеркале снова появляется красная точка. Но теперь она не щупает стекло, она оглядывает собственное тело. Ах, вот оно что – у нее на руке красная наклейка.

– Откуда это? – спрашивает она, снимая ее.

Мастер усмехается.

– Ага, это вы сделали. – Она вспоминает, как удивилась, когда он взял ее за руку. Тогда-то он и успел пометить ее.

– Это тест. Мы, мастера, всегда так делаем, – со смехом отвечает он.

– Сначала я подумала, что это на зеркале, а теперь вижу, что на мне.

Он кивает.

– Это не зеркало, это я, – повторяет она, наконец догадываясь, в чем дело. – Зеркало-то не сломалось, это все я, с самого начала.

– Но я бы не сказал, что вы сломались, – отвечает мастер, – тут вопрос зрительного восприятия. Я не хотел трогать зеркало, оно безупречно.

Она снова смотрит на свое отражение. Разглядывает лицо, тело… Да, она постарела. По ощущениям, за этот год она постарела больше, чем за пять предыдущих лет. И вот как она теперь выглядит. С возрастом она меняется, и в некотором роде становится даже красивее, но есть изменения, с которыми трудно смириться.

– Ну что? – спрашивает мастер, – не стоит менять зеркало?

– Нет, спасибо. Оно совершенно, – отвечает она.

7
Женщина, которая провалилась сквозь пол и встретила внизу много других женщин

Виной всему была рабочая презентация. Она со школьных лет ненавидела презентации. У них в классе были два идиота, сидевшие на задней парте, которые всегда шипели, видя ее пылающее лицо у доски, – ш-ш-ш-ш-ш. Они всех доставали, но ее в особенности: она была легкой добычей – ее щеки вспыхивали, стоило ей услышать звук своего голоса и почувствовать на себе чужие взгляды. Эти взгляды просто шкуру с нее снимали как овощечистка.

С возрастом краснота уменьшилась, но зато появилась нервная дрожь в коленях. Неизвестно еще, что хуже: румянец на лице хотя бы не мешал говорить, но дрожь в коленях распространялась на все тело, ее трясло словно от холода, несмотря на потные подмышки. Юбка на ней нелепо, карикатурно дергалась, и ей казалось, что она слышит какой-то стук, будто она мешок с костями, который берут и встряхивают. Приходилось прятать руки или сжимать кулаки. Если же на выступлении ей требовались шпаргалки на листах бумаги – тут уж не спрячешься. Лучше, конечно, класть листы на стол, ладони держать сжатыми в кулак или брать в каждую по ручке. Сидеть всегда предпочтительнее, чем стоять, надевать брюки, а не юбку, причем зауженные, без излишков дрожащей понизу ткани, но в талии свободные, чтобы дышать было легче. Вообще придерживаться нужно непринужденного стиля – кофе или чай пить из пластиковых стаканчиков, чтоб никакой стеклянной посуды, предательски звенящей в дрожащих руках.

Нет, не то чтобы она не знала, о чем она говорит. Знала, и преотлично. У себя дома она произносила речи, достойные конференции TED[4]4
  Американский некоммерческий фонд, который проводит ежегодные конференции (TedTalk), посвященные уникальным идеям в различных областях знания (наука, искусство, политика и т. д.).


[Закрыть]. В своей квартире она была самым компетентным, самым вдохновленным на свете певцом квартальных продаж. Она была Шерил Сэндберг[5]5
  Сэндберг Шерил Кара (род. 1969) – американская предпринимательница, работала в Министерстве финансов США, компаниях Google, Facebook. По версиям разных изданий постоянно входит в число самых влиятельных людей в мире.


[Закрыть] на TedTalk и Мишель Обама в одном лице, воительница, наповал бьющая фактами и цифрами, как никто уверенная в себе, – но это дома, ночью, одна.

Презентация проходила хорошо, не с таким, конечно, блеском, как репетиция накануне вечером, без проницательных аллюзий насчет своей личной жизни, без остроумных цитат из масс-медиа. Обошлось и без пародии на популярный рекламный ролик, которую она удачно представила вчера для своей воображаемой публики. Но так было надежнее, уместнее, лучше и не надо, вот только фраза-паразит «по сути» отчего-то прилипла к ней и вылезала в каждом предложении, хотя в жизни она никогда такого не говорила. После презентации они собирались с друзьями в бар, где она, конечно, повеселит их самокритикой насчет этого «по сути». Они выпьют за «по сути», будут целый вечер везде это вворачивать, устроят конкурс, может быть, даже придумают новую игру.

