Текст книги "О духе законов"

Глава VIII. Объяснение одного парадоксального мнения древних, относящегося к воспитанию нравов

Полибий, рассудительный Полибий, говорит нам, что музыка была необходима для смягчения нравов обитателей Аркадии, которые жили в стране суровой и холодной, и что жители Кинета, пренебрегавшие музыкой, превзошли в жестокости всех прочих греков, так что не было города, где совершалось бы столько преступлений, как у них. Платон не побоялся даже сказать, что нельзя внести никакого изменения в музыку, которое не повлекло бы за собой соответственного изменения в государственном устройстве.

Аристотель, который написал свою Политику, кажется, только для того, чтобы противопоставить свои идеи идеям Платона, согласен, однако, с ним в мнении о важном влиянии музыки на нравы. Теофраст^[17], Плутарх, Страбон^[18] – все древние писатели разделяли эту точку зрения. И это у них не необдуманное мнение, а одно из основных начал их политики. Так они создавали законы; так, думали они, надо управлять государствами.

Полагаю, что я буду в состоянии объяснить это. Надо иметь в виду, что в греческих городах и особенно в тех, главным занятием которых была война, всякий труд и всякая профессия, которые имели целью денежный заработок, считались недостойными свободного человека. «Большая часть ремесел, – говорит Ксенофонт, – калечит тела людей, занимающихся ими; они заставляют сидеть в тени или близ огня и не оставляют времени ни для общения с друзьями, ни для участия в государственных делах». Ремесленники стали гражданами в некоторых демократиях только в пору разложения последних. И Аристотель, сообщая нам об этом, утверждает, что благоустроенная республика никогда не даст им права гражданства.

Земледелие тоже считалось делом рабским, и занимался им обыкновенно какой-нибудь покоренный народ: илоты у лакедемонян, периэки у критян, пенесты у фессалийцев и другие порабощенные народы в других республиках.

Наконец, всякая мелкая торговля считалась у греков постыдной. Она заставляла гражданина оказывать услуги рабу, постояльцу, иностранцу, мысль об этом возмущала свободолюбие эллина, и Платон в своих законах требует наказания для гражданина, занявшегося торговлей.

Таким образом, греческие республики были в очень затруднительном положении. Они не хотели, чтобы граждане занимались торговлей, земледелием, ремеслами, но не хотели также, чтобы они проводили время в праздности. Граждане не имели никаких других занятий, кроме гимнастических и военных упражнений. На греков надо поэтому смотреть как на общество атлетов и воинов. Но эти упражнения, столь пригодные для воспитания людей грубых и диких, требовали противовеса в других занятиях, способных смягчать нравы. Музыка как искусство, действующее на душу через посредство органов тела, была очень подходящим для этого средством. Она занимает середину между телесными упражнениями, которые делают людей жестокими, и отвлеченными умствованиями, которые делают их нелюдимыми. Нельзя сказать, чтобы музыка внушала добродетель. Это было бы непостижимо; но она противодействовала ожесточающему влиянию грубого учреждения и в области воспитания отводила и для души место, которого у нее без этого не было бы.

Предположим, что среди нас есть общество людей, до того страстно любящих охоту, что они ею одной только и занимаются. Нет сомнения, что такое занятие подействовало бы на них ожесточающим образом. Но если бы эти люди, кроме того, получили бы еще и вкус к музыке, то вскоре в их обращении и нравах мы заметили бы некоторое различие сравнительно с прежним. Наконец, обычные упражнения греков возбуждали в них лишь грубые страсти: суровость, гнев, жестокость. Музыка же пробуждает все чувства и дает душе ощутить кротость, сострадание, нежность, тихую отраду. Наши сочинители моральных рассуждений, с такою строгостью запрещающие нам посещать театры, этим достаточно убеждают нас в силе той власти, которую имеет музыка над душой человека.

И если бы обществу, о котором я говорил, дали одни барабаны и трубы, то, не правда ли, поставленной цели было бы труднее достигнуть, чем если бы ему дали более нежную музыку. Древние поэтому были правы, отдавая в определенных обстоятельствах предпочтение тому или другому средству воздействия на нравы. Но почему же, спросят, отдавать предпочтение музыке? Потому, что изо всех чувственных удовольствий она менее всего способна повреждать нравы. Мы краснеем, читая у Плутарха о фиванцах, которые для смягчения нравов молодежи узаконили у себя некоторый род любви, который должен был бы быть осужден всеми народами мира.

