Текст книги "Робким мечтам здесь не место"

Я еще и понятия не имел, как часто мне придется вспоминать тот эпизод в номере отеля и как скоро это случится.

Глава 2. Независимость, союзники и борьба за безопасность

Ясным и теплым днем в мае 1947 г. я сидел в кресле на краю склона и кормил двух коз. Широкая полоса тумана собиралась внизу на берегах Кинерета, наполняя ветер нежной дымкой.

– Шимон? Шимон! – услышал я, обернулся и увидел близкого друга, отчаянно спешившего ко мне.

Я встал, удивленный, обеспокоенный.

– Что случилось?

– Йосеф Израэли снова здесь, от имени Эшколя, – сказал он, запыхавшись. – Он здесь с письмом от Бен-Гуриона.

– О чем?

Он снова сделал паузу, чтобы отдышаться.

– Ты… – он перевел дыхание, – речь о тебе.

Вскоре я узнал, что Йосеф Израэли приехал вернуть меня в качестве посланника Эшколя. Всех членов кибуца созвали на срочное собрание, им зачитали письмо. Бен-Гурион просил снова освободить меня от обязанностей в кибуце, чтобы я мог послужить подпольной еврейской армии, известной как «Хагана»[37]37
  «Хагана» – еврейские силы самообороны, нелегальные вооруженные формирования, созданные в Подмандатной Палестине в 1920 г. и ставшие основой Армии обороны Израиля (ЦАХАЛ). Прим. ред.


[Закрыть], которая позднее станет Армией обороны Израиля (ЦАХАЛ). Хотя просьба исходила от самого Бен-Гуриона, правила кибуца предписывали, что все жители Алюмота должны проголосовать и отпустить меня. Именно поэтому Бен-Гурион не приказывал, а пытался убеждать. Он не сомневался, что грядет война за нашу независимость, а это означает, что боеготовность и забота о безопасности станут следующим решающим условием нашего выживания. «Рассматривайте это как одну из многих задач кибуца, новое поле для работы», – писал он, надеясь убедить кибуцников в том, что моя новая миссия и для них была важнейшей задачей. После непродолжительного обсуждения члены кибуца откликнулись на пожелание Бен-Гуриона. Я должен был явиться в штаб-квартиру «Хаганы», непритязательное красное здание (известное как Красный дом) на улице Ха-Яркон в Тель-Авиве.

Я с гордостью принял эту задачу, хотя еще не понимал, как и чем смогу помочь. У меня не было боевого опыта, если не считать защиты Бен-Шемена. Я ничего не знал об устройстве армии или подготовке к войне.

Едва я вошел в Красный дом, увидел знакомого – он тоже был членом кибуца Алюмот.

– Ты знаешь, куда я должен идти? – спросил я.

– Нет, мне никто не сказал, что ты придешь. Ты знаешь, что должен делать?

– Не знаю. Меня вызвал Бен-Гурион.

– Ясно. Яков Дори, начальник штаба, очень болен, поэтому его стол сейчас не занят. Почему бы тебе пока не присесть там?

Несколько часов спустя в кабинет вошел Бен-Гурион в сопровождении военных советников. Проходя мимо меня, он обернулся.

– Шимон, хорошо, что ты здесь, – сказал он, выудив из кармана несколько листов потертой бумаги и вручив мне.

Это был список из двух столбцов: одного короткого и другого длинного.

– Это оружие, которое у нас есть. – Он указал на первую колонку. – А это оружие, которое нам нужно. Если мы останемся с тем, что имеем, с нами покончено.

Опасения Бен-Гуриона не были беспочвенными. Обстановка в Организации Объединенных Наций позволяла предположить, что Генеральная Ассамблея, скорее всего, проголосует за резолюцию о разделе Палестины, что приведет к созданию еврейского государства. Само по себе это было поводом для восторга. Но Бен-Гурион был глубоко обеспокоен. Он ожидал, что вновь образованному еврейскому государству будет объявлена война как внутри его новых границ, так и со стороны арабских соседей. Что хорошего в рождении государства, если оно немедленно будет задушено в колыбели? Именно поэтому Бен-Гурион намеревался преобразовать «Хагану», чтобы молодое государство не оказалось без армии, без шанса защитить себя.

– Нас ждут не просто мелкие стычки, – сказал он. – Необходимо создать современную армию.

– Что я могу сделать? – спросил я Бен-Гуриона, когда он вручил мне обширный список необходимого оружия.

– Все просто, – ответил он. – Найди это оружие для нас как можно быстрее.