– Простите, мистер бармен, – скажет кто-нибудь, наклоняясь над стойкой и вопросительно изгибая бровь, – можно еще один, по сути, Космо?

И их компанию захлестнет дикий хохот…

Но она слишком увлеклась, чересчур размечталась. Все шло хорошо, пока она не позволила грезам овладеть ею, увести в сторону ее мысли. Непонятно, как это случилось, но все полетело к черту. Вокруг сидели ее коллеги – кто-то уже расслабился, отстрелявшись по презентации, кто-то с нетерпением дожидался своей очереди, и тут открывается дверь и входит Джаспер Годфрайз, исполнительный директор. Их новый начальник, который никогда в жизни не посещал собрания в отделе продаж. Сердце ее затрепетало, точно крылышки колибри. Колени, пальцы так и заходили ходуном, будто ее тело готовится к взлету.

– Простите, что опоздал, – извиняется он перед удивленной аудиторией, – меня задержал срочный звонок из Индии.

В зале нет свободных стульев, потому что никто его не ждал. Люди теснятся, сдвигаются, а она стоит, глядя на них и нового директора, с дрожащими коленями и тяжело бьющимся сердцем.

Коллеги видят, как трепещут листы бумаги в ее руках. Кому-то жаль ее, кому-то смешно, а иные как будто и не замечают ее заминки. Джаспер Годфрайз смотрит ей прямо в глаза. Она пытается расслабиться, успокоиться, дышать ровно и глубоко, но не может. Мысли смешались. «Здесь директор, директор, директор…» – стучит в голове. Она не ожидала, что он будет здесь. Она этого не планировала, не предусматривала ни в одном из возможных сценариев своей презентации, которые обдумывала всю неделю. «Думай, думай, думай», – мысленно твердит она себе, пока все сидят и смотрят.

– Может быть, начнешь сначала? – советует Клер, начальница их отдела.

«Иди ты к черту», – в бешенстве думает она и с улыбкой отвечает:

– Спасибо, Клер.

Она смотрит в свои записи, переворачивает страницу, но буквы в глазах у нее расплываются. Она не может ни читать, ни думать, может только чувствовать, ощущать свое волнение, тремор в коленях, ногах, пальцах, сжимающие желудок судороги. Все, наверное, видят, как бешено бьется сердце у нее под блузкой. В голове пустота…

Клер снова говорит что-то поощрительное. Все шелестят страницами, возвращаются к началу. Она не может. Нет, только не сначала. Она не готовилась делать презентацию дважды.

В горле ком, в желудке слабость. Паника. Пузырь воздуха медленно, тихо выползает из нее. Хорошо еще, что бесшумно, но вскоре горячий и зловонный запах ее паники расползается по залу. Колин чувствует его первым. Вздрагивает и прикрывает рукой нос. Он знает, что это она. На очереди Клер. Да, вот она выпучивает глаза и тянется прикрыть ладонью нос и рот.

Она смотрит в свои бумаги, отчаянно дрожа, сильнее, чем когда-либо, и впервые за двадцать пять лет горячий румянец снова вспыхивает у нее на лице и горит, жжет ей кожу.

– По сути, – слетает с ее губ, а вслед затем она издает нервный смешок.

Все поднимают головы и таращатся на нее – с удивлением, изумлением, раздражением – каждый по-своему. Осуждающе. Бесконечно длится ужасная тяжелая тишина. Ей хочется выбежать из комнаты или чтобы пол разверзся у нее под ногами и проглотил ее.

И тут как раз все и происходит. Большая и прекрасная черная дыра открывается между ней и столом. Темная, приятная, она манит к себе. Она не успевает ни задуматься, ни испугаться. Где угодно лучше, чем здесь. Она делает шаг и летит в темноту.

Она падает, падает сквозь темноту и приземляется где-то в темноте.

– Ой, – потирает она зад. Потом, вспомнив, что случилось, прячет лицо в ладонях. – Черт побери.

– И ты тоже, да?

Она опускает руки и видит рядом с собой женщину, которая сидит, сжавшись в комок, и прячет лицо между колен.

– Где мы, а?

– Корчвиль, – стонет женщина, – о боже, какая я идиотка. – Она поднимает искаженное болью лицо.

Потом появляется еще одна женщина – в белом свадебном платье. И с бейджиком на груди, где написано: Анна. Ей все равно, что натворила Анна, она не хочет думать ни о чем, кроме своего собственного позора, снова и снова переживая его и анализируя.

