Текст книги "Больше чем желание. Разговоры с психологом о сокровенном"

Человек и его желание

Нам всем иногда бывает трудно уважать свой выбор, понимать и принимать его. Желание обычно ведет нас в мир фантазий, а выбор – возвращает к действительности.

Говорят, мудрость – это эмоции плюс разум. Это касается и принятия решений. Выбор, сделанный на поводу у желания, как и выбор, отвергающий его, часто погружает нас в пучины разочарования. Делая выбор, по возможности учитывайте свои глубинные устремления, решайте, что осуществимо только в мечтах, а что – в реальности. Желание всегда что-то преувеличивает, а что-то – преуменьшает. Помните: мы всегда приукрашиваем желаемое. Если мы чувствуем себя нежеланными, наше восприятие искажается. Анализируя сделанный выбор, подумайте о том, что на него повлияло.

Не решившись вступить в брак, можно было бы как угодно строить отношения с другими. Не поступив на юридический факультет, можно было бы жить свободной жизнью странствующего философа или писателя. О, если бы тогда отправиться в путешествие! Теперь все было бы совершенно иначе. Если не создавать семью, не селиться в пригороде и не рожать детей, ничто не мешало бы жить рискованной, полной приключений жизнью борца за благо всего человечества. О чем бы мы ни мечтали – мы часто сталкиваемся с проблемами, связанными с желанием, потому что чувствуем себя стесненными собственным выбором. Но возможность выбрать то, чего мы хотим на самом деле, есть не всегда. Джек не выбирал своих родителей.

Наш выбор не всегда бывает таким печальным. Главное, чего мы не можем простить и принять, – наша единственная, неповторимая жизнь. У нас многое не получается. Желание заставляет двигаться вперед и радоваться бытию, но оно может и поработить нас, если мы не понимаем, чего хотим. Если вы чувствуете себя никчемным или что-то мешает вам осуществить мечту, подумайте о том, чего вам, может быть, не хватает на самом деле.

Пренебрежение желаниями обходится дорого. Мы склонны возражать, негодовать, вытеснять свои стремления, наказывать окружающих или самих себя. Как говорил Сократ, «из глубинных желаний часто произрастает смертельная ненависть». Не стоит отрицать желание: лучше четко обозначить его и позволить себе посмотреть на него непредвзято, увидеть его как есть, даже если вы не проявляете его внешне. Можно подумать и о том, не оно ли лежит в основе вашей ненависти к чему-либо или кому-либо.

Любовь и плотская страсть не всегда идут рука об руку. Кому не доводилось принимать влечение за любовь? А любить, не испытывая страстного желания? По мере развития отношений желание может то вспыхивать, то угасать. Иногда оно проявляется синхронно с чувством любви, иногда – ощущается и независимо от него. Мы можем чувствовать жгучее влечение к человеку, которого не любим, и любить того, кого не хотим.

Желания зависят от нашего самоощущения. Чувствуя себя привлекательными и успешными, мы чаще испытываем влечение, и не обязательно к тем, кого любим.

– Я сейчас в прекрасной физической форме, – сказал мне недавно один человек, – и мне везде мерещатся красивые девушки. Возможно, они всегда были вокруг, но мне не приходило в голову смотреть на них: ведь я чувствовал себя абсолютно непривлекательным. А теперь я вижу их, я хочу их.

Когда мы чувствуем себя слабыми и ничтожными, желание может взбодрить, стать источником жизненной силы. Но в то же время мы можем перестать хотеть – и радоваться тому, что радовало в прошлом.

– Дело не в том, что бойфренд кажется мне непривлекательным, – сказала мне одна девушка чуть за 20. – Просто мне не нравится, как я сейчас выгляжу, и это убивает мою страсть.

Самоощущение так или иначе влияет на желание.

Как-то я спросила Эми Арнстен, нейробиолога из Йельского университета: почему люди так сильно хотят хотеть, почему это так важно для них?