Я вернулся к своему временному столу, чтобы просмотреть документ, но обнаружил, что это занятие напоминает чтение списка покупок на языке, которым я не владею. Открыв ящик стола в поисках блокнота и карандаша, я заметил внутри письмо, адресованное Бен-Гуриону, которое, должно быть, Дори сохранил по каким-то своим соображениям. Оно было написано одним из наших генералов: ему предложили должность начальника штаба, но, судя по тексту, он решил отказаться.

«Я не хочу быть начальником штаба на шесть дней», – писал он. Для меня эти слова не имели никакого смысла, так что я попросил коллегу объяснить, что это значит.

– Почему генерал отказался от поста? – спросил я.

– Есть много причин.

– Например?

– Патроны, – ответил он.

– Что ты имеешь в виду?

– Почитай внимательно список, – сказал он, указывая на одну из строк в колонке того, что у нас уже было. – Шесть миллионов патронов.

– Кажется, это много, – заметил я.

Коллега рассмеялся:

– Когда придет война, нам понадобится миллион патронов в день. – И добавил: – Непростая работа.

Именно это имел в виду генерал: он не хотел вступать в оборонительную войну с боеприпасами на срок меньше недели. Я был потрясен по двум причинам: во-первых, я знал – все мы знали, – что перед государством сразу встанет угроза войны. Очень серьезная угроза. Но насколько безнадежна ситуация? Мы столь плохо оснащены, что боеприпасов не хватит даже на неделю? Нет, это было ужасной перспективой. Но еще более шокирующим стало для меня открытие, что специалист, которого вызывают помочь в столь важном деле, просто отказывается лишь потому, что дело кажется ему чересчур сложным. Ведь Бен-Гурион не звал его для участия в случайном малозначимом проекте; он просил генерала взяться за ключевую задачу – защиту еще не родившегося государства, за реализацию сионистской мечты. Возможно, масштабы проблемы огромны, но какой ответ был бы достоин нашей истории – и нашего будущего, – если не решительное и исполненное надежды «да»?

В голове моей эхом звучали прощальные слова деда: «Всегда оставайся евреем». Быть евреем значило для меня многое, но прежде всего это означало иметь силу духа и мужество делать то, что требовалось во имя еврейского народа. В то время мне, возможно, не хватало опыта и положения, чтобы разбираться в оружии, перечисленном в списке Бен-Гуриона, но необходимо было принимать решение, где взять боеприпасы, где найти союзников, как приобрести оружие; и вместо того, чтобы бежать от трудностей, я с готовностью принял вызов.

* * *

Многие воспринимают меня как человека весьма противоречивого. В течение последних сорока лет я был известен как один из самых энергичных «голубей» Израиля, как человек, сосредоточенный на установлении мира. Но первые два десятилетия моей карьеры были посвящены не достижению мира, а подготовке к войне. Какое-то время говорили, что я один из самых напористых «ястребов» Израиля. На этом основании предполагают, что я изменился, что мои действия и взгляды подверглись масштабной нравственной трансформации. В такой интерпретации обнаруживается определенный лиризм, однако это выдуманный парадокс, которого на самом деле никогда не существовало. Это не я изменился – изменилась ситуация.

Мир – это цель, это то, к чему следует стремиться, а война – функция, вызванная необходимостью, вопреки нашим желаниям. Ни один разумный человек не предпочтет войну. Едва лишь появилась возможность мира, я изо всех сил направился к нему. Когда арабские лидеры стали открыты для переговоров, я сказал, что тоже предпочитаю переговоры. Пророки призывали к миру и справедливости, к морали и взаимной терпимости. «И они перекуют мечи свои на орала и копья свои на серпы, – говорит нам Тора. – Не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать»[38]38
  Книга пророка Исаии. Глава 2, стих 4. В синодальном переводе. Прим. перев.


[Закрыть]. Это было видением, направляющим еврейский народ. Но следует помнить, что бывали времена, когда обстоятельства складывались совершенно иначе; времена, когда наши арабские соседи не желали переговоров и пытались уничтожить нас. Бывали времена, когда Израиль оставался беззащитным в море врагов, времена чрезвычайной и постоянной опасности. Это были годы до того, как мир стал возможным, – годы, когда я был бескомпромиссным «ястребом».

