Текст книги "Метро 2035: Питер. Война"

Провозившись, Убер так и не смог дотронуться до ключей. Черт, может, хоть проволокой какой зацепить?

– Вот сволочи, оставили все-таки нас. Забыли. Придется ждать веганцев.

Мда. Убер почесал затылок. О-очень не хотелось бы снова повстречаться с веганцами.

– Я бы определил ситуацию немного другими словами, – сказал вдруг кто-то за спиной. Голос был негромкий, прекрасно поставленный, с легкими бархатными интонациями. Убер от неожиданности даже забыл, что делает. Выругался. Повернулся. Да нет, никакого третьего. Только сидящий на кровати Таджик. Убер с подозрением оглядел соседа. Неужели это он заговорил?

– Нас оставили в живых. А могли и расстрелять, – сказал голос.

Убер присвистнул, почесал затылок. Интеллигентный дикторский голос принадлежал Таджику. Что бы это не значило.

– Слушай, Таджик, а ты откуда здесь такой умный?

Секунду или две Уберу казалось, что сейчас тот ответит «я не таджик», но тот лишь дернул щекой. Снова лег на койку, отвернулся к стене.

– Здесь есть кто-нибудь? – раздался женский голос. Знакомый. В дверь осторожно заглянула девушка с медицинской сумкой. В руке у нее был тусклый светодиодный фонарик.

Убер мгновенно оживился.

– А, сестричка!

– Вообще-то, я врач, – сухо поправила Герда.

Убер улыбнулся. Герда почувствовала приступ ненависти к этой наглой бритоголовой морде.

– И ничего смешного!

Убер продолжал улыбаться. Герда неожиданно для себя решила, что улыбка его не лишена обаяния. Она помотала головой, отгоняя непрошеные мысли. Сказала:

– Мне вас, что – кипятком ошпарить, чтобы вы в себя пришли?

Убер проигнорировал. Вместо этого выпрямился и спросил:

– Вы зачем вернулись?

Герде вдруг показалось, что он совсем близко. Проклятые ярко-голубые глаза…

– Я не могла оставить вас… здесь. Я…

Убер поднял брови.

Неожиданно заговорил Таджик:

– Извините, что вмешиваюсь в ваш полный аллюзий и игры слов высокоинтеллектуальный разговор, но не пора ли нам – как это сказать помягче? – свалить отсюда на хрен?

Убер с Гердой переглянулись. Губы девушки вытянулись в вопросительное «о».

– Чувак просто золото, – сказал Убер. – Не правда ли? – и добавил с гордостью: – Моя школа.

Глава 6
В логове

Вентшахта 523, перегон Достоевская – Лиговский проспект,

час X + 2 часа

Вдалеке капала вода. Кап, кап. Кап, кап.

Эхо от падающих капель гулко разносило эхо.

Затем появились звуки. Комар поморщился, не открывая глаз. Звуки были неприятно мягкие, рыхлые, точно угодил рукой в огромный гниющий гриб, пальцы погружаются, влага течет, вонь…

Вууух. Буль. Тыыых. Дуууу. Булх.

Пауза. Кап, кап. И снова:

Вууух. Буль. Тыыых.

Но проснуться Комар не мог. Он плыл в полной темноте, проваливался сквозь пространство и время. Огромная мягкая тьма была ему словно подушка, словно лучший друг с заботливыми объятиями…

Белесое мелькнуло перед глазами.

Комар открыл глаза и ничего не увидел. Сполохи. Цветные пятна. Сквозь багровую мглу медленно проступало окружающее пространство. Это было большое помещение. Тут и там развешаны большие черные мешки в рост человека. Комару показалось сначала, что стены медленно пульсируют, точно больной зуб. Он закрыл глаза, пережидая головокружение, снова открыл. Где я? Что случилось?

Внезапно он ясно вспомнил свой сон: блокпост, тушенка, белесые куски жира, выстрелы «Печенега», вспышки огня на медленно летящих гильзах. Раскатистый, дробный стук гильз по бетону… И Сашка Фролов… И что-то в темноте, надвигающееся на блокпост… Белесое щупальце…

Девочка…

(мертвая корова)

…с куклой. Комар вздрогнул. Холодом окатило с головы до ног.

Надо выбираться отсюда.

Он зашевелился. Перед лицом Комара была что-то похожее на прозрачную полиэтиленовую пленку. Резкий кисловатый запах…

Комар поднял руку – пленка упруго натянулась. Комар повертел головой. От долгой неподвижности все тело занемело, но главное он понял. Он висел, подвешенный к потолку в прозрачном мешке, вроде резинового. Словно гриб, выращенный на продажу.

(Мертвая корова пасется на мертвом лугу. Пам-пам.)

Выбраться из мешка! Бежать! Бежать немедленно! Приступ паники был неожиданно сильным и резким, словно удар под дых.

Он забился в мешке, закрутился на месте. Подожди, так все испортишь!

Комар заставил себя остановиться и подумать. Вращение медленно остановилось.

Голоса.

Комар замер. Медленно повернул голову, прислушался. Слух у него с детства был удивительный, друзья завидовали. Это где-то там, справа. Значит, рядом люди.

– …Исаакий.

Рокот. Чей-то мужской голос, низкий и повелительный. И при этом поразительно мягкий, словно обращался этот «кто-то» к ребенку:

– Ты пойдешь туда.

В ответ – Комар покрылся мурашками, стиснул зубы, чтобы не выдать себя – в ответ тонко заговорил плаксивый голос. Словно ребенок, отвечающий строгому взрослому:

– Леди пойдет. Честно-честно.

– Хорошо. А теперь, пожалуйста, объясни мне, что произошло.

Кап, кап. Кап, кап. И опять детский голос:

– Я не котела.

– Чего же ты не хотела?

– Не котела есть зеёный. Но я котела кушать. Леди кушала.

Спина Комара покрылась слоем льда. В этом полудетском-полубезумном голосе ему почудилось что-то знакомое.

(поиглаем?)

– Что я тебе говорил? – продолжал мужской голос. – Каких человечков нельзя кушать?

– Не помню.

– Леди!

Хнык. Хнык.

– Подумай еще раз. Каких человечков нельзя кушать?

– Лазных.

– Правильно, разных. Но каких нельзя? Ну, же!

– Зе… зеёных.

– Умница девочка. Нельзя кушать зеленых человечков. Зелёных – нельзя. Что Леди сделала? Леди кушала зелёных. А это значит, что Леди плохо себя вела. Не слушалась.

Мужской бархатный голос. Низкий, очень спокойный. И такой… заботливый.

Комар представил, кто может заботиться об этой твари, и ему поплохело.

Кап. Кап. Тыыых. Дуу. И опять кто-то дышит в темноте.

– Леди плохая, – детский голос.

– Нет-нет. Леди – хорошая девочка. Леди умница. Леди просто больше не будет кушать зелёных человечков. Договорились?

– Папа любит? – в детском голосе прорезалась надежда. Комару вдруг стало душно, тошнота подкатила к горлу, уперлась в кадык.

– Папа любит Леди. Папа очень любит Леди. А теперь… иди покушай.

Поку… что?! Комар сглотнул. Правильно он услышал? Покушай?!

Больше всего пугало даже не слово «покушай». Больше всего пугала нежность низкого голоса к жуткой твари по имени Леди. К твари, что убивала и ела защитников Владимирской. И, похоже, хранила их в заброшенном служебном помещении, как живые консервы.

Или остальные вокруг мертвы, и только ему повезло? Везение, на фиг!

Усилием воли Комар выбросил эту мысль из головы.

Так, надо успокоиться. Прийти в себя. И действовать.

Для начала вылезти из мешка. Комар уперся ладонями в прозрачную стену перед собой. Поднатужился до звона в ушах. Пленка тянулась, но не рвалась. Комар сложил пальцы острием, нажал. Еще, еще! Наконец, пленка не выдержала. С треском лопнула. Комар вывалился из мешка лицом вперед, плашмя, едва успев выставить перед собой руку, чтобы не врезаться носом.

От удара об пол в глазах потемнело. Твою мать.

Боль белой молнией прострелила через всё тело и – вылетела из плеча куда-то вправо и вверх, в темноту.

Черт. Тише!

Комар встал, прошел несколько шагов на занемевших, заплетающихся ногах и, наконец, побежал. Вслепую. Прочь от голосов.

Врезался во что-то твердое, отлетел назад. Дыхание перехватило. От ужаса задеревенело все тело. Показалось вдруг, что это всё, финал, чертова тварь добралась до него… Комар лежал в темноте, скрючившись, подтянув колени к груди… Сейчас меня будут «кушать»! Но ничего не происходило. Желтые сполохи прыгали перед глазами.

Кажется, он врезался в… точно! Это был человек в военной форме.

Веганец! Черт!

