Текст книги "Ложь без спасения"

Но зачем Петер поехал теперь в Прованс?

Это не обязательно должно быть связано с ней, подумала фрау Симон. Может быть, та женщина была просто мимолетным увлечением. Может быть, она никакой роли больше не играет. Может быть, Петер поехал сюда, чтобы еще раз увидеть эту страну, которую он так любил…

Может быть – внезапно Лауру словно ударило током – он вообще не намеревался скрываться. Может быть, он просто хотел уйти в подполье. Ведь она никогда не подозревала, что он хотел сбежать за границу. Это предположение высказала Мелани, а Лаура приняла его без всяких сомнений. Конечно, еще и потому, что оно прозвучало вполне убедительно. Но это еще не значит, что все действительно так!

«Я слишком драматизирую эту связь, – подумала Симон и заметила, что от этой мысли ее боль немного утихла. – Правда такова, что Петер просто впал в панику из-за своих долгов. Он просто спрятался, он ищет покоя и одиночества, ему надо все обдумать. Он должен обмозговать, как преподнести мне то, что в финансовом отношении нам пришел конец. Что нам придется продать оба наших дома. Что придется начать все сначала, причем с самого малого».

Она вдруг совершенно уверенно почувствовала, что ее муж где-то рядом. Он, конечно, не стал уединяться в этом доме, в непосредственной близости и в пределах досягаемости. Возможно, отсиживается в каком-нибудь отеле или на съемной квартире. Но и оттуда ему надо было куда-то выходить. Лаура знала, где он обычно гулял, знала местечки, которые он особенно любил. В ближайшие дни они встретятся. И тогда она поговорит с ним.

«Теперь я смогу опять работать, – подумала она и почувствовала от этой мысли почти радостное сердцебиение. – Как это говорится? В каждом кризисе имеется возможность позитивного развития. Мы с Петером после всего этого уже не будем теми же людьми, что прежде».

На следующий день она начнет его искать.

Вторник, 9 октября

1

Надин как раз собиралась выйти из дома, когда ее окликнул Анри:

– Ты куда?

Его голос звучал не столько резко, сколько испуганно, и женщина обернулась. Она только что слышала, что муж был в ванной и брился, и была уверена, что он не заметит ее ухода. А теперь он стоял в маленькой прихожей около кухни, которая вела к заднему выходу. На лице у Анри была пена для бритья, а в руке – помазок из барсучьей шерсти. На нем были трусы и футболка, а его темные волосы были еще взъерошены после ночи.

«Какой красивый мужчина!» – подумала Надин, и эта мысль была такой же верной, как и та, вчерашняя, когда она внезапно осознала: «Какой же он старый! Какой красивый, но слабый мужчина!»

– Мне что, теперь нужно отчитываться, когда я ухожу из дома? – спросила Надин в ответ.

– Я думаю, что это вопрос вежливости, когда перед уходом информируешь своих близких, – ответил ее супруг.

– Я хочу прогуляться. Просто прогуляться. Можно?

Анри оглядел жену сверху донизу. Надин знала, что он наверняка не думал о том, что она красива. Не в это утро. Она видела себя в зеркале – и нашла, что сегодня была непривлекательна, как никогда раньше. Даже когда болела – что было редким случаем при ее крепком здоровье, – она не выглядела так плохо.

«Разбитой, – подумала Надин о себе несколько минут назад. – Я выгляжу разбитой».

Она нырнула в свой спортивный костюм, туго стянула сзади свисающие пряди волос и отказалась от туши для ресниц и помады, что было для нее совершенно непривычно.

Раньше друзья подшучивали: «Надин всегда накрашена, даже если она отправляется чистить туалет». Ее светский внешний вид был частью ее натуры, но теперь все это казалось ей ненужным и несущественным.

– Конечно, ты можешь прогуляться, когда только пожелаешь, – мягко произнес Петер.

– Спасибо, – ответила Надин.

– Я могу сегодня в обед на тебя рассчитывать? Ты поможешь мне?

– Почему ты не спросишь об этом свою любимую Катрин?

– Я спрашиваю тебя.