Злые намерения соседей были не единственной причиной того, что мы стояли перед угрозой почти неизбежной гибели. Ближний Восток находился под западным эмбарго на поставки оружия, поскольку Соединенные Штаты, Британия и Франция обязались сохранять нейтралитет в регионе. На практике Израиль оказался единственной жертвой этого эмбарго; Советский Союз охотно поставлял оружие арабским государствам, которые угрожали нашему существованию, в то время как Запад нам не предоставлял ни оружия, ни боеприпасов. Таким образом, нашим врагам был открыт беспрепятственный канал военных поставок для их и без того обширных армий, а у нас имелись запас патронов на шесть дней и ополчение, состоявшее в основном из фермеров и мирных людей, выживших в холокосте и не имевших боевой подготовки; не было никакого доступного способа получить оружие для обороны на случай нападения.

Единственной возможностью защитить себя было нарушение эмбарго – незаконное приобретение оружия и тайная его доставка.

Несколькими днями ранее я доил коров в кибуце, теперь же для меня наступал один из самых драматичных периодов жизни. Мне предстояло установить дружеские контакты с торговцами оружием и партнерские отношения с контрабандистами. Меня ждали секретные миссии, использование поддельных паспортов, работа в тени – все во имя закупки как можно большего объема вооружения и боеприпасов. Со временем я приобрел опыт и знания как об оружии, так и о каналах его приобретения. Я узнал о дефектах конкретного типа винтовок, об объемах топлива для прохода военного корабля через Атлантику. Стал хорошо разбираться в причудливом балансе почтительности и настойчивости, необходимом для того, чтобы добиться своевременной доставки лучшей техники. Но в начале пути все, что я знал, – это невероятная важность моей задачи и предельная ограниченность во времени на ее решение. Мне было очень интересно узнавать о разнообразных технических деталях, но у меня не было вопросов, почему я все это делал: решение пришло сразу, без раздумий.

Лишь одна страна согласилась направить нам оружие напрямую – Чехословакия. Другие советские сателлиты, находившиеся за «железным занавесом», присоединились к бойкоту, но Сталин увидел в западном эмбарго некий шанс, полагая, что демонстрация поддержки может приблизить нашу молодую социалистическую страну к его коммунистической империи. И поэтому он позволил чехам снабжать нас оружием, в котором мы отчаянно нуждались. Все происходившее было невероятно символично: большинство присланного вооружения изготавливалось на объектах, возведенных нацистами на оккупированной чешской территории. То самое оружие, которое когда-то использовалось против нас, теперь послужит нашей защите.

За шесть месяцев после прибытия в штаб-квартиру «Хаганы» я помог собрать невероятный запас оружия – и как раз вовремя. В последнюю неделю ноября 1947 г. двухмесячные дебаты в Генеральной Ассамблее ООН по резолюции № 181[39]39
  Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН № 181 от 29 ноября 1947 г. A/RES/181 (II) «Будущее правительство Палестины» предлагала упразднить Британский мандат к 1 августа 1948 г. и рекомендовала создать на территории Палестины два государства – арабское и еврейское. «За» проголосовало 33 страны, 13 – «против», 10 воздержались. Резолюция была принята. Прим. перев.


[Закрыть] достигли апогея. Принятие резолюции положило бы конец Британскому мандату и разделило Палестину на два государства – арабское и еврейское, что привело бы к провозглашению нашей независимости и, вероятно, к вооруженному конфликту. Но никто из нас – ни внутри правительства, ни за его пределами – не знал соотношения сил в ООН. Для принятия резолюции требовалось большинство в две трети голосов стран – членов ООН (задача, больше напоминавшая быстрый подъем на скалу без страховки, чем размеренное восхождение). Двадцать шестого ноября мы слушали дебаты по радио, ловили слова представителей разных наций, выступавших один за другим и державших в руках нашу судьбу.

Арабские страны были категорически против резолюции, из-за чего у ООН не было полномочий даже рассматривать этот вопрос. Представитель Саудовской Аравии назвал ее «вопиющей агрессией», за ним взял слово представитель Сирии, который объявил ее «величайшим политическим скандалом всех времен». СССР, который когда-то выступал против раздела, теперь готов был поддержать резолюцию, утверждая, что вариант с созданием одного государства «неосуществимый и непрактичный». В той же речи представитель СССР отклонил претензии арабских стран, настаивая на том, что ООН не только имеет право вмешиваться в ситуацию во имя мира, но просто обязана сделать это согласно собственному уставу.

К концу дискуссии оставалось неясным, достаточно ли у нас поддержки. Даже в день голосования – 29 ноября 1947 г. – семь стран еще не объявили о своих намерениях. И хотя мы получили одобрение от очень многих стран, не было полной уверенности, что никто не изменит позицию в последний момент.

