Текст книги "Метро 2035: Питер. Война"

В толпе восхищенно присвистнули, но, как оказалось, совсем по другому поводу:

– Смотрите, карлики!

Только тогда Артем оторвал взгляд от изгибов девушки и заметил, что на пианино она не одна. На верхней крышке, по разным краям устроились лилипут и лилипуточка. Лилипут был в белом смешном пиджаке с бабочкой. Артем однажды видел такой костюм на обложке древнего журнала, только там вместо лилипута был суровый белобрысый мужик с лицом как рельса и с голубыми глазами убийцы. В руке у мужика был незнакомый автомат с оптическим прицелом. Надпись под фото гласила: «Бонд. Джеймс Бонд». Круглое детское личико лилипута украшали морщинки, отчего этот мини-Бонд казался постаревшим ребенком – но с такими же глазами убийцы, как на фото.

Артем поморгал. Да нет, ерунда. В следующее мгновение лилипут улыбнулся, и ощущение исчезло. Он был очарователен. Хотя явное уродство… Артем поморщился. В Новой Венеции мутантов не особо жаловали. Заглядывал к ним однажды на станцию великан с зеленой кожей… Шуму-то было! Чуть стрелять не начали.

Напротив, лилипуточка выглядела не ребенком, а суровой взрослой женщиной – только маленькой. Она была в детском розовом платьице с блестками и лихо курила толстую самокрутку. Дым клубами плыл над ее головой и над пианино.

Похоже, этот номер был одним из гвоздей программы. Зрители кричали и аплодировали.

Силач дошел до центра ковра и выпрямился. Пианино он по-прежнему держал на плечах. Зазвучала музыка.

– Ап! – сказала блондинка. Она изящным движением встала на ноги и выгнулась так, что белое платье обрисовало гибкую фигурку.

Зрители сходили с ума. Артем решил, что скоро оглохнет.

Кто-то бросил на арену патроны, они сверкнули в лучах фонарей и со звоном рассыпались у ног силача. Тот учтиво поклонился вместе с пианино. Вслед за этим полетели еще патроны, ручной фонарик и даже батарейки. Блондинка благодарила дарителей воздушными поцелуями. Зрители кричали и неистовствовали…

«Нравится? – подумал Артем. – А что вы скажете, когда выйдет Она?»

Душно. Холодный пот выступил на лбу, Артем вытер его дрожащей рукой. Тошнота снова подступила к горлу, горечь тлела на языке. Словно от громкой музыки, света, смеха, ярких костюмов, радостных выкриков и всей цирковой атмосферы Артему становилось хуже. Дурацкая слабость, не вовремя…

Держаться.

Осталось немного. Скоро выйдет она.

Она не появилась. На номере с пианино закончился первый акт, медленно, как угорь, вытянутый за хвост из воды, протянулся антракт… Начало второго акта. Артем равнодушно, как в сонном бреду, пропустил и зверей, и укротителя с желтой ленивой змеей. Змея называлась питоном. Питон, лежащий на плечах укротителя, медленно изгибался, стягивал кольца и поднимал плоскую желтую голову с равнодушными, холодными глазами. В какой-то момент Доходяга, подскакивая в избытке чувств, заехал Артему локтем по ребрам – тот дернулся, на мгновение вырвался из мучительной жаркой дремы… и увидел, что у питона на самом деле две головы…

Артем вздрогнул.

Ее все не было. Вот и финал. Отзвучали последние хриплые аккорды циркового гимна. После представления Артем некоторое время сидел, не в силах поверить. Катастрофа. Зрители расходились, шумно обсуждая увиденное, лица их были живые и азартные, но Артем не замечал ничего. Его толкали и задевали, он равнодушно сидел.

Ее не было.

Что происходит?

Кто-то тронул его за плечо. Потом усиленно затряс. Артем поднял взгляд… Доходяга! Вернулся.

– Не пойдешь? – спросил Доходяга.

Артем покачал головой.

– У меня здесь дело.

– Еще один обет? Ну, ты крейзи, – сказал Доходяга. – Зачем тебе цирк? Циркачи, они знаешь, какие резкие? Один тут со станции пробовал подкатить к их беленькой… грубовато, правда. Так потом его в дальнем тупике нашли…

– Мертвого? – спросил Артем машинально. На самом деле его это совершенно не интересовало.

– Хуже! Живого. Только ему руки с ногами местами кто-то поменял.

– Угу.

Артем помолчал. Потом протянул руку:

– Спасибо тебе. За все.

Доходяга растерянно покачал головой.

– Ну, ты крейзи. Честное слово, таких крейзи, как ты, я еще не видел… Ладно, бывай… Орел.

Доходяга пожал Артему руку и ушел. Все так же качая головой, словно не мог понять, откуда берутся такие чокнутые. Все ушли. Артем помедлил, мягко вскочил на ноги. Несмотря на холодный пот, дрожь, как в лихорадке, он все еще мог двигаться и действовать быстро. Артем молниеносно, пока его не заметили, перебежал через неосвещенное пространство на другую сторону ковра. Здесь, недалеко от арены, светились несколько палаток. Здесь жили циркачи. Если Лахезис жива, ее надо искать в этих палатках.

Артем прошел между палатками. Только голова кружилась и сердце больно билось в грудную клетку… Проклятая слабость, одышка.

Сколько он не ел? Долго.

Сейчас бы пригодился тот Доходягин гриб… Артем выдохнул. Еще немного, и он грохнется в голодный обморок. Он усилием воли заставил себя выпрямиться. И вовремя. Между палаток появился помятый и седой, в некоем подобии красного мундира, служитель цирка. Он принес метлу и начал сметать мусор, кряхтя и поминая чью-то (возможно цирковую) мать.

Артем, незамеченный, смотрел, как прутья метлы касаются мраморного пола, сгибаются… Служитель мел. Старательно, но довольно бестолково. Затем он, видимо, притомился. Сел на сваленные горой баулы и достал из-за пазухи маленькую стеклянную бутылку. Артем подождал, пока служитель выпьет. По опыту он знал, что алкоголь делает некоторых людей добрее. Некоторых – наоборот, но тут уж не угадаешь…

Когда бутылочка исчезла за пазухой, Артем вышел на свет.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Ты чего хотел, парень? – служитель не удивился. Артем заподозрил, что тот выпил уже не в первый раз и теперь совсем-совсем добрый.

– Где она? Гадалка?

– А тебе зачем? – служитель оперся на метлу и нахмурил брови.

Артем вздохнул. Потом объяснил, что сам издалека и пришел специально на представление – ради ее номера. Номера, который он когда-то видел и был поражен… Артем рассказывал и, в общем-то, ничего не придумывал. Он до сих пор был под впечатлением. Хотя номер тут, в сущности, ни при чем.

Причина была в ней. И только в ней.

– А ты не врешь, парень?

– Нет.

– А! – сказал служитель. И Артем понял, что он поверил. – Здесь твоя гадалка. Приболела она, парень.

– Ч-что? – он покрылся холодной испариной. Неужели? Что с ней?!

Наверное, он изменился в лице. Служитель замахал рукой:

– Не-не! Все будет в порядке, Эзра сказал. Только ты никому, ладно? Торгаши больных не любят, сразу заберут. Карантин, все дела… Она в палатке отлеживается. Лерка цирковая. А мы своих не сдаем… – служитель спохватился, что только что это сделал. – Э… я тебе ничего не говорил! Понял, паря?

– Где она?

Служитель почесал затылок. Подумал и сказал:

– Я тебе про палатку со змеями тоже не говорил? Так вот, если спросят, Лерки там нет и никогда не было. Понял, парень?

Артем кивнул. Он понял.

– Я могу… к ней?

– Только… – служитель вдруг протрезвел, остро взглянул Артему в глаза: – Ты смотри, аккуратней, питону не попадись. А то нам обоим достанется на орехи. Если вдруг попадешься, ты меня не видел, я тебя не видел. Ферштейн?

Питону? Артем покрутил головой, не понимая. А! Это та ленивая желтая змея! Двухголовая, вспомнил он. Легкий холодок пробежал по спине. Ерунда. Она же должна быть в клетке? Или в этом… как его? Аквариуме?

Артем пожал плечами и согласился.

Это была самая большая палатка. В палатке с черными силуэтами изогнутых змей на ткани – нарисованных грубо, но с какой-то странной мощью – горел слабый свет.

Артем мгновение помедлил. Сжал кулаки.

Потом откашлялся и шагнул внутрь.

– Кто там? – спросил женский голос. Ее голос.

Артем жадно вгляделся. Она полулежала на подушках, в тени. Страшно худая. Красивая – но какой-то уже страшной обреченной красотой. В руке у нее была зажата сигарета с длинным мундштуком.

– Это… это я, – сказал Артем.

– Кто я?

Сердце билось так громко, что он боялся не расслышать. Голова кружилась.

– Это… – он прокашлялся. – Мы с вами… Помните? Венеция, восемь месяцев назад… Вы мне еще нагадали… помните?

– Ты пришел ради меня? – она совсем не удивилась.

Он с вызовом посмотрел на Лахезис. «Да, ради тебя».

– Возьмите меня с собой, – сказал он твердо.

Лахезис выпустила дым и медленно подняла голову. Усмехнулась – совсем устало. Изуродованное лицо казалось постаревшим, истонченным.

– Зачем?

– Вы же можете видеть будущее? – он помедлил. – Тогда… почему спрашиваете?

Лицо ее изменилось. Дрогнуло.

Шелест ткани за спиной. Негромкое:

– Та-ак.

Артем обернулся. За его спиной, откинув полог, стоял силач – тот самый, с пианино. Вблизи он оказался не таким высоким. Ростом лишь чуть выше Артема – но мощный, налитый силой, и потому выглядел настоящим великаном. Был он по-прежнему в синем костюме для выступления, только накинул на шею полотенце. На мгновение Артему вспомнилась желтая двухголовая змея и ее холодное касание…

Силач перевел взгляд на гадалку, поднял брови. Мол, что происходит?

Вот и все, подумал Артем. Сейчас она скажет «не знаю, кто это» и меня выкинут отсюда.

Лахезис сказала:

– Возьмем мальчика с нами.

«Мальчика?» Кровь бросилась Артему в лицо. Он для нее – всего лишь мальчик?! Он сам не заметил, как оказался на ногах.

Невыносимо захотелось выбежать отсюда. И уйти подальше, на другой конец метро. Выйти на поверхность, в мертвый заброшенный Петербург и задохнуться там от радиоактивного воздуха… Завербоваться к диггерам и рвануть в обреченный поход к Москве. Чтобы они все… Чтобы она… Тогда она пожалеет!

«Мальчик?!» Артем постарался взять себя в руки. Что ты как мальчишка, на самом деле. Но обида осталась…

Силач поднял взгляд. Глаза у него оказались маленькие, глубоко утопленные в мощный череп. Светлые и тусклые, как глаза сторожевой собаки. Артем поежился.

Силач почесал забинтованное предплечье.

– Зачем? – по лицу великана можно было подумать, что Артем ему смертельно надоел.

– Игорь, ну что за вопросы? Каприз у меня такой. Могу я немного покапризничать, а?

Великан тяжело вздохнул.

– А что он умеет? – Артем сообразил, что великан, названный Игорем, не стал мягче. Просто постарался смягчиться – ради нее.

Лахезис усмехнулась, бордовые губы изогнулись. Страшноватая полуулыбка.

– Спроси у него сам.

Игорь повернул голову, покатал желваки.

– Ну? – спросил он наконец.

«Это мой шанс!» Вместо ответа Артем сунул ладонь за пазуху и вытащил мячики. Глаза силача на мгновение расширились, Лахезис улыбнулась. Артем начал жонглировать. Подкидывал, ловил, снова подкидывал. Он чувствовал, как дрожит у него щека в нервном тике. Но продолжал работать.

Великан смотрел внимательно. Но глаза – Артем сглотнул – глаза были равнодушные. Это выбило его из спокойствия духа, из того состояния отрешенности, что необходимо жонглеру. Артем растерялся. И вдруг едва не уронил один из мячиков. Черт!

Ругнулся про себя. И черт побери – следующий мячик выскочил из руки и укатился под ноги силачу. Игорь даже бровью не повел, продолжая смотреть на Артема своим холодным, тусклым взглядом…

Не собака, подумал Артем. Змея. Большая ленивая змея.

Артем остановился.

– Все? – спросил великан. И Артем понял, что свой шанс он только что проморгал.

– Я… я… Все.

Силач уже не смотрел на него. Лахезис поникла, словно он, Артем, как-то ее подвел.

– Игорь, – сказала она и замолчала. Силач кивнул. Словно они вели разговор, понятный только им двоим.

Это был провал.

Артем вышел из палатки, не чувствуя под собой ног. Остановился перевести дыхание, оперся ладонью о стену… с удивлением отдернул руку.

Перед входом в палатку стояло пианино. Древнее, поцарапанное, с облупившимся на краях лаком. Настоящее, из красного дерева, с латунными педалями. То самое пианино, что силач выносил на плечах во время представления. Крышка была откинута. Артем видел черно-белую улыбку старого инструмента.

Что это меняет? Ничего.

Артем подошел к пианино. «Фоно», называла это мама. Положил руки на клавиши. Медленно, вспоминая, каково это, погладил теплые, словно из слоновой кости (как рассказывается в старых книгах), клавиши… Потом осторожно нажал.

«ДООО», вывело пианино, просыпаясь. Пауза. Артем, не поворачиваясь, вдруг понял, что силач и Лахезис стоят за его спиной. «Ну и пусть! К черту!»

Запинаясь, он сыграл начало «К Элизе». Только одну мелодию, без басовой партии.

Иногда забывал ноту и искал на ощупь. Словно путь в темноте заброшенного тоннеля. Где-то там должны быть люди, нужно только найти к ним дорогу. Артем находил и двигался дальше. Инструмент был расстроен, но не так сильно, как можно было ожидать…

Дойдя до финала, Артем остановился. Он слышал негромкие голоса – циркачи собрались со всех сторон лагеря. Спиной он чувствовал их взгляды – удивленные и озадаченные. Потом мысленно плюнул, вернулся к началу сонаты и начал играть «К Элизе» уже по всем правилам – в две руки.

…И звуки поплыли над головами, вкрадчивые, как смерть…

Это была странная, хромая, неровная, со сбитым ритмом «Элиза». Но это была его лучшая «Элиза». Прекрасная, как умирающий рассвет обреченного мира. Артем играл. Финальная нота отзвучала под сводом заброшенной платформы, в тесном, сыром и душном метро. В последнем убежище загнанного в угол человечества… В аду.

Наступила тишина.

Потом раздались аплодисменты.

Артем помедлил и повернулся.

Они смотрели на него. Все. Циркачи маленькие, и циркачи большие, красивые и не очень, нелепые и совершенно нелепые. Лицо Лахезис было странным. Словно мучительное воспоминание исказило черты гадалки. Лахезис медленно кивнула Артему и прикрыла глаза: и живой, и мертвый. Затем повернулась и ушла, хромая, обратно в палатку.

– Играешь? – произнес Игорь. Артема неприятно удивило выражение, мелькнувшее в глазах силача – словно наконец-то он сделал что-то стоящее. Словно в этом тренканье на старом пианино было нечто особое, непостижимое для обычного человека.

Какое-то волшебство.

Артем выпрямился. Голова кружилась настолько сильно, что он боялся в любую секунду потерять равновесие. А это… нельзя. Он мужчина. Он воин. Он сильный.

– Немного.

На мгновение ему показалось, что Игоря пробило насквозь.

Но великан уже справился с собой. Лицо вновь стало скучающим.

– Ну, сыграй еще… твое немного.

На смену радости пришла злость. Ах, так. Нашли себе ученую обезьянку!

Он резко дернул рукой… Помедлил и мягко, аккуратно закрыл крышку. Пианино что, пианино не виновато. Это все люди.

«Гордый?» – вспомнил он слова Доходяги. «Иди на хер, гордый».

Хорошо, подумал Артем зло. Пойду на хер.

Резь в желудке стала невыносимой. Артем повернулся и сделал шаг. В следующее мгновение пол под ногами качнулся, полетел прочь. Земля больно ударила по затылку…

И все исчезло.

Глава 5
В клетке

Станция Владимирская, час X + 32 минуты

БУММ. БУММ. Пыль плавала над головами. Толчки горячего воздуха. При каждом разрыве люди, сидящие на платформе, пригибались. Серое поле ныряющих голов…

Герда растерянно огляделась. Она закончила перевязывать раненого, забросила на плечо тяжелую медицинскую сумку, пошла к следующему. Люди на платформе расступались, давая Герде дорогу. Постоянный госпиталь некогда было ставить, в любой момент мог прийти приказ об эвакуации станции.

Похоже, мы проигрываем, подумала Герда. Приморцы проигрывают.

Сумка оттягивала плечо. Час назад посыльный приморцев доставил ящик медикаментов, вручил Герде и отбыл, даже расписки не взяв. Чего в ящике только не было! Бинты, пластыри, жгуты, степлер для ран (!!), пол-литровая бутылка с темным, видимо, кустарной перегонки, спиртом. Перекись водорода с истекшим сроком годности, полувысохший йод, даже антибиотики и обезболивающие. И почему-то целая связка таблеток канефрона, словно в полевых условиях есть время лечить хроническое воспаление мочеполовой системы. Ящик был поистине золотым. Герда так набила сумку, что теперь с трудом таскала ее. Но своя ноша не тянет.

Только повод совсем не радовал.

Когда дают столько, значит, понадобится в десять раз больше. Первый закон начальственной щедрости. А когда чего-нибудь не хватит, спросят с тебя. Второй закон.

Елки зеленые! Опять!

БУММ. Далекие выстрелы. Крики. Опять БУМММ. Хлопок по ушам. Толчок теплого воздуха был настолько мощным, что Герда едва не упала. Тусклый свет карбидок заколыхался. Центральное освещение станции было отключено, несколько минут назад мимо пробежала команда техников. Возможно, они отправились демонтировать генератор, чтобы вывезти его в тыл, в Большое Метро.

БУМММ. Герда уже перестала пригибать голову, как делала каждый раз вначале. Ко всему привыкаешь. До этого владимирцы жили в ожидании войны, сейчас будут жить в военное время. БУММММ. Особенно сильный взрыв. И вдруг – тихо. Люди на платформе начали переглядываться. С тревогой и недоумением. Ко взрывам уже привыкли, но что означает тишина?

Вдруг, на выходе в сторону Достоевской, раздался шум. Герда повернулась и увидела, как какой-то человек в сером камуфляже что-то крикнул и махнул рукой. Долгая пауза. В следующее мгновение сидящие на платформе люди разом поднялись. Как роботы. Заплакал ребенок. Шелест и тихая ругань. Какая-то женщина запричитала воющим голосом: «Что же это делается… что же делается?!» Люди молча затоптались, почти на месте…

– Что происходит? – долетело до Герды. И в ответ: «Эвакуация, эвакуация».

Эвакуация. Какое неуютное слово.

– Вперед! Вперед! – приказал военный. В этот раз девушка расслышала слова. – Двигаемся медленно, но не останавливаемся. Не спешите! Все успеют! Все уйдут! Никого не оставим… Никого не…

Люди начали потоком вливаться на лестницу к переходу, исчезали между огромных колонн. Паники не было, было какое-то жутковатое оцепенение, словно из человеческих тел выпустили всю кровь и энергию, и они теперь переставляют ноги по инерции, как автоматы. Герда покачала головой. Только что все жили налаженной привычной жизнью… и вот этой жизни больше нет. Ничего нет.

Весь свой нехитрый скарб люди тащили с собой. Дети жались к родителям. От карбидок, оставленных на платформе, метались по потолку станции чудовищные, искаженные тени.

– Быстрее! – приказал вдруг военный, словно забыл, что только что приказывал не спешить. – Быстрее! Не останавливаться!

Поток ускорился. Герду едва не сбили с ног. Ее задевали и цепляли баулами. Она протолкалась сквозь человеческий поток и выскочила в пустое пространство, прямо к человеку в камуфляже. Сердце колотилось как бешеное.

– Куда?! – закричал военный, увидев Герду. Он оказался молод, лет двадцати. Лицо осунувшееся и серое, под глазами черные круги, словно у военного были проблемы с почками. – Быстро за остальными!

– Я… – начала Герда. Ее оборвали.

– Без разговоров! Вперед! – от крика на его губах выступили белые капельки слюны. – Я сказал!

Люди шли.

…Достоевскую, темную и страшную, владимирцы проходили на автопилоте. Герда почти не успела ничего увидеть. Местные миновали станцию, не глядя по сторонам, они избегали Достоевской даже в мирное время. Жутковатый черный лик Петербурга Достоевского смотрел на проходящих с мозаичного панно. Со скорбной усмешкой. Герде казалось, что давно умерший писатель злорадствует… Как приморцы вообще здесь находились и даже жили? Герда увидела сложенные мешки с песком, пулемет на станине, свернутые армейские койки. Работал генератор – по воздуху плыл удушливый привкус дыма. Значит, приморцы устроились здесь основательно. Рядом стояли солдаты с оружием. Они провожали беженцев взглядами…

Сочувствия в этих взглядах не было.

Тоннель в сторону Спасской. Люди, люди, люди. Топот множества ног, лучи фонарей, мечущиеся по потолку и стенам. Плеск воды под ногами, дробящийся эхом по тоннелю…

Впереди нарастал какой-то мощный звук, пульсирующий, ритмичный, мощный.

Люди останавливались. Теперь, когда беженцы растянулись по всему тоннелю, стало свободнее – и масса утратила импульс, заданный страшным словом «эвакуация». Людей начали одолевать сомнения.

Шум приближался. Громче и громче.

– Смотрите! Смотрите!

Люди останавливались, вытягивали шеи.

Потом Герда увидела. Рослые парни в черном бежали по тоннелю колонной, держа подобие строя. Бухали сапоги и ботинки.

Герда узнала их. Морские пехотинцы с Чкаловской, выходцы с погибшего острова Мощный. Вчера Василий Михайлович говорил, что они придут. Моряки единственные двигались в сторону Владимирской. Колонна крепких молодцов в черных бушлатах промчалась мимо Герды, бухая сапогами по залитому водой тоннелю. Грязные брызги летели во все стороны, попадали на одежду и лица. Люди молчали.

Вооружены моряки были на загляденье. Новенькие черные автоматы, на бушлатах жилеты с множеством карманчиков, запасные магазины, на поясе чуть ли не у каждого – гранаты… Может, и не сдадим станцию, подумал Герда с надеждой. Такие молодцы разве не удержат «зеленых»?

Колонна пробежала.

Какой-то человек с искаженным лицом внезапно закричал им вслед:

– Зачем вы это делаете?! Уходите на хер отсюда! Что вам здесь нужно?!

Эхо летело по тоннелю. Владимирцы молча смотрели.

Человек продолжал кричать. Багровое лицо казалось безумным, диким. Наконец, какая-то старушка в серой шали, похожая на учительницу, подошла к крикуну. Помедлила и – залепила пощечину. Бац!

Мужик замер. Заморгал круглыми удивленными глазами, поднял ладонь к лицу, словно не веря…

– Постыдитесь, – сказала старушка негромко, но ее голос разлетелся далеко по тоннелю. – Кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую.

Тишина.

Мужик, наконец, пришел в себя, замахнулся… Герда шагнула вперед, чувствуя, что не успевает. Прежде чем мужик успел ударить, его сбили с ног. Удар. Плеск. Рядом со старушкой встал голенастый подросток. Герда его узнала: Коля из соседней палатки. Он всегда казался девушке чересчур скромным и тихим.

Больше он тихим не был. Кулаки подростка были сжаты, в темноте белели костяшки.

– Даже не вставай, – сказал Коля мужику. Голос его вибрировал от баса к тенору и обратно, но это почему-то не казалось смешным. Коля повернул голову к старушке: – С вами все в порядке, Нель Иванна?

Старушка улыбнулась.

– Все хорошо, Коленька. Пойдем. Оставь его… бог с ним.

Коля шагнул к мужику. Тот был выше его ростом и намного крупнее, и в другое время Коле бы точно не поздоровилось, но тут…

– Трус, – тихо и отчетливо сказал Коля. – Жалкий трус.

Мужик сжался и промолчал. Только смотрел исподлобья с ненавистью.

– Черт с тобой, – сказал подросток. Повернулся к старушке, забрал ее баул и подставил локоть. – Пойдемте, Нель Иванна. Я вас провожу, можно?

Вслед за этой парой пошли остальные. Герда споткнулась. Елки зеленые! Сумка сорвалась с плеча, плюхнулась в грязь…

Герда с трудом выпрямилась. Проклятая тяжесть. Все плечо оттянула. Девушка наклонилась, чтобы поднять сумку…

– Разрешите? – мужской голос.

Сильная рука вздернула сумку вверх – легко, как невесомую. Герда подняла взгляд.

Перед ней стоял один из моряков со Чкаловской. Рослый, белобрысый, с насмешливыми морщинками-«лапками» в уголках глаз.

– Ого, – сказал морпех. – Сестричка, да у тебя тут кирпичи, что ли?

– Спасибо, – Герда кивнула, протянула руку. Морпех аккуратно повесил ей сумку на плечо, отпустил. Герда еле удержалась, чтобы не охнуть. Все жадность, жадность…

– Щеглов, догоняй! – долетело из тоннеля. Белобрысый морпех подмигнул Герде, потом вдруг посерьезнел.

– Уходите быстрее, – сказал он негромко. Насмешливые «лапки» в уголках глаз дернулись. – Сейчас начнется.

Морпех кивнул ей, развернулся и побежал. Через несколько мгновений от его присутствия остался только легкий мужской запах пота и табака. И, кажется, соленого дальнего моря…

Надеюсь, с тобой все будет хорошо, подумала Герда с тоской. Пожалуйста, морячок, выживи.

Сумка оттягивала плечо. Герда поставила ее на землю, перевела дыхание и с ходу, словно атакующий лемминг, забросила ремень на другое плечо. Раз, два!

Исход с Владимирской продолжался. Герда вдруг вспомнила, что не видела сегодня шерифа. Где Василий Михайлович? Неужели отстал? А как же… Герда остановилась. А как же мой пациент? А как же раненые? У приморцев, конечно, есть свои медики. Но… вдруг ее помощь будет не лишней?

«Все бы тебе котят спасать… или тигров» – вспомнила она слова Василия Михайловича.

Герда развернулась и пошла против потока. Люди иногда смотрели на нее с недоумением, но никто не окликнул. В сущности, никому не было до нее дела.

Через некоторое время Герда увидела толпу, идущую в сторону Спасской. И вздохнула с облегчением. Все-таки шериф не забыл. Это топали заключенные из местной тюрьмы, на некоторых были наручники. Впереди шел тощий нескладный парень в голубой рубашке. Кеша, помощник шерифа. Остальные помощники подталкивали заключенных дубинками и прикладами автоматов.

– Пошевеливайся, убогие! Вперед! – командовал Кеша. В руке у него был пистолет. – Живее, живее, мать вашу!

Они прошли мимо Герды. Герда огляделась, снова пробежала взглядом по колонне заключенных. Все на месте, кажется… кроме одного.

Герда обогнала колонну, окликнула помощника:

– Кеша! Кеша!

Помощник нехотя повернул голову, остановился, посмотрел надменно.

– Чего тебе?

– Где Василий Михайлович?

– Там, – Кеша вдруг расплылся в злорадной, мерзкой ухмылке. Мотнул головой. – Сзади. Догоняет.

Что означает эта ухмылка, Герда не поняла.

– А где этот… – она на мгновение замялась. – Дьявол который?

– Кто? Дьявол?.. Лысый, что ли? Шеф его увел.

– Куда? Зачем?

Кеша оскалился.

– Я откуда знаю? Начальство приказало. Перевели этого урода из общей камеры к нам в шерифскую, там еще один бродяга сидел…

– Но шериф должен их вывести! Если веганцы…

– Откуда я знаю?! – закричал вдруг Кеша. – Это вообще не мое дело! Не стой на дороге! – он отпихнул ее сторону, грубо. – Не до тебя. Вперед, вперед!

Герда отступила в сторону. Вот мелкий засранец. Ладно, потом.

Василий Михайлович отстал от своих помощников метров на пятьдесят. Он шел неторопливо, словно никуда не торопился. И шел один. Значит, заключенные… и дьявол тоже, остались на Владимирской…

Герда встала перед шерифом. Тот нехотя остановился, поднял голову. Лицо его было помятым, бесформенным.

– Василий Михайлович! Василий… – Герда замолчала. – Где этот… Дьявол? Индеец?

Шериф посмотрел на нее взглядом с хитрецой, улыбнулся. Герда внезапно поняла, что от него бьет перегаром. Словно дубиной, наотмашь.

– Василий Михайлович, вы опять?!

Шериф пьяно мотнул головой.

– Н-не твое… д-дело.

– Где он?!

Глаза шерифа были пустые. Мутные. Мертвые.

– Василий Михайлович!

– Т-тебе какое дело? Что ты вечно… л-лезешь? Ничего с ним не будет. О себе… п-подумай. Б-будешь?

Шериф достал металлическую фляжку с гербом, протянул девушке.

– Т-ты только попробуй, сразу п-полегчает… Я…

Герда не дослушала. Развернулась, обогнула шерифа и побежала вперед, на Владимирскую.

– Вот же д-дура, – сказал шериф. Покачнулся, не удержал равновесие и сел задницей между рельсами. Прямо в лужу.

Шериф поднес фляжку к губам, запрокинул… потряс надо ртом. Пусто!

Он отбросил фляжку в сторону.

– И ты д-дура, – сказал он и вдруг заплакал. Мимо брели беженцы. – И я д-дурак.

* * *

Ему снился Васильевский остров, ночь, зима и снег, падающий крупными хлопьями. Ему снился черный человек, стоящий посреди улицы, снежинки опускались на его плечи и волосы – так, что они почти уже превратились в сугробы. Слева и дальше темнел покосившийся силуэт Лютеранской церкви. Кажется, на его крыше застыли крылатые тени.

Убер пошел вперед. Веки залепляло снегом, ноги проваливались в свежие сугробы.

Почему-то было важно дойти до этого человека. Убер не знал, почему, но это… это было нужно сделать.

Убер шел.

Уже было видно, что на человеке – разодранный во многих местах рабочий комбинезон «мазута». Человек стоял спиной к Уберу, глядя на темную громаду Лютеранской церкви.

В последний момент человек обернулся.

Убер сделал шаг назад. Замер. Даже во сне он чувствовал, как холод пробежал по выбритому затылку.

– Мандела… – он запнулся, потом заговорил снова. – Юра, ты?

– Привет, – сказал Мандела холодноватым, потусторонним голосом. – А ты кого ждал… брат?

Лицо его было изуродовано. Половины лица не было, через дыру в щеке виднелись остатки зубов. Убер почувствовал дурноту.

«Твари выкопали тело и объели, – подумал он. – Они разрыли камни и сожрали его лицо». Прости, Юра. Прости, брат.

– Кого ты ждал? – повторил Мандела.

На самом деле я ждал Ивана, подумал Убер. Почему-то ему внезапно показалось, что его друг давно мертв. Погребен глубоко в тоннеле, и черви объели его лицо.

Черт. Только этого не хватало.

Мандела склонил изуродованную голову на плечо и сказал:

– На твоем месте, Убер, я бы открыл глаза. Прямо сейчас.

* * *

Стены дрогнули. Посыпалась пыль. В первый момент Убер даже подумал, что пошел снег. Прямо как в его сне…

«Черт возьми, как оказывается, давно я не видел снега!»

Бетонной крошкой попало в лицо, Убер заморгал, начал тереть глаза. БУМММ.

Далекий гул разрыва. Да что тут такое происходит?! Поспать не дают.

Он сбросил ноги с койки, сел.

– Эй, есть кто-нибудь? – позвал он, не особо надеясь на ответ.

Тишина.

Убер осторожно, стараясь не делать резких движений, чтобы не потревожить больную голову, огляделся. Бетонная конура, забранная решеткой. Судя по остаткам креплений на стене, здесь когда-то были измерительные приборы метро. Сейчас от них ничего не осталось. С другой стороны от решетки была комната местного шерифа.

Решетки заржавленные, словно навсегда забытые.

И никого.

Факт оставался фактом: местные ушли, оставив заключенных на волю веганцев. Хочешь, не хочешь – сиди.

Через решетку Убер видел заваленный хламом стол шерифа, смятую постель, на которой тот оставил рубашку. Убегая (или уползая?) шериф оставил даже горящую карбидку, желтый свет которой заливал комнату. Ну, спасибо и на этом. Дожидаться прихода веганцев в кромешной тьме было бы уже слишком.

Убер облизал пересохшие, растрескавшиеся губы. Пить-то как хочется… сушняк, брат.

На столе шерифа, словно в насмешку, стояла банка, наполовину заполненная водой. На пыльном стекле отчетливо выделялись следы пальцев.

– Что… что случилось? – сосед по камере поднял взъерошенную темную голову. Убер обернулся – и поморщился.

Таджик. Еще не хватало!

Везет, так везет. Мало того, что теперь они закрыты в местной тюрьме, так их еще и оставили на произвол наступающих веганцев. К тому же сосед – явно из теплой Азии. Мощный кисловатый запах пота распространялся по камере. Убер и сам благоухал далеко не розами, но тут уж было… хмм, чересчур.

– Ты кто? – Убер почесал нос. Таджик открыл рот… Убер продолжил: – Хотя черт с тобой, не рассказывай. Я же вижу, ты из молчаливых. Люблю таких.

Таджик закрыл рот.

– Почему я вас всегда путаю? – спросил Убер, пытаясь одновременно просунуть руку сквозь решетку как можно дальше. На стене на шурупе, вогнанном в бетон, висели ключи. Если дотянуться до ключей… черт. Далеко. Плечо уперлось в прутья, дальнейшая попытка чревата вывихом сустава. – Но ведь на одно же лицо! – продолжал рассуждать скинхед. – Что азеры, что армяне, что турки. Что, блин, итальянцы. Только Челентано уважаю. Укрощение строптивой, все дела. Сетте джорни портофино!