– Я назвала его Бенджамин, я назвала его Бенджамин, – как заведенная повторяет Анна и смотрит на нее, будто она может понять всю тяжесть этого преступления.

– А он, значит, не Бенджамин?

– Нет! – рявкнула Анна, а она от неожиданности подскочила. – Он Питер. Питер!

– Ну да, разные совсем имена, – соглашается она.

– Вот именно. – Анна трет глаза. – Бенджамин был мой первый муж, а я в середине своей свадебной речи назвала моего нового мужа Бенджамином! Ох, надо было видеть его лицо!!!

– Чье? Бенджамина?

– Нет, Питера!

– А, понятно.

Анна крепко зажмуривается, пытаясь прогнать видение.

– Бедняжка, – сочувствует ей подруга по несчастью, с облегчением понимая, что у нее самой не так уж все и плохо. По крайней мере, ее конфуз произошел не на собственной свадьбе. Хотя – начальство, коллеги, люди, которых она каждый день встречает на работе – нет, это ужасно. Она снова горестно вздыхает.

– А ты тут почему? – спрашивает Анна.

– Я струхнула во время рабочей презентации и от страха испортила воздух в конференц-зале, где сидели мои коллеги и новый директор, на которого я хотела произвести впечатление.

– Ах, вот как… – дрогнувшим голосом говорит Анна, явно едва удерживаясь от смеха.

– Это не смешно! – корчится она и снова прячет в ладонях пылающие щеки.

Вдруг в потолке над ними открывается дыра, откуда бьет яркий свет и в глаза им сыплется песок. Вместе с песком сверху падает женщина и с грохотом валится рядом.

– О боже, – хнычет женщина. На бейджике у нее написано: Юкико.

– Что случилось? – спрашивает она новенькую, желая забыть собственное унижение. Какие же у них были лица, когда они учуяли испорченный ею воздух!

Юкико поднимает голову с болезненной гримасой:

– Я только что прошла вдоль всего пляжа, не замечая, что одна грудь вывалилась из купальника! Я еще удивлялась: почему все на меня так смотрят? И подумала: какие дружелюбные тут люди… О боже…

Потолок снова открывается. Кто-то играет на фортепиано, вкусно пахнет съестным.

В дыру прыгает женщина. Она приземляется на ноги, одергивает неприлично задравшуюся юбку и уходит одна в темноту, бормоча по-французски. Они не успевают ни прочитать ее имя, ни окликнуть ее, чтобы спросить, как ее зовут. Впрочем, им все равно.

– Интересно, надолго нас сюда отправили? – спрашивает Юкико.

– Надеюсь, навсегда, – отвечает она, усаживаясь в углу. Снова вспоминает свою презентацию, лица коллег и вздрагивает.

– Две женщины до меня улетели обратно, – говорит Анна, – наверное, подошло их время.

– Небось их перестало корчить, – замечает она, надеясь, что ее время подойдет еще при ее жизни.

– Я не дождусь, – говорит Юкико, садясь и обхватывая колени руками. Из одежды на ней только купальник. – Вся грудь была наружу… – стонет она и закрывает лицо.

Еще одна дыра открывается в потолке чуть поодаль. В дыру падает женщина.

– Господи, – хватается она за голову, – ты тупая курица, Нора! Почему ты всегда сначала говоришь, а потом думаешь?

Злополучная невеста Анна смеется, но не над новенькой – она все о своем.

– Может быть, Питера это позабавит. Мы с ним в шутку говорили, что я перепутаю имена. Но я и подумать не могла, что это произойдет на самом деле! Возможно, стоит сделать вид, что это шутка.

В потолке над ее головой появляется небольшое отверстие.

– А что случилось? – спрашивает Юкико.

– На свадьбе она назвала своего жениха именем своего первого мужа.

Глаза Юкико становятся круглыми. Отверстие вверху пропадает. Значит, Анна пока не готова вернуться. Выходит, что им всем до времени сидеть здесь.

– Вы мне совсем не помогаете. – Анна прячет лицо и снова начинает стенать. – О боже, – корчится она, – его родители, его мать, его стерва-сестрица никогда мне этого не простят!

– Но это не самое худшее, что может произойти в жизни, верно? Питер же тебя не бросит из-за какой-то оговорки? Свадьба – такое волнующее событие, и ты, конечно, нервничала. По большому счету это ерунда. Можно подумать, кто-то из вас заболел, изменил или вы поскандалили.