Когда на Тель-Авив спустились сумерки, десятки людей собрались на площади Маген Давид, где были установлены громкоговорители для трансляции голосования. Когда помехи в эфире рассеялись, мы услышали, как председатель Генеральной Ассамблеи Освальдо Аранья[40]40
  Освальдо Аранья (1894–1960) – представитель Бразилии, председатель Генеральной Ассамблеи ООН в 1947–1948 гг. Прим. перев.


[Закрыть] объявляет голосование по резолюции. Вместе с еврейскими общинами по всему миру мы внимательно вслушивались.

«Афганистан? Нет. Аргентина? Воздержалась. Австралия? Да…» Одного за другим объявляли представителей государств, и каждый давал свой ответ от лица всей нации, и каждый ответ эхом отзывался в наших головах, напряжение возросло так, что мы уже почти утратили способность дышать. Мы с Бен-Гурионом ходили туда-сюда, словно наши шаги могли ускорить время.

«Сальвадор? Воздержался. Эфиопия? Воздержалась. Франция? Да». При этом в зале внезапно поднялся шум, за которым последовал агрессивный стук молотка.

«Я призываю публику к спокойствию и надеюсь, что вы не будете вмешиваться в голосование по текущему вопросу, – предупредил председатель Генеральной Ассамблеи, по-видимому обращаясь к толпе, собравшейся на галерее. – Я уверен в том, что вы будете вести себя в соответствии с серьезностью решения, принимаемого этой ассамблеей, – сурово продолжил он, – потому что я не позволю никому вмешиваться в принятие нашего решения!»

Мгновение тянулось за мгновением. Люди на площади буквально прильнули друг к другу, слушая голоса оставшихся стран и исполнившись надеждой, если не верой, что сейчас произойдет нечто исключительное.

«Уругвай? Да. Венесуэла? Да. Йемен? Нет. Югославия? Воздержалась». Мы снова услышали удар молотка, на этот раз обозначавший конец голосования. И затем – простые слова, которые изменили ход еврейской истории: «Резолюция… принята тридцатью тремя голосами; тринадцать против и десять воздержались»[41]41
  В конечном счете «против» голосовали все арабские государства и ряд неарабских мусульманских и немусульманских стран: Афганистан, Египет, Греция, Индия, Ирак, Иран, Йемен, Куба, Ливан, Пакистан, Саудовская Аравия, Сирия, Турция. Прим. перев.


[Закрыть].

Толпа отозвалась бурными восклицаниями. Были теплые объятия и недоверчивый смех, слезы надежды и радости, моменты размышлений. Когда новость разлетелась по Тель-Авиву, евреи вышли на улицы в стихийном порыве. Мы с Бен-Гурионом наблюдали, как тысячи евреев взялись за руки и танцевали хору[42]42
  Хора – круговой танец, ставший популярным в начале ХХ в. Сельский хоровод в 1920-х гг. был трансформирован израильским балетмейстером Барухом Агадати. Женщины и мужчины становятся в круг, вытягивают руки, кладут их на плечи соседей и начинают движение вправо с левой ноги, развернув корпус. Танец стремительный, исполняется под традиционные песни, хотя чаще всего под музыку «Хава нагила». Прим. ред.


[Закрыть]. Никогда за две тысячи лет изгнания у нашего народа не было более амбициозной мечты, чем возвращение домой. Прошло немногим более пятидесяти лет с тех пор, как Теодор Герцль начал движение за то, «чтобы заложить краеугольный камень дома, который станет убежищем для еврейского народа». В масштабах истории мы достигли результата с поразительной скоростью. Но по меркам нашей недавней истории, с учетом убийства шести миллионов невинных людей и почти полного исчезновения еврейских диаспор в Европе мы не могли забыть, что едва не стало слишком поздно.

Так легко было упустить это из виду в момент всеобщей радости, но мы с Бен-Гурионом знали, что празднование было преждевременным. Резолюция Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций сама по себе еще не гарантировала рождение нашего государства.

«Сегодня они танцуют на улице, – написал Бен-Гурион в своем дневнике, – завтра им придется проливать на улице кровь».

Он был прав. Уже через несколько дней после принятия резолюции стали поступать сообщения о нападениях бойцов арабских военизированных формирований на еврейских поселенцев. Мы получали ужасающие телеграммы со всего Ближнего Востока о нападениях на евреев в отместку за голосование – подробные описания разрушения синагог и домов, превращенных в пепел в Сирии, толп, преследующих евреев и изгоняющих их отовсюду от Египта до Ливана. Лига арабских государств[43]43
  Лига арабских государств – международная организация, включающая арабские государства, а также близкие к ним, где арабский язык является одним из официальных; создана 22 марта 1945 г. Прим. перев.