– Я вернусь самое позднее в одиннадцать. Этого достаточно?

– Конечно, – снова кивнул Петер и на этот раз добавил. – Спасибо.

Его жена покинула дом, не произнеся больше ни слова.

2

Катрин Мишо критически разглядывала себя в зеркале. Пик угревой атаки, случившейся в субботу, прошел, и теперь прыщи начали отшелушиваться. Она выглядела плохо, но уже не так плохо. Если использовать много макияжа и приложить побольше усилий, она могла бы…

Эта мысль вызвала в Катрин неприятные воспоминания. Три года назад, когда она опять, в который уже раз, достигла низшей точки душевного кризиса и ей казалось, что она не вынесет больше своего постоянного одиночества – и тем более перспективы на пожизненное одиночество, – она ответила на объявление о знакомстве в газете. Текст ей понравился: мужчина писал, что он не очень привлекателен и тоже не ищет красавицу, что ему нужна просто сердечная и романтически настроенная женщина. Он пережил несколько разочарований и сможет оценить, если женщина прежде всего будет искренней и верной.

Мишо показалось, что она подходит по всем критериям: она не была, бог свидетель, красавицей, но зато у нее было доброе сердце и – пусть и довольно сильно скрытые горечью и тщетностью надежд – романтические чувства. За свою верность и искренность Катрин могла поручиться – каким соблазнам может подвергнуться такая женщина, как она?

Мишо написала автору объявления под зашифрованным номером, но не стала прикладывать к письму свою фотографию, сообщив, что на данный момент у нее нет свежего снимка и что она не хотела выдать себя за более молодую, если приложит старое фото. Это был, как ей казалось, удачный ход, поскольку он позволил ей выглядеть честной в глазах нового знакомого.

На третий вечер тот мужчина позвонил ей.

В этот же день у нее после длительной – слишком длительной – фазы затухания опять наступило обострение. Угревая сыпь атаковала ее с особой свирепостью: и на шее, и на груди и животе, и на спине. Она была похожа на монстра.

– Я живу в Тулоне, – сказал мужчина, представившийся Стефаном Матье, – в общем, недалеко от вас. Мы могли бы встретиться завтра вечером.

Это, конечно, было ни в коем случае не возможно. Ей надо было обязательно выждать пару дней.

– Мне нужно завтра утром поехать к старой тете в Нормандию, – соврала Мишо. – Она заболела, а я – единственная родственница, которая у нее осталась.

– Мне очень жаль, – сказал Стефан и добавил: – Как это мило с вашей стороны, что вы так о ней заботитесь.

– Это для меня само собой разумеется, – ответила Катрин. Ее лицо горело огнем, и ей пришлось собрать все свои силы, чтобы не чесать его.

– Хорошая черта, – произнес ее собеседник. – У большинства молодых женщин сегодня в голове только развлечения, дискотеки, дорогие шмотки, быстрые машины… А мужчины должны быть привлекательными и зарабатывать много денег. И это все, что их интересует.

– Знаете, – рискнула признаться Катрин, собрав всю свою храбрость, – я не очень симпатичная. Но я знаю, что в жизни важно. Я имею в виду, какие ценности важны, а какие – нет.

– Думаю, что мы сможем очень интересно побеседовать, – завершил разговор Стефан. – Вы позвоните мне, когда вернетесь от своей тети?

Она позвонила через три дня, когда ее лицо достаточно оправилось. Ей хотелось бы подождать еще немного, но она предполагала, что Матье получил еще и другие письма, и боялась, что он встретится с другой женщиной и соскочит у нее с крючка.

Уже в обед Катрин начала готовиться к вечерней встрече. К счастью, на дворе стоял ноябрь, и уже очень рано начинало темнеть. Она выбрала рыбный ресторан в Кассисе, о котором знала, что вечером там горят свечи. Их свет подходил ей больше всего. Катрин нанесла макияж толщиной в слой шпаклевки, а сверху еще и напудрилась. При соответствующем освещении ее кожа могла выглядеть довольно-таки сносно.