– Или ты поперлась к алтарю с голой грудью, – вставляет Юкико.

– Или испортила воздух в комнате, полной народу.

Юкико, которая уже знает ее историю, брезгливо морщится, а Анна смеется.

– А ведь и правда.

– Это невинная оговорка.

– Да, наверное. – Анна улыбается, и по лицу у нее разливается облегчение. – Вы правы. Спасибо, девочки.

Вверху снова появляется дыра. Шумит сливной бачок.

– Анна, Анна, иди сюда! – зовет мужской голос. – Ты что, в туалете прячешься?

– Ага, – кивает Анна, – что ж, пора держать ответ.

– Удачи!

– Спасибо, и вам.

Приподняв длинную белую юбку своего свадебного наряда, чтобы было удобнее пробраться в дыру, она лезет наверх. Там, одернув платье, глубоко вздыхает, отодвигает задвижку и исчезает за дверью туалета. Дыра закрывается вслед за ней, но тут же в потолке появляется другая, и они снова видят туалет.

– Опять Анна? – удивляется Юкико и вытягивает шею, чтобы лучше рассмотреть, что там наверху. – Нет, вроде другой туалет.

Из дыры сверху воняет так, что они разбегаются, зажимая нос и рот. Вниз падает женщина. Она встает, и дыра закрывается. Новенькую зовут Люсиана.

– Вот дерьмо. – Люсиана корчится и тоже зажимает нос. – Там за дверью ждет целая очередь. Они к тому же все слышали. Какой кошмар! Я не вернусь, пока там не проветрится.

– С тебя тут начнут брать арендную плату, – гнусавит в ладонь Юкико.

Сквозь потолок с проклятиями проваливается очередная женщина. Едва взглянув на них, она молча пускается бегать туда-сюда, кусая губы. Наконец останавливается и поворачивается к ним. Ее бейджик сообщает: Зои.

– Я спросила у одной с виду беременной мамаши возле школы, когда она родит. А она и не беременная вовсе, просто толстая. Я вижу ее каждый день, и там было много других мамаш, которые привезли детей в школу. – Она стонет.

Снова дыра, и новая женщина.

– Я споткнулась и упала возле его столика, когда шла к бару, – всхлипывает она.

– А я ржала как ненормальная на похоронах, – раздается в темноте другой голос.

– А я хотела его обнять, но мы поцеловались в губы, – глухо гудит где-то рядом.

– Ой, перестаньте, какая ерунда. – Из темноты выходит дама, упавшая сюда в задранной юбке. У нее сильный французский акцент и сигарета в руке, как в плохом шпионском фильме. Зовут ее Мари. – Это распространенная промашка. Неудобно, конечно, но в мире есть вещи и похуже. Это не так страшно, как пройти через весь ресторан с подолом юбки в заднице, – сердито прибавляет Мари, скрипя зубами.

Потолок снова разверзается. К ним летит голая женщина, которая кутается в простыню. На лице у нее испуг, на груди маленькая табличка: София. Они не спрашивают, что у нее стряслось, да и она не задает вопросов, занятая собственными переживаниями.

Из темноты доносится слабый голос, и вдруг все замечают, что поодаль еще кто-то сидит – и, наверное, давно, потому что голос глухой и сиплый, будто его обладательница провела тут целую вечность без воды. Прозрачная как тень фигура кладет что-то на пол и подталкивает вперед. Предмет скользит и останавливается у ног ее соседки. Это бейджик. «Гваделупе» – написано сверху.

– Передай дальше, – сипит Гваделупе.

Когда все узнают ее имя и бейджик возвращается к ней, она отступает в темноту. Беднягу так корчит, что ей стыдно даже представиться вслух.

– Я перепутала адреса и отправила письмо по электронной почте другому человеку. Ему нельзя было этого отправлять, – объясняет Гваделупе, – там было про него. – Всю жизнь буду помнить тот момент, когда я кликнула «Послать». Как бы я хотела вернуть все назад!

– И сколько ты здесь сидишь?

– Давно, – каркает Гваделупе, – и обратно не собираюсь.

Мари хмыкает и делает затяжку.

Ну нет! На это она не согласна. Она не станет так долго корчиться и сожалеть о своем промахе. Так и вся жизнь пройдет!

В новую дыру падает разодетая как на праздник дама в шикарном платье и, поднявшись, в шоке глядит на них.