Книга пятая. Законы, издаваемые законодателем, должны соответствовать принципу образа правления

Глава I. Идея этой книги

Мы уже установили, что законы воспитания должны соответствовать принципу каждого правления. То же следует сказать и о законах, создаваемых законодателем для всего общества. Это соответствие законов с принципом правления приводит в действие все пружины правления, и самый принцип получает от этого новую силу. Так в области физических движений за всяким действием всегда следует противодействие. Мы рассмотрим это соответствие для каждого вида правления отдельно и начнем с государства республиканского, принцип которого – добродетель.

Глава II. Что такое добродетель в политическом государстве

В республике добродетель есть очень простая вещь: это – любовь к республике, это – чувство, а не ряд сведений. Оно столь же доступно последнему человеку в государстве, как и тому, который занимает в нем первое место. Раз усвоив себе добрые правила, народ держится за них дольше, чем так называемые порядочные люди. Разложение редко начинается с него, и часто из своих скудных познаний он черпает более сильную привязанность к тому, что установлено.

Любовь к отечеству порождает добрые нравы, а добрые нравы порождают любовь к отечеству. Чем менее мы можем удовлетворять наши личные страсти, тем более мы отдаемся общим. Что заставляет монахов так любить свои монашеские ордена? Именно то, чем они всего более несносны для них. Уставы орденов лишают их членов всего, что питает обычные страсти человека, оставляя место только одной страсти – к тому самому уставу, который удручает их. И чем он более суров, т. е. чем больше склонностей он урезывает, тем более силы придает он тем склонностям, которые не подвергаются его запрету.

Глава III. Что такое любовь к республике в демократии

Любовь к республике в демократии есть любовь к демократии, а любовь к демократии есть любовь к равенству.

Любовь к демократии есть, кроме того, любовь к умеренности. Так как все должны там пользоваться одинаковым благополучием и выгодами, то каждый должен иметь такие же удовольствия и предаваться таким же надеждам, что и прочие; а все это возможно только при общей умеренности.

Любовь к равенству в демократии ограничивает честолюбие одним желанием, одним счастьем – послужить отечеству более важными деяниями, чем прочие граждане. Все не могут быть для него равно полезны, но все равно должны быть ему полезны. Граждане уже с самого рождения находятся в неоплатном долгу перед отечеством.

Таким образом, самые отличия вытекают там из принципа равенства, даже когда последнее, по-видимому, совсем устраняется превосходством таланта или удачным служением.

Любовь к умеренности ограничивает в демократии стремление приобретать желанием иметь необходимое для семьи, а излишек – для отечества. Богатство дает власть, которую гражданин не может употреблять для собственной пользы, потому что он перестал бы быть равным другим гражданам. Оно доставляет наслаждения, которыми он тоже не должен пользоваться, потому что этим также нарушалось бы равенство.

Поэтому благоустроенные демократии, утвердив умеренность в области домашней жизни, открыли двери для роскоши в области жизни общественной, как это и было в Афинах и в Риме. Так умеренность явилась источником изобилия и великолепия, и как религия требует, чтобы жертвы богам были приносимы чистыми руками, так законы устанавливают умеренность в нравах, чтобы была возможность приносить дары отечеству.

Здравый смысл и благополучие отдельных лиц в значительной степени обусловливаются посредственностью их талантов и достатка. Республика, в которой законы воспитают большое число людей посредственных, будет управляться благоразумно, ибо она будет состоять из людей благоразумных; она будет очень счастлива, ибо ее население будет счастливо.

Глава IV. Как внушается любовь к равенству и умеренности

Любовь к равенству и умеренности доводится до высшей степени самими же равенством и умеренностью у людей, живущих в обществе, где и то и другое установлено законом.

В монархиях и в государствах деспотических никто не стремится к равенству; даже мысль об этом никому не приходит в голову; там каждый стремится к возвышению. Люди самого низкого положения желают выйти из него лишь для того, чтобы господствовать над другими людьми.