Комар перевернулся на живот и пополз, пальцы скребли по бетону. Если тут еще и веганцы…

Некуда бежать.

Сердце разогналось на триста оборотов, в голове стучало. В следующий момент его рука наткнулась на что-то металлическое, рефлекторно отдернулась…

Комар застыл, пережидая. Видимо, сбитая с накатанной колеи неожиданным препятствием, паника отступила. Теперь нужно глубоко вдохнуть и досчитать до десяти.

Раз, два, начал он считать. Три, четыре… Пять, шесть.

Сердце стучало. Семь, восемь. Девять. И десять.

Комар протянул руку к темному пятну впереди. Аккуратно сжал пальцы. В ладони оказалось нечто металлическое, с острыми краями. Угловатый корпус, рыжачок. Это же… Комар не поверил сам себе. Это фонарь! Простейший динамо-фонарик. Комар взял его правильно и несколько раз сжал рычаг. На короткое мгновение вспыхнула маленькая лампочка, тут же погасла. Исправен, только давно не заряжался.

Вот это да. У кого-то из висящих в мешках при жизни был динамо-фонарик. Который не требует батареек, только знай, работай пальцами.

Комар почти успокоился.

Потом начал вставать. Встал, отряхнулся. Глаза уже привыкли к темноте, он различал смутные очертания предметов вокруг.

Комар повернулся.

Перед ним был человек в полной веганской форме. Голова его была откинута на плечо, глаза широко открыты. Словно веганец задумчиво разглядывал Федора Комарова и даже собирался сказать что-то остроумное. Комар медленно подошел, поднес фонарик ближе… Нажал старт. На мгновение зажегся свет. Комар отшатнулся. Глаза веганца были белые и мутные.

Мертвые.

«Леди очень плохо себя вела», вспомнились слова, сказанные низким мужским голосом. Вот что голос имел в виду.

Остроумно, блин.

К сожалению, для веганца время остроумных шуток осталось далеко позади.

Видимо, кроме владимирцев, проклятая тварь угробила и нескольких веганцев-солдат. И развесила сушиться про запас, здесь, в логове…

«…исакий. Пойдешь туда». Временном логове?

Шуууух, ш-шууух. Комар застыл. Шорох бетонной крошки. Сюда кто-то двигался.

Кто-кто… Комар медленно опустил фонарь и поежился. Кто-то очень большой.

И голодный.

– Кто там? – детский голосок. Комар вздрогнул всем телом.

Да, для веганца время остроумных шуток закончилось. Зато для Комара – только началось.

Он поднял руку и коснулся лба. Холодная испарина.

(поиглаем?)

– Кто там? – снова спросил детский голос. От звука этого голоса зашевелились волосы на затылке. Комар отступил от веганца… замер…

Куда спрятаться?! Куда бежать?!

Шорох все приближался. Что-то огромное, тяжелое, мягко двигалось в темноте к нему, к Комару.

– Где ты? Человечек! Давай поиглаем. Ну, пожа-а-ауста!

Комар представил, как там, на одном из щупалец огромной твари, свисает хрупкое тело девочки лет пяти… Глаза как кровь…

Представил – и побежал.

Глава 7
Бегство из рая-2

Станция Площадь Восстания, час X + 2 часа

– Рассудок, плачь, ты – колокольчика рыданье. Ведь караван моих надежд…

Ахмет дрогнул лицом, уперся ладонью в холодную бетонную стену.

– …уходит в дальнее скитанье…

Желудок мучительно сжался, Ахмет напряг мышцы, чтобы не обделаться – позорно, недостойно мужчины и правителя.

Царь. Я царь.

Тогда и веди себя, как царь.

Он снова почувствовал, как стены сжимаются вокруг него, словно в спазме. Словно взбунтовалась не только его прямая кишка, а этот тоннель – длинный, ледяной, темный, – изгибается и сжимается вокруг него, Ахмета, как податливая, упругая резиновая кишка.

«Я внутри червя, – подумал он внезапно. – Мы все живем внутри гигантского червяка».

Который прогоняет через себя землю и грязь, кубометрами и кубометрами – чтобы в итоге переварить кого-то вроде него, маленького мальчика Ахмета, который называет себя царем Площади Восстания.

«Когда я наконец вырасту и начну ощущать себя взрослым?»

– Мой господин, – старик Мустафа неслышно материализовался рядом, протянул полотенце. Ахмет вздрогнул, с усилием оттолкнулся от стены. Хватит, хватит, приди в себя. Взял полотенце и вытер холодное, лишенное чувствительности, словно бы пластиковое лицо.

Касание шершавой жесткой ткани полотенца привело его в чувство.

Давай, Ахмет. Давай, царь. Ты взрослый. Действуй.

Он в последний раз провел полотенцем по лицу, затем бросил его Мустафе. Лови, старик.

Тот неловко, узловатыми старческими пальцами, поймал. И тут же выронил. Наклонился поднять. Ахмета на мгновение охватил гнев. Чертов старый болван! Толку от него…

Ахмет замер.

Мустафа смотрел на него в упор. Когда понял, что замечен, отвел взгляд. Обычной покорности в этом взгляде не было. Ни на грош. Куда подевалось извечное: «Да, господин. Как прикажете, господин»?

– Молодой господин, – Мустафа снова посмотрел на него. В этот раз обычным, вопрошающим взглядом старого слуги. – Нам лучше не задерживаться.

Ахмет помедлил и кивнул.

…уходит в дальнее скитанье.

Он заставил себя встряхнуться.

– Быстрее. Рустем!

Прежде чем покинуть станцию, нужно было пройти блокпост приморцев. Они ждут нападения из тоннеля, а не со стороны станции, но – все равно. Задача непростая. Тем более сейчас, после объявления военной тревоги…

– Быстрее! – он шагал по платформе.

Позади хрипло, с присвистом дышал Мустафа.

Голова болела. Ахмет потер висок, там билась набухшая вена. Отец под конец жизни мучился давлением, слабел на глазах. А ведь когда-то лично выходил на поверхность вместе с диггерами. И даже однажды взял с собой маленького сына, его, Ахмета Второго. Отец был сильный. Маленький Ахмет считал тогда, что его отец – круче всех на свете. Даже круче мифического Блокадника. Или того чудовища…

Ахмет сглотнул. Он вдруг снова, до мурашек в затылке, вспомнил тот выход с отцом на поверхность. Целая бригада диггеров охраняла их тогда. Отца, грузного, тяжелого, с оружием. И его – десятилетнего мальчишку в противогазе. И как они встретили… это. И как бежали в ужасе.

Зловещая, огромная темная фигура, шагающая по забитой ржавыми машинами улице.

По Невскому проспекту.

Скрежет раздавленных машин.

Треск и звон лопающегося стекла. И запах метана – сильный, раздражающий (откуда он в противогазе?). Жуткая, химическая вонь, словно выжигающая слизистую носа. Скорее всего, это просто иллюзия. И никакого запаха на самом деле нет…

Но фигура идет. Шагает. Две ноги. Словно человек на ходулях.

Только это был не человек.

Ахмет моргнул. Открыл глаза. Черт, почти задремал. Нервы.

Похожа на человека. Две руки, две ноги… Только намного больше человека. Где-то вровень с памятником толстому хмурому мужику на толстом хмуром коне. Тому, что высится перед Исаакиевским собором. Александр Третий, кажется? Или Второй?

Царь. Коллега, блин.

Выстрелы, смолкнувшие было, зазвучали с новой силой. Потом опять что-то взорвалось. Пол дрогнул под ногами. Бетонная крошка посыпалась сверху. Интересно, сколько продержатся позиции приморцев? Ахмет желчно усмехнулся. Чтобы выйти к блокпосту в сторону Гостинки, нужно пересечь платформу. В другое время это было бы самоубийством. Ахмета сразу бы вычислили. Взяли бы под арест, а там обнаружилось бы, что комендант убит, а рядом труп, очень похожий на труп царя Восстания… То, что должно было спасти Ахмета в будущем, сейчас могло обернуться для него доказательством вины.

Но начавшаяся стрельба все изменила.

Сейчас вся станция гудела в панике. Толпы желающих покинуть Площадь Восстания. Вот уж не думал, усмехнулся Ахмет, что буду радоваться тому, что с моей станции бегут.

Но тут, в общей неразберихе, когда толпа беженцев пытается пробиться в тоннели, ведущие к Гостинке, Владимирской и Чернышевской… Все складывалось как нельзя лучше. Ахмет кивнул Рустему и Мустафе. Телохранитель тащил тяжеленную сумку с добром, что выгребли у мертвого коменданта приморцев. Медикаменты, патроны для «калаша» и пистолетов. Мустафа нес баул с вещами. Вперед. Вперед!

