Текст книги "Последняя жертва"

Филип поманил меня, все еще стоя на лестнице, возвышаясь над всем собранием. Меньше всего мне хотелось оказаться над толпой, но Салли подтолкнула меня. Присутствующие расступились, пропуская нас. Филип наклонился ко мне, взял за руку и потянул к себе, пока я не оказалась на одну ступенькy ниже, чем он. Выше я не собиралась подниматься.

– Мисс Беннинг, – заговорил он, когда убедился в тщетности своих попыток затянуть меня выше, – спасибо, что пришли.

Присутствующие стали рассаживаться, двигая стулья. Кто-то остался стоять, опершись о стену, кто-то устроился за спинами сидящих, облокотившись на спинку стула. Клайв Вентри молча кивнул мне. Потом еще раз бросил взгляд в сторону галереи.

За дальним концом массивного, длинного и узкого обеденного стола восседали пятеро пожилых людей. Несмотря на теплый вечер, три женщины кутались в зимние пальто. У одной на голове была красная шерстяная шапка, а на коленях сидел маленький терьер. Двое мужчин из этой компании казались недовольными, как будто пришли сюда вопреки здравому смыслу. Один из них нервно поглядывал на стол. Второй, одетый чуть лучше остальных, пристально разглядывал комнату.

– Как я уже говорил, – произнес коренастый мужчина с волосами пшеничного цвета, стоявший во главе стола лицом к лестнице, – в Штатах постоянно сталкиваются с подобными проблемами. Нам нужно только организоваться.

За моей спиной Филип громко вздохнул.

Мужчина с пшеничными волосами вытянул руки из карманов, его взгляд остановился на мне, губы искривились в презрительной усмешке.

– В Канзасе, Нью-Мексико, Техасе, Оклахоме, Алабаме и Джорджии… – Он загибал пальцы, перечисляя штаты. Я уже знала, что он скажет дальше. Я знала, чем, помимо всего прочего, знамениты перечисленные штаты. Он продолжал: – и в нескольких других штатах гремучие змеи – серьезная проблема для местного населения.

Краешком глаза я заметила, что оба старика обменялись понимающими взглядами, а женщина в красной шапке чуть крепче прижала к себе собачку. Остальные присутствующие в холле неотрывно смотрели на выступающего. А он не сводил глаз с меня.

– Люди, работающие на полях, дети, играющие в садах, – говорил он, – их постоянно кусают змеи. Часто их не успевают довезти до больницы или не имеют возможности ввести противоядие, поэтому пострадавшие умирают. Иногда теряют руку или ногу. Каждый год из-за укусов гремучих змей гибнет огромное количество скота, на миллионы долларов. Змеи заползают в дома, устраивают свои гнезда в подвалах, на чердаках, по ночам ползают вокруг домов в поисках еды. Совсем как здесь.

Я непроизвольно глубоко вздохнула, но даже не подумала подавить вздох. Правдой была лишь одна пятая сказанного им, а остальное – сущий вздор. В Соединенных Штатах время от времени гремучие змеи нападают на людей, но большинству жертв удается добраться до больницы до того, как яд успевает оказать свое губительное воздействие. Чаще всего змеиные укусы – результат глупости и бравады самого человека, но даже в этих случаях лечение обычно проходит весьма успешно. Мне не было известно ни одно документальное подтверждение тому, что змеи колонизировали людское жилище. Гремучие змеи, как и большинство рептилий, избегают контакта с человеком.

– Таким образом, весной, – продолжал мужчина, который, казалось, был просто «очарован» мной, – там организуют облавы на гремучих змей. Жители отлавливают змей и гуманными методами обезвреживают их. Это законный отлов, санкционированный властями штатов. Так они держат популяцию змей под контролем, а кроме того, получают яд, необходимый для изготовления противоядия.