– Думаю, это очень примитивный механизм, поддерживающий нормальное функционирование организма. Удовольствие, получаемое от еды, питья, секса, комфортной температуры, помогает сохранять хорошее физиологическое состояние, а значит, и продолжать род, – ответила она.

Разве кто-нибудь стал бы что-то делать, если ничего не хочется? Что бы тогда делало нас людьми?

Желание – это возможность. Это энергия. Это мотивация. Желания – фон для наших действий. За исключением редких моментов блаженной удовлетворенности, когда мы ничего не хотим, без желания мы чувствуем себя вялыми, у нас нет цели. Желания освещают нам путь, формируют наш опыт и заставляют двигаться дальше.

Глава 3
Стремление к пониманию

Бывает, рассматривая снимок, сделанный 15 лет назад, мы испытываем потрясение оттого, что не узнаем на нем себя. А потом, взглянув на свою детскую фотографию, радостно восклицаем: «Это я!». Выявление паттернов и осознание ролей помогают осмыслить опыт и найти путь. Мы годами поддерживаем нездоровые дружеские отношения. Рассказывая о новых друзьях в первый раз, оправдываемся, объясняя, что эти друзья не то что другие, это все случайно, по обстоятельствам… Мы кипим от негодования, возмущаясь едкими замечаниями новых друзей или тем, что вынуждены постоянно платить за них. Мы корим себя: «Зачем я настаивал, что угощаю?» – или, напротив, проявляем недовольство тем, что нам не предложили заплатить поровну, забывая, что ожидали равноправных отношений без всяких на то оснований… Это продолжается, пока не приходит понимание истинного положения вещей. Осознав что-то на уровне эмоций, мы начинаем видеть причины и следствия, события выстраиваются в определенную последовательность, и опыт отношений предстает перед нами в совершенно новом свете. Ощущение порядка и ясности похоже на глоток свежего воздуха.

Цель психотерапии – понимание. Оно достигается совместными усилиями психотерапевта и клиента, причем иногда в работе случаются недоразумения. Анализируя и осмысливая свой опыт, мы создаем последовательный нарратив жизни. Понимаем, что в чем-то ограничиваем себя, что берем на себя ответственность за других, стараясь не видеть, что отвечаем и за свою жизнь. Открываем новые возможности.

Мы постоянно пытаемся понять, каким видим мир и какими он видит нас. Мы существуем в контексте общения, наши внутренние миры населены воспоминаниями, социальными сигналами, убеждениями, оставшимися от прошлых отношений. Выработка здорового самоощущения требует постоянной точной настройки и обновления. Иногда в душе человека живет перегруженный работой человекоугодник (возможно – стремящийся угодить не всем, а кому-то одному, причем не тому, чье одобрение мы сознательно стараемся заслужить). Когда внутренний человекоугодник, как часто бывает, отдает окружающим слишком много сил и его энергия истощается, в душе начинает копиться обида. Человекоугодник может оказаться настолько покладистым и жертвенным, что его можно сломать и помыкать им.

Внутренний человекоугодник создает множество проблем, мешающих жить. Стремясь только к тому, чтобы добиваться чьего-то одобрения, он даже не подозревает о существовании желаний. Он обманывает нас, требуя самопожертвования. Нам нравится быть хорошими хотя бы в чем-то, и мы думаем, что, позволяя внутреннему человекоугоднику угождать окружающим, становимся очень хорошими людьми, друзьями, работниками. Антагонист человекоугодника – эгоист, действующий исключительно в своих интересах, вечно обиженный и готовый мстить за обиды. Конфликт между двумя полюсами – самоотверженностью и эгоизмом – постоянно всплывает на сеансах психотерапии.

Когда окружающие воспринимают нас не так, как нам бы хотелось, мы чувствуем себя одинокими, никому не нужными, считаем, что с нами поступают несправедливо. Только что превозносили, а теперь отвергают! Мы замечаем, что строим домыслы и мучительно размышляем: что же о нас думают люди?

По выражению Карла Юнга, «думать трудно, и поэтому большинство людей только судит». Прорыва можно добиться, проработав опыт и обнаружив, что на самом деле мы не понимаем того, что, как нам казалось, понимали (а на самом деле – только предполагали).