То же и с умеренностью: чтобы полюбить ее, надо наслаждаться ею. И, конечно, не люди, развращенные роскошью, могут полюбить воздержание; если бы этот переход был явлением естественным и обычным, то Алкивиад не стал бы предметом восхищения всего мира. Не полюбят умеренность и те, которые завидуют роскоши других людей или восхищаются ею; люди, которые имеют перед глазами только или богачей или таких же бедняков, как они сами, ненавидят свою бедность, не любя и не ведая того, что составляет середину между бедностью и богатством.

Итак, вполне истинно правило, что для развития любви к равенству и умеренности в республике нужно, чтобы они были там установлены законами.

Глава V. Как законы вод воряют равенство в демократии

Некоторые древние законодатели, как, например, Ликург и Ромул, разделили земли поровну. Это могло произойти лишь при основании новой республики или когда старая была до того испорчена и состояние умов в ней было таково, что бедные считали необходимым домогаться подобного средства, а богатые допустить его. Если законодатель, совершив такой раздел, не установит особых законов для его охранения, то создание его будет недолговечно: неравенство проникнет в него с той стороны, которая не защищена законом, и республика погибнет.

Поэтому для поддержания этого порядка необходимо регулировать приданое женщин, дарения, наследования, завещания, наконец, все роды договоров. Ибо если бы было дозволено передавать свое имущество кому угодно и как угодно, то каждая отдельная воля подрывала бы положения основного закона.

Солон, дозволив афинянам в случае бездетности передавать имущество по завещанию кому угодно, пошел вразрез с древними законами, не дозволявшими выхода имущества из семьи завещателя. Он стал вразрез и со своими собственными законами, так как, уничтожая долги, он добивался равенства.

Закон, запрещавший получать более одного наследства, был очень благоприятен для демократии. Он коренился в равном разделе земельных участков между гражданами. Он не допускал скопления в одних руках нескольких участков.

Из такого же источника вытекал закон, предписывавший брак наследницы с ее ближайшим родственником. Он был установлен у евреев после подобного же раздела. Платон, законы которого основаны на этом разделе, тоже дает этот закон; и это был закон Афинской республики.

В Афинах был один закон, дух которого, насколько мне известно, никто до сих пор не мог уяснить. Он разрешал жениться на сестре единокровной, но не на сестре единоутробной. Этот обычай вел свое происхождение от республик, которые согласно господствовавшему в них духу не допускали сосредоточения в одних руках двух земельных участков, а следовательно, и двух наследств. Человек, вступивший в брак со своей сестрой с отцовской стороны, мог получить только одно наследство – от своего отца; но если он вступал в брак с сестрой единоутробной, то могло случиться, что отец этой сестры за неимением у него детей мужского пола сделал бы ее своей наследницей, вследствие чего ее брат, женившийся на ней, получил бы два наследства.

И пусть не возражают мне указанием на Филона, который говорит, что если в Афинах разрешалось жениться на сестрах единокровных, а не единоутробных, то в Спарте можно было жениться лишь на единоутробных, а не на единокровных сестрах. Ибо у Страбона мы читаем, что в Лакедемоне сестра, вышедшая замуж за брата, получала в приданое половину части, приходившейся на долю брата. Ясно, что этот закон был издан для предупреждения нежелательных последствий первого. Чтобы воспрепятствовать переходу имущества семьи сестры в семью брата, ей назначали в приданое половину имущества брата.

Сенека^[19], рассказывая о Силане, женившемся на своей сестре, говорит, что в Афинах такие браки разрешались редко, а в Александрии они были обычным явлением. Там, где всем управлял один человек, не могло быть и речи об охране имуществ от раздела.

Для охраны земель от дробления в демократии весьма полезен был закон, который предписывал, чтобы отец, имеющий несколько человек детей, выбрал из них одного для передачи ему по наследству своей части, а прочих отдал для усыновления какому-нибудь бездетному человеку, дабы число граждан было всегда равно числу земельных участков.

Фалеас Халкедонский изобрел способ установить равенство имуществ в республике, где этого равенства не было. Он постановил, чтобы богатые давали приданое бедным, а сами не получали его от них и чтобы бедные получали деньги за своих дочерей, а сами денег не давали. Но я не знаю ни одной республики, которая усвоила бы себе подобное установление. Оно ставит граждан в условия, обнаруживающие такие вопиющие различия, что это одно заставило бы их возненавидеть самое то равенство, которое желают установить у них. Благоразумие требует иногда, чтобы законы не шли так напрямик к своей цели.