[Закрыть] открыто объявила о своих намерениях: не допустить воплощения резолюции и изгнать евреев – уничтожить Государство Израиль, прежде чем его смогут нанести на карты. И они приступили к реализации своего темного замысла.

Именно в таких обстоятельствах Бен-Гурион предпринял попытку разработать декларацию независимости. Хотя британцы утратили мандат на управление регионом, как только в ноябре была принята резолюция ООН, официальная дата его окончания не была утверждена. Было объявлено, что они выведут последние военные подразделения из Израиля в пятницу, 14 мая 1948 г., в полночь. Бен-Гурион намеревался сделать заявление непосредственно перед их уходом, чтобы не допустить паузы между окончанием Британского мандата и началом нашей независимости.

В редкие моменты спокойствия в те безумные дни мысли мои были заняты не только предстоящей работой, но и моей дочерью Цвией, которая в этом мире не знала пока ничего, кроме любви родителей. Цвия только что научилась звать отца: «Аба, аба![44]44
  Аба – «папа» на иврите. Прим. ред.


[Закрыть]» Я снова и снова слышал ее голос – прекрасное напоминание о том, что поставлено на карту в грядущей битве.

Наконец 14 мая 1948 г., в последние часы перед наступлением Шаббата, я сидел за письменным столом и готовился к войне, а Бен-Гурион стоял за трибуной в Тель-авивском музее изобразительных искусств[45]45
  Подписание Декларации независимости Израиля состоялось в Музее изобразительных искусств, находившемся в доме первого мэра Тель-Авива Меира Дизенгофа. Прим. ред.


[Закрыть], собираясь произнести слова, которые ознаменуют рождение нашего государства. Из-за чрезвычайной угрозы безопасности мы позаботились о том, чтобы приглашенные гости и журналисты узнали о времени и месте встречи буквально за считаные минуты до ее начала. Когда министры пробирались мимо почетного караула «Хаганы» под фотовспышками репортеров, суета привлекла внимание прохожих и собрала на улице ликующую толпу. Участники церемонии прошли в одну из галерей музея под звуки оркестра, который в скором времени получил название Израильского филармонического. На стенах красовались работы из частной коллекции мэра Тель-Авива Меира Дизенгофа: картины еврейских художников, изображавшие еврейскую жизнь на протяжении двух тысячелетий изгнания.

Тринадцать министров Временного правительства[46]46
  Декларацию независимости, ставшую основополагающим правовым документом для образования государства, подписали 37 членов Народного совета, объявившего себя Временным государственным советом (фактически высшим законодательным органом страны) и назначившего Временное правительство. Прим. ред.


[Закрыть] заняли места по обе стороны от Бен-Гуриона. За спиной того, кто привел еврейский народ к столь важному моменту, висел портрет человека, открывшего нам путь в будущее, – Теодора Герцля; теперь он наблюдал за воплощением своей мечты – мечты, которую подарил всем нам.

Бен-Гурион призвал публику к тишине, но охваченные кипучим энтузиазмом люди отозвались стихийным исполнением «Хатиквы» – сионистского гимна, запрещенного британцами. Только потом Бен-Гурион произнес слова, которые все собравшиеся ждали целую жизнь: «Настоящим [мы] провозглашаем создание еврейского государства в Эрец-Исраэль – Государства Израиль». Зал взорвался бурными аплодисментами победы и затих беззвучными слезами печали. Это было одновременно напоминание о том, как далеко мы продвинулись и как много потеряли.

В конце церемонии оркестр исполнил «Хатикву», все собравшиеся стояли в почтительном молчании. Когда они пели вместе, это было призывом к действию для нации, рассеянной по миру, но объединенной общей мечтой. Теперь исполнение гимна было чем-то большим: не просто возгласом надежды, но голосом исторического самоутверждения, не только гимном движения, но гимном суверенного государства.

Израильская общественная радиостанция транслировала это событие в прямом эфире. Декларация с огромной скоростью была распространена по всей стране и по всему миру. В скромных домах, в разгар колоссальной неопределенности, народ Израиля услышал слова Бен-Гуриона. Их слушали от имени миллионов, погибших от рук нацистов, и от миллионов тех, кто все еще оставался в постоянной опасности по всему миру. Их слушали от имени прошлого – от имени пионеров, которые первыми отправились в путешествие к нашему истинному дому, которые сделали воображаемое своей жизненной необходимостью и проложили путь другим. Их слушали от имени будущего – от лица еще не рожденных поколений еврейских детей и внуков, тех, кто был единственной целью нашей многовековой борьбы.