Давайте всегда добиваться понимания. Внося ясность, пересматривая и обновляя свои представления, мы узнаём новое. Понимание – непрерывный процесс.

Наше стремление быть понятыми иногда навязчиво и грозит фрустрацией. Мы не всегда умеем общаться правильно, особенно с близкими. Бывает, мы надеемся, что нас волшебным образом поймут без слов. Иногда – хотим, чтобы люди читали наши мысли и понимали, как устроены наши внутренние миры, даже если не рассказывать о них. Признать самообман и разобраться в нем – полезно.

Чтобы понять себя, нужна помощь других. Помимо понимания в буквальном смысле, нам нужно понимание на уровне эмоций – хотя бы от кого-то. Это может быть, например, учитель, друг, психотерапевт, партнер, брат, иногда посторонний человек (нам кажется, что такому легче довериться, это не так опасно: мы не пересекаемся с ним в повседневной жизни). Понимание на уровне эмоций приносит облегчение и радость: наконец-то кто-то понял меня! Мы чувствуем себя не такими одинокими, не такими чужими и нежеланными.

Понять себя, даже если нам ничего в себе не нравится (да и как может нравиться?), – это сделать свой внутренний мир комфортнее. Осознав свои истинные мотивы и распутав клубок чувств, мы можем признать и принять все противоречия и несоответствия – свои и чужие. Мы сможем сделать выбор, который считаем правильным.

Для гибкости и изменений требуется пространство, потому что вместе с переменами приходят проблемы. Это подтвердит большинство выздоравливающих наркоманов и супружеских пар со стажем. Проблемы возникают в отношениях с друзьями, с начальством, с самими собой. Изменения угрожают ощущению понимания – и мы испытываем к ним двойственные чувства. Мы стремимся к росту и тоскуем по чему-то новому, неожиданному, но постоянно возвращаемся к старому, хорошо знакомому.

Мы чувствуем себя комфортно с теми знаниями, что есть. Получение новых требует усилий и может поколебать ощущение контроля над своей жизнью.

Как вы относитесь к себе? Возможно, так или иначе преуменьшаете свою значимость? Это может затянуться на годы. Возможно, вы несправедливы к себе, но привыкли к заниженной самооценке, а привычное кажется истинным.

Понимать себя нелегко. Пытаясь представить, как нас воспринимают окружающие, пытаясь увидеть себя глазами самых разных людей (причем, возможно, всю жизнь, с детства), мы чувствуем себя словно в зале с зеркальными стенами, потолком и полом. Иногда наши портреты, созданные окружающими, льстят нам, но можно увидеть и искаженные, изуродованные образы, которые подолгу нас преследуют.

В жизни неизбежны трудные моменты, когда мы чувствуем себя никому не нужными, потерянными, непонимающими, как нас воспринимают другие и как мы воспринимаем самих себя. Противоречия и парадоксы сопровождают жизнь всегда. Для большинства они обыденны, но проблемы осознания себя как самостоятельной личности могут выливаться в психологическую гражданскую войну, в борьбу разных сил за власть над душой. Это может привести к дезинтеграции, распаду личности: человек начинает душевно рассыпаться, трескаться, раскалываться. Спасти нас может только понимание – в том числе понимание своей непоследовательности и противоречивости. Психотерапевт исследует внешнее и внутреннее, доставая из глубин души запрятанные там части нашего «я».

Иногда мы обращаемся к психотерапевту, полагая, что хотим быть понятыми, а на самом деле ищем сочувствия и поддержки. Мы можем уверять, что нуждаемся в помощи, – а хотим, чтобы с нами соглашались. Мы хотим подтверждения своей правоты. Хотим, чтобы нам сказали, что мы ни в чем не виноваты. Так получилось и с Синг, женщиной, которая пришла ко мне из-за кризиса идентичности.