Блокпост они проскочили без проблем. Забинтованное, измазанное кровью лицо Ахмета никого не заинтересовало. У солдат хватало своих забот. Один из них толкнул женщину, та отлетела к стене, упала на колени. Закричала скорее от испуга, чем от боли. Солдат равнодушно посмотрел на нее, пожал плечами и вернулся на пост. Беженцы шли мимо, опускали головы, словно ничего не замечая.

Несколько приморцев в сером камуфляже пробежали против потока, распихивая толпу плечами. Командир кричал что-то злое и непонятное, грозил расстрелом. Ахмет краем глаза отметил нашивку с серым кулаком, отвернулся. Не хватало еще, чтобы его узнали. И так забот хватает… Беженцы продолжали движение, опустив головы. Как стадо баранов из детской книжки, подумал Ахмет. Прав отец. Люди хотят, чтобы ими управляли. Чтобы их вели. Труднее всего решать что-то самостоятельно.

Благословен тот, в чьей руке власть. Ахмет кивнул. Верно. Ему подвластна всякая вещь. Очень правильная сура шестьдесят семь. Аль-Мульк.

Тоннель втянул их в темное свое нутро, спрятал в темноту. Беженцы брели медленно, молча. Эхо шагов повторялось, возвращалось, нашептывало что-то мрачное и темное. Надежды нет. Надежды… Мы все умрем. Позади все так же звучали выстрелы. Каждый такой щелчок заставлял сердце екнуть, отзывался болью. Ахмет потер грудь.

Им преградили дорогу. Бродяга встал на пути, на ржавых рельсах, широко расставив ноги и засунув руки в карманы драной армейской куртки. Лицо в язвах, неровная рыжая борода. И ухмылка. Увидев эту ухмылку, Ахмет внутренне нагрягся.

– С дороги, – сказал Рустем хрипло.

Всего лишь бродяга. Не гнильщик, но – почти. Ахмет поморщился. Даже отсюда он чувствовал вонь немытого тела. Этого только не хватало.

Только вот почему в голосе Рустема нет привычной уверенности? Почему он дрожит?! Ахмет уже начал злиться, сделал шаг вперед…

И тут бродяга вынул из кармана пистолет. Нукер замер, держа саквояж на весу. Выражение его лица напоминало выражение… да, именно. Лицо проигравшего. Телохранитель выглядел жалко.

Ахмет поразился перемене, что произошла с верным телохранителем. Раньше, до сегодняшнего утра, Рустема бы не остановил какой-то бродяга с каким-то там пистолетом. Прежний Рустем был наглым и жестоким. И храбрым. Нынешний – выглядел неуверенным. Сдавшимся.

– Руки, – сказал человек.

– Че? – тупо повторил нукер. Рустем до сих пор словно не оправился от шока – после смерти друга детства и товарища. Похоже, я не того пустил в расход, зло подумал Ахмет. Юра бы не стал мычать, словно корова, а стал бы злиться и драться.

– Руки подними, дубина, – повторил человек. Рядом с ним оказался еще один бродяга, заросший бородой так, что лица не видно. Откуда они все берутся?!

Засада! Ахмет перетянул автомат из-за спины, мягко отступил на шаг. Ствольная коробка синевато светилась в полутьме. Взгляд Ахмета привычно зацепился за арабскую вязь надписи, вытравленной на металле «калаша». Так, еще шаг, сейчас, пока они заняты его людьми…

В следующее мгновение он спиной уперся в твердый холодный ствол. Больно.

Вздрогнув так, что зубы лязгнули, Ахмет замер. Чтоб тебя! «Благославен тот, в чьей руке власть…» Слова суры вдруг показалась ему насмешкой. Над ним, над Ахметом Вторым…

Власть уплывала в темноту, испарялась, словно дым.

– Вот так и стой, красавчик, – сказал женский голос. – И опусти оружие.

Ахмет вздрогнул. «Не может быть!» Мучительно и сладко знакомый голос. Низкие нотки отдались дрожью в груди.

Чертова сука. Чертова красивая сука.

«Илюза?» Он начал поворачиваться…

И тут его ударили. Вспышка света. Падение. Боль…

Ударили так, что наступила долгая-долгая ночь.

Полная темнота. Никаких звезд.

Глава 8
Ученик воина

Ему снился океан, полный гигантских извивающихся угрей. Темные гибкие тела скользили в мутной воде, как в садке на Новой Венеции – рассеянный свет пронизывал толщу воды. Одно из мускулистых тел задело его – Артем вздрогнул от омерзения, внутри все занемело. Угорь был гигантский – во много-много метров, может быть, даже в километр длиной. И толщиной с тоннель метро.