Стефан был от нее не очень-то в восторге – Мишо сразу это заметила. Она была, конечно, слишком толстой, и это не могло скрыть даже выбранное ею свободное ниспадающее платье. Она рискнула, невзирая на свой рост, надеть обувь с небольшим каблуком, так как Матье указал в объявлении свой рост в метр девяносто, но как оказалось, этот человек немного схитрил: он был ниже ее ростом, причем даже если б она была вообще без туфель, это все равно не спасло бы ситуацию. Стефан внимательно разглядывал ее во время еды – Катрин благодарила бога за темный ноябрьский туман снаружи и за приглушенный свет внутри – и вдруг спросил:

– У вас аллергия?

Мишо чуть не подавилась.

– Я опять повела себя легкомысленно, – ответила она затем подчеркнуто весело. – Не переношу шоколад с орехами, но меня регулярно одолевает слабость.

– Это и для фигуры нехорошо, – произнес ее новый знакомый.

В принципе, Стефан ей ни капельки не нравился. Он выставлял напоказ ничем не оправданное высокомерие, недовольно копался в еде и два раза отказался от принесенного вина, пока не выбрал определенный сорт. Кроме того, несколько раз намекнул, что находит Катрин слишком толстой («Но против этого же есть какой-то способ…»), а также дал ей понять, что от десерта следует отказаться («А цены здесь баснословные!»). Сам же Матье носил брючный ремень под животом, и для мужчины у него была слишком колышущаяся задница. И рост у него был едва ли метр восемьдесят, вместо указанного метр девяносто («опечатка в газете»), а его галстук выглядел просто мерзким.

«Состариться рядом с этим мужчиной», – подумала Катрин, и ее охватил холод, но потом она подумала о своей мрачной, пустой квартире и о бесконечном одиночестве изо дня в день, и ей показалось, что Стефан был не хуже всего этого, а со временем, возможно, мог стать и лучше.

Ей удалось договориться с ним о встречах на остаток недели – только по вечерам, чтобы воспользоваться преимуществом сумеречного света. Но в выходные, когда ему не нужно было работать – Стефан был служащим банка, – это уже не срабатывало. Мишо сказала ему, что в субботу будет работать в «У Надин», но когда речь зашла о воскресенье, Стефан проявил упорство: он хотел сходить с ней в первой половине дня на антикварный рынок в Тулоне.

– Потом мы можем зайти куда-нибудь перекусить, – предложил он, – а после этого наконец обдумать конкретную спортивную программу для тебя.

Катрин начала его ненавидеть, а еще больше ненавидеть свою судьбу, которая не оставляла ей иного выбора, кроме этого мужчины, причем даже ради него ей приходилось тревожиться.

Стояло сверкающее, светлое зимнее утро, воздух был пронизывающим и холодным, и она знала, что ее кожа выглядит особенно плохо.

– О боже! – воскликнул Стефан, когда вышел к ней из своей квартиры. – Ты что, на этот раз упала в шоколад с орехами или что?

Потом он пристальнее посмотрел на нее и нахмурил лоб.

– Да тут везде ужасные шрамы! Это же не может быть аллергией! Это похоже на очень сильную угревую сыпь, да еще и в стадии обострения!

Слова Стефана звучали осуждающе, и Катрин понимала его: она скрыла важные факты, которые касались описания ее личности, и он, возможно, был по праву рассержен.

– Я же говорила, что непривлекательна, – тихо произнесла женщина. – Но я…

– Непривлекательна! К этому я отношу то, что ты слишком толстая, что у тебя вялые волосы и что ты невозможно одеваешься…

У Мишо было такое чувство, словно ее избили.

– …а это же настоящая болезнь! – продолжал Стефан. – Это тебе нельзя было скрывать. Аллергия! Да это просто смешно!

– Послушай, – разочарованно сказала Катрин, готовая унизиться еще больше, – я действительно буду работать над собой. Я похудею. Я сделаю завивку. Я стану…

– Пойдем, – нервно перебил ее Матье. – Боже мой, ты когда-нибудь думала о том, чтобы обратиться к врачу?

Мишо семенила рядом с ним, пытаясь объяснить, что она годами бегала от одного врача к другому и что временами ее существование сводилось исключительно к пребыванию в приемных у медиков, но она не была уверена, что Стефан ее слушает. Они шли по антикварному рынку, все еще при светлом, ярком свете, и ее спутник даже ни разу не остановился, чтобы что-то посмотреть. Все это время он молчал, и Катрин видела на его лице лишь застывшую ярость. В обед они зашли в небольшой ресторанчик недалеко от порта, и он все еще продолжал молчать. Мишо копалась в своей еде, а потом в какой-то момент извинилась и скрылась в туалете. Там она прижалась лицом к холодной кафельной плитке на стене и тихо произнесла:

– Я ненавижу тебя, Боже. Я ненавижу тебя за твою жестокость и за то, что ты так строго наказываешь меня за отвагу, которую мне пришлось проявить.

Через некоторое время она вернулась в зал. Стефан исчез, и в первое мгновенье Катрин подумала, что он тоже в туалете. Но официанты уже убирали со стола, и один из них сообщил ей, что господин расплатился и ушел.

Она думала, что никогда больше не увидит его, да ей и не хотелось этого. Это было самым унизительным моментом в ее жизни – стоять перед официантами. Все, на что она надеялась, – это что когда-нибудь ей удастся забыть об этом. Но ей, конечно, это не удавалось. Снова и снова эта ситуация вставала у нее перед глазами, и каждый раз она переживала жгучий стыд. После этого она изменилась: с надеждой на кусочек счастья в ней умерли и остатки мягкости, остатки готовности смириться с судьбой. С этого момента все ее существо было наполнено лишь ненавистью и горечью.

А потом, спустя полгода, Катрин опять встретила Стефана. Это было в Сен-Сире, в банке, куда она принесла чек для Анри. Матье перевели туда работать, и вот он неожиданно оказался напротив нее с другой стороны стойки.

Стефан стал еще более тучным и еще более самодовольным. Он испугался, увидев ее, но быстро взял себя в руки.

– Катрин! Приятно увидеть тебя! Как дела?

– Хорошо. Очень хорошо. – Она не смогла устоять перед искушением. – Я за это время вышла замуж. Мы очень счастливы.

– Прекрасно! – отозвался ее несостоявшийся муж, хотя по выражению его лица было видно, что он спрашивал себя, кто же этот дурак, что попал в такую ловушку. – Представь себе, я тоже женился! Мы живем в Ла-Кадьере. Так что на каждый горшок найдется своя крышка, не так ли?

Мишо стала наводить справки и выяснила, что он не соврал. В его доме действительно жила некая мадам Матье, неинтересная, скучная личность, которая, несмотря на всю свою сущность серой мышки, была более импозантной, чем Катрин. Мишо начала ее ненавидеть – не так сильно, как Надин, но все же до такой степени, что порой удивлялась себе, поскольку Стефан был далеко не мужчиной мечты, а серую мышку можно было только пожалеть. Кроме этого, Катрин ненавидела все счастливые пары и прежде всего счастливых женщин. Она считала, что все они, вместе взятые, излучали уверенность в собственной непогрешимости.

Сегодня, в это октябрьское утро, Катрин особенно сильно мучилась от бессильной злобы, которая зарождалась в ней заново каждый раз. Она уставилась на свое отражение в зеркале, подумала о Стефане и о мадам Матье, а также об Анри с Надин.

– Почему Анри все еще держится за нее? – спросила она себя тихо и обреченно. – Что она еще должна вытворить, чтобы он перестал ее любить?

3

Кристофер Хейманн шел по пляжу Сен-Сира. День был ветреным и холодным. Ветер сменил направление и дул с северо-запада, море волновалось, и на волнах танцевали белые пенистые гребни. На Кристофере была теплая куртка, а носки и туфли он снял еще когда покинул набережную, и теперь тяжело ступал по мокрому песку прямо у воды. Людей было немного, в основном пожилые туристы, которые смогли приехать на Лазурный Берег вне отпускного периода. Некоторые сильно загорели за последние жаркие недели сентября, когда погода была как в разгар лета. Многие пришли с собаками, большими и маленькими, которые задорно резвились на пляже, бросались в волны и, громко лая, снова выскакивали из воды. Хейманн увидел семью, которая, наперекор осени, удобно расположилась на пляже. Они расстелили одеяло на песке под бульваром у набережной за небольшой каменной стенкой, защищавшей от ветра, и расселись там. Мать, казавшаяся немного уставшей, прислонила голову к стене и закрыла глаза. Двое маленьких детишек, в возрасте примерно года и трех лет, играли у ее ног с пластиковыми машинками, а отец с двумя старшими детьми отправился к морю – они стояли босиком с завернутыми кверху штанинами в мелкой пенящейся морской воде и, казалось, что-то разглядывали на мокром песке. Отец что-то пояснял детям…

Кристофер поймал себя на том, что остановился и стал улыбаться. Эта картина разбудила в нем теплые воспоминания: они с Каролин и двумя их детьми на этом же пляже. Сусанна, девочка, всегда жаждущая открытий и приключений, обычно бежала впереди всех, порой так далеко, что Каролин начинала беспокоиться и поспешно следовала за ней. А Томми, сын, мечтательный и впечатлительный, шел сзади, на приличном расстоянии от родителей, и его всегда приходилось ждать, потому что он обнаруживал вещи, которые никто, кроме него, не замечал, или же внезапно останавливался и разглядывал облака, забывая при этом о времени. Хейманну нравилось наблюдать за таким различным развитием его детей; он любил их вылазки на пляж, совместные обеды, вечерние ритуалы купаний и уютные посиделки зимой, когда они, прильнув друг к другу, устраивались перед камином…

Кристофер долго цеплялся за все это, лживо уверяя себя в том, что у них все идеально, когда ничего подобного уже вовсе не было. В принципе, он никогда так и не смог до конца понять, почему Каролин все больше отдалялась от него. Она, конечно, никогда не хотела во Францию. Когда Кристофер подал ей идею, что там можно жить и работать, она приняла это за красивую мечту, которая никогда не осуществится. Вместе с ним она наслаждалась видами Франции и мечтала о жизни в таком месте, где всегда светит солнце. Она не замечала, что ее муж думал об этом вполне серьезно, а он не понимал, что ей просто хотелось немного помечтать. В одно прекрасное время наступил момент, когда Кристофер рискнул проводить консультации фирмы, касающиеся контрактов и инвестиций, из-за рубежа. И тут вдруг картина их фантазии стала действительностью. У Каролин появилось чувство, что она зашла слишком далеко, и отступить назад уже не было возможности.

Она очень долго и болезненно скучала по дому. Среди всего прочего, Кристофер заметил это и по астрономически высоким счетам за телефон, которые набегали за ее бесконечные разговоры с семьей и друзьями в Германии. В какой-то момент он обнаружил, что она только и делает, что жалуется, и когда он, вконец изнуренный, предложил ей вместе вернуться в Германию, выяснилось, что вопрос места жительства уже давно был для нее просто отговоркой.

– Я не могу так жить, – сказала Каролин во время одной из их многочисленных изнуряющих дискуссий, которые они обычно вели полушепотом, чтобы дети ничего не узнали.

– Как ты не можешь жить? – переспросил Хейманн. Все та же игра в вопросы-ответы. И, как всегда, у его жены были проблемы с ответами на вопрос как.

– Все так… тесно, – попыталась объяснить она. – У меня такое чувство, что мне нечем дышать. Твое представление о семейной жизни подавляет меня. Нет никакого пространства для отстранения. Нет пространства для нас с тобой. Без детей. Только мы.

– Но мы же обсуждали это, и ты была со мной согласна, – возразил Кристофер. – Мы же хотели этой жизни. Наша семья должна была всегда стоять на первом месте. Мы же мечтали о том, чтобы делать всё вместе. Чтобы быть вместе, насколько это только возможно. Чтобы…

– Но мы ведь еще и отдельные личности!

Все это звучало наподобие типичных мудростей из соответствующих книг по самореализации, но Хейманн знал, что подобные вещи Каролин читала лишь изредка. Затем она начала выстраивать разные смелые теории: Томми чувствует себя совершенно сбитым с толку от предпринимательских идей отца, и поэтому все чаще скрывается в свой мир фантазий, Сусанна, напротив, никак не может успокоиться в этом «образе семейной жизни», и по этой причине стала гиперактивным ребенком. А сама она, Каролин, страдает от всевозможных аллергий, потому что «ее организм кричит».

Кристофер все больше и больше чувствовал себя козлом отпущения. Он пытался отстраниться, ездил на выходные один в горы или отправлялся на паруснике в какую-нибудь одинокую бухту, чтобы дать членам своей семьи возможность найти путь к себе. Но было поздно. Каролин внутренне уже покинула его. Он умолял ее еще раз попытаться, попытаться в Германии, попытаться в любом месте, которое она выберет или предложит.

– Пожалуйста, не разрушай семью! – говорил он снова и снова. – Если не ради меня, то подумай хотя бы о детях!

– Как раз о них я и думаю. Дети не должны расти в разлаженной семье, – объясняла его жена. – Слишком многое уже разбито, Кристофер.

– Что разбито?

Хейманн действительно не понимал ее. Что она имела в виду? Между ними, конечно, случались разлады, но в каких парах их не бывает? Ему следовало раньше понять, с каким нежеланием Каролин жила во Франции, следовало раньше заметить, что она очень несчастлива. Хотя уже давно было ясно, что причины развала их брака лежали совсем в другой плоскости, Кристофер упорно цеплялся за проблему места жительства – возможно, был уверен в том, что в этом пункте можно было найти спасение. Но он не желал менять ни себя, ни свою склонность безгранично отдаваться своей семье.

А потом Каролин ушла, а вместе с ней и дети, и собака, боксер по кличке Багет, и развод прошел быстро и гладко. Хейманн уже не нашел в себе сил сопротивляться – да, видимо, и понял, что это бесполезно…

И вот теперь он смотрел на это семейство, устроившееся перед ним на пляже, и пытался определить, были ли в нем уже какие-то признаки разлада. Некоторые из них угадывались довольно рано – и он знал их, он слишком хорошо знал их…

Но эта семья пока еще была нормальной. Мужчина окликнул жену по имени, и она открыла глаза и улыбнулась. Ее улыбка не казалась притворной – она была теплой и счастливой. Двое их детей начали строить на берегу песочный замок со сложной системой каналов, и их отец хотел обратить на это внимание матери. Она помахала обоим и снова закрыла глаза, пытаясь найти удобное положение у стены.

Всё в порядке. Эта картина вызвала в Кристофере теплое чувство. Зависти он не знал. Но знал чувство тоски. Очень сильное, очень глубокое чувство тоски, которой было почти столько же лет, сколько и ему самому. Которое родилось в тот день, когда ушла его мать.

Он поспешно продолжил свой путь.

4

В десять часов Лаура остановилась около «У Надин» и вышла из машины. В эту ночь она впервые после прошлой субботы смогла заснуть. В голове у нее крутилось множество мыслей, но в какой-то момент она отключилась и проснулась только в восемь утра.

Поскольку в доме не было никакой еды, Лаура поехала в Сен-Сир, заняла место в уличном кафе «Париж» и, укутавшись в теплую куртку, заказала себе кофе со сливками и багет с мармеладом. Завтракать в этом кафе тоже было их с Петером старой привычкой: они часто сидели здесь на плетеных стульях с мягкими, выгоревшими от солнца зелеными подушками на сиденьях и наблюдали за собаками, бегущими трусцой через рыночную площадь, и за людьми, которые заходили в находящуюся рядом парикмахерскую и выходили из нее; или просто глядели на листья деревьев, щурясь от солнца. У Лауры была маленькая надежда встретить своего мужа здесь, но она нигде не могла его обнаружить, и, возможно, это не могло случиться настолько быстро.

Она была уверена, что найдет Петера и что даже если им придется выяснять некоторые неприятные вопросы, это еще не станет концом их отношений.

В «У Надин» еще не было посетителей. Услышав, что на кухне кто-то есть, Лаура позвала:

– Надин? Анри?

Через некоторое время в зал вышел Анри, и фрау Симон немного испугалась, увидев, как плохо выглядит хозяин кафе. Он был, как всегда, загоревшим и красивым, но под глазами у него залегли тени, в движениях читалось что-то суетливое, нервозное, а на лице лежал отпечаток боли и глубокой озабоченности. Раньше Лаура всегда видела этого вечного красавчика улыбающимся, но теперь он выглядел так, словно был в глубоком отчаянии.

– Лаура! – удивленно воскликнул Анри. На нем был большой разноцветный фартук – единственное, что было на нем радостным, – и он вытирал о него свои измазанные помидорами руки. – Ты откуда?

Лаура улыбнулась ему беспечной улыбкой, хотя на самом деле чувствовала себя далеко не так радостно.

– Так как Петер не едет ко мне, то я решила сама его навестить. Или того лучше: поискать его. Он здесь еще появлялся?

– Нет. Но в воскресенье мы наткнулись на его машину. Она припаркована примерно в двухстах метрах отсюда, у трансформаторной будки.

– Что?

– Ну да, по всей вероятности, он уехал отсюда не на машине.

– Но… «У Надин» находится на приличном расстоянии от Сен-Сира! Ему никогда не пришла бы в голову идея отправиться отсюда пешком!

Жоли пожал плечами:

– Однако его машина стоит тут.

– Значит, и он должен быть где-то здесь!

Анри снова пожал плечами:

– Здесь его нет.

– Может быть, он в том отеле, в начале улицы? – предположила Лаура. В самом начале дороги, ведущей к «У Надин», перед обширным парком была одна гостиница.

Жоли покачал головой.

– Она закрыта с первого октября. Петер не мог там остановиться. – Он снова стал суетливо тереть руки о фартук. – Послушай, Лаура, я сожалею, но мне надо опять на кухню. Уже начало одиннадцатого, а с двенадцати здесь начнется такая суматоха… Мне нужно еще многое подготовить. Я совсем один и могу только надеяться, что Надин вернется к одиннадцати.

У фрау Симон создалось впечатление, что вопрос о судьбе Петера хозяина кафе совершенно не волнует, и это сильно ее разозлило. Она с Петером были многолетними посетителями и друзьями Анри и Надин, и она посчитала, что Анри мог бы проявить немного больше усердия.

– Может быть, ты можешь еще что-нибудь вспомнить? – спросила Лаура. – Что-нибудь, что бросилось тебе в глаза в Петере. Что-то необычное или особенное?

– Нет, собственно, ничего. – Анри немного помедлил. – Если только…

– Да?

– У него был с собой портфель. Это бросилось мне в глаза. Мне показалось странным, что он потащил с собой портфель. Но с другой стороны… может быть, это вообще ничего не значит. Или там были какие-то бумаги, которые он не хотел оставлять в машине.

– Портфель…

– Лаура, мне действительно нужно…

Фрау Симон холодно посмотрела на собеседника.

– Я посмотрю, где машина, – коротко сказала она, после чего повернулась и оставила Жоли стоять посреди зала с его кричащим разноцветным фартуком и нервозными руками.

Машина была заперта; она выглядела так, будто ее владелец вернется в любую минуту. На сиденье рядом с водительским Лаура увидела папку, а на полу возле сиденья стоял красный термос, который она наполнила ему чаем в то утро, в день отъезда. На заднем сиденье лежала дождевая куртка Петера и две дорожные сумки, а под ними – его спортивная обувь. Снаряжение – вернее, часть снаряжения для запланированных парусных гонок. Которые он и не намеревался устраивать. Которые являлись лишь частью игры в прятки.

«Мне надо еще раз поговорить с Кристофером, – подумала Лаура. – Он ведь должен был удивиться, что Петер не позвонил ему, как обычно, чтобы договориться на осень. Или между ними все же состоялся разговор? Может, Петер объяснил Кристоферу, почему в этом году их традиционная встреча не состоится?»

В воскресенье утром Кристофер Хейманн был слишком болен с похмелья, чтобы о чем-то вспомнить или дать ясный ответ, но позже она попытается поговорить с ним еще раз и, может быть, застанет его в лучшем состоянии. Лаура знала, что он мог иногда выпить немного лишнего, с тех пор как от него ушла жена с детьми, но алкоголиком Хейманн не был. Он лишь пытался время от времени уйти в забытье.

Оставленная на улице машина, которая, вероятно, с субботнего вечера не сдвигалась с места, полностью сбивала Лауру с толку. Если Петер не находился где-то поблизости – а все говорило именно об этом, – он должен был каким-то образом отсюда уехать. На автобусе? Но зачем ему нужно было садиться на автобус, если у него была машина? Да и ходил ли здесь вообще автобус, и если да, то в какое время и куда? Если сама она этого не знала, то и Петер тоже не знал – он практически никогда не пользовался общественным транспортом. А если он взял такси? Но почему, почему, почему?..

Оставалась еще одна возможность, но Лаура боялась рассматривать ее. Могло быть так, что кто-то приехал на другой машине и забрал Петера. А это, опять же, могло указывать на женщину – на ту персону, с которой он провел выходные в Перуже и, вероятно, еще много других выходных в иных местах.

Если дело обстояло так, то «У Надин» было бы местом их встречи. И Петера забрали бы с улицы… чтобы Анри и Надин ничего не заметили. Поэтому его любовница и не заходила в заведение.

Лауре не хотелось развивать эту мысль. Такие предположения причиняли ей слишком большую боль. Должно было быть какое-то иное объяснение.

Сначала она попросит Анри помочь ей открыть машину. Ей надо было заглянуть в багажник, взял ли Петер с собой вещи. Может быть, это поможет ей сделать дальнейшие выводы.

5

Надин провела какое-то время в кафе «Две сестры», принадлежавшем, правда, не двум, а трем сестрам, которые в прошлом были проститутками. У них работала кухарка, которая делала фантастические блинчики, но в это утро Надин пила только кофе. Ее желудок был словно зашнурован.

Когда она наконец встала и расплатилась за кофе, было уже почти половина одиннадцатого – оказалось, что она просидела целый час, уставившись в пространство перед собой. Она обещала Анри вернуться в одиннадцать, и ей следовало бы сейчас подумать о том, чтобы потихоньку двигаться к дому, но от одной только мысли об «У Надин» она почувствовала себя еще несчастнее и подумала, что, наверное, начнет кричать, если встанет там на кухне и начнет нарезать овощи для пиццы или накрывать столы в зале.

«Наш маленький мир», – сказал однажды Анри об их заведении. Это прозвучало с любовью и гордостью, но его жене стало тошно от этого. Ей всегда хотелось в большой мир, по-настоящему большой мир, в котором жили интересные люди и ни один день не походил на другой. Если Анри устраивает этот маленький мир, то пусть и наслаждается им сам. На этом пути она не хотела следовать за ним.

Но как уйти с этой дороги? У Надин не было собственных денег, она ничему не обучилась. Она всегда могла рассчитывать только на мужчин, а мужчины в большинстве случаев оказывались ненадежными.

Надин шла по набережной; ветер постоянно бросал волосы ей в лицо, а она сердито приглаживала их. Наконец залезла в карманы своей куртки, но у нее не оказалось с собой ни резинки, ни заколки. Да и неважно. Теперь ей на глаза вновь набежали слезы, и хорошо, что волосы скрывали их. У нее не было с собой даже носового платка, и она громко шмыгнула носом. Ей хотелось по-настоящему выреветься, сильно, как в воскресное утро в доме ее матери. Но это было исключением, и так легко не повторится. Надин вообще не была склонна к тому, чтобы давать волю своим страданиям. В крайнем случае, ее глаза лишь наполнялись слезами, как сейчас, да и то это были скорее слезы раздражения и гнева. То, что действительно причиняло боль, засело глубоко в ней в виде большого тяжелого комка, неподвижного и не поддающегося разрушению. Она не могла к нему подобраться, и он не выходил наружу – просто сидел там, как жирная старая жаба, и становился все толще, чтобы когда-нибудь заполнить ее всю, целиком. Тогда от нее ничего больше не останется.