Хотя в демократии действительное равенство есть душа государства, но его так трудно установить, что слишком большая точность в этом отношении не всегда желательна. Достаточно, если будет установлен ценз, определяющий и ограничивающий до некоторой степени различия; после этого специальные законы должны будут, так сказать, уравнять неравенства посредством налогов на богатых и льгот бедным. Только владельцы средних состояний могут предлагать такого рода уравнения или мириться с ними, богачи же во всяком ограничении их почестей и власти видят для себя оскорбление.

Всякое неравенство в демократии должно вытекать из природы демократии и даже из самого принципа равенства. Там, например, можно опасаться, как бы люди, обязанные поддерживать свое существование непрерывным трудом, не слишком обеднели вследствие отправления ими общественных должностей или же не пренебрегли обязанностями, налагаемыми на них этими должностями; чтобы ремесленники не возгордились; чтобы слишком многочисленные вольноотпущенники не сделались могущественнее исконных граждан, и во всех этих случаях равенство между гражданами может быть нарушено в демократии для блага самой демократии. Но в таких случаях нарушается только кажущееся равенство, так как человек, разорившийся на службе обществу, оказался бы в худшем положении, сравнительно с прочими гражданами, и этот самый человек, будучи вынужден необходимостью пренебрегать своими служебными обязанностями, мог бы этим поставить прочих граждан в положение, худшее даже по сравнению с его собственным, и т. д.

Глава VI. Как законы должны поддерживать умеренность в демократии

В благоустроенной демократии земельные участки должны быть не только равными, но также и небольшими, как у римлян. «Не дай бог, – говорил Курий своим воинам, – чтобы гражданин почитал слишком малым кусок земли, достаточный для прокормления человека!»

Как равенство состояний поддерживает умеренность, так умеренность поддерживает равенство состояний. Хотя это две различные вещи, но они таковы, что одна без другой существовать не может; каждая из них есть и причина и следствие; если одна покидает демократию, другая всегда уходит вслед за нею.

Правда, в демократиях, которые основаны на торговле, может случиться, что отдельные лица будут обладать большими богатствами, а нравы, несмотря на это, останутся неповрежденными. Дело в том, что дух торговли влечет за собою дух воздержания, бережливости, умеренности, трудолюбия, благоразумия, спокойствия, порядка и исправности, поэтому, пока этот дух держится, богатства, производимые им, не оказывают никакого дурного влияния. Зло наступает лишь после того как этот дух торговли будет уничтожен излишним накоплением богатств. Тогда все неурядицы неравенства, которые до той поры не давали себя чувствовать, вдруг выступают наружу.

Чтобы поддержать этот дух торговли, надо, чтобы первые граждане сами занимались ею; чтобы этот дух господствовал безраздельно, не смешиваясь с другим; чтобы все законы охраняли его; чтобы те же законы, распределяя богатства по мере того, как они увеличиваются торговлей, доставляли каждому бедному гражданину такое благосостояние, которое давало бы ему возможность работать, как прочие, а каждого богатого гражданина ставили бы в такое умеренное положение, которое заставляло бы его трудиться, чтобы приобретать и сберегать.

Закон, уделяющий всем детям равную долю из наследства их отца, очень благоприятен для торговой республики. Благодаря этому закону, как бы ни был богат отец, дети всегда будут беднее его и потому будут склонны избегать роскоши и трудиться по примеру своего отца. Говоря это, я имею в виду лишь торговые республики; для прочих же есть немало других мер, о которых следует подумать законодателю.

В Греции было два рода республик: одни – военные, как Лакедемон, а другие – торговые, как Афины. В одних хотели сделать граждан праздными, в других им старались внушить любовь к труду. Солон считал праздность преступлением и хотел, чтобы каждый гражданин отдавал отчет в том, каким образом он приобретает средства к существованию. В самом деле, при хорошей демократии, в которой все должны ограничиваться необходимым, каждый должен приобретать средства к существованию своим трудом, так как никто не может их ему предоставить.

Глава VII. Другие средства, содействующие принципу демократии

Равный раздел земель возможен не для всех демократий. Есть обстоятельства, когда такая мера была бы неудобоисполнима, опасна и даже могла бы поколебать государственное устройство. Не всегда необходимо прибегать к крайним мерам. И если этот раздел, цель которого – охранение нравов, окажется неподходящим для какой-нибудь демократии, то надо обратиться к другим средствам.

