Текст книги "Королевский выкуп. Последний рубеж"

Партия охотников получила неожиданное пополнение – в замок явился брат Ричарда Джон. По его словам, он приехал навестить графа Рэндольфа и приятно удивился, застав здесь короля. Но Ричарда не обманули его заверения – он совершенно точно знал, что Джон прослышал о его встрече с Констанцией в Анжере и отчаянно хотел знать, не Артур ли теперь фаворит в гонке за титул наследника престола. Но спрашивать ни о чем не стал и втайне потешался недоумением графа Честерского, оказавшегося ни с того ни сего его «старым добрым другом».

День получился приятным. Белая соколица Ричарда отличилась, свалив огромную цаплю. Как смертоносная молния обрушилась она на превосходящую ее размерами птицу, а соколы Рэндольфа и Андре тоже упали на добычу. Псари спустили борзых, и пока охотники ждали, когда принесут добычу и отзовут соколов, Ричард и Андре сумели заинтриговать остальных рассказом о том, как сарацины используют кожаные колпачки для управления охотничьими птицами. Как только все возвратились в замок, граф Честерский воспользовался возможностью спросить Ричарда, правда ли, что он привез из Святой земли нескольких сарацинских лучников. Граф изумился, когда Ричард утвердительно кивнул, поскольку почитал это за очередной разносимый французами слух. Ричарда рассмешила его растерянность. Он сказал, что речь идет о храбрых воинах, наделенных редким умением. Сарацины стреляют из лука на скаку – это навык, которым не владеет ни один христианин. И в момент этой беседы их компания наткнулась на старика.

Он внезапно появился из-за деревьев. Длинные нечесаные волосы и всклокоченная борода наводили на мысль, что это отшельник, один из затворников, что избегают соприкосновения с другими людьми, живут в уединении, но зависят от милостыни своих соседей, которые часто восторгаются их набожностью, простотой и благочестивым образом жизни. Но старик опирался на дорожный посох, а стало быть, мог совершать паломничество в священную обитель Мон-Сен-Мишель.

Лошади попятились, когда паломник, хромая, подошел ближе – животным не нравился исходящий от него неприятный запах.

– Подай ему, Андре, – приказал Ричард. Когда кузен вскинул бровь, он улыбнулся. – Ты же знаешь, что монархи не носят при себе денег.

Король посмотрел, как Андре развязывает кошель и бросает несколько монет под ноги старику.

– Андре, неужели я не могу позволить себе большую щедрость? – спросил он.

С преувеличенно тяжелым вздохом Андре выудил из сумы еще пару денье. Но отшельник, вместо того, чтобы наклониться за подаянием, подошел к всадникам ближе, пристально всматриваясь в их лица. Он медленно переводил взгляд с одного на другого, пока не остановился на Ричарде.

– Внемли мне, господин! – Голос у старика оказался неожиданно глубоким и звучным. В этот момент он более походил на одного из ветхозаветных пророков, чем на оборванца-отшельника или нищего. – Вспомни про разрушение Содома, избегай того, что против закона. Ибо если не остановишься, по заслугам твоим постигнет тебя кара Господня.

Пораженные лорды молча смотрели на старика, но некоторые тайком осеняли себя крестом. Ричард лишь рассмеялся. Обернувшись в седле, он посмотрел на брата и произнес:

– Должно быть, этот отшельник к тебе обращается, Джонни, ведь твои грехи куда весомее моих.

Джон тоже рассмеялся:

– Надеюсь, что так. Я всегда считал, что если уж что-то делаешь – делай от души.

Андре и его рыцари присоединились к веселью, но граф Честерский, вице-канцлер Ричарда Эсташ и несколько остальных продолжали встревоженно наблюдать за отшельником.

Старик, возмущенный их хохотом, воздел к небесам посох, словно призывая громы небесные на головы этих нераскаянных грешников.

– Не заблуждайтесь, Господь не терпит насмешек!

К тому времени терпение Ричарда кончилось:

– Мы не над Господом смеемся, старик, а над тобой.

Подняв руку, он подал охотникам знак продолжить путь. Отшельник остался стоять посреди дороги, крича вслед всадникам: «Что посеешь, то и пожнешь». Но лорды его уже не слышали.

* * *

Джон всегда чувствовал себя приниженным в присутствии Ричарда, хотя ни за что в этом не признался бы. Брат имел все то, чем не обладал Джон. Но принц понимал – если у него и есть надежда вернуть себе королевскую милость, делать это следует постепенно, маленькими шажками. Один из них и привел Джона к рождественскому двору Ричарда в Ле-Ман. Там он понял, что тут его больше должны заботить призраки минувшего, чем соперничество с братом.

В Ле-Мане он в последний раз видел отца. Когда армии, ведомые Ричардом и королем Франции, приблизились к городу, Гарри отослал Джона в безопасное место. Он хоть возражал для виду, но был рад уехать, поскольку знал, что отец умирает и пора заключать сделку с Ричардом и Филиппом. Убедить себя, что иного выбора нет, Джону оказалось несложно, и он поступил так, как сделал бы всякий разумный человек – покинул тонущий корабль. Поначалу принц был уверен, что принял правильное решение. Ричард пренебрег теми, кто покинул его отца в последние дни, и возвысил оставшихся преданными до конца, как Уилл Маршал и Балдуин де Бетюн. Но для брата он сделал исключение, даровав Джону шесть английских графств и немалый доход в четыре тысячи фунтов в год. Однако Джон быстро понял, что окружающие не уважают его. О, они выказывали должное почтение брату и наследнику короля, но в их глазах принц читал презрение – им казался недостойным уважения сын, предавший умирающего отца. И тогда Генрих стал вторгаться в его сны. Отец никогда не кричал на него, не бранил и не укорял. Гораздо хуже – молчащий призрак смотрел печальными глазами на сына и исчезал всякий раз, как Джон пытался оправдываться, объяснить, почему бежал из Ле-Мана и заключил частный договор с Ричардом и королем Франции.

Поэтому хотя в тот понедельник Страстной недели ему и предоставили место за высоким столом в большом зале, Джон не испытывал радости. Во второй половине дня прибыли Уилл Маршал и его графиня, Изабелла де Клари. И пока Изабелла болтала с женой Андре, Денизой де Деоль, мужчины рассказывали Уиллу о последнем предложении французского короля – урегулировать разногласия путем состязания сильнейших воинов, по пять с каждой стороны. Но после того как Ричард потребовал, чтобы они с Филиппом были в числе соревнующихся, француз полностью потерял интерес к этой идее. Уилл и те, кто не слышал об этом раньше, разразились хохотом. Джон тоже заулыбался, хотя ему осточертело слушать, что Ричарда превозносят, как Роланда, скрещенного с Марсом, языческим богом войны. Зато мысль об унижении Филиппа была приятной. Тем не менее, он все равно испытал облегчение, когда обед закончился и он мог удалиться в свои палаты, подальше от любопытных глаз.

Поскольку ему было скучно, а Урсулу взять с собой в Ле-Ман было невозможно, Джон отправил Дюрана в город на поиски подходящей шлюхи, а потом устроился в кровати с кувшином вина. Но вскоре его неожиданно позвали к брату.

Ричарда он нашел в соларе дворца в обществе Уилла Маршала и Андре де Шовиньи. Они обменивались воспоминаниями об осаде Ле-Мана, смеясь, словно не сражались тогда на разных сторонах. Джон уже знал, что Уилл сбил с коня Ричарда, когда тот бросился в погоню за Генрихом, вынужденным бежать из города, в который ворвались французы. Эта история получила известность, и Уилл был уверен, что погубил себя, публично унизив человека, вовсе не славившегося великодушием. Но к его изумлению, ему была возвращена королевская милость, и он получил в невесты Изабеллу де Клари. Джон не знал, что в тот день Уилл еще и чуть было не взял в плен Андре. Тому удалось вырваться от Уилла, но он сломал руку, и Ричард поддразнивал его, напоминая о похожем инциденте в Святой земле, когда Андре пострадал от смертельно раненного им сарацина. Джон слушал их с застывшей улыбкой – он не понимал, с чего этим людям так нравится вспоминать о том, как их чуть не убили. В этом отношении он больше, чем Ричард, походил на отца. Генриху никогда не нравились войны, и хотя, если доходило до драки, он сражался умело, но в отличие от Ричарда, никогда не упивался этим.

Джон беспокойно ерзал на месте, гадая, вернулся ли уже Дюран с его шлюхой, когда Ричард наконец обратился к нему.

– У меня есть для тебя хорошая новость, Джонни. Я намерен вернуть тебе утраченные владения.

Джон выпрямился, с изумлением и радостью глядя на брата:

– Благодарю тебя, Ричард!

– Твои земли, но не твои замки. Они остаются в моих руках.

Разочарование было огромным, потому как замки олицетворяли силу, но Джон понимал, что лучше его не показывать, и еще раз бурно поблагодарил брата. Андре и Уилл уже пытались оспаривать решение Ричарда, говоря, что захват Джоном Эвре был бесчестным, а в схватке за замок Водрей он выказал себя трусом. Они не могли понять, почему Ричард так снисходителен к Джону, хотя полагали, что тут сыграла роль королева-мать. Обменявшись взглядами, они пришли к молчаливому согласию в том, что ни в личных, ни в политических вопросах чужакам никогда до конца не понять поведения этой анжуйской семьи, мстительной и великодушной, и всегда действующей в династических интересах.

* * *

Арн сел на кушетке, внимательно прислушиваясь. Когда смутный и сдавленный, но уже знакомый ему звук повторился, он отшвырнул одеяло и, дрожа от холода, натянул через голову рубаху. Прошлепав босиком через комнату, он отдернул льняной полог, закрывавший кровать Ричарда, и темнота чуть отступила, разогнанная языками пламени угасающего очага. Как он и предполагал, Ричарда опять мучили ночные кошмары – голова его металась по подушке из стороны в сторону, рот был перекошен, дыхание хриплое. Простыни намокли от пота, а когда Арн осторожно протянул руку и тронул Ричарда за плечо, то испуганно отдернул ее – кожа короля показалась обжигающе-горячей.

* * *

Ричард догадывался, что должен быть в Яффе, потому как было безбожно жарко. Он попытался открыть глаза, но утремерское солнце слепило. Он слышал, как вокруг ходят люди, различал голоса Андре и мастера Ральфа Безаса, его личного врачевателя. Услышав голос матери, он удивился, ведь матушка не сопровождала его в походе на Святую землю. Он сощурился, борясь с ослепляющим сиянием, и попытался рассмотреть, в самом ли деле она тут, и тем самым вызвал в палатах переполох.

– Он очнулся!

Этот голос Ричард тоже узнал – то был мастер Джон из Бридпорта, другой его врач – и встревожился, ведь последний раз он видел мастера Джона в Германии. Господи Иисусе, он что, снова в Трифельсе? Ричард попытался сесть, но его тут же уложили обратно. Он покорился, поняв, что, где бы он не находился, это не Германия. Здесь его мать, Андре, Вильгельм Маршал, его лекари и даже четырнадцатилетний сын Филипп маячил за спинами у прочих. Прежде чем Ричард смог заговорить, на его лоб легла рука:

– Благодарение Господу, лихорадка спала!

К этому моменту Ричард узнал свои покои в Ле-Мане. По мере прояснения сознания к нему возвращались воспоминания. У него внезапно разболелась голова, когда он перешучивался с Андре о том, что Господь наказал его за возвращение земель Джонни. Он вспомнил, как было жарко в ту ночь, как он сбрасывал простыни, стараясь спастись от удушающего жара. После этого – ничего.

– Как долго?..

– Ты заболел в канун понедельника, сир. Сегодня Великий четверг.

Он потерял три дня?

– Это не четырехдневная лихорадка? – неуверенно спросил Ричард: он помнил, что за приступами жара всегда следовал озноб. Оба врача заверили, что это не возвращение малярии, мучавшей его годами. – А что тогда?

– Мы не знаем, монсеньор. – Мастер Ральф медленно покачал головой. – Очень странно, что ты так внезапно и сильно заболел. Ты чувствовал недомогание перед тем, как открылся жар?

Ричард сказал про головную боль и саднившее горло, но лекари оставались в замешательстве. Подошедшая Алиенора поцеловала сына в лоб, чтобы убедиться, что жар в самом деле спал.

Переводя взгляд с одного лица на другое, король видел такую безмерную радость, что понял: они не знали, выживет ли он. Ричард потерял счет, сколько раз доводилось ему сражаться со смертью, но никогда еще ее нападения не были такими внезапными. В прошлом она всегда предупреждала его. Однако он слишком устал, чтобы думать о своей таинственной болезни, его непреодолимо клонило в сон. Ричард вяло пробормотал извинения, затем уснул так резко, что по покоям пробежал холодок страха. Но убедившись, что дыхание и пульс короля ровные, оба врача объявили, что сейчас больной больше всего нуждается в отдыхе. Мастер Ральф отважился дать королеве-матери совет тоже поспать немного, ибо, с Божьей помощью, ее сын скорее всего поправится. Алиенора слишком устала, чтобы спорить. Андре и Уилл вскоре тоже отправились в свои постели. Филипп воспротивился и, закутавшись в плащ, свернулся в кресле и стал караулить отцовский сон.

* * *

Проснувшись, Ричард сразу понял, что на дворе день, поскольку в королевских покоях дворца Ле-Ман имелась такая роскошь, как оконные стекла. Встав с постели, чтобы воспользоваться ночным горшком, он не стал протестовать, когда доктора настоятельно велели ему снова лечь: тело восстанавливалось медленнее, чем мозг, и ноги у него подкашивались. Ричард доедал суп, сидя в кровати, когда в спальню впустили Джона.

– Входи, маленький братец. Жаль развенчивать твои надежды, но я, похоже, не умру.

Джон и глазом не моргнул:

– И я рад этому, мой большой брат. Если бы ты отправился к Господу на страстной неделе, большинство твоих лордов выбрало бы следующим королем малыша Артура, поскольку в глазах многих я все еще порченый товар. Так что буду премного благодарен, если ты на время перестанешь заигрывать со смертью, хотя бы до той поры, когда я сумею восстановить репутацию.

Лекари уставились на Джона, открыв рты. Но его ставка сыграла: Ричарда подобное нахальство позабавило, а не оскорбило. Придвинув к кровати кресло, Джон постарался развлечь брата, так как знал, насколько из него плохой пациент. Сначала он преуспел, но вскоре Ричард ушел в себя, погрузившись в неприятные раздумья – по крайней мере, Джон пришел к такому выводу, глядя на мрачное лицо старшего брата.

К тому времени к Джону присоединились Алиенора, Андре и Уилл. Ричард лежал тихо, но присутствующие сочли это естественным в его состоянии и обрадовались, что король согласился поесть. Королю пришлось вынести краткие посещения епископа Ле-Манского, архиепископа Руанского, графа Честерского, виконта Туарского и еще нескольких знатных лордов и клириков. После этого он снова поспал, а проснувшись, обнаружил, что комнату заполняют тени. Приподнявшись на локтях, он внимательно оглядел их, переводя взгляд с докторов на мать, брата, кузенов Андре и Моргана, затем на Уилла Маршала, капеллана Ансельма, вице-канцлера Эсташа и вновь прибывшего декана собора Сен-Мартен-ле-Гран Уильяма де Сен-Мер-Эглиза.

– Я хочу задать вопрос всем вам. Может ли эта болезнь быть знаком Господним? Предупреждением, что я должен искупить грехи и вести более праведную жизнь?

Джон сразу смекнул, что к чему, и совершенно не обрадовался. Если брат решит «вести более праведную жизнь», он примирится с женой, а последнее, чего хотелось Джону, так это чтобы Ричард проводил на ложе Беренгарии достаточно времени, чтобы зачать сына.

– Ты же не можешь принимать всерьез того чокнутого отшельника, Ричард. Он нес чепуху!

Но трое священнослужителей уже уверяли Ричарда, что Господь и в самом деле может предостерегать его, и оба врача согласились, что странную природу его болезни можно объяснить только божественным наказанием. Следующим заговорил Уилл. Перед его глазами стояла не постель Ричарда, а смертное ложе его брата Хэла. «Бог карает меня за грехи, Уилл», – слышались ему слова. С потемневшими от страха глазами Хэл отчаянно кричал, что уже поздно, что Люцифер уже здесь, с ними, ждет, когда придет время забрать его душу. Спустя почти двенадцать лет у Уилла все еще наворачивались при этих воспоминаниях слезы: он любил своего молодого лорда, хотя Хэл сбился с пути и в последние недели жизни был не лучше разбойника. Уилл помог Хэлу умереть доброй смертью, и сейчас, разволновавшись так, что сдавило горло, повторял его брату те же самые свои слова:

– Господь Всемогущий оказал тебе великую милость, сир: дал время раскаяться и просить Его прощения.

Морган поддержал Уилла, вспомнив о предупреждении более весомом, чем болтовня отшельника – наставлении епископа Линкольнского. Андре и Алиенора не знали, что ответить. Особенно сомневался Андре: он думал, что Джон прав, и отшельник, вероятно, безумен. Но лучше проявить излишнюю осторожность, и Алиеноре казалось естественным, что Господь больше беспокоится о душе короля. И кроме того, Ричарду не обрести сына и наследника, если он не наладит свой развалившийся брак.

Когда она не стала возражать, Джон понял, что его голос не будет услышан. Ричард устроит еще одно показательное покаяние, как уже делал в Мессине, желая стать достойным вести битву против мусульман. И с треклятым своим везением, братец Ричард сделает своей испанской женушке ребенка еще до конца месяца. Жалея, что не может затравить этого отшельника своими собаками лимерской породы и скормить им его внутренности, Джон погрузился в мрачное молчание, на которое никто не обратил внимания.

* * *

Джоанна поняла, что что-то не так. Пока Ричард встречался с Констанцией в Анжере, Морган навестил Мариам в Бофор-ан-Валле. Визит оказался очень коротким, и следующие две с половиной недели тихая и замкнувшаяся в себе Мариам отказывалась отвечать на все вопросы Джоанны. Но Джоанна была настойчива, и когда Мариам после пасхальной мессы в замковой церкви выскользнула в сад, последовала за ней.

Она нашла Мариам на дерновой скамейке у рыбного садка.

– Я знаю, что лезу не в свое дело, – сказала Джоанна раньше, чем та смогла заговорить. – Но я люблю тебя, как сестру, и вижу, что ты страдаешь. Позволь мне помочь.

– Как будто я могу остановить тебя. – Прекрасные золотистые глаза Мариам были наполнены слезами, и как только Джоанна села рядом, она начала облегчать душу. – Морган приезжал сказать, что Ричард пожаловал им с Гийеном щедрые дары, большие поместья в его герцогствах Нормандии и Аквитании. Он был такой радостный, Джоанна, говоря, что теперь мы можем пожениться. Отказывая ему, я едва не разбила свое сердце.

– Но почему? Я знаю, ты его любишь.

– Да, люблю, и не стану обременять его бесплодной женой.

Джоанна взяла Мариам за руку.

– Как часто ты делила постель с Морганом? Пару раз в Святой земле, да еще было несколько коротких свиданий в прошлом году. То, что ты не смогла зачать, ничего не доказывает, Захра.

От этого арабского ласкового слова, прозвища, которым ее называл брат Вильгельм, у Мариам полились слезы.

– Ты забываешь, что за четыре года брака с Бертраном я ни разу не забеременела.

– Но это не значит, что ты не можешь, – настаивала Джоанна, поскольку врачи, осматривавшие ее в Салерно, придерживались революционного мнения, что вина за бездетный брак не всегда лежит на женщине. – Многие жены беременеют после многих лет считавшегося бесплодным брака. Возьми хоть Констанцию. Кто ждал, что она забеременеет на сороковом году?

– Я сказала не всю правду, Джоанна, – призналась она, помолчав несколько секунд. – Да, я боюсь, что не смогу зачать. Но я не могу выйти замуж за Моргана не из-за этого. Наши дети никогда не станут здесь своими. Я видела, как люди смотрят на меня, как шепчутся за спиной. В Пуатье меня называли «сарацинской ведьмой».

Джоанна была разгневана – она и понятия не имела, что Мариам чувствует себя чужой в анжуйских владениях.

– Почему ты мне не говорила? Подлые скоты! Ты лучшая христианка, чем большинство из них!

Негодование Джоанны согрело Мариам, и она обняла подругу.

– Мне все равно, что другие говорят обо мне – жизнь с тобой защищает меня от подозрительности и враждебности, – заявила фрейлина. – Но для моих детей это будет иметь значение. На Сицилии сарацинская кровь – дело привычное, но я не могу просить Моргана бросить его мир ради моего. И даже если бы он захотел, то теперь, когда на сицилийском троне сидит Генрих, это невозможно. Морган никогда не пожелает жить там, где правит Генрих, и я тоже.

Джоанна слишком хорошо знала Мариам, чтобы спорить дальше, но и сдаваться не собиралась. Она стыдилась своего облегчения, испытанного в тот миг, когда Мариам сказала, что возвращение на Сицилию невозможно, ведь потерять Мариам было все равно, что лишиться части самой себя. Но молодая королева слишком любила подругу, чтобы быть эгоистичной, и пока они шли обратно к замку, втайне поклялась найти способ, чтобы Мариам и Морган смогли жить вместе.

Когда они вошли в большой зал, Джоанна направилась к Беренгарии, стоявшей у очага. Взглянув на лицо младшей родственницы, она ускорила шаг:

– Беренгария? Что случилось?

На фоне бледной кожи глаза Беренгарии казались совсем темными. Она держала письмо, выглядевшее так, будто оно было скомкано в кулаке, а потом снова разглажено.

– Это от Ричарда, – сказала испанка. – Он хочет, чтобы я присоединилась к его пасхальному двору в Ле-Мане.

– Милая, это же чудесно! – воскликнула Джоанна, обрадованная тем, что ее упрямый брат обратился наконец к своей заброшенной жене.

– Да, чудесно, – после долгой паузы согласилась Беренгария, как всегда говоря то, чего от нее ждут. Но она совершенно не разделяла восторг Джоанны, ощущая лишь тревогу, замешательство и даже некое дурное предчувствие.

* * *

Спустя два дня, на закате, впереди показались стены Ле-Мана. Беренгария не видела Ричарда с прошлого июля, когда началась и закончилась его молниеносная кампания в Пуату, и в последующие восемь месяцев ей оставалось лишь горевать о своем хвором браке. Ее гордости, и без того потрепанной и разбитой, была нанесена глубокая рана, когда Ричард без нее отпраздновал Рождество в Руане. Отсутствие Беренгарии показало всему христианскому миру, что она не состоялась и как королева, и как жена. Как еще объяснить, почему Ричард не пожелал видеть ее рядом с собой в те самые священные дни церковного календаря? Соли на эту рану подсыпало и то, что в марте Ричард встречался с герцогиней Бретонской, но не навестил жену, хотя Бофор-эн-Валле от Анжера отделяли всего пятнадцать миль. По пути в Ле-Ман Беренгария старалась прогнать прочь обиды, твердя себе, что сейчас главное – показать Ричарду и всему миру, что она умеет себя вести спокойно, благожелательно и снисходительно, как и подобает королеве, и ничем не выказывать своих тревог, гнева и боли. Но с каждой убегающей милей молодая женщина беспокоилась все больше и больше и теряла уверенность, что сумеет сдержать эмоции.

У Старого моста ее поджидал сюрприз – не успели они пересечь мост, как городские ворота открылись и навстречу ей выехал Ричард в сопровождении внушительной свиты баронов и епископов. Она никогда не была формально представлена вассалам короля и потому мало кого из них знала. Поравнявшись с ней, Ричард осадил коня, он выглядел усталым и напряженным. Однако улыбнулся жене, поклонился и поцеловал ей руку, после чего представил Гамелену, епископу Ле-Манскому: добродушному тучному мужчине, который, казалось, был очень рад ее видеть, поскольку твердил о том, какую честь она оказывает их городу своим визитом.