О чем пела Синг

Синг одержима работой. Или своим боссом? Она никак не хочет поверить, что у них нездоровые отношения. Люди обычно долго не осознают этого. Понимание приходит постепенно. Вот и Синг, почти 15 лет проработавшая в архитектурной компании Victor Hill Architect, Ltd, говорит, что отношения с боссом очень важны для нее, что они придают смысл ее жизни. Ко мне она пришла из-за множества проблем, с которыми столкнулась, родив ребенка. Ей кажется, что она плохая мать, ее терзает чувство вины, которое общество все еще навязывает работающим женщинам. Синг чувствует, что другие матери, родственницы мужа, осуждают ее. Из-за работы она ссорится с мужем.

Имя босса я знаю: Виктор Хилл. А вот в произношении имени клиентки не уверена – и, как всегда, спрашиваю об этом.

– «Синг», как «петь»[12]12
  Имя Sying произносится как sing (англ.) – петь.


[Закрыть], – говорит она. – Но вообще-то вы можете произносить как хотите. Это неважно.

Но мне это важно. Почему неважно ей?

– Я привыкла к тому, что мое имя коверкают, – поясняет она. – Оно китайское, и те, кто вырос в Великобритании, не знают, как оно правильно произносится. Наверное, поэтому мы с мужем назвали дочь Кэти: все знают, как это звучит. Но я хочу рассказать о себе. Я люблю свою работу, но не предполагала, что у меня будет столько забот теперь, когда я стала матерью. Смешно, да? Я чувствую, что никто меня не понимает.

Синг, кажется, твердо решила склонить меня на свою сторону. Но на самом деле быть на ее стороне – значит бросить ей вызов, а не соглашаться и послушно кивать.

Я спрашиваю ее о друзьях. Она смущенно и расстроенно рассказывает, что поддерживает отношения с несколькими старыми друзьями, но при встречах часто ощущает тревогу и разочарование.

– Возможно, я необъективна, настроена слишком критически, – говорит она, – но вообще-то они осуждают меня.

Она хотела бы иметь больше друзей, но не уверена, получится ли. Она переживает, все ли в порядке с ее психикой.

– Но на работе все хорошо, – уверяет она – и снова упоминает Виктора Хилла.

На работе она буквально оживает.

– Дело не в деньгах. Мне платят не очень много, но меня устраивает. Работа дает мне нечто большее – там я знаю, кто я.

Она восхищается своим «львом-боссом» и испытывает благодарность за те возможности, которые он ей предоставляет. С нескрываемой гордостью она называет себя укротительницей львов.

– Мой дед был человек особенный, очень сложный и требовательный, и я хорошо знаю, как управляться с этой породой. Да, я все еще о Викторе Хилле. Вы, конечно, знаете, кто он?

Психотерапия немыслима без культурных отсылок: слова, места, новости, заголовки, мировые проблемы, телепередачи, книги постоянно оказываются на фоне или в фокусе внимания. То, что на первый взгляд может показаться разговором не по существу, иногда помогает больше узнать о внутреннем мире клиента.

Я видела несколько зданий, построенных по проектам Виктора Хилла. Читала о нем в журналах. У меня сложилось смутное представление о его публичном образе архитектора-звезды, известного щегольской манерой одеваться и одиозными комментариями в социальных сетях. Я говорю, что слышала о нем, но не имею ни малейшего представления, какой он человек. Синг отвечает, что гордится личным знакомством с ним. Я замечаю, что она всегда называет этого человека по имени и фамилии – Виктор Хилл, хотя никаких других мужчин по имени Виктор в ее жизни нет. Всех остальных, о ком Синг рассказывает, она упоминает как тех, кем они приходятся ей самой: «мой муж», «моя дочь».

Синг очень подвижна, она оживленно жестикулирует и говорит на множество тем сразу. У нее броская внешность. Волосы цвета «бренди в мягком солнечном свете», как, помнится, писали в одном из некрологов Ли Радзивилл[13]13
  Ли Радзивилл (1933–2019) – американская общественная деятельница, декоратор интерьеров и актриса.


