Текст книги "Последняя жертва"

«Отлично!» – сказала я себе, идя по коридору. Ко всему прочему я только что нахамила одному из самых влиятельных в моей профессии людей. Неужели непонятно, почему я решила работать с ежами и кроликами? У них нет наглых, действующих из лучших побуждений хозяев, на них не приходят поглазеть тысячи посетителей. Когда работаешь с дикими животными, меньше шансов сталкиваться с людьми. Видите, что бывает, когда я с ними все же встречаюсь.

Вернувшись в смотровой кабинет, Роджер разложил на столе книги и, совсем как я вчера, стал заглядывать то в бумаги, то в книгу. Я надеялась, что он сумеет сделать более разумный вывод. Через пару минут я поняла, что меня ждет разочарование.

– Я уверен, что это яд гадюки, – произнес он. – Нет ни одного признака, характерного для яда аспидов. Это первое, что я проверил. На тот случай, если это укус тайпана. Но нет. Яд также отличается от яда ужовых. И уж точно это не яд морской змеи.

Роджер действовал так же, как и я: методом исключения отметал виды змей. Почти все ядовитые змеи на земле принадлежат к семейству ужеобразных, к которому относятся пять основных подсемейств: бородавчатые змеи – неядовитые змеи; настоящие ужи – большей частью неядовитые змеи, сюда же относятся несколько видов змей с задним рядом зубов; шпильковые змеи – небольшая, трудно поддающаяся классификации группа рептилий, о которых я мало что знаю. Еще два семейства объединяют самых опасных ядовитых змей. Это аспидовые змеи, к которым относятся мамбы, кобры, морские змеи и, конечно, тайпаны, и гадюковые – это собственно гадюки, ямкоголовые змеи и гремучие змеи.

– Посмотри, Шон, – окликнул он коллегу. Норт примостился на железном столе и большими глотками пил черный кофе, как будто тот не был обжигающе горячим. Он не пошевелился. – Я совершенно уверен, что это не яд ямкоголовой змеи. Он обладает свойствами, присущими яду гремучек, но…

– Нельзя ли покороче, Роджер? – попросил Нот. – Гематолог попал в точку – это яд обыкновенной северной гадюки. Я таких повидал тысячи.

Северная, европейская, или обыкновенная гадюка – все это различные названия одного пресмыкающегося: Virepa berus. Но…

– Гадюка обыкновенная не может впрыснуть в жертву такое количество яда, какое показали анализы, – возразила я, на миг забыв, что злюсь на самого Норта.

– Не может, – согласился он. – Кстати, я рад, что вы опять со мной заговорили.

Роджер быстро перевел взгляд с Норта на меня, потом опять на Норта.

– Значит, мы имеем дело с…

– Либо с громадной гадюкой-мутантом, яда у которой хватит на десяток обычных гадюк, – в чем я очень сомневаюсь. Или кусали несколько змей, – подытожил Норт.

– Я уже думала над этим, – призналась я. – И задавала себе этот же вопрос. Укус был один.

– Известно, что гадюки кусают одним клыком. Вероятно, на остальные следы от укусов не обратили внимания. Или ошибочно приняли за кровоподтеки.

Я об этом не подумала, но он был прав. У гадюки клыки располагаются в передней части рта на верхнечелюстной подвижной кости. Клыки, пока они не используются, отведены назад и закрыты пленочной оболочкой. Левый и правый клыки могут выдвигаться независимо друг от друга. Я ощутила дрожь возбуждения: вот где кроется разгадка! Ну конечно же, это очень непривлекательная разгадка: в сад Джона Эллингтона проник десяток гадюк, и они одновременно напали на старика. Вот уж действительно шутка природы!

В эту секунду зазвонил мой мобильный. Я извинилась и вышла в коридор, чтобы ответить. Услышанное меня не обрадовало. Я две минуты поартачилась, говорила, что устала, что не знаю, чем могу помочь, что есть люди более компетентные, чем я. Но потом сдалась и согласилась приехать незамедлительно. Нажала на кнопку отбоя и вернулась в смотровой кабинет.