Оратор начал меня злить. И не только из-за того, что настырно меня разглядывал. Нет ничего гуманного в этих отловах змей! Рептилий выманивают из нор с помощью бензина или токсичных химикатов, бросают в грязные контейнеры и перевозят, не обеспечивая водой и пищей, на сборные пункты. Многие из змей не доживают до конца этого путешествия. Тех, кому «посчастливилось» выжить, используют для безрассудных экспериментов – что в результате приводит к увеличению числа укусов. Так что было бы лучше просто оставить змей в покое. В конечном итоге выжившим особям отрубают головы или забивают насмерть битами. Такие жестокие, варварские мероприятия ежегодно наносят огромный, непоправимый вред окружающей среде.

– И вы предлагаете нам, мистер Кич, организовать отлов змей? – впервые за все время подал голос Клайв Вентри.

Говорил он с акцентом, только я не могла понять, с каким. Потом вспомнила, что он выходец из Южной Африки.

– Начнем сегодня же вечером, – заявил Кич. – Отловим, обезвредим.

Я оглядела холл: увидела сосредоточенные лица, кивающие головы. Кое у кого в глазах загорелись зловещие огоньки. Это же сразу заметно, нашу готовность обидеть слабого, правду не утаишь, верно? Дай нам законное право быть жестокими, разве мы от него откажемся?

– А вы что скажете, Клара? – спросил Филип, и я вздрогнула от неожиданности.

Я заставила себя посмотреть Кичу в глаза. Довольно меня разглядывать!

– Я бы очень встревожилась, – ответила я, – если бы полагала, что у вас есть малейший шанс поймать хоть одну змею.

Он прищурился и, несмотря на то что стоял метрах в десяти от меня, казалось, подался ко мне. Как бы то ни было, его взгляд стал еще пристальнее.

– Не беспокойтесь, уж я-то их поймаю! – Это прозвучало как угроза.

– Гремучие змеи довольно большие, – заметила я, надеясь, что мой голос не дрожит предательски. – Они живут в приметных норах.

К этому моменту мое сердце билось так учащенно, что рядом стоящие люди могли заметить, как у меня на шее пульсирует жилка. Я всегда всеми силами старалась избегать споров и ссор.

– Гремучих змей относительно легко обнаружить и отловить, – продолжала я, – хотя это чрезвычайно опасное занятие. Наши змеи значительно меньше по размеру. Они прячутся в норах, которые не так-то легко обнаружить. Большинство жителей нашей страны никогда не видели змей.

По холлу пронесся шепот. Я расслышала, как кто-то поинтересовался, где я живу.

– К тому же, – не унималась я, не сводя глаз с Кича, пусть мне и хотелось убежать куда-нибудь и спрятаться от его насмешливого взгляда. Очевидно, он был из породы мужчин, которые считают непривлекательных женщин совершенно бесполезными созданиями. – Нет ни федерального, ни международного закона, охраняющего гремучих змей. К сожалению, американцы вольны поступать, каким заблагорассудится. В нашей стране все обстоит иначе. Убийство змей, обитающих в Великобритании, или причинение им увечий карается по закону. То, что вы предлагаете, – незаконно.

– Расскажите это семье Джона Эллингтона! – выкрикнул кто-то из собравшихся.

– Она совершенно права, – раздался голос от двери.

Повисло молчание, все головы повернулись к новоприбывшему. Это был стройный мужчина среднего роста, может, чуть выше. Его темные волосы были подстрижены очень коротко, на носу – очки в прямоугольной черной оправе. Я бы дала ему лет тридцать семь – тридцать восемь или чуть больше. У него были приятное лицо с правильными чертами, однако красавцем его трудно было назвать. В его внешности не было совершенно ничего необычного или выдающегося, но, тем не менее, его появление охладило пыл собравшихся. Во всяком случае, уже никто из присутствующих не проявлял свои агрессивные наклонности так открыто.

– Я подарю тебе экземпляр закона об охране природы, Аллан, – продолжал вновь прибывший.