[Закрыть]. Понятия не имею, почему именно это сравнение приходит на ум, но, возможно, все дело в искрометности, романтичности и изяществе облика Синг. Я пытаюсь быстро обобщить свои впечатления – и понимаю, что эта женщина больше похожа на очаровательную героиню книги или фильма, чем на живого человека. Загадочная смесь эфемерности и материальности! Синг парит в воздухе, почти никогда не касаясь земли.

Она снова, как одержимая, говорит о Викторе Хилле. Она восхищается его работами, его эстетической смелостью, его потрясающей работоспособностью и непоколебимой решимостью сделать все возможное в архитектуре.

– Но ему этого мало. Он стремится к невозможному!

Интересно, почему она так восхищена желанием невозможного? Полагает, что начальник открывает ей путь к ней самой – какой она хочет быть?

– Ясное дело, я совсем другая, – замечает Синг. – Куда более покладистая. Он требовательный и капризный, но со мной все иначе. Я умею с ним управляться. Думаю, я помогаю ему проявлять его лучшие качества.

Я интересуюсь, какие качества он помогает проявлять ей. Тоже лучшие. Я спрашиваю, почему она так увлечена им. Она отвечает: с этим человеком связана бо́льшая часть ее жизни, и я должна знать это, чтобы понимать ее. Он взял ее на работу двадцатипятилетней, совсем неопытной. Его ожидания, связанные с ней, свидетельствуют, что он ценит ее и верит в нее. Он предоставляет ей множество возможностей, а ей нравится много работать. Это у нее в характере.

– Но не волнуйтесь: я его слишком хорошо знаю, чтобы лебезить. Я – не его фанаты, которые вечно ходят перед ним на цыпочках.

Ее просьба не волноваться не успокаивает меня. Представление Синг об исключительности Виктора опирается на ее отношения с ним, а она описывает их так, словно оправдывается в чем-то. Кажется, она хочет убедить меня (и, возможно, саму себя) в том, что понимает эту сторону своей жизни.

– Я – сильная женщина, – говорит Синг, – но мне бывает трудно. Все из-за мужа и этих мамаш из детского сада.

Могу себе представить! Она хочет, чтобы я облегчила ее положение?

Синг говорит, что считает свою работу важной и счастлива этим, – особенно когда думает обо всех близких, не сумевших самореализоваться. Ее муж, например, может служить примером человека, который работает для того, чтобы жить. А она живет, чтобы работать. Ей нравится быть такой.

– Я не хочу быть одной из скучных женщин, которые, родив, сразу же отказываются от любой самореализации за пределами материнства. Это такая требовательная штука.

Опять это слово – «требовательный». Синг так же отзывается о Викторе Хилле и о своем дедушке. Но требования, предъявляемые материнством, не приносят ей внутреннего удовлетворения.

– В моем случае уже поздно говорить о послеродовой депрессии, – рассуждает Синг. – Я хочу сказать, что недавно Кэти осматривал врач, как положено, когда ребенку исполняется год. Меня даже не спросили, как я себя чувствую. Никто не спрашивает, каково мне сейчас быть матерью.

– И каково вам сейчас быть матерью? – спрашиваю я.

Она продолжает поднимать эту тему и в то же время уклоняться от ее обсуждения. На самом деле думать о послеродовой депрессии или тревожности еще не поздно.

– Это подавляет. Я все еще не чувствую себя собой. Разве что когда я на работе. Но все, кроме Виктора Хилла, критикуют меня за то, что я так ценю работу.

Интересно, что именно она в ней ценит.

* * *

Я спрашиваю ее о материнстве. Она начинает рассказывать, какая Кэти красивая, какая славная, показывает мне ее фотографию. Это кажется немного неестественным. Не старается ли Синг вести себя так, как, по ее мнению, должна себя вести? Переход в состояние материнства, период становления матери, – серьезный вызов для личности, но его серьезность часто преуменьшают. Экзистенциальный волновой эффект этого перехода проявляется во всех сферах жизни – и всю жизнь после рождения ребенка.

– Но я не в депрессии, нет, – уверяет Синг.

Она более уверенно говорит «я не…», чем наоборот.