Они вступили в Ле-Ман. Ричард всю дорогу ехал рядом с Беренгарией, рассказывал, что в городе есть и замок, и королевский дворец, показывал древние римские городские стены. Он сделал небольшой крюк, чтобы продемонстрировать жене великолепный собор Св. Юлиана, и рассказал, что здесь погребен его дед, граф Жоффруа Анжуйский, и что здесь крестили его отца. Узкие улицы запрудил народ, собравшийся впервые увидеть супругу Львиного Сердца. Люди горячо приветствовали их с Ричардом, и поездка по городу превратилась в освещенную светом факелов торжественную процессию. Беренгария улыбалась, махала в ответ и думала, как наслаждалась бы таким приемом, случись это всего несколько месяцев назад.

* * *

К матери Ричарда Беренгария всегда испытывала противоречивые чувства. Она не могла одобрить скандального прошлого Алиеноры, но считала, что та идеально играет роль королевы: уверенная в себе, бесстрашная и утонченная. Невестка не стремилась конкурировать со своей величественной свекровью, зная, что наверняка проиграет соревнование, и сожалела, что совместное пятимесячное путешествие на Сицилию не сблизило их друг с другом. Беренгария не сомневалась, что Ричард никогда не вернул бы себе свободу, если бы не яростная решительность матери, и была глубоко благодарна, что в то тяжелое для супруга время Алиенора сражалась бок о бок с ним. Но в прошлом году она начала обижаться на королеву-мать, которая постоянно находилась рядом с Ричардом, оттеснив в тень жену. Поэтому после прибытия во дворе, Беренгария приветствовала Алиенору прохладно и официально, и ощутила неловкость и стыд, когда Алиенора, со своей стороны, повела себя очень любезно.

Первая встреча Беренгарии с младшим братом Ричарда прошла почти так же натянуто. Ее поразило, как мало Джон походил на Ричарда. Молодой человек был хорош собой, но гораздо ниже ростом, с темными волосами, глазами Алиеноры и чувственной дерзкой улыбкой, заставляющей думать, что он представляет невестку голой в постели. Беренгария знала, что добрым христианам надлежит воздерживаться от ненависти, но Джона она ненавидела, ведь он так старался, чтобы ее муж никогда больше не увидел солнца. Она не могла его за это простить и не понимала, как могут Ричард и Алиенора, как позволяют ему красоваться при королевском дворе, как будто его подлого предательства и не существовало. «Они совсем не такие, как мы, малышка». Эти слова сказал Беренгарии брат Санчо в ее последнюю ночь в Памплоне, ласково и печально предупреждая, что выходя замуж, она вступает в семью, совсем не похожую на их собственную.

Знакомство с таким количеством людей сразу приводило в растерянность, и она старалась запоминать имена и лица, понимая, что обидит человека, если не вспомнит его при следующей встрече. Беренгария была признательна Ричарду за то, что тот старался держаться рядом, а когда его отзывали в сторону, поручал Джоанне или Андре присмотреть за ней. Увидев, что к ним приближается Джон, Джоанна поспешила на помощь невестке. Зная, что Беренгария не хочет общаться более необходимого с человеком, которого называет «князем тьмы», Джоанна ловко увела ее к группе, окружавшей епископа Ле-Мана.

Епископ Гамелен тут же прервал беседу, чтобы приветствовать двух королев, гордый тем, что столь высокородные гости остановились в любимом им городе.

– Мы весьма польщены, что вы смогли посетить нас на пасхальной неделе, ваши величества. Это всегда время воссоединения, но особенно в этом году, когда всего пару недель назад мы опасались, что наш король испустит последний вздох. Однако только взгляните на него сейчас! – Сияя, он указал на другой конец зала, где Ричард вел беседу с архиепископом Руанским и епископом Анжерским. – Как обещает Писание, «обратитесь ко Мне, и Я обращусь к вам, говорит Господь Саваоф»[8]8
  Захария 1:3


[Закрыть]. Король чистосердечно раскаялся в своих грехах – и его здоровье поправилось, ибо милость Господа безгранична.

У Беренгарии пересохло во рту.

– Мой супруг был серьезно болен?

– Это правда, мадам. А тебе разве не сообщили?

Беренгария смогла только мотнуть головой в ответ. Джоанна была так же потрясена, но Уильям де Сен-Мер-Эглиз немедля вмешался и объяснил, что все произошло так внезапно, что не было времени вызывать королев, а когда кризис остался позади, король не захотел их беспокоить. На помощь пришла и Изабелла де Клари.

– Мужчины все одинаковы, благослови их Господь, – прощебетала она. – Мой муж в письмах домой изображает военную кампанию увеселительной прогулкой. С чего они взяли, что жены такие нежные цветочки – это для меня тайна, ведь если бы им приходилось терпеть родильные муки, не нашлось бы ни единой семьи, где было бы больше одного ребенка.

Это вызвало смех, а епископ Гамелен продолжил свою историю и рассказал Беренгарии и Джоанне, что король полностью раскаялся в своих грехах перед епископами и попросил отпустить их.

– С тех пор он каждое утро, без единого пропуска, присутствовал на богослужении и раздавал еду бедным и в городе и при дворе. И кроме того, приказал изготовить чаши из золота и серебра на замену тем, что были изъяты из церквей, чтобы заплатить за него выкуп.

Епископ явно был рад принимать участие в столь замечательном событии, и еще некоторое время продолжал в том же духе, восторженно восхваляя короля.

– Разве не был он первым, кто отправился в крестовый поход? Разве не он основал цистерцианское аббатство в Бонпоре и бенедектинский приорат в Гурфайе? Подумайте, каких высот он достигнет теперь, когда дал обет чтить Бога и стать самым справедливым и добродетельным государем!

Беренгария не знала, что Ричард основал два монастыря, и при других обстоятельствах проявила бы к этому большой интерес. Но сейчас, когда она поняла, почему Ричард вызвал ее в Ле-Ман, почти не обратила внимания на эту новость.

* * *

Обед почитался главной трапезой дня, ужин служил лишь дополнением, но поскольку Беренгария и Джоанна прибыли поздно, Ричард устроил обильную трапезу вечером. Столы в большом зале ломились от всевозможных яств, от которых людям приходилось воздерживаться в течение великого поста. Выздоровление короля не было столь стремительным, как всем казалось. Ел он мало, едва касался кушаний на подносе перед ним, только чтобы скрыть отсутствие аппетита, и не замечал, что жена вела себя точно так же. В последние дни Ричард легко уставал, и все, чего он хотел в эту ночь в постели – это спать. Но епископ внимательно за ним наблюдал: примирение с королевой рассматривалось как доказательство, что король отвернулся от прошлых грехов. И еще Ричард знал, что Всевышний тоже за ним смотрит.

После трапезы было дано представление, где выступали трубадуры и отважный юноша, жонглирующий ножами. Вскоре Ричард поднялся и увлек за собой жену. Понимая его намерения, она покраснела, забормотала, что нужно вызвать фрейлин, но Ричард заверил, что поможет ей разоблачиться. Беренгария не сомневалась, что у него большой опыт в раздевании женщин, поскольку не была так наивна, чтобы считать, будто он хранил верность ей в течение их размолвки. Она не стала протестовать, и, сопровождаемые одобрительными возгласами и улыбками, они покинули большой зал.

Когда чета переступила порог опочивальни, подготовленной для Беренгарии, Ричард застыл в изумлении – комната напоминала будуар для новобрачных. Для цветов был еще не сезон, но пол щедро устилало ароматное сено, горел ладан, насыщая воздух благоуханным ароматом, серебряные канделябры разгоняли остатки тени, а на маленьком столике стояли два украшенных драгоценными камнями кубка, большой кувшин с вином и блюдо сушеных фруктов. Ричард не знал, кто все это устроил. Это было не в стиле его матери. Зато в стиле Джоанны, но та просто не могла успеть. Возможно, это сделала супруга Андре, или Изабелла, жена Уилла. А может, таково представление Джонни о шутках. Что ж, по крайней мере, здесь есть вино. Закрыв за ними дверной засов, он подошел к столу и спросил Беренгарию, не желает ли она выпить немного.