Можно создать определенное учреждение, которое само собой явится образцом и правилом в области нравов, например, сенат, доступ в который открывается возрастом, добродетелью, степенностью характера, заслугами. Такие сенаторы, поставленные перед лицом народа как некое подобие богов, внушат ему чувства, которые глубоко укоренятся во всех семействах.

Особенно нужно, чтобы этот сенат отличался приверженностью к учреждениям старины и действиями своими поддерживал любовь к ним в народе и его сановниках.

Нравы много выигрывают от этой приверженности к обычаям старины. Народы с испорченными нравами редко совершают великие дела; не они учреждают общества, основывают города, устанавливают законы; напротив, большая часть учреждений создана народами, нравы которых были суровы и просты; призывать людей к заветам старины значит в большинстве случаев возвращать их к добродетели.

Сверх того, когда совершалась какая-нибудь революция и государству придавалась новая форма, то все это могло осуществиться лишь посредством бесконечных усилий и трудов и редко – при наличии испорченных нравов и праздности. Те самые люди, которые совершали революцию, желали сделать ее блага ощутимыми для всех, и они могли достигнуть этого лишь посредством установления хороших законов. Древние учреждения поэтому обыкновенно являются исправлением зла, а новые – злоупотреблениями. В течение долгого правления люди незаметно спускаются ко злу и могут снова подняться к благу только усилием.

Было много споров о том, должны ли члены сената, о котором идет речь, избираться пожизненно или только на время. Конечно, пожизненно, как это было в Риме^[20], Лакедемоне, даже в Афинах, так как не надо смешивать того, что называли в Афинах сенатом, весь состав которого обновлялся через каждые три месяца, с ареопагом, члены которого избирались на всю жизнь в качестве постоянных образцов.

Общее правило: в сенат, созданный для того, чтобы служить образцом и, так сказать, хранилищем нравов, сенаторов следует избирать пожизненно; в сенат, созданный для подготовки дел, сенаторов можно избирать на срок.

Дух, говорит Аристотель, стареет так же, как и тело. Но это замечание верно только по отношению к единичному государственному деятелю и не может быть приложимо к собранию сенаторов.

В Афинах кроме Ареопага были еще стражи нравов и стражи законов. В Лакедемоне все старцы были цензорами. В Риме цензура принадлежала двум особым сановникам. Как сенат наблюдает за народом, так цензоры должны надзирать за народом и сенатом. Они обязаны исправлять всякий порок в республике, отмечать недостаток усердия, судить упущения, исправлять ошибки, подобно тому как законы карают преступления.

Римский закон, предписывавший, чтобы обвинение в прелюбодеянии предъявлялось публично, в высшей степени способствовал охранению чистоты нравов; он устрашал женщин; он устрашал и тех, которые должны были надзирать за ними.

Ничто так не способствует охранению нравов, как крайнее подчинение молодых людей старикам. Оно сдерживает и тех и других; первых – в силу уважения к старцам, а последних – в силу уважения к самим себе.

Ничто не придает такой силы законам, как крайнее подчинение граждан их правителям. «Великое различие, которое Ликург установил между Лакедемоном и прочими государствами, – говорит Ксенофонт, – заключалось главным образом в том, что он заставил граждан повиноваться законам: на призыв правителя они устремляются бегом. В Афинах же богатый человек пришел бы в отчаяние, если бы на него посмотрели как на лицо, зависящее от чиновника».

Отеческая власть – тоже очень полезное средство для охранения нравов. Мы уже сказали, что в республике нет той сдерживающей силы, которая есть в других видах правления, поэтому законы должны стараться возместить ее чем-нибудь, и это достигается отцовской властью.

В Риме отцы имели право жизни и смерти над своими детьми. В Лакедемоне каждый отец имел право наказать чужого ребенка.

Отцовская власть исчезла в Риме вместе с республикой. В монархиях, где нет никакой надобности в такой чистоте нравов, требуется, чтобы каждый жил под властью чиновников.

Римские законы, приучив молодых людей к зависимости, установили длительный период несовершеннолетия. Мы, может быть, напрасно усвоили этот обычай: монархия не нуждается в таких стеснениях^[21].

Во имя того же повиновения в республике может явиться надобность в законе, предоставляющем отцу пожизненное право распоряжаться имуществом своих детей, как это было в Риме. Но это не в духе монархии.