– На работе я ощущаю прилив энергии, – рассказывает она.

Ее желаемое «я» воспринимается сквозь призму Виктора. В рассказе Синг об их отношениях отчетливо слышатся нотки идеализации. Он отражает ее представление о себе как о «золотой девочке» (то есть, с ее точки зрения, женщине, на которую босс смотрит с обожанием). Когда она говорит о начальнике, ее глаза загораются. Рассказывая о его привязанности к ней, она близка к эйфории. Ее восторженность кажется мне чрезмерной. Синг трудится не покладая рук, старается изо всех сил, чтобы угодить боссу, словно от того, отдаст ли она Виктору всю себя, зависит ее жизнь. Именно ему, а не работе. Она упорно твердит о необходимости выполнять требования босса, делать все так, как он хочет. Она настойчиво, даже навязчиво, повторяет это как непреложную, непререкаемую истину.

Я хочу спросить, почему она так упорно настаивает на этом, но воздерживаюсь. Пусть все идет своим чередом. Психолог Алис Миллер[14]14
  Алис Миллер (1923–2010) – польско-швейцарский психолог, психоаналитик и философ, автор книг о насилии над детьми; противница психоанализа.


[Закрыть] пишет: «Все чувства, которые пациентка вызывает у психотерапевта, – результат неосознанной попытки рассказать ему свою историю и в то же время утаить ее».

Синг постоянно рассуждает о том, почему другие понимают ее неправильно, не одобряют того, что она посвящает себя Виктору, который так хорошо к ней относится. Я тоже не одобряю ее навязчивую потребность идентифицировать себя через него. Виктор, может быть, человек исключительный, но ведь Синг – тоже. Понимает ли она это? Возможно, она ищет у меня сочувствия, а не настоящего понимания…

* * *

Через несколько недель Синг является на сеанс без сил, задыхаясь.

– Я бежала к вам, – говорит она.

Она падает в кресло напротив меня. Пальто и сумка летят в сторону.

– Вода? Спасибо.

Синг выпивает воду одним глотком. Поставив стакан, она, извинившись, проверяет телефон.

Синг выбита из колеи. Выглядит она, как всегда, очаровательно, хотя одета несколько эклектично. Ее наряды причудливы, в них сочетаются ткани разных фактур, несочетаемые на первый взгляд детали и орнаменты, но каким-то образом ей удается сделать так, чтобы все это смотрелось великолепно. Не могу понять, что на ней сегодня – платье или юбка с шалью? Шарф или плащ? Во время сеанса ей становится то жарко, то холодно, она что-то снимает, потом снова надевает.

Синг говорит на британском английском с едва заметным китайским акцентом, речь у нее мягкая, мелодичная, живая. Иногда она вдается в детали, но чаще – пускается в общие рассуждения. Она спешит закончить предложение, пропуская логические связки. Искать их приходится мне: высказанные ею мудрые мысли и выраженные ею чувства словно повисают в воздухе. Я замечаю, что пытаюсь подхватить, заполнить, организовать, объединить разрозненные фрагменты. Иногда прошу ее вернуться к тому или иному вопросу, что-то прояснить или уточнить, как одно связано с другим. Интересно, может, это часть внутренней работы Синг? Репетиция оркестра?

– Не знаю, с чего начать. Так много всего. Я теряюсь, – говорит она.

– Просто рассказывайте. Я пойму, – отвечаю я.

– Так много всего. Все так запутанно. Я жажду порядка. Загляните в мою сумку – там полно мусора. Ко дну прилипла расплавившаяся жвачка, монетки. Там еще, кажется, пять разных блесков для губ, они мне очень нравятся, но я не могу их найти. Я так расстраиваюсь, когда не знаю, где мои вещи. Когда не знаю, что у меня есть. Я люблю спокойные, четкие линии.

Она указывает на стену за моей спиной.

– Я хотела бы, чтобы мой ум был похож на квадраты на этой стене. А он напоминает полотна Джексона Поллока[15]15
  Джексон Поллок (1912–1956) – американский художник, видный представитель абстрактного импрессионизма.