– Роджер, неотложное дело, я должна ехать, – сообщила я, когда оба коллеги повернулись ко мне. – Как быть с тайпаном? Я могу оставить его у тебя?

– Разумеется, – нахмурившись, ответил Роджер. – Неуверен, что удастся найти ему новое место жительства, но мы, конечно же, можем какое-то время подержать его здесь.

– Я заберу его, – сказал Норт.

Мы оба повернули к нему головы.

– Осенью я лечу в Папуа – Новую Гвинею, – продолжил он. – Если эта особь здорова и я улажу все формальности с властями, то отвезу ее на родину. В любом случае, пусть лучше побудет у меня.

– Что ж, ты, пожалуй, прав. Но ты уверен? – В голосе Роджера слышалась тревога. – Ты не воспримешь это как наказание?

– Не волнуйся, приятель, – ответил Норт и посмотрел на меня. – Что случилось?

Я не собиралась удостаивать его ответом. Это их не касалось. Это даже меня не касалось, но…

– Звонили из дорсетской больницы, – сообщила я. – Мужчине, которого вчера укусил… Я думала, что уж…

– Ну, и что произошло? – спросил Роджер, а Норт нахмурился.

– Ему стало хуже.

10

Моя машина неслась, намного превышая допустимую скорость, к тому же следовало учесть, что прошлой ночью я и глаз не сомкнула. Но впереди, как я ни вглядывалась, не мелькали габаритные огни «лендровера» Шона Норта. Он настоял на том, чтобы поехать со мной и лично осмотреть Ника Паулсона. Он сказал, что ему почти по пути, поскольку живет он в Лайм-Риджис. Несся он сломя голову, и я не рискнула с ним состязаться.

Подъезжая к больнице, я снизила скорость, размышляя над тем, каково теперь состояние Ника Паулсона. Формально у ужей есть клыки с ядом. Отсутствует лишь механизм впрыскивания яда в тело жертвы. Я и предположить не могла, что Ник мог почувствовать себя плохо от укуса ужа. Роджер и Шон Норт были со мной солидарны. Мы решили, что причина в другом.

Скорее всего, его укусил не уж.

Когда я въехала на автостоянку городской больницы Дорсета, «лендровер» Норта уже был припаркован у входа, на площадке, отведенной для водителей-инвалидов. Я припарковалась где положено, вышла из машины, надеясь на то, что Норт уже побывал в больнице – возможно, даже все выяснил и я смогу незаметно исчезнуть. Теша себя этой, скорее призрачной, надеждой, я заглянула в самое грязное автомобильное окно, какое мне когда-либо приходилось видеть, – Норт крепко спал. Я, глядя в противоположную сторону, постучала по стеклу. Через секунду услышала, как открылась дверца.

– Почему так долго? – спросил он, распрямляя свое скрюченное тело.

– Я торчу здесь уже целый час, – буркнула я. – Жду, пока вы выспитесь.

Я пошла вперед и, войдя в больницу, остановилась у регистратуры, чтобы узнать, в каком отделении находится Ник Паулсон. Потом вызвала лифт. Как только дверцы лифта сомкнулись, Норт оперся спиной о стенку и закрыл глаза. Неужели он опять собирается спать? Если заснет, пусть остается в лифте.

Дверцы лифта открылись, и Норт тут же открыл глаза. Мы прошли по коридору до ординаторской, где увидели Гарри Ричардса – доктора, того самого, который уже второй раз спрашивал у меня совета. Он выглядел таким усталым, как будто за последние несколько дней спал еще меньше, чем я. Но он, похоже, был мне искренне рад и просто просиял, когда я представила ему Шона Норта. Ричардс сообщил, что вначале Ник Паулсон чувствовал себя удовлетворительно, но за ночь его состояние ухудшилось. Кровь взяли на анализ, но результаты будут не раньше, чем через час. После смерти Джона Эллингтона доктор Ричардс был не на шутку обеспокоен состоянием своего пациента.

Ник Паулсон лежал весь в липком поту, лицо его горело, а глаза неестественно ярко блестели. Дышал он прерывисто и чувствовал себя явно очень плохо.

– Как дела, приятель? – обратился к нему Норт.

Ник пристально смотрел на него, пока доктор Ричардс представлял пас. Потом Ник перевел взгляд на меня.

– Я слышал, вы обнаружили в моем доме ядовитую змею. Вчера ночью, – произнес Ник. – Откуда-то из Австралии?

– Из Папуа – Новой Гвинеи, – пробормотала я.

– Я уверен, меня укусил не уж. Змея была черной, где-то метр двадцать длиной…

Люди почему-то считают, что ужи зеленые. Обычно это так и есть, но ужи бывают разных оттенков коричневого и серого цветов, до почти черного. Черная змея длиной метр двадцать могла быть и ужом. С другой стороны…

– Какие у него симптомы? – поинтересовался Норт.

Доктору Ричардсу не пришлось даже сверяться с записями.

Он знал их назубок.

– Головная боль, тошнота, рвота, диарея, желудочные колики и жар. Первые четыре-пять часов он казался абсолютно здоровым, но утром его состояние ухудшилось.

– Можно взглянуть на место укуса? – спросил Норт.

Доктор Ричардс взял руку Ника, оторвал пластырь, фиксировавший повязку. Отвернул бинт. Место укуса опухло и воспалилось, стало ярко-красным, и мне даже показалось, что я вижу нагноение. Выглядело место укуса плохо. Я подняла глаза и встретилась взглядом с доктором Ричардсом. Он тоже выглядел неважно.

– Рана кровоточила? – спросил Норт.

Ник взглянул на Ричардса.

– Нет, – ответил врач.

– Позвольте осмотреть ваши десны, – попросил Ника Шон Норт.

– Что-что?

– Ваши десны, приятель. Откройте рот.

Пациент и доктор в очередной раз обменялись взглядами, после чего Ник открыл рот. Норт нагнулся к нему, глухо пробормотал: «Прошу прощения», – и приподнял верхнюю губу Ника, чтобы обнажить десну. Осмотрел верхнюю десну, ту же процедуру проделал и с нижней.

– Дышать трудно?

Ник кивнул.

– У вас уже были мочеиспускания с тех пор, как вы поступили в больницу? – задал Норт следующий вопрос.

Ник снова кивнул, явно обеспокоенный тем, что мы натравили на него безумца.

– Какого цвета была моча?

– Побойтесь Бога!

– Это очень важно. Нормального? Желтоватого, цвета соломы – какого? Или красновато-коричневая?

– Нормального, – буркнул Ник мельком взглянув на меня, а потом на доктора.

Как будто ждал от нас объяснений.

– Можете, пошевелить руками и ногами? Если нужно будет, сможете идти?

В ответ Ник Паулсон отбросил одеяло, свесил ноги с кровати и поднялся. Не очень уверенно, но он прошелся по палате, потом повернулся к нам.

– Поздравляю, дружище, вас укусил не тайпан, – ответил довольный собой Норт.

– Почему вы так уверены? – спросил доктор Ричардс.

– Черт возьми, откуда вы знаете? – одновременно с ним потребовал ответа и Ник.

– Яд тайпана чрезвычайно опасен, потому что содержит как нейротоксины, так и антикоагулянты, – объяснил Норт, скрестив руки на груди, опершись о стену. – Нейротоксины парализуют нервно-мышечные соединения, и мышцы перестают функционировать. У большинства жертв, не получивших противоядия, через четыре-шесть часов наступает паралич дыхания. Антикоагулянты препятствуют свертываемости крови: место укуса и десны постоянно кровоточат. Основная опасность – внутренние кровоизлияния, особенно в мозг. Человек страдает от судорог, иногда впадает в кому. Да, и еще яд разрушает мышечную ткань, в результате моча становится красновато-коричневой.

Норт перевел дух, и нам представился шанс задать вопросы. Но все молчали, и тогда Норт продолжил:

– Дружище, все мои скучные байки сводятся вот к чему: нет никаких сомнений в том, что вас укусил не тайпан, просто потому, что вы до сих пор живы.

Ник Паулсон побледнел. Он подошел к кровати и тяжело опустился на нее. Повисло тягостное молчание. Потом Норт повернулся ко мне.

– И раз уж я коснулся этого вопроса, дорогая, в следующий раз, когда наткнетесь на одного из этих ребят, не трогайте его руками.

Я ничего не ответила. Огрызаться совершенно не хотелось. Я посмотрела на Ника Паулсона и поняла, как близка была к тому, чтобы самой оказаться на больничной койке. Или на каталке в морге.

– Тогда, черт побери, что со мной? – спросил Ник.

Норт подошел к кровати. Нагнулся и еще раз осмотрел рану Ника.

– Думаю, в ваш организм попала инфекция, – ответил он. – Большинство ужей являются переносчиками сальмонеллеза. Вам проколят антибиотики – и снова будете как огурчик.

Я и не заметила, что замерла на месте и затаила дыхание.

– Что ж, надеюсь, вы правы, – обрадованно произнес доктор Ричардс. – Вот-вот принесут анализ крови. С инфекциями мы справимся.

Мы оставили Ника Паулсона в палате – совсем не такого довольного, каким хотелось бы видеть человека, узнавшего, что он не умрет, – и по приглашению доктора Ричардса поднялись к нему в кабинет. Попивая кофе, который мы с Нортом глотали так, будто умирали от жажды, я объяснила, к каким выводам мы пришли в «Эоле»: Джон Эллингтон явно умер от яда обычной гадюки, однако концентрация яда была слишком высокой для укуса одной-единственной змеи. Доктор Ричардс нашел несколько снимков ранки Джона Эллингтона. Их сделали сразу после его поступления в больницу, потом два дня спустя и после кончины. Шон озвучил свое предположение о других, менее заметных следах укусов.

– Не обязательно должны были остаться два четких отпечатка клыков, возможно, было несколько небольших отметин от зубов и лишь один след прокола побольше, а кожа кое-где припухла, может быть, посинела.

Ричардс покачал головой.

– Ничего похожего я не заметил. Но, признаться честно, я не рассматривал вариант множественных укусов. Слишком был занят тем, что видел явно.

Норт пристально рассматривал один из снимков.

– Клара, взгляни на это, – обратился он ко мне.

Вместо того чтобы передать мне снимок, он поманил меня пальцем, и мне пришлось перегнуться через спинку его стула.

– Ничто не настораживает? – поинтересовался он.

Я протянула руку и взяла снимок. Он выпустил фото из рук, и я подошла к окну. В кабинете было достаточно светло, но я чувствовала себя неуютно, находясь так близко к Норту. В Шоне Норте было что-то от рептилии. Слишком пристальный взгляд, как будто он оценивал собеседника, прежде чем… чем что? Броситься на него? Укусить? Чего я ожидала от Шона Норта, изучая снимок? Я чувствовала, что он не сводит с меня глаз, но заставила себя сосредоточиться.

Это был снимок шеи мужчины, сделанный с расстояния всего в несколько сантиметров. Должно быть, снимок сделали сразу после поступления Эллингтона в больницу, потому что ранка на месте укуса лишь чуть припухла. Я могла разглядеть даже поры его кожи, щетину на подбородке и жесткиe седые волоски на шее. Над ключицей четко виднелись дна прокола. Красные, слегка кровоточащие.

– Что скажешь? – поинтересовался Норт, и я не могла избавиться от чувства, что он меня проверяет.

Я испытала сильное искушение ответить: «Нет, ничего нe настораживает», – и отдать ему снимок, но…

– Вы измеряли расстояние между двумя проколами? – спросила я у Гарри Ричардса, намеренно не обращая внимания на Норта.

Ричардс несколько секунд рылся в записях, потом поднял голову.

– Восемнадцать миллиметров, – ответил он. – А зачем…

Я не удержалась и посмотрела на Норта. Он удивленно поднял брови, как будто был моим учителем зоологии. И почему, скажите на милость, мне так хотелось произвести на него впечатление?

– Похоже, не слишком большой экземпляр, – рискнула предположить я, поскольку, должна признаться, не была сильна в анатомии гадюк. Просто расстояние между клыками было не настолько большим, чтобы можно было говорить об огромной змее.

– Теория о змее-мутанте не нашла подтверждения, – согласился Норт.

– Я не совсем понимаю… – начал было доктор Ричардс.

Норт повернулся к нему.

– Я полагаю, вскрытие будут делать?

Ричардс кивнул.

– Почти наверняка.

– Попросите патологоанатома тщательно осмотреть ранку и сравнить ее с описанием укусов гадюк, – продолжал Норт. – А еще надо осмотреть тело на предмет других укусов. Кровь нужно…

– А может, сами осмотрите? – спросил Ричардс.

– Я? – изумился Норт. Он отрицательно помотал головой. – Ни черта в этом не смыслю, приятель.

На мгновение я почувствовала удовлетворение оттого, что этому мачо претила даже сама мысль осмотреть труп. Потом сообразила: раз отказался Норт, следующей буду я.

– Мне не с руки просить, – признался Ричардс. – По правде сказать, коллеги не разделяют моих опасений. Самого факта, что эта змея оказалась гадюкой и, соответственно, яд оказался ядом гадюки, для них достаточно. Однако Джон Эллингтон был моим пациентом, и я обязан предоставить коронеру как можно более полную информацию. Пока я не удовлетворен.

Он помолчал, ожидая нашей реакции на свои слова.

– И вы оба, похоже, тоже не удовлетворены, – подытожил он, не дождавшись ответа.

– Меня озадачивает то, что пациент получил сотрясение мозга, – продолжил он. – И настораживает тот факт, что мистер Эллингтон смог убить змею, а попросить помощи был не в состоянии. А к этому еще надо прибавить нападение на семейство вчера ночью и змею в кроватке малышки. Насколько я понимаю, если бы не вы, мисс Беннинг, ее тоже укусила бы змея.

– Я пойду, – решилась я. Потом повернулась к Норту. – Хотя, положа руку на сердце, я плохо разбираюсь в змеиных укусах. Опыта маловато.

Норт смерил меня сердитым взглядом, потом я заметила, что его губы вот-вот растянутся в улыбке.

– Ладно, уговорили, – сказал он, качая головой. – Господи, я начинаю жалеть, что не остался в джунглях!

11

Я раньше никогда не имела дела с трупами, поэтому единственное, о чем могла думать, пока спускалась в лифте в больничный морг: моя мама умерла в то же утро, что и Джон Эллингтон. Мама сейчас тоже лежит где-то в морозильнике. Вероятно, мамино тело в таком же состоянии, что и тело, которое мне придется осмотреть. В голову лезли глупейшие мысли: чехол на трупе будет расстегнут, и мама уставится на меня мертвыми глазами.

Пока лифт шел вниз, я репетировала извинения, которые избавят меня от этого испытания: «Прошу прощения, но на этой неделе умерла моя мама. Я просто не готова видеть труп». Меня, разумеется, поймут, но тут же пристанут с расспросами: когда? как? почему? Появится еще один повод меня пожалеть.

Но я ничего не сказала. Не успела я и глазом моргнуть, как мы уже стояли у дверей морга. Мы вошли, Ричардс провел нас через небольшой зал, где, очевидно, располагаются вызванные сюда родственники умершего, в следующее помещение. Большую часть стены занимало огромное окно. Через пего мы могли видеть ярко освещенную прозекторскую. Я стояла и думала: «А что, если я упаду в обморок? А если меня вырвет? Он решит, что я последняя дура».

– Дать куртку? – приблизив губы к моему уху, шепотом спросил Норт.

Я отрицательно покачала головой и отодвинулась от него, чтобы он не заметил, что я снова дрожу. А в помещении было не так уж и холодно.

Гарри Ричардс извинился и оставил нас, а через секунду мы увидели, что он вошел в прозекторскую и обратился к одному из санитаров. Тот взглянул на нас с Нортом, подошел к телефону, перебросился с кем-то парой фраз и кивнул доктору Ричардсу. Когда Ричардс вышел из прозекторской, Норт повернулся ко мне.

– Клара, это не очень-то приятное зрелище, – сказал он. – Ты не обязана это делать. Может, подождешь нас здесь?

Довольно разумное предложение. Я не врач, не герпетолог, поэтому, будь я здравомыслящей женщиной, сразу бы согласилась.

– Вы и сами немного позеленели, мистер Норт, – заметила я. – Может быть, это вам стоит подождать снаружи?

Норт пожал плечами и отвернулся к окну. В этот момент двое лаборантов через двустворчатые двери вкатывали в прозекторскую каталку. Они остановились всего в полуметре от окна, расстегнули молнию на черном мешке и вытащили из него труп. И хотя я настраивала себя как могла, с моих губ сорвался вскрик.

Последние пять дней жизни Джона Эллингтона были не из легких. Надеюсь, ему давали сильные обезболивающие и он не осознавал, что происходило с его телом.

Потому что тело его начало умирать задолго до того, как перестало биться сердце.

Из специальной литературы я узнала, что науке известно двадцать токсичных ферментов, содержащихся в змеином яде. И у каждого из них свои, особые функции. Одни должны парализовать жертву, другие предназначены для того, чтобы разлагать ткани тела жертвы, помогая змее их переваривать. В яде каждого вида змей обычно содержится от шести до двенадцати таких токсинов – свой уникальный коктейль смерти. Гадюка принадлежит к семейству гадюковых, ее яд гемотоксичен – он разрушает формулу крови, некротизирован – вызывает отмирание тканей и антикоагулянтен – препятствует свертыванию крови.

И у всех этих токсинов было время поработать над организмом Джона Эллингтона. Место вокруг укуса, чуть выше ключицы, лишь припухло, но обе руки и левая нога раздулись неимоверно. Одно из наиболее частых осложнений при укусе змеи – острый синдром межфасциального пространства, сопровождающийся вздутием конечностей. Фасциотомии – хирургической процедуре рассечения соединительных тканей для снятия напряжения мышц – подверглась правая рука Эллингтона. От плеча к локтю по обе стороны конечности шли два глубоких надреза. Джон скончался до того, как стало отекать все тело. Раны оставались открытыми, мышцы выпирали из разрезов на усыпанной крапинками коже.

Я подошла ближе к окну, с любопытством разглядывая Тело человека, который несколько лет был моим соседом. Ему было под семьдесят, темные волосы с сединой прикрывали писки и были редкими на макушке. Высокий, выше среднего роста, и в молодости он, пожалуй, был крепким мужчиной.

Этот человек был мне совершенно незнаком, ничто в нем никого мне не напоминало. Спустя сутки после смерти кожа на его лице приобрела лимонный оттенок, что придавало ему сходство с восковой фигурой. Рот был широко раскрыт, как будто он и сейчас пытался вдохнуть воздух. Роговицы открытых глаз были тусклыми, помутневшими.

На мое плечо опустилась рука Шона Норта. Я обернулась и увидела, что он смотрит на большой экран монитора в углу комнаты. Гарри Ричардс, держа в руке маленькую переносную видеокамеру, ходил вокруг стола, а изображение с камеры передавалось на монитор, установленный в помещении, где мы находились. Современные технологии позволили нам с Нортом, не приближаясь к телу Эллингтона, осмотреть его на предмет наличия других укусов.

Омертвение тканей, к счастью Эллингтона, когда он был еще жив, и к нашему счастью, поскольку нам пришлось осматривать его тело, наблюдалось лишь на правой руке. В остальных местах плоть, несмотря на сильную отечность, оказалась неповрежденной. Имелось несколько синяков, но никаких признаков рваных ран. Незначительные ранки могли, конечно, зажить за несколько дней пребывания пациента в больнице. Но крошечные укусы не привели бы к такой интоксикации. Чтобы произошло то, что случилось, клык змеи должен был глубоко проникнуть в ткань. Если бы у Джона Эллингтона были другие серьезные укусы, их следы остались бы на теле до сих пор.

А других укусов не было. Через несколько минут тело перевернули на живот, и доктор Ричардс снова стал медленно обходить с камерой каталку. Через двадцать минут мы уже не сомневались, что Джона Эллингтона другие змеи не кусали.

– Похоже, мы ни на йоту не продвинулись к разгадке этого случая, – сказал Гарри Ричардс, даже не пытаясь скрыть разочарование.

– Не знаю, – ответил Норт. – Пожалуйста, покажите еще раз рану на шее. Клара, подойди сюда.

Интересно, как это получилось, что я позволила Норту мной командовать? Но я, тем не менее, подошла к монитору. Камера в руке Гарри Ричардса была направлена на место укуса на шее Джона Эллингтона. Норт отступил, пропуская меня к экрану.

– Скажи, что ты видишь, – потребовал он.

Я всмотрелась в изображение. Два прокола, каждый приблизительно четыре миллиметра в диаметре, на расстоянии не больше двадцати миллиметров друг от друга, как раз над ключицей.

– Прошу прощения, – произнесла я, – но…

– Камера может увеличить изображение? – спросил Норт.

Через секунду изображение увеличилось в два раза.

– Подумай, как кусает гадюка, – подсказал Норт. – Расскажи, что знаешь.

Я задумалась. У некоторых змей, например кобр, относительно короткие клыки, которые зафиксированы на челюсти. У гадюковых клыки намного длиннее. Змея выпускает их при нападении – они выдвигаются вперед, принимая вертикальное положение, а в состоянии покоя они занимают горизонтальное положение, концами назад.

– У гадюк клыки длинные, – сказала я. – Уколы должны быть довольно глубокими.

– Перед нами именно такие. Продолжай…

– Гадюки, укусив жертву, тут же ее отпускают. Они кусают один раз, используя нижнюю челюсть, чтобы глубже вонзить клыки в тело жертвы.

– Сколько зубов у гадюки на нижней челюсти?

– Обычно два ряда.

– Если нижняя челюсть обязательно участвует в механизме укуса, разве не должны быть видны отметины от нижних зубов?

Я подняла на него глаза, забыв о своем раздражении, потом вновь посмотрела на рану.

– Да, – согласилась я. – Должны.

Гарри Ричардс ровно держал камеру, но бросал в нашу сторону тревожные взгляды. Даже два санитара морга теперь заинтересовались происходящим.

– Тут ничего нет, – сказал Ричардс. – Никаких следов зубов ниже рапы.

Норт пропустил его замечание мимо ушей.

– А что насчет верхних зубов? – спросил он у меня.

– У гадюковых верхних зубов меньше, чем у большинства змей, – ответила я, пытаясь припомнить прочитанное мною, когда работала со змеями. – У них есть мешочки, в которые складываются клыки.

– Диастема, – подсказал Норт.

– Но верхние зубы все же есть. Кажется, два ряда.

– Видны какие-нибудь отметины?

Я отрицательно покачала головой.

В этот момент я обнаружила, что стою на цыпочках, чтобы получше разглядеть изображение на мониторе. Норт обеими руками поддерживал меня.

– Взгляни на эти проколы, – сказал он. – Представь, как клыки входят в тело жертвы…

Я смотрела. Что именно я должна была увидеть?

– Представь, как они выходят из тела жертвы…

Ну конечно же!

– Кожа должна быть разорвана. Она надрывается, когда змея вытаскивает клыки. Края раны были бы надорваны, а сама рана имела бы неправильную форму – по ней можно было бы определить, под каким углом нападала змея.

– Видно что-нибудь?

Я посмотрела на Норта, на монитор, опять на Норта. Он улыбался, я невольно улыбнулась в ответ.

– Нет, – ответила я. – Края раны не надорваны.

– Ладно, ребята, я и так был слишком терпелив, – перебил нас Ричардс. – Кто-нибудь объяснит мне, что происходит?

Норт сделал шаг назад, но руки с моих плеч не убрал. Странно, что я не возражала.

– Ваш пациент скончался от отравления ядом гадюки, – заявил он.

– Ну конечно! – нетерпеливо выпалил Ричардс. – Нам это известно…

– А вот это и есть самое интересное. Если учесть, что гадюка его не кусала.