Как и ожидалось, едва мы обрели независимость, как столкнулись с войной, пришедшей к нам со всех сторон. Пятнадцатого мая нас атаковали разом Сирия, Египет, Иордания и Ирак[47]47
  Война за независимость – арабо-израильская война 1947–1949 гг. Началась с арабских нападений на еврейские кварталы городов и еврейские поселения. Этот первый этап продлился до момента провозглашения независимости Израиля. Четырнадцатого мая 1948 г. Египет, Сирия, Ливан, Трансиордания, Саудовская Аравия, Ирак и Йемен направили свои войска в Палестину и столкнулись с сопротивлением еврейской «Хаганы», вскоре ставшей регулярными войсками (Армией обороны Израиля). Этот второй этап войны завершился в 1949 г. серией перемирий с арабскими странами. По итогам боевых действий Западный Иерусалим и около половины земель бывшей Подмандатной Палестины, отведенных под арабское государство, оказались под контролем Израиля. Остальные арабские территории оставались под контролем Иордании (западный берег реки Иордан и Восточный Иерусалим) и Египта (сектор Газа) до 1967 г. Прим. ред.


[Закрыть]. На севере Сирия направила танковый батальон и бронетехнику, а также артиллерийский батальон штурмовать еврейские поселения на другой стороне Кинерета. Египетские силы вторглись с юга, нападая на близлежащие города, поселения и кибуцы. Они провели бомбардировки израильских аэродромов и южных поселений, а затем центрального автовокзала в Тель-Авиве, который и разрушили. Тем временем Иордания направила в Иерусалим Арабский легион[48]48
  Арабский легион – регулярная армия эмирата Трансиордания, а позднее Хашимитского королевства Иордания в 1920–1956 гг. Действовал под командованием генерала Джона Глабба, блокировал дорогу на Иерусалим, захватил еврейский квартал Старого города Иерусалима. Прим. ред.


[Закрыть], завязав одни из самых тяжелых боев, прервавших поставки продовольствия и воды, что угрожало не только солдатам, но и всему населению города.

Нападавшие заведомо превосходили нас численностью и уровнем вооружения, и мы бросили все силы на защиту своих позиций. В кибуце Дгания сирийские войска были остановлены местными силами сопротивления, имевшими лишь коктейли Молотова и ручные гранаты. От поселения к поселению жители оказывали решительное сопротивление, отражая атаки арабских войск. С прибытием крупной партии оружия из Чехословакии самолеты израильских ВВС смогли подняться в небо и ответить мощными ударами, повергнув египетские подразделения в хаос и быстро остановив иракское вторжение.

Поскольку британцы больше не контролировали границы, в Израиль хлынул поток еврейских иммигрантов. Некоторые из узников нацистских концентрационных лагерей оказались в лагерях беженцев, где им пришлось ждать разрешения для выезда в Израиль[49]49
  Моше Даян (1915–1981) – израильский военный и государственный деятель, уроженец кибуца Дгания. Вступил в «Хагану» в 1929 г. Во время арабских беспорядков 1936–1939 гг. на севере страны служил в еврейских охранных отрядах при палестинской полиции. Во Вторую мировую войну сражался против французских вишистов (союзников Германии), контролировавших территорию Сирии. Отличился во время Войны за независимость, остановив продвижение сирийцев в Иорданскую долину, сражался против египтян на южном фронте, атаковал Лод. Вел переговоры с арабскими странами о перемирии. В 1950–1953 гг. возглавлял Генштаб, сосредоточил все внимание на усилении боеспособности армии и ответных мерах против террористов. Возглавлял министерство обороны во время Шестидневной войны с Египтом (июнь 1967 г.) и войны Судного дня (октябрь 1973 г.). В 1978–1979 гг. как министр иностранных дел участвовал в разработке Кэмп-Дэвидских соглашений между Израилем и Египтом. Прим. ред.


[Закрыть]. Так, двадцать две тысячи евреев целых два года томились в ожидании на Кипре. Другие были изгнаны из соседних арабских стран совсем недавно. Они потеряли дома, перенесли опасное путешествие и были решительно настроены сражаться за свое новое государство. Мы вступили в войну в мае 1948 г., имея менее тридцати пяти тысяч солдат. К моменту окончания боевых действий в 1949 г. армия Израиля насчитывала более ста тысяч человек, которые взялись за оружие во имя спасения дела сионизма.