[Закрыть]. Вот в чем моя проблема. Хаос. Брызги повсюду. Пятна краски, разбросанные по холсту.

– Какой яркий образ, – говорю я.

– Я несу чушь, – усмехается Синг.

Она настолько же проницательна и тонка, насколько ей не хватает уверенности в собственной значимости. Сказав что-то разумное, она тут же тоном маленькой девочки добавляет самоуничижительный комментарий. В каком-то смысле ей нужно одобрение, в разрешение. Ее неверие в свою самостоятельность в сочетании с потребностью в самовыражении проявляется и сейчас, на сеансе.

– Начните с главного. Разберемся.

Она рассказывает, что в статье, которая должна выйти в The Architectural Review, впервые будет упомянуто ее имя.

– Не спешите с поздравлениями, – говорит Синг. – Виктор Хилл недоволен.

Она нуждается в одобрении начальника.

– Я не ожидала, что мне дадут такую возможность, – оправдывается она. – Мне сообщили об этом только что.

Один клиент узнал, что дизайн нескольких самых интересных решений для проектов трех последних отмеченных наградами зданий Виктора Хилла разрабатывала Синг. И теперь в списке авторов многообещающего нового проекта – Wyett House – ее имя стоит первым. По крайней мере, сейчас. Но она уже не уверена, что так и будет. Она думала, что Виктор будет гордиться ею, порадуется за нее, но ошиблась. Налицо ее отчаянная жажда одобрения, паническая боязнь не угодить боссу.

– Видимо, ваша потребность в его одобрении остается неудовлетворенной. Чего вы от него хотите? – спрашиваю я.

– Не знаю… Но, как вам кажется, что он думает обо мне теперь? Может быть, я разрушила наши отношения?

Ей куда более интересно разбираться в мотивах и потребностях босса, чем в собственных мотивах и потребностях. (В психотерапии это весьма распространенный паттерн.) Я не знаю, чего хочет Виктор, и понятия не имею, что он думает, но этот человек представляется мне чрезвычайно самолюбивым. Сейчас его самолюбие задето, по его эго нанесен серьезный удар. А если речь идет о прогнозах, психотерапевты не могут не быть немного предвзятыми. Да, мы пытаемся учитывать разные точки зрения и знаем, что клиенты предлагают нам искаженные версии событий: что-то приукрашают, о чем-то умалчивают, «фильтруют» темы и мешают узнать всю правду, даже если якобы очень стараются рассказывать все как есть. Некоторая предвзятость в самоощущении и понимании окружающих свойственна человеческой природе. Лучшее, что я могу сделать как психотерапевт, – учитывать это.

Для Синг стало сюрпризом то, что, как оказалось, она на самом деле не понимает босса. Она оправдывает свою логику. Она считает его выдающимся архитектором.

– Я так упорно работала на него, и сейчас я предана ему больше, чем когда-либо… Как он может это не ценить? Не поддерживать меня?

Синг не дурочка. Неужели она была так наивна? Несомненно, этот проект полезен для фирмы и репутации босса, учитывая, что именно он руководил работой Синг, а она угождала ему все эти годы.

– Мне почти сорок. Он должен хотеть, чтобы я добилась успеха в профессии, хотя бы из уважения ко мне, – говорит она.

Синг полагала, что шеф будет помогать ей, учитывая, сколько всего она приносит ему в жертву, сколько сил отдает ему и работе.

Мы препарируем ее фантазии – и прорабатываем ее отношение к себе как к маленькой девочке, ее вечную жажду одобрения босса и его безразличное, даже пренебрежительное отношение к ее успеху. Мы беседуем о том, что ее талант и внимание журналистов к ней – угроза для него.

– Долгое время вы ставили Виктора на пьедестал, смотрели на него снизу вверх, – говорю я.

Для меня это совершенно очевидно. Она думала, что этот король-лев – всемогущий отец, который обожает и защищает ее. И заботится о ней! Она видела в нем массу достоинств, многие из которых существовали только в ее воображении.