В его облике ощущались властность и уверенность в себе. Может быть, он из «зеленых» или работает в министерстве охраны окружающей среды? Как бы то ни было, я с радостью уступила ему пальму первенства. Похоже, он из тех, к кому люди прислушиваются. Я же отношусь к тем, на кого лишь недоуменно таращатся.

– Так-то оно так, Мэт, – откликнулся Аллан Кич, впервые с момента моего появления отрывая от меня взгляд. – Но мы столкнулись с настоящей проблемой. Моя девушка боится выходить даже в сад.

Вновь прибывший Мэт, удостоив Аллана мимолетного взгляда, обернулся ко мне. Его немигающие глаза пристально смотрели на меня.

– Кажется, у нас действительно многовато змеи мисс Беннинг, – сказал Мэт. – Чем вы это объясняете?

– Вероятно, странная шутка природы, – ответила я задаваясь вопросом, не приуменьшаю ли я опасность. Количество несчастных случаев с участием змей, происшедших за последние несколько дней, меня саму ставило в тупик но меньше всего мне хотелось подливать масла в огонь – способствовать разрастанию паники. – Весна была очень теплой. В округе обилие пищи.

– А кто питается гадюками? – туг же поинтересовался Мэт.

Все в холле сидели тихо и, переводя взгляд с меня на Мэта слушали, о чем мы с ним говорим.

– Крупные хищные птицы, – стала перечислять я. – Например, совы. И крупные млекопитающие, такие как лисицы и барсуки.

– Значит, если увеличить популяцию сов, проблема будет решена?

– Было бы неплохо, если бы в лесу стало побольше сов, – ответила я, мечтая об одном: чтобы кто-нибудь вклинился в наш разговор. – Но у сов своя программа размножения.

По холлу пронесся смех.

– Вообще-то, – продолжила я, чувствуя, что атмосфера немного разрядилась, – если станет больше пищи, будет больше сов. Птенцы получат достаточно пищи и не станут мигрировать, а ведь они могли бы даже умереть с голоду. То же с лисятами. Рано или поздно проблема решится сама собой.

– А пока, – заговорил толстяк в твидовом пальто, – пусть ядовитые змеи заползают в наши дома? Что прикажете нам делать в ожидании, когда вырастет достаточно совят и лисят? Сидеть сложа руки?

– Почему вы так уверены, что Джон Эллингтон умер от укуса змеи? – спросил меня Мэт, не обратив внимания на предыдущую реплику. – В больнице сообщили, что консультировались с вами.

Меня осенило: вероятно, он врач.

– Я считаю, что необходимо еще кое-что уточнить, но могу с уверенностью сказать: укусила его гадюка. – «Та самая гадюка, которая в настоящий момент находится у меня дома в холодильнике», – добавила я мысленно.

– Но, насколько я мог понять, у скончавшегося были какие-то проблемы со здоровьем, сделавшие его более восприимчивым к змеиному яду?

Я кивнула.

– От укуса гадюки обычно погибают или очень маленькие дети, или люди, имеющие предпосылки к анафилактическому шоку.

– Ясно, – бросил Мэт с видом человека, решительно настроенного прекратить этот разговор. – Я бы хотел, чтобы мы все успокоились. Дождемся заключения коронера, и не стоит делать скоропалительных выводов, пока мы не узнаем, от чего именно умер Джон.

Кое-кто хотел ему возразить, но Мэт продолжил, повысив голос:

– А пока нужно усилить меры безопасности. Не оставлять окна первых этажей открытыми. Не выгуливать собак в высокой траве, а если дети хотят поиграть в саду, пусть надевают ботинки и джинсы. Я что-то упустил, мисс Беннинг?

Я отрицательно покачала головой. Очевидно, он адвокат: этот властный вид, непринужденное поведение перед аудиторией и то уважение, с каким его слушали.

– А сейчас, думаю, пусть Клайв вернется к своему ужину. У меня был тяжелый день. Всем доброй ночи.

Он покинул холл, и я обнаружила, что дрожу, испытав облегчение. Интересно, каково это – обладать такой уверенностью, способностью успокоить людей одним тоном своего голоса и парой верно подобранных фраз? Филип Хопвуд сделал шаг вперед, он явно также испытал облегчение. У подножия лестницы стояла улыбающаяся Салли. Люди расходились по домам. Аллан Кич удалился в уголок с группой молодых мужчин. Они о чем-то живо спорили. Неужели идея «змеиных отловов» не была столь блистательно подавлена в зародыше, как я надеялась?

– Пошли пропустим по рюмочке, Клара! – предложила Салли.

Я покачала головой.

– Нет, спасибо. У меня много работы.

– Я пойду с тобой, – заявила она, то ли не замечая мою втянутую в плечи голову, то ли делая вид, что не замечает. Сколько я себя помню, я всегда так ходила, стараясь избегать ненужного внимания.

Мы вышли из особняка и пошли по усаженной тисами улочке.

– Я давно хотела с тобой поговорить, – начала Салли, которую совершенно не смущали мое молчание и нежелание общаться. – Я играю в группе. Нас пятеро: бас-гитарист, ритм-гитарист, барабанщик, саксофонист и вокалистка. Мы уже пять лет вместе.

– Вот как? – из вежливости произнесла я.

С чего бы это Салли стала делиться со мной подробностями личной жизни?

– И через несколько недель у нас не будет вокалистки. Она переезжает на север, я хотела спросить, может быть…

Я продолжала идти.

– Дело в том… – Салли запнулась. – Я знаю, что ты поешь.

Я остановилась и обернулась.

– Я не умею петь.

– Я слышала, как ты поешь. – Она улыбнулась. – Постоянно. Из окна слышно.

– Это играет магнитофон, – сказала я, размышляя над тем, является ли мой дом памятником архитектуры и разрешат ли мне вставить второе стекло.

– Клара, я в состоянии отличить магнитофонную запись от голоса человека, поющего а капелла. У тебя прекрасный голос.

Через плечо Салли я увидела, что Аллан с приятелями выходит из арки ворот, ведущих во внутренний дворик. Салли стояла к особняку спиной, поэтому не заметила, что они остановились, увидев нас. Они столпились, внимательно слушая, что говорит Аллан, который ни на минуту не сводил с нас глаз – главным образом с меня. Я заставила себя не обращать на них внимания и сосредоточиться на том, что говорила Салли. Она была чуть старше меня, ей было лет тридцать с небольшим. У нее были короткие, крашенные в ярко-рыжий цвет волосы, оливковая кожа и орехового цвета глаза. Что там она говорила? Что-то о том, что я слишком громко пою?

– Прошу прощения, я и понятия не имела, что мешаю. – Интересно, кто еще слышал, как я пою? Кто еще слушал мое пение, когда я считала, что нахожусь в полном одиночестве?

– Не говори ерунды. Может, ты попробуешь спеть с нашей группой?

Попробовать спеть? Да я лучше дам отрезать свою руку! Но Салли не имела в виду ничего дурного. Она сделала мне комплимент. Из-за ее плеча я увидела, что группа мужчин продолжила свой путь. Мне захотелось оказаться как можно дальше от них.

– Вряд ли… правда. Спасибо, но…

– Подумаешь над моим предложением? Я бы могла для начала познакомить тебя с остальными участниками группы. Никаких обязательств, никакого давления.

– Ладно, – сказала я: мне казалось, что так легче всего, положив конец этому смешному разговору, убраться восвояси. – Мне пора на пробежку. Спокойной ночи.

Я повернулась к ней спиной и рысью припустила по направлению к дому. Ну и пусть считает меня грубиянкой! Я больше не в состоянии этого выносить. Слишком много людей. Слишком много разговоров. Слишком много внимания к моей персоне. С меня довольно общения! Я мчалась через густой подлесок, прочь от шума и сомнений к уединению и безопасности.

Я не надела ни кроссовок, ни спортивного костюма, но мне было наплевать. Прибавив скорость, я пересекла лужайку, помчалась вниз по Картерс-лейн, а потом свернула в узкий переулок, ведущий в самую нижнюю часть поселка, куда еще можно было проехать на машине. В поселке это место называли Дном. Есть ли у переулка официальное название, я не знала. Дно вело только к одному пустующему дому.

Я продолжала бежать: мимо старого дома, даже не взглянув на него, вниз по узкой, пролегающей через орешник, тропинке, которая вывела меня к березовой роще, и прочь из поселка. Миновала рощу, поле, раскинувшееся за ней. Добежала до реки Йерти, но и не думала останавливаться. Пока не начало смеркаться, я все удалялась от дома.

К этому времени я очень устала. Я уже совершала пробежку сегодня утром, до приключения с гадюкой, и за целый день успела лишь наскоро перекусить. Грудь сжималась, глаза заливал пот, а руки и ноги начали дрожать. Следовало бы замедлить бег и остаток пути пройти неспешным шагом. Возможно, если бы я поступила именно так, ничего бы не случилось.

Весна в этом году была теплая и дождливая. Уровень осадков почти вдвое превышал норму для этого времени года, и узкая крутая тропинка, по которой я возвращалась в поселок, еще как следует не просохла. В паре сотен метров впереди меня ждали лужи с липкой черной грязью. По обе стороны тропинки заросли становились гуще и выше, поскольку к орешнику добавились боярышник, платаны и молодые дубки. Деревья смыкались вверху кронами, образуя бледно-зеленый полог и не пропуская и без того скудный дневной свет. Именно поэтому я не заметила выступающий острый камень среди россыпи камней помельче. Я споткнулась, камень поехал, я подвернула лодыжку и с грохотом упала на землю.

Несколько секунд все, что меня занимало, – это невыносимая боль, пронзавшая лодыжку и ступню. Потом я поднялась, проковыляла несколько шагов и оказалась у ворот владений Уитчеров. Опершись о ворота, я ожидала, пока боль в ноге утихнет и я смогу нормально дышать.

Дом Уитчеров был старым. Построен он был лет триста (а может, и больше). Когда-то здесь было четыре отдельных деревянных строения, расположенных в виде буквы П, которые предназначались для проживания прислуги из соседнего поместья Эшлайн. С годами разделяющие перегородки снесли и четыре хижины превратились в один внушительных размеров дом. Тут уже несколько месяцев никто нежил. Некогда роскошный сад был запущен, но природа брала свое и даже без надлежащего ухода сад возрождался к жизни. Я уловила тонкий соблазнительный аромат крошечных тюльпанов, растущих между яблонями. Я закрыла глаза, попытавшись не обращать внимания на ноющую лодыжку. Через некоторое время я вновь была в состоянии нормально дышать, а боль немного утихла. Вероятно, обычный вывих. Я открыла глаза и увидела, что из окна второго этажа на меня смотрит Уолтер Уитчер.

Абсолютный бред!

Тем не менее он стоял там, наверху, у третьего окна слева. Это был он, Уолтер, худощавый старик: тонкие седые волосы, выцветшие глаза, обвисшие щеки, темные круги под глазами, седая щетина на подбородке. И знаете что? Я поймала себя на том, что моя рука сгибается в локте – я уже готова была помахать ему в знак приветствия.

Потому что Уолтер, по непонятной для меня причине, был в поселке единственным человеком, с которым я чувствовала себя свободно. Возможно, потому что он, как и я, избегал людей. Он явно тоже не испытывал желания вести пустые разговоры, но всегда был очень приветлив. Для своих утренних и вечерних пробежек я выбирала такое время, чтобы свести вероятность случайных встреч с односельчанами к минимуму, однако я была не прочь повидаться с Уолтером.

Он был милым и добрым старичком. Однажды он принес в нашу клинику раненого кролика. Животное запуталось в рыболовных сетях в саду Уолтера. Кролика я вылечила, и через две педели мы вместе с Уолтером отнесли его к реке и отпустили на волю.

Уолтер всегда смотрел мне прямо в глаза.

Вечером того дня, когда мы отпустили кролика, я, вернувшись домой, обнаружила на своем крыльце букет розовых георгинов. Записки не было, но я отлично знала, в чьем саду растут розовые георгины. Сейчас я стояла рядом с тем местом, где они росли, опусти я голову, разглядела бы в траве их зеленые побеги. Но, конечно, я не могла этого сделать, не могла оторвать взгляда от лица в окне, от лица человека, который умер восемь месяцев назад.

Позади раздался крик, от неожиданности я подпрыгнула и обернулась. Посмотрела опять на дом – в окне никого не было. Лицо… Уолтер исчез.

Я проверила остальные окна. Никого. На воротах на цепи висел большой тяжелый замок. Вероятно, его дужку можно было разогнуть, хотя и с трудом, и уж точно это не по плечу человеку, которому исполнилось почти восемьдесят лет. Живая изгородь по обе стороны от ворот была густой и высокой.

Издалека дверь дома выглядела довольно крепкой. Все окна первого этажа заколочены. Ни намека на то, что кто-то мог проникнуть в дом. А уж Уолтер и подавно.

Еще один крик. Женский голос подзывал пса. Я знала эту парочку. Вдова лет пятидесяти пяти и ее озорная собака-ищейка по кличке Неряха. Я боролась с искушением спрятаться за изгородью и подождать, пока они пройдут. Но я прекрасно понимала, что Неряху не проведешь. Собака мигом меня учует, ее хозяйка увидит, что я прячусь в кустах, – моя репутация чудачки во сто крат укрепится.

Бросив последний взгляд на окна верхнего этажа – никого! – я начала взбираться по тропинке. Показались Неряха с хозяйкой, собака тут же бросилась ко мне. Будучи слишком хорошо воспитанной, чтобы ластиться без разрешения, Неряха подняла на меня свои преданные глаза. Я наклонилась, обхватила ее голову руками и почесала за ушами. Разрешение было получено – собака стала на задние лапы, поставив обе передние мне на плечи. В таком положении мы были с пей почти одного роста.

– Неряха, оставь ее в покое!

– Ничего страшного, – пробормотала я, глядя на добродушную лохматую морду и размышляя о том, насколько добры и непредвзяты собаки.

Как было бы хорошо жить в мире, где обитают одни только животные!

– Неряха, фу! Ко мне! – Неряху ухватили за ошейник и оттащили. – Привет, Клара. Какой приятный, тихий ве… с тобой все в порядке?

Я кивнула и подняла глаза. У моей собеседницы глаза были зелеными, а в белокурых волосах уже была заметна седина. Не уверена, что прежде смотрела ей в лицо. Я опустила взгляд.

– Все в порядке, – выдавила я. – Просто упала. Все будет хорошо.

Я невнятно попрощалась с кучей грязи под ногами и продолжила свой путь. Я не видела – не могла видеть – Уолтера. Это всего лишь игра света в наступающих сумерках, которую неверно истолковало мое разгоряченное внезапной болью воображение.

Я свернула на Картерс-лейн. Еще триста пятьдесят метров, и я на лужайке. Ромашки, только начавшие закрываться, усеяли траву подобно упавшим звездам.

Мне нужно было преодолеть еще метров четыреста, и все в гору. Я продолжила с трудом ковылять, вспоминая то утро, когда узнала о смерти Уолтера.

Эделина, его жена, поджидала меня: не отреагировав на приветствие, она преградила мне путь, размахивая руками, будто пыталась остановить проезжающий автомобиль. У меня сжалось сердце. Похоже, Эделине всегда доставляло какое-то мрачное удовольствие меня разглядывать, я, казалось, гипнотизировала ее, подобно тому как мертвые животные завораживающе действуют на маленьких мальчиков. Я изо всех сил старалась избегать встречи с ней.

– Уолтер покинул нас, – растягивая слова, произнесла она.

На одну секунду мне показалось: она имеет в виду, что он бросил ее после пятидесяти лет совместной жизни. Ну что ж, не мне его судить!

– Он скончался сегодня вечером. Меня рядом не было. Меня бы никто не пустил, – продолжила она.

Я знала, что Уолтера две или три недели назад забрали в больницу с воспалением легких, он заболел из-за сырости и антисанитарии, царившей в их ветхом доме. Я сказала Эделине, что очень сожалею о его смерти, и это было правдой.

Пока я говорила, Эделина перестала смотреть мне в глаза и теперь шарила взглядом полевой стороне моего лица. Я уже привыкла к подобному поведению людей, но большинство из них по крайней мере пытаются держаться в рамках приличия и не делают этого открыто. Эделине всегда было наплевать на приличия. Я поинтересовалась, не могу ли чем-нибудь ей помочь – может быть, ее надо куда-нибудь отвезти? Но она ответила, что утром приходили из больницы и пообещали взять все хлопоты на себя.

На следующий день и еще в течение нескольких недель она поджидала меня у ворот сада, и я была вынуждена терпеливо выслушивать ее болтовню. А она рассказывала мне о желании Уолтера завещать свое тело науке, об отпевании, которое было совершено в больнице, при котором присутствовали только самые близкие люди. О ее планах поставить памятник мужу на местном кладбище.

Я всегда недолюбливала Эделину, и с каждым днем она мне нравилась все меньше и меньше, но после смерти Уолтера я каждое утро заставляла себя останавливаться и несколько минут слушать ее болтовню. Я уговаривала себя: она одинокая несчастная женщина, ей можно посочувствовать. Насколько я знаю, она никогда не выходила за ворота. Она оплакивала мужа и была напугана, поэтому я – но почему именно я? – должна была посвятить ей несколько минут в день.

Однако мне не пришлось мириться с этим слишком долго. Через три месяца Эделина последовала за своим мужем. Она не жертвовала свое тело в научных целях. Сомневаюсь, что Эделина при жизни хоть что-то кому-нибудь дарила, не собиралась она этого делать и после смерти.

Я подошла к перекрестку с Бурн-лейн и уловила в воздухе аромат роз – насыщенный мускусный аромат одного из самых старых сортов. Плети розового куста небрежно свисали со стены, которая окружала угловой дом. Темно-розовые бутоны почти касались земли. Я склонилась к ним. Так пахла моя мама. Она делала свои собственные духи: оставляла засоленные свежие розовые лепестки в высеченных из камня емкостях, пока не отделялось масло. Этот аромат следовал за ней по всему дому, пропитывал одежду, витал в потоке солнечного света вместе с кружащейся пылью, поджидал нас повсюду. Мама! Здесь была мама. Совсем недавно. Если идти за запахом, можно ее догнать.

Я принялась шумно втягивать носом воздух. Внезапно мне стало тяжело дышать, меня переполняло неистовое желание закричать, как кричит, испугавшись, маленькая девочка. И наконец я поняла, словно меня ударило обухом по голове. Я наконец поняла!

Моя мама умерла.

На мгновение мне показалось, что я задыхаюсь. Что больше никогда не смогу нормально дышать. Что жизни моей пришел конец, здесь и сейчас, на углу моей улицы, где одинокая испуганная маленькая девочка зовет свою маму.

Потом боль утихла, я вновь смогла дышать. Я все еще была жива, все еще здесь, все еще могла двигаться, говорить, жить. А она – нет.

Я, спотыкаясь, прошла по переулку, отперла входную дверь и бросилась к телефону. Схватила трубку и набрала номер.

– Папа, – выдохнула я, когда услышала знакомый голос на другом конце линии. – Это я.

Я долго говорила с отцом по телефону, но ничего не могу вспомнить из нашего разговора. После того как мы пожелали друг другу спокойной ночи, я сидела у открытого окна в темной спальне. Просто сидела, не думая ни о чем.

И тут раздались крики.