Армия обороны Израиля с необычайной смелостью сражалась по всей линии фронта, следуя указаниям Бен-Гуриона, который взял на себя стратегическое командование. Военные планы разрабатывались в его штабе, оттуда поступали приказы, там анализировались данные разведки. Казалось, что сражающиеся герои были бьющимся сердцем страны, а штаб-квартира стала ее мозгом. Не тратя времени на глубокие размышления и кропотливое изучение ситуации, мы делали все возможное, чтобы сформировать современную военную инфраструктуру, которую наше новое государство пыталось выстроить под огнем противников. Иногда отдых казался такой же далекой мечтой, как и победа.

Разница между обязанностями Бен-Гуриона и моими была во всех отношениях огромной, но некоторое время расстояние между нашими кабинетами не превышало толщины фанерного листа. В те напряженные месяцы это позволило нам с Бен-Гурионом выстроить отношения, которые в конечном счете превратили меня из его горячего поклонника в одного из ближайших советников.

Несколькими месяцами ранее я не мог вообразить такого удивительного поворота событий, но узы, возникающие во время кризиса, необычайно крепки. Сначала наше сотрудничество шло довольно неформально. Бен-Гуриону, похоже, нравилось, как усердно я работал и как мало сна мне требовалось. (На рабочем столе я даже держал записку, на которой он написал: «Шимон, не забудь выключить свет!») Со временем он начал доверять мне и полагаться на меня, что удивляло тех, кто был опытнее и старше меня.

Я не раз слышал, как его спрашивали: «Почему ты доверяешь этому мальчику?»

Его ответ был всегда одинаковым. «У меня три причины, – говорил Бен-Гурион. – Он не лжет. Не говорит плохо о других людях. И если стучит в мою дверь, обычно это означает, что у него появилась новая идея». Столь простой ответ не мог убедить тех, кто невысоко меня ценил, но для меня это было идеальным решением проблемы, над которой я сам нередко задумывался: почему я? В дальнейшем наши отношения с Бен-Гурионом развивались на почве взаимного доверия и государственной ответственности, которую я принял, войдя в правительство. Но до самого конца, пока был жив Бен-Гурион, мое официальное положение никогда не отражало масштаб моего влияния или глубину наших связей.

К началу 1949 г. арабские страны перешли к обороне: у них было много раненых, войска отступали, устав от боев. То, чего не хватало Израилю в ресурсах, восполнялось изобретательностью и организацией. А наши враги, изначально располагавшие обильными ресурсами, к счастью, растратили их в хаосе. В феврале египтяне уступили, подписав соглашение о перемирии и прекратив бои. Через месяц аналогичное соглашение подписал Ливан, а в апреле то же самое сделала Иордания. Последний противник, Сирия, сдался 20 июля 1949 г. К тому времени мы исчерпали запасы оружия, став уязвимыми. Однако война закончилась перемирием, которое, как мы знали, было хрупким и непростым. Многое было потеряно – прежде всего, жизни, – но не было никаких сомнений в том, что было получено такой ценой: контроль над собственной территорией и нашей судьбой.

* * *

В первые дни в штаб-квартире «Хаганы» – еще до Войны за независимость, до принятия резолюции ООН – у меня состоялась необычная встреча. Я сидел за столом, просматривал документы, когда услышал громоподобные голоса из кабинета Леви Эшколя. Тедди Коллек[50]50
  Тедди Коллек (1911–2001) – уроженец Австро-Венгрии, репатриировался в 1935 г., член МАПАЙ, сподвижник Бен-Гуриона, израильский общественный деятель, мэр Иерусалима в 1965–1993 гг. Прим. перев.


[Закрыть], который в то время возглавлял миссию «Хаганы» в Соединенных Штатах, вернулся в Тель-Авив для той самой битвы, в которой теперь участвовал. В течение нескольких месяцев он приходил во все большую ярость из-за дезорганизации в штаб-квартире. На этот раз он явился, чтобы пожаловаться Эшколю, ссылаясь, среди прочего, на десятки направленных им в Тель-Авив телеграмм, которые так и остались без ответа. Коллек напоминал, что наши подпольные контакты в Соединенных Штатах были одним из важнейших источников оружия и такой беспорядок мог стать причиной нашей гибели. В конце концов Коллек поставил Эшколю ультиматум: либо кто-то быстро отвечает на все его телеграммы, либо Эшколь принимает его отставку.

Я ничего об этом не знал, когда услышал, как Эшколь громко зовет меня, выглянув в коридор.

– Юнгерманн! – кричал он на идише. – Юнгерманн[51]51
  Юнгерманн – «юноша» на идише. Прим. ред.


[Закрыть]!