– Думала, я кое-что соображаю. Считала, что раскусила его, что умею управляться с его сложным характером.

Синг выглядит озадаченной.

Строя свою идентичность на фундаменте перфекционизма и фантазий, она всегда верила, что поладит со своим несносным боссом, что способна очаровать его, заставить проявлять наилучшие качества, быть самым умным, любящим и пробуждающим любовь человеком. Гордилась своим умением укрощать львов. А теперь – видит, что ничего такого не умела. Она, привыкшая все идеализировать, низко пала в своих глазах.

Мы разбираем некоторые предположения и убеждения, базирующиеся на воображаемом «я» Синг. Она говорит, что хочет играть роль сильной женщины, которая много работает и добивается успеха. Но ее представления ограниченны, они устарели, они опираются на классическую модель взаимоотношений влиятельного пожилого мужчины и молодой женщины, цель которой – понравиться ему. О сексе речи не идет (что бы там временами ни подозревал муж Синг), но все же это не просто рабочее взаимодействие.

Отношения Синг со знаменитым боссом заражены инфекцией, которую моя клиентка подхватила еще в детстве. Пересмотреть прошлое, разобраться в нем нужно не для того, чтобы вернуться туда. Скорее, нам требуется совместными усилиями выяснить, как Синг оказалась в той ситуации, в которой оказалась, и как можно что-то изменить, чтобы не провалиться в яму сомнительной устаревшей модели и получить возможность двигаться вперед.

Отец Синг был человеком пассивным, заурядным и, по мнению дочери и жены, чрезвычайно слабым.

– Он был почти шутом. В подметки не годился своему отцу, моему деду. Тот махнул рукой на сына, а все свои надежды и мечты перенес на меня.

«Занимайся любимым делом», – сказал дед незадолго до смерти.

Синг, единственная внучка, знала, что он любил ее больше всех, считал «золотой девочкой». Он внушил ей, что она обязательно прославится, в отличие от отца и великого множества других людей.

Синг нашла любимое дело – стала архитектором. Компания Victor Hill Architect, Ltd дала ей пространство для самовыражения, пробудила определенные стремления. «Вот кто я», – думала Синг. Виктор Хилл щедро вознаграждал ее усилия – хвалил ее, относился как к любимице. Она видела в нем человека, которого могла бесконечно идеализировать, которому хотела посвятить себя.

Встреча с Виктором дала ей ощущение грядущей славы. Она думала, что босс поможет ей продвинуться, но все, что она получает – получала до сих пор, – лишь одобрение ее усилий. Босс смотрел на нее с обожанием, но разве только к этому она стремилась?

– Когда вы говорите мне все это, я понимаю, в чем дело, – замечает она. – Угождать человеку – вовсе не то, чему я хотела бы посвятить жизнь.

Ощущение депривации помогает Синг увидеть главную проблему. Внезапно она чувствует ясность сквозь мутный туман идеализации, которой она страдала все эти годы.

Но что происходит потом? Синг жестоко мучит саффериорити – комплекс превосходства в сочетании с комплексом неполноценности. Ей трудно признать свое страстное желание стать известным архитектором. Она считает это проявлением эгоцентризма, а свою цель – слишком амбициозной и недостижимой. Она продолжает так считать даже на сеансах. Служение легенде лучше вписывается в ее внутренний конфликт, в противоречие между амбициозностью и самомаргинализацией. Лучше просто быть рядом с великим человеком. А делать что-то самостоятельно, делать себе имя – значит претендовать на слишком многое. Это нескромно, это ненадежно, ее смущает собственное эго, которое хочет славы.

Сила эго – это, безусловно, прекрасно, но внутренняя человекоугодница Синг со своим «я хочу лишь служить Виктору Хиллу» оказывается сильнее. Эго, пусть и втайне от Синг, упорно протаскивает ее имя на первое место в списке авторов проекта Wyatt House. Результат – ненависть к себе и стыд. Разочаровать Виктора и увидеть свое подлинное «я» – двойной провал!