Когда угри двигались, Артема толкала неумолимая стена воды.

Артем медленно повернулся, медленно поднял руки – и выдохнул.

Выдох уплыл вверх с гулким «буллб».

Артема окатило волной озноба и ужаса. Он был совершенно один – в этом гигантском садке, полном электрических великанов. Даже в мутной воде с плавающим в ней мусором Артем видел, как ослепительные вспышки электрических разрядов освещают темноту. Вода вокруг была насыщена электричеством – словно загустевший прозрачный сироп в лейденской банке.

Угри были голодны и смертельно опасны.

Они были бы опасны, даже будь нормального размера. Эти твари жрали все – окажись в воде человеческое тело, его раздели бы до костей в считаные мгновения.

Этим же гигантам Артем был на один укус.

В груди сперло, загорелось, словно там, в глубине грудной клетки, вспыхнул огонь. Это выгорали остатки кислорода.

Артем медленно, стараясь не делать резких движений, чтобы не привлечь внимания тварей, развернулся и поплыл прочь, мягко и плавно загребая руками и ногами. Там, в мутной чернильной тьме, было спасение…

Там могло быть что угодно, на самом деле.

Он плыл и плыл, и уже чувствовал, что воздуха не хватает. Кислород в легких превратился в удушливую черную горечь, в кислоту, проедающую любой металл. В нижних отделах легких, в ребрах уже зияли дыры, черная горечь с шипением разъедала мясо и кожу… вытравливала дорожки в окровавленной плоти. Еще, еще. Еще! Артем чудовищным усилием рванул себя вперед, к темнеющей в мутной воде громаде причала… Уткнулся в нее. Кислорода уже не было. Черная кислота заливала внутренности. Артем открыл рот и выбулькал в мутную воду чернильные клубы. Последним усилием он уцепился ногтями за каменную стену причала, обросшую водорослями. Рванул себя вверх, к воздуху…

Вода словно загустела, сопротивляясь.

…Артем выскочил из воды, вытягивая шею, чтобы вдохнуть.

Хватанул ртом воздух и снова ушел под воду. Булллб.

Артем замер. В мутной воде перед ним была морда угря. Гигантская. Серебряные глаза неподвижно смотрели на человека. Артема окатило ужасом. Угорь медленно придвинулся, в полной тишине раскрывая гигантскую пасть, полную зубов… Артем решил, что сейчас умрет. Сердце проваливалось куда-то внутрь…

И падало.

Падало.

Пасть мучительно медленно надвинулась на Артема. Раскрываясь… расширяясь… поглощая его без остатка…

Темнота.

* * *

Он дернулся в ужасе и проснулся. Сердце билось в груди, словно загнанная в угол крыса.

– Лежи, лежи, – произнес женский голос. – Все хорошо.

Артем облизнул пересохшие, лопнувшие губы. Почувствовал медный вкус крови. Открыл глаза. Потолок уплывал вбок, снова возвращался…

– Где… я? – говорить было трудно. Горло ссохлось так, что слова выходили исцарапанными. От пережитого испуга внутри до сих пор все дрожало.

– Спокойно. Ты в безопасности.

Очаровательный голос.

– Давай, я помогу тебе сесть. Вот так.

– Т-ты… кто? – Артем еще не полностью овладел речью. Выходил какой-то полусип-полухрип.

Над ним склонилась худенькая девушка чуть постарше его самого. Серые глаза. Круглолицая, симпатичная. Если бы еще перестала так смущаться… Румянец алел на ее щеках, словно вспышка ядерного взрыва.

– Я… я Изюбрь.

– К-кто? – Артем откашлялся. К его губам поднесли железную кружку. Вода! Он сделал пару глотков, кружку тут же убрали.

– Пока хватит… Изюбрь. Так меня зовут, – сказала девушка.

«Да какая там девушка? Девчонка!» – подумал Артем.

– Где я?

– В цирке.

Артем вздрогнул. «Возьмите меня с собой». Неужели это случилось?

– В цирке?!

Изюбрь занервничала.

– Д-да… в цирке. А что?

Он лег обратно. Все-таки он здесь, рядом с Лахезис. Даже если это только на пять минут.

– Хорошо.

Койка, на которой он лежал, находилась в небольшой палатке. Армейская, на отделение, определил Артем. Потолок в пятнах – словно потеки краски.

– Ты с какой станции… – начала Изюбрь.

В этот момент кто-то вошел в палатку – шелест ткани, негромкое «кхм». Изюбрь взвилась, как ужаленная, отскочила от Артема на пару метров. Залилась краской, став ярко-пунцовой. Артему даже показалось, что в полутьме палатки лицо девушки светится тревожным красным огнем.

– Я… – сказала Изюбрь. – Мне…

– Иди, – сказал вошедший. Девушка кивнула и выскочила из палатки.

Вошедший выпрямился. Это был прежний силач Игорь. Мощный, спокойный. Артем снова поразился, насколько тот крепко сбит, словно до краев налитый грубой неумолимой силой. Человек-отбойник. Человек – стальной тюбинг.

Игорь молча разглядывал парня равнодушными сонными глазами. Артем попытался выпрямиться под этим взглядом, но не смог. Даже такое простое движение пока ему не давалось. Словно из Артема вынули все кости. Он упал на подушку.

– Ясно, – сказал Игорь. И вдруг сделал резкое движение рукой, словно выхватил что-то из воздуха.

Мелькнуло желтое. Плюх.

Артем с удивлением посмотрел на свою правую руку.

В пальцах был зажат засаленный желтый теннисный мячик.

В следующее мгновение мяч выпал. Пальцы не слушались. Рука Артема упала на одеяло, в глазах потемнело.

Головокружение. Артем с трудом заставил себя выпрямиться.

– Хорошая реакция, – сказал наконец Игорь. Повернулся и вышел из палатки.

«Черт, – подумал Артем. – Кому нужен больной жонглер? Кому вообще я нужен?!»

Опять накатила знакомая черная волна отчаяния.

Артем без сил откинулся на подушку. Слабый луч, что осветил его существование при словах девушки «ты в цирке», исчез. Фонарь выключили.

Осталась одна кромешная тьма разочарования и одиночества, в которой он, Артем-Арц’иви, неудавшийся Орел, витязь в тигровой шкуре, обречен бродить до конца своих дней.

«Как я устал». Повеситься бы, с тоской подумал он. Или застрелиться. Чтобы она… чтобы они все… Чтобы… Не знаю, что.

Лали, бедная сестра. «Лали… будет плакать».

Он представил, как сестра, сидя в своем плавучем домике, закрывает лицо руками. Ее плечи вздрагивают. Лали воет. Часы-ходики – желтая пластмассовая кошка с глазами – продолжают за ее спиной отстукивать «тик-так», «тик-так». А его, Артема, нет. И больше никогда не будет. Он представил это, и ему вдруг стало жаль Лали до слез.

«Она такая красивая». Такая хорошая. Воображает себя взрослой и всезнающей, глупышка. Наивно уверена, что знает, что лучше для него, Артема, а сама не понимает даже, как найти свое счастье. Почему тот диггер Иван, взрослый и крутой мужик, не остался в Венеции? С ним сестра могла быть счастлива. Артем вздохнул. Иван сильный. С ним бы Лали, по крайней мере, была под защитой – теперь, когда Артем ушел из Новой Венеции…

Ушел, как когда-то их с Лали отец.

После его исчезновения внутри Артема точно появился клубок колючей проволоки. Воспоминания царапали до крови. Стоит их коснуться – обдерешь все руки, оставишь на колючках обрывки кожи и кусочки мяса… И, шипя от боли, отползешь подальше.

– Ушел?

Артем поднял голову. В палатку заглянула Изюбрь, настороженно огляделась. Артем кивнул. Девушка скользнула внутрь, опустила полог.

– Пугает он меня, – сказала Изюбрь. – Питон… он такой, знаешь…

– Питон? – Артем растерялся. Какой еще Питон? И тут вспомнил слова поддатого униформиста. «Только питону не попадайся». Замечательно. Оказывается, служитель имел в виду не двухголовую желтую змею…

– А почему тебя Изюбрем назвали?

Девушка замолчала. Лицо пошло пятнами от смущения.

– Извини, – сказал Артем. – Я не хотел тебя обидеть. Это не мое дело.

– Да нет, – девушка пожала плечами. – Ничего такого. Нормальный вопрос. Изюбрь – зверь был такой до Катастрофы. Редкий. Изысканный. Его еще называли «благородный олень».

Оленей Артем видел только в книге. Впрочем, они уж точно все вымерли. Или их сожрали эти, клыкастые, что сейчас властвуют в зараженном Питере…

– Красивый?

Лицо девушки вспыхнуло. «Ну, вот» – с досадой подумал Артем.

– Необычный скорее. Они же рыжие были иногда. И даже почти красные…

Артем поднял брови. «Теперь понятно, почему ее так назвали». Из-за этой самой краски в лице.

– Интересно, – сказал Артем, чтобы не смущать девушку еще сильнее.

– Ага, мне тоже нравится, – она кивнула. – А ты… – Изюбрь наконец посмотрела на него прямо. Глаза у нее были серые и круглые, челка падала на брови. – Ты теперь с нами останешься, да?

– Не знаю, – Артем вздохнул. После того, как он выронил этот дурацкий мячик…

«Если бы знать».

* * *

– Встал? – силач Игорь по прозвищу Питон окатил его равнодушной волной внимания. – Садись, ешь.

На табурете у лежанки, старом, разрисованном человечками, стояла жестяная миска с кашей. От запаха горячей еды у Артема закружилась голова.

Еда. Внутри словно вспыхнул прожектор, разогнал темноту. Артем подался вперед. С трудом заставил себя остановиться.

Нельзя. Стой, помнишь…

Артем с усилием, преодолевая сопротивление занемевших мышц, покачал головой. Нет.

– Интересно, – сказал Питон. И посмотрел на Артема по-новому.

– Я плачу за свою еду. Всегда.

Питон помедлил, глядя на Артема неподвижными, тусклыми, словно погасшие прожекторы, глазами. Парень поежился. Это было… неуютно. Неожиданно вспомнился сон – огромный угорь, смотрящий на Артема серебряными глазами…

Питон наконец кивнул: хорошо. Движение головой, и вот он уже развернулся и двинулся прочь – замедленным, гипнотическим движением. При своих габаритах силач двигался удивительно бесшумно. Словно всегда заранее знал, в какой точке пространства нужно оказаться.

Действительно, большая змея. Питон. Который, насколько помнил Артем из детской книжки, питается раз в год, зато по-крупному. Оленя там переварит (иллюстрация в книге: красивый) или человека. С человеком картинка представлялась нагляднее.

Артем вздохнул.

Питон на пороге задержал шаг, повернулся – огромный, сильный. Холодный, как большая змея.

– Ешь, – велел он.

– Но я…

Питон легонько качнул головой.

– Метлу видишь?

Артем кивнул. Метлу он видел.

– Теперь ешь, – сказал Питон. – Потом – за работу.

Силач повернулся на пятках и вышел из палатки. Полог колыхнулся за ним. Артем перевел взгляд на инструменты. Метла. Ведро. Итак, начинаем новую жизнь.

Теперь ты в цирке, ага.

Он с трудом выпрямился, постарался встать ровнее. Он был еще очень слаб. Палатка норовила уплыть в сторону. Но хотя бы не штормило, как раньше. Уже хорошо. С палаткой Артем как-нибудь справится.

Он медленно пошел к выходу, упираясь ладонью в стену палатки, чтобы не упасть. Голова почти не кружилась. Почти.

Когда протянул руку к метле, то едва удержался на ногах. Подметальщик из него пока так себе. Но еду надо отработать. Это важно. Есть хотелось зверски. Сейчас бы ложку каши, чтобы хватило сил махать метлой… Живот свело. Артем покачал головой, отгоняя искушение. Сначала принципы, потом голод. И никак иначе.

В следующее мгновение в палатку шагнул Питон. От неожиданности Артем выронил метлу, она со стуком упала на землю, покатилась…

– Оставь, – велел силач.

– Но я… я сейчас все сделаю… – Артем понял, что еще чуть-чуть, и заплачет.

– Потом, – сказал Питон.

А вот теперь он меня точно выгонит, подумал Артем в отчаянии.

– Бери тарелку и пошли со мной. Не отставай.

– Я… – Артем заставил себя замолчать. Стиснул зубы, чтобы ни один звук не прорвался. Он, Арц’иви, витязь, выдержит.

Цирк раскинулся на захламленной служебной платформе. Цветные палатки циркачей стояли полукругом, словно маленький городок. Артем огляделся. Станция была незнакомая. Коричневый мрамор, светильники под потолком. Несколько рабочих под руководством тощего человека с желтым, словно после гепатита, лицом, сноровисто разбирали тюки и расстилали ковер. Ковер – ярко-алый, местами потертый, в десятке мест заштопанный, – выглядел огромной заплатой на сером выщербленном бетоне. Несколько циркачей поодаль готовили реквизит и репетировали номера, болтали и смеялись.