Когда я вошел в кабинет Эшколя, Коллек был еще очень зол.

– О, хорошо, вот он, – сказал Эшколь, уже на иврите. – Юнгерманн, ты знаешь английский?

– Нет, – ответил я.

– Ты был в Америке?

– Нет, – снова ответил я.

Эшколь слегка улыбнулся:

– Отлично, ты тот, кто мне нужен.

Коллек в изумлении посмотрел на него, а потом буквально вспыхнул, но Эшколь не обратил внимания.

– Не волнуйся, – холодно парировал Эшколь. – Он сделает эту работу лучше, чем кто-либо другой.

На этом он распрощался со мной, и я вернулся к себе, несколько смущенный этой сценой. В итоге в ходе войны Коллек понял, что может мне доверять и что я буду отвечать на его телеграммы прилежно и последовательно. Тем не менее воспоминания о том утреннем эпизоде у Эшколя остались со мной, как защемление нерва в позвоночнике, напоминая о моих недостатках.

И недостатки были, без сомнения. Незнание английского мешало мне установить контакты с большей частью мира, и я понимал, что это станет серьезным препятствием. Но язык был всего лишь небольшой частью проблемы. Во время войны Бен-Гурион полагался на мои советы, и я боялся, что колодец, из которого я черпал свои суждения, был недостаточно глубоким. Я попал в мир, где необходимо было знание международной обстановки и истории, где условием и предпосылкой мудрости было умение разбираться в экономике и политологии. Я не учился в университете. Я даже не окончил среднюю школу. Моих природных талантов до сих пор хватало, но теперь казалось неизбежным, что я достигаю своего потолка; я уже использовал все свои знания и опыт.

Весной 1949 г., когда удалось отстоять нашу независимость, я пошел к Бен-Гуриону и поделился своими опасениями, попросив разрешения заняться исправлением ситуации. Я сказал ему, что хочу поехать в Нью-Йорк, чтобы завершить образование и в то же время представлять Израиль в рамках миссии министерства обороны в Америке. Благодаря его одобрительному напутствию все было быстро улажено, и 14 июня 1949 г. Соня, Цвия и я отправились на другой конец света.

В Нью-Йорке мы поселились в семикомнатной квартире в Верхнем Вест-Сайде, на Манхэттене, на углу Девяносто пятой улицы и Риверсайд-драйв. Мы назвали нашу квартиру «кибуцем», потому что разделяли ее с несколькими соотечественниками, в основном мужчинами, которые работали на правительство Израиля. По воскресеньям Соня готовила завтрак на всех, и каждый из наших соседей по очереди присматривал за Цвией. Из наших окон видны были ряды величественных вязов, а за ними – воды реки Гудзон, в которых сияло заходящее солнце.

Я поступил на вечерние курсы Новой школы социальных исследований[52]52
  Новая школа социальных исследований – престижный частный университет в Нью-Йорке (Гринвич-Виллидж, Нижний Манхэттен); основан в 1919 г. Прим. перев.


[Закрыть], которая оказалась совершенно замечательным учебным заведением. Преподавательский состав включал выдающихся интеллектуалов, таких как судья Феликс Франкфуртер[53]53
  Феликс Франкфуртер (1882–1965) – австрийский и американский юрист, профессор, член Верховного суда США в 1939–1962 гг. Прим. перев.


[Закрыть], умевший зачаровывать студентов впечатляющими, хотя и не очень регулярными, лекциями. Новая школа стала одним из этапов, повлиявших на мой жизненный путь, источником знаний, от которого я буду зависеть и шестьдесят с лишним лет спустя.

Первые месяцы были трудными. Обучение требовало свободного владения английским языком, а я только изучал его, так что порой терял веру в себя. Но уже через несколько месяцев я с удовольствием общался. Именно тогда для меня по-настоящему открылся Нью-Йорк. Меня поразило, насколько одобрительно люди здесь говорили друг о друге, насколько были готовы отдать должное другим. Мне нравилось, как они были щедры, как ненавязчиво проявляли доброту. Мне также нравилось разнообразие акцентов, пронизывающих весь город, – многие из нас все еще учились говорить по-английски. Казалось, амбициозное обещание Соединенных Штатов открыть путь к «американской мечте» жило в умах всех, кто прибыл сюда, как будто сама «американская мечта» была естественной частью, сущностью этого города.

Я возвращался в наш домашний «кибуц» после занятий и часто до утра засиживался за учебниками. Те уединенные часы были волшебным интеллектуальным балетом, но, как бы мало часов ни оставалось на сон, каждое утро я вставал и принимался за работу.