Текст книги "Метро 2035: Питер. Битва близнецов"

Он вернулся к двери. Взрыв не сорвал замок, а просто вырвал петли решетки. Убер ухватился за решетку двумя руками, расшатал ее, как гнилой зуб – и сорвал. Вернулся за огнеметом, пролез через завал и подошел ко внутренней двери. Обычная металлическая. Какие-то буквы, не разобрать из-за времени и пыли.

Он помедлил. За дверью точно что-то было. Убер достал и выложил на ладонь две вещи. Фотокарточка из паспорта – на фото молодая девушка. Зажигалка «Зиппо» с оленем на рельефе – память о Юре.

Бережно спрятал фото во внутренний карман, оставил только зажигалку.

Вдел руки в ремни огнеметного ранца, застегнул пряжку на груди. Щелкнул зажигалкой, поджег запал огнемета. Пламя светило уютно и спокойно – как дух самурая перед битвой.

Убрал зажигалку в карман. Выдохнул. Взял огнемет наперевес – и толкнул дверь.

* * *

– Дракон? – Мика удивилась. – Что такое «дракон»?

Пауза. Убер поднял брови. Все-таки дети умеют озадачить.

– Неужели вы не читали ей сказок? Натали Васильевна, что же вы!

Нэнни заворчала. Убер сказал:

– Дракон – это животное. Огромное и обычно невероятно злое, если, конечно, не из Китая явилось.

– А там драконы – добрые?

– Там драконы – всякие. Но в основном добрые. И бумажные.

– А этот…

– Этот – злой.

Мика покачала головой.

– Нет? – удивился Убер.

– Он не злой. – Мика помедлила. – Просто его таким сделали.

От чудовищной вони Убер едва не задохнулся.

Чудовище, похожее на раздутый гигантский шланг, лежало здесь. Черное с желтыми и зелеными пятнами. Коротенькие лапы.

Та гора высохших трупов – это жертвы, что приносили жители «Обводного канала» чудовищу долгие годы, понял Убер. Останки люди Соловья паковали в мешки и выбрасывали в котлован через заброшенный старый коллектор. Справа груда серых мешков. Для трупов и отходов.

Дракон был огромен. Всего-то три метра.

Этот дракон – совсем не был похож на дракона. Это всего лишь обрубок, жуткий мешок плоти, кожаный бурдюк, перевитый толстыми венами – толщиной с руку человека. Он даже был не способен передвигаться самостоятельно…

– Второе пришествие Великого Сифилиса, – сказал Убер. – Блин. Никогда еще убийство животного не выглядело настолько фаллическим! В общем, – сказал он тише: – Явно пора заканчивать читать Фрейда перед сном…

«Моя мама внутри него… она поет», – сказала Мика. Прощай, Мика. Видимо, она и была последней жертвой.

Убер направил огнемет на чудовище.

– Давай, чудовище, – сказал Убер. – Кричи в последний раз. Спой мне чертову подземную песню…

И нажал на спуск подачи бензина.

Когда в него ударила струя огня, дракон выгнулся и закричал…

* * *

Убер шел. Когда он добрался до вестибюля «Обводки», у него дрожали ноги. Лицо страшно горело. От него воняло, как от сгоревшей груды отходов.

«Я сжег дракона. Кому такое могло присниться?» – подумал он.

– Парень, ты цел? – спросил пожилой солдат. – Ты… