Текст книги "Культуры городов"

Общественная культура общего пользования

Производство пространства в Диснейленде и Диснеймире создает вымышленный нарратив о социальной общности. Асимметричность властных структур, столь очевидная в реальных ландшафтах, спрятана здесь за фасадом, воспроизводящим одномерный взгляд на природу и историю. Это не альтернативная, а корпоративная всемирная история, которая создается в Калифорнии и воспроизводится на сданных «под ключ» предприятиях во Флориде, Японии и Франции. Мы участвуем в этом нарративе в качестве потребителей. Потребляемые нами продукты импортируются из других мест, но поскольку продаются они в единой визуальной упаковке, то создается впечатление, будто они увековечивают или воссоздают место, обладающее собственным характером. Главная улица и Город будущего – это общедоступные фальсификации прошлого и будущего, а вот непосредственный опыт пребывания в Диснеймире с очередями на различные аттракционы помещает нас в бесконечное настоящее, где нас заботит только, как бы куда-то попасть, а потом оттуда выйти.

Основной вопрос состоит в том, что привело нас к использованию этих общественных пространств для удовлетворения личных нужд. Тяга к общению и развлечениям создала массовый рынок высококачественных потребительских товаров в статусных местах потребления. Необходимость быть «связанными», причастными к сообществу создает рынок разнообразных конференц-центров и прочих мест для встреч и общения. Стремление частных корпораций создавать атмосферу общего благожелательного настроения – которому весьма способствуют правила зонирования – приводит к созданию площадей, атриумов и лобби для «общественного пользования», устраивая арт-выставки или организуя точку общепита и торговли. Люди получают опыт пребывания в таких пространствах, наблюдая, как эти же пространства ощущают другие. Феномен Диснеймира стал столь важным потому, что является визуализацией общества, которое объединяется исключительно на эфемерной рыночной почве.

Диснеевские продукты стали логотипами общественной культуры. Естественно, со временем произошли некоторые изменения. Микки-Маус появился как герой комиксов в 1928 году. Великая депрессия стала формирующим опытом его детства. В опубликованной в 1934 году рождественской сказке (Mickey Mouse Movie Stories, reprint 1988) Микки-Маус с собакой Плуто в канун праздника бредут по заснеженным улицам. Голодные и замерзшие, идут они мимо богатого дома, где избалованный ребенок дразнит дворецкого – наряженного в сюртук пса. Дворецкий просит Микки продать ему собаку, но Микки отказывается. Они идут дальше и видят бедную лачугу, где спит семейство котят. Микки бежит к первому дому, продает своего Плуто дворецкому, покупает подарки котятам и оставляет у них дома. Согреваемый своим хорошим поступком Микки сидит в снегу, где его и находит Плуто: он убежал от богатого ребенка и прихватил с собой индейку с семейного стола. Как этот тощий, вечно голодный диснеевский символ связан с лоснящейся самодовольной мышью, ставшей талисманом крупнейшей транснациональной корпорации?

На протяжении 1980-х годов уши Микки-Мауса неоднократно беззастенчиво заимствовали из популярной культуры статусные представители высокого искусства. Началось все с архитектуры. Архитектор Арата Исозаки спроектировал часть здания «Команды Диснея» в Лэйк-Буэна-Виста, штат Флорида, в виде пары гигантских мышиных ушей – поп-арт вернулся к своим корпоративным истокам. Этот проект был представлен как чистая геометрическая абстракция, в отличие от антропоморфных дельфинов, лебедей и мышей, использованных архитектором Майклом Грэйвсом при строительстве других зданий Компании Диснея (Asada 1991, 91). В отрыве от массовой культуры диснеевских мультиков мышиные уши стали символом публичной культуры общего пользования. Их можно увидеть даже в политической карикатуре на заглавной странице «Нью-Йорк таймс» (New York Times, June 5, 1992), где они красуются и на республиканском слоне, и на ослике демократов.

По мере вхождения диснеевских символов в контекст высокой культуры художники утрачивают ироническое отстранение, с которым когда-то относились к предмету. Труппа современного танца «Нью-Йоркский балет Фельда» поставила два спектакля на музыку Моцарта, в которых солисты выступают в мышиных ушках и напевают «МИК-КИ-МА-УС» на мотив 31-й симфонии (New York Times, February 29, 1992). Если использование диснеевских символов в высокой культуре уже никого не шокирует, в контексте политики они по-прежнему могут восприниматься весьма остро. Выставленная в Лондоне в 1992 году работа британского художника Джона Кина (John Keane) «Микки-Маус на фронте» наделала много шуму; в картине отобразился критический взгляд на политику США, направленную на эскалацию конфликта в Персидском заливе (Porter 1992). В ассамбляже Билла Шиффера (Bill Shiffer) «Новый мировой порядок» Микки-Маус помещен поверх серпа и молота, американского флага, креста и звезды Давида. Профессиональные культурологи иногда замечают диснеевские формы даже там, где никто о них и не помышлял. Когда не так давно в Нью-Йорке выступала рок-группа Sugar Cubes из далекой Исландии, в «Нью-Йорк Таймс» (April 20, 1992) прическу вокалистки с крендельками по обе стороны макушки нашли похожей на ушки МИККИ-МАУСа, – а ведь это могли быть традиционные косы девушек-викингов.

Микки-Маус давно проник и в нормативный американский английский. Впрочем, значение этого неоднозначно, поскольку ирония в нем сочетается с имитацией. Прилагательное «миккимаусный» означает одновременно «бредовый» и «неестественный», «карикатуру на общепринятую практику… и [подобное армейскому] бездумное повиновение правилам» (Rosenthal 1992). Несмотря на эту неоднозначность трактовки и изменчивость формы, в культурном производстве Микки-Маус стал критерием подлинности. Это одновременно икона и образец для подражания, эдакий Ральф Лорен, позволяющий обсуждать продукцию массового рынка как произведения высокой культуры. Штатный культуролог «Нью-Йорк nаймс» задался вопросом: в чем больше подлинности – в идеализированной версии прошлого или в реальном прошлом со всеми его язвами? «В диснеевской версии, как на торговых площадях мистера Лорена, все ошибки реальности исправляются, и в итоге вы парадоксальным образом получаете куда более полное ощущение, что вы побывали в роскошной викторианской гостинице на берегу моря» (Goldberger 1992a, 34).

Ориентация в пространстве виртуальной реальности

Виртуальная реальность Диснеймира больше всего похожа на метрополию Орландо. Стремительным ростом, который город пережил со времени открытия Диснеймира, Орландо обязан как тематическому парку и подпитываемой им туристической индустрии, так и близости к высокотехнологичным производствам мыса Канаверал, дешевой рабочей силе и обилию незастроенных земель. Тематический парк придал Орландо субъективный статус места, куда стремятся и массы, и бизнес. «Экономьте орландоллары» – написано на рекламном плакате «Юнайтед Эирлайнс» в окне туристического агентства на Мэдисон-авеню в Нью-Йорке. Орландо привлекает людей, потому что Диснеймир проецирует свой образ общественного пространства на весь город. «Люди едут сюда, зная, что здесь безопасно», – говорит глава Юниверсал Студиос Флорида. Здесь не нужно думать о плохой погоде или уличной преступности. Автор бестселлера о стратегиях инвестирования, сам житель Орландо, говорит: «Лучше всего жить там, где все хотят проводить отпуск» (цит. по «Fantasy’s Reality» in Time, May, 27, 1991, 52–59, 54).

Орландо в некотором смысле воспроизводит в памяти мифологию Лос-Анджелеса. Город, большую часть населения которого составляют молодые мигранты, где много рабочих мест как на производстве, так и в сервисе, город, образ которого ассоциируется прежде всего с отдыхом. Орландо пережил бум в 1970—1980-х годах, став одним из пяти центров регионального экономического развития наравне с Бостоном, Нью-Йорком, Лос-Анджелесом и Сан-Франциско (Thurow 1989, 192–193). Население Орландо с пригородами увеличилось с 1970 по 1990 год более чем вдвое – с полумиллиона до более чем миллиона человек. Количество рабочих мест за тот же период выросло втрое – с 193 тысяч до 662 000. Одна пятая населения перебралась в Орландо в конце 1980-х – начале 1990-х. В этот период средний возраст жителей Орландо был самым юным в штате Флорида. К 1990 году примерно 80 % населения составляли белые, 13 % – небелые и 7 % – «латиноамериканцы», притом что последние – самая быстрорастущая группа. Тем не менее 85 % рабочей силы составляли белые. ГПервые лица компаний назвали Орландо «одним из трех самых привлекательных растущих рынков для переноса туда бизнеса в ближайшие пять лет» (Economic Development Commission of Mid-Florida 1991, 89–90; New York Times, January 31, 1994).

Необычайный экономический рост Орландо имеет и расовую подоплеку. Компании, открывшие офисы в Орландо, нанимают тех принадлежащих к белой расе представителей среднего звена среднего класса, что раньше жили в северо-восточных штатах или на Среднем Западе. Подрядчики министерства обороны, питавшие рост занятости в 1980-х, не размещают производства в районах, населенных представителями расовых меньшинств. В метрополию Орландо переехали корпоративные штаб-квартиры компании Tupperware Home Parties, Американской автомобильной ассоциации и пяти крупнейших страховых компаний. AT&T, Alfa Romeo, ресторанный оператор General Mills и Southern Bell Telephone Company имеют здесь крупные отделения. Созданная в Калифорнии крупнейшая евангелическая миссионерская организация Campus Crusade for Christ также перенесла свою штаб-квартиру в Орландо. В государственном учреждении – Учебном центре Военно-морских сил – работает почти 17 тысяч человек. В общей сложности количество рабочих мест в сфере услуг увеличилось почти в десять раз – с 27 тысяч в 1970-м (23,5 % от общего объема занятости) до 200 тысяч в 1990-м году (35,5 % от общего объема занятости).

Объемы производства в Орландо тоже выросли, хотя и меньше, чем в среднем по Соединенным Штатам. Основной рост пришелся на предприятия оборонной и аэрокосмической промышленности. На предприятиях одной только Martin Marietta работает более 11 тысяч сотрудников, а есть еще Litton Laser Systems, Westinghouse Electric Corporation и прочие производители микроэлектронного оборудования, тренажеров и симуляторов, различных электронных компонентов. Все эти производства так или иначе переживут сокращение военных расходов, поскольку их продукция используется для вооружения мобильных отрядов и стратегических бомбардировщиков – основных сил для ведения региональных войн. И тем не менее, наличие Диснеймира, киностудии Universal Studios и тематического аквапарка «Морской мир» ведет к тому, что каждое четвертое рабочее место связано с индустрией туризма. Более 50 тысяч человек работают в отелях, санаториях, ресторанах и других местах для туристов, при этом в одном только Диснеймире – более 30 тысяч сотрудников.

Несмотря на впечатление комфортной жизни, которое создает Орландо, большинство работающих здесь не могут похвастаться ни высокой зарплатой, ни стабильным положением. В 1990-х годах агентства по найму временного персонала трудоустроили 38 340 человек главным образом в качестве продавцов, специалистов по обработке текстовых данных, секретарей и разнорабочих. Агентства, занимающиеся постоянным трудоустройством, помогли найти работу лишь 3 тысяч специалистам (Orlando Business Journal, 1992). Если оставить за скобками оборонный комплекс, Орландо – это типичный город средних размеров, зависящий от экономики сферы услуг, чье основное преимущество для работодателей состоит в предложении новой рабочей силы. В Орландо живут молодые, неплохо образованные люди, не отягощенные долгой историей профсоюзной борьбы.

Среди прочих достоинств Орландо – большое количество незастроенных земель, очень чистые улицы, бездомные, кпроживающие в передвижных домах, а не на тротуарах, отсутствие этнических конфликтов (Time, May 27, 1991, 54–55). В городе установлен низкий налог на недвижимость. Местные власти не собираются повышать налоги ради очистки загрязненных озер, строительства новых дорог и школ или содержания симфонического оркестра – в конце концов, туристы приезжают сюда не Моцарта слушать. Тем не менее совет четырех прилегающих к Диснеймиру округов, поддерживающий единственное госучреждение экономического развития, смог убедить людей, что частное строительство при поддержке государства способно принести значительные выгоды всему обществу. В 1980-х годах количество конференций увеличилось настолько, что четырехпроцентного сбора с гостиничных номеров хватило, чтобы оплатить строительство Муниципального общественного/конференц-центра округа Орандж, половины крытой спортивной арены Орландо и часть реконструкции стадиона Citrus Bowl (DePalma 1991).

Помимо Орландо, Диснеймир повлиял и на формирование других мест. Успех, которым пользовались среди покупателей и критиков жилые комплексы – микрорайоны со строгими правилами строительства и дизайна, такие как Сисайд во Флориде, спроектированный архитекторами Андре Дони (Andres Duany) и Элизабет Платер-Зыберк (Elizabeth Plater-Zyberk), показал, что людям нравится благообразный авторитаризм, по крайней мере до тех пор, пока он основывается на визуальных критериях. Менее амбициозные девелоперские проекты по воссозданию зеленых предместий а-ля XIX век также пользовались большим спросом. Однако и городок из прошлого, и зеленое предместье – это не только эстетическая концепция; такие проекты подразумевают и более широкие стратегии общественного контроля. Организация пространства осуществляется в том числе путем тщательного распределения населения по возрасту и уровню доходов. Все это идет рука об руку с признанием внутренней политической власти. По иронии судьбы местные власти устанавливают и некоторые правила, диктующие разнообразие. К примеру, в Сисайде не может быть двух одинаковых белых частоколов. Есть нормы, регулирующие плотность, размер и стиль построек, а также использование пространств. Контролируемое разнообразие определяет эстетическую силу места. В социальном плане это пространство для среднего класса, эквивалент Главной улицы Диснеймира. Оно воспроизводит замкнутость белого среднего класса 1950-х – безопасное, социально однородное поселение – в допустимых рамках эстетического разнообразия.

Поскольку четыре пятых всех посетителей Диснеймира – взрослые люди, то и общий вид этого парка должен соответствовать их желаниям. Диснеймир стал воплощением визуальной стратегии целостности, частично основанной на униформах служителей и поведенческих нормах, частично – на производстве целого набора сцен, в которых каждая деталь является легко понятным знаком того, что она представляет в общем нарративе, будь он выдуманным или реальным (см.: Boyer 1992). Кроме того, в Диснеймире используется визуальная стратегия, в соответствии с которой все неприятные ситуации – вывоз мусора, ремонтные работы, транспортировка грузов и уборка – остаются невидимыми постороннему глазу. Диснеймир использует сжатие и уплотнение, выравнивая наш опыт до легкоусваяемого нарратива и ограничивая визуализацию до набора избранных символов. Несмотря на захватывающие дух аттракционы, Диснеймир держится на фасадах. Вам не попасть в Заколдованное королевство, но это и есть центральное место Диснеймира.

Эти визуальные стратегии повлияли на архитектуру торговых комплексов, использующих историческую тематику, таких как South Street Seaport в Нью-Йорке, и торговых центров с аттракционами, к примеру West Edmonton Mall в Канаде. Они, подобно Диснеймиру, организуют место потребления как некий всеобъемлющий опыт, как в торговом центре Mall of America в Миннесоте. Определение мест потребления через внешний облик особенно выгодно в символической экономической деятельности транснациональных корпораций, которые стараются совместить продажу продуктов, услуг и земли. Самым ярким примером этому служит, конечно же, Диснеймир. Далее идет курорт Эшли, или «городок отдыха», построенный Laura Ashley Company в Японии, где компания, производящая предметы домашнего обихода, ткани и одежду, проектирует и продает гостиничные номера, рестораны, сады, конюшни, вертолетные площадки, квартиры и дома (Gandee 1991). Процесс рассматривания и составляет опыт пребывания. Умелое управление визуальным образом укрепляет рыночные позиции.

Принципы управления пространством, применяемые в Диснеймире, оказывают влияние и на нью-йоркские бизнес-инициативы по развитию района (БИРРы, см.: главу 1). Их первоочередная задача – очистить территорию, убрать с нее весь мусор, который не смогли убрать соответствующие городские службы. Далее они обеспечивают безопасность на вверенной им территории путем возведения барьеров или ограничивают доступ иным образом, а также вводят правила поведения. Эта стратегия поддерживается силами частных охранных фирм. Они контролируют передвижение людей путем организации людского потока по общественному пространству и устройства мест, где можно присесть. При этом подразумевается, что присесть могут не все. Осуществлять социальный контроль можно и через влияние на нормы телесной презентации. Стандарты внешнего вида, установленные для работников Евродиснея, широко обсуждались в прессе именно потому, что для многих казались нарушениями французских традиций. Как можно запретить французу носить бороду, а француженке – черные чулки? Впрочем, в любой культуре дресс-код – это способ регулирования порожденного обществом разнообразия. Посетитель Евродиснея – проживший много лет в Париже американец – заметил, что, выполняя диснеевские правила, французские работники становятся похожи на «профессионалов»; в них проявлялась цивилизованность другого порядка. «Пожалуй, можно прийти к заключению, что классовые различия в Евродиснее стираются, пусть и всего на несколько часов» (Zuber 1992, 15).

Подобные социальные стратегии производят политический эффект, поскольку создают впечатление доверия между незнакомыми людьми. Оно отличается от того фатального доверия, которое испытывают друг к другу пассажиры на борту самолета или в одном вагоне нью-йоркской подземки. Его можно сравнить с приветливым, но сдержанным поведением, которое встречается в небольших деревенских пансионах, где все убеждены, что другие постояльцы принадлежат к тому же социальному типу. Политически здесь важно то, что за нахождение во всех этих пространствах взимается плата. Одна только стоимость билета в Диснеймире, составляющая кругленькую, пусть и не заоблачную, сумму в 35 долларов, обеспечивает некий ценз, некую исключительность, некое чувство уверенности, которое дает отсутствие всеобщего доступа.

Обеспечение ощущения уверенности с помощью управления пространством создает прецедент для частно-государственного партнерства и частных девелоперских проектов в городах. Не имея возможности огородить свой участок стеной, они вынуждены сделать его доступным для публики, но не хотят при этом поощрять шатание разного рода бездельников, воришек, бездомных и недисциплинированных личностей. Подобно Диснеймиру, эти учреждения устанавливают практически неограниченный контроль над территорией. Они обладают достаточными фискальными и финансовыми возможностями для предоставления «общественных» услуг. Однако они отличаются от старой системы тем, что подобные услуги не дополняют общественные блага: они их заменяют.

БИРРы, как мы показали в первой главе, приватизируют общественные блага таким образом, что многих горожан это устраивает. Политическая самостоятельность БИРРов обуславливается их финансовой самостоятельностью: в дополнение к установленным для всех законом городским и государственным налогам владельцы недвижимости облагают себя дополнительными местными налогами в соответствии с размером принадлежащей им площади, и налоги эти собираются городскими властями. Затем БИРРы используют эти средства для финансирования проектов по развитию инфраструктуры, за которые местные власти не могут или не хотят платить. Сфера активности БИРРов расширяется из-за неспособности городского правительства обобщить принципы инфраструктурного развития, что, в свою очередь, является проблемой и самих БИРРов (см.: Wolfson 1992).

БИРРы создают собственное ощущение места не только через воссоздание городских служб прошлых эпох (таких, как уборка улиц и поддержание безопасности), но и, вслед за Диснеем, отождествляют тему и стиль с общественным порядком. Наиболее яркий пример – это использование формы работников для повышения узнаваемости БИРРа. В 1992 году БИРР «Таймс-сквер» заказал форму для служащих частной санитарно-гигиенической службы знаменитому театральному модельеру (The New Yorker, July 6, 1992, 12). Теперь куртки и кепки местных дворников красные – под цвет уличных урн, футболки и нашивки – сиреневые, как мусорные пакеты. «До сих пор, – говорит один из работников, – мы носили те же скучные синие рабочие штаны и футболки, что и десятки тысяч других ньюйоркцев. Зато теперь, когда люди видят на тебя на улице, им сразу понятно, что ты из команды “Таймс-сквер”. Эти костюмчики – что надо, я в смысле, это же Бродвей как-никак?»

Стремление БИРРов к улучшению инфраструктуры обусловлено прежде всего ценами на недвижимость. Однако цены эти не только отражают спрос, как писал Дэвид Харви (Harvey 1973). Они отражают ценности Диснеймира: чистота, безопасность и визуальная целостность. БИРР 34-й улицы – вечно заполненной покупателями торговой улицы между Эмпайр-стейт-билдинг и универмагом Macy’s – нанял консультантов по розничной торговле определить общие правила дизайна витрин, чтобы лицо района не было таким неопрятным (Griffith 1992). Долгие годы 34-я была народной торговой улицей, на которую стекались представители рабочего класса из всех этнических групп. Однако когда Macy’s объявил о банкротстве и реорганизации в 1991 году, а в 1992-м Эмпайр-стейт-билдинг приобрел частный инвестор, этот базарный вид перестал соответствовать желаемому образу. Громадные, иногда в шесть этажей вывески, мелкие товары, которые вываливаются на улицу с газетных прилавков и из открытых витрин магазинов, фирменные логотипы, названия брендов и магазинов, рисунки на стенах – все это визуально захламляло улицу. Поэтому БИРР решил самостоятельно контролировать исполнение муниципальных правил. Работники БИРРов сообщали властям о таких нарушениях, как непомерно большие тенты над витринами, незаконно установленные уличные прилавки, газетные киоски, которые, по словам помощника комиссара Управления по делам потребителей, «превратились в базарные лотки». За установленное административное или уголовное нарушение виновников ждали штрафы, тюремные сроки или приостановка лицензии. По иронии судьбы, настенные рисунки, вывески и «атмосфера карнавала» 34-й улицы, осужденные консультантами по розничной торговле, оказались теми самыми важными элементами эстетического оживления, которые теперь (после нескольких лет общественной дискуссии) так приветствуются при реконструкции Таймс-сквер.

Принципы управления общественным пространством, которыми руководствуются БИРРы, показывают, насколько важной составляющей идентификации пространства является внешний вид. В некоторой степени значимость визуализации отражает совокупное влияние фотографии, кино и телевидения, все возрастающее с конца XIX века, а кроме того – влияние Диснеймира на общественную культуру. В Нью-Йорке как сторонники сохранения исторического облика, так и приверженцы нового строительства подозревают друг друга в болезни «диснеите», когда речь идет о попытках регулировать или, напротив, отменить всякие ограничения на развитие эстетически или нарративно нестандартных сегментов города (см.: Gill 1991). Градоохранители иногда демонстрируют даже излишнее усердие. В деревне Уотер-Милл на восточной оконечности Лонг-Айленда, куда многие состоятельные ньюйоркцы выезжают на дачу, несколько старожилов обвинили администрацию в «попытке превратить деревню в Диснейленд» за то лишь, что они срубили два дерева ради сохранения ветряной мельницы, которая является памятником национального значения (New York Times, December 30, 1991).

За обвинениями в «диснеите» кроется основной вопрос: какую из визуальных стратегий – сохранение исторического облика, его имитацию или творческое воссоздание – стоит признать наиболее этически обоснованной. Если стратегии, основанные на тематическом представлении, максимально облегчают восприятие материала, сама симуляция выводит производство пространства из присущего ему контекста, таким образом осложняя его критическое декодирование. Более того, симуляция является экономически выгодной, поскольку дает возможность разрабатывать новые продукты с учетом особенностей рынка, а также экспортировать все это на новые рынки, главным образом в Японию и Юго-Восточную Азию. Подобным же образом симуляция дает архитектурным и арт-критикам почву для обсуждения, льет риторическую воду на критическую мельницу. Архитектурный критик из Boston Globe встает на защиту псевдонеогеоргианской офисной башни, построенной в Бостоне архитектором Робертом А.М. Стерном, на том основании, что это «архитектура века симуляции» (Campbell 1992). Далее он восхищается тем, как социальной неоднородности и неорганизованности служащих противопоставляется очевидная эстетическая гармония и политическая целостность, которую подразумевали в своих творениях архитекторы настоящего неогеоргианства в начале XX века. Архитектура постмодерна в сочетании с новой волной презрения к формальностям делают общественное пространство вместилищем спонтанности и хаоса. Но для чего и какой ценой? «Длинноволосый курьер в велосипедных шортах… одним своим присутствием делает из здания театральную декорацию… Девушка-юрист в кроссовках и наушниках, просто находясь в этом помещении, волшебным образом преображает [здание] в музей мертвой культуры и сама становится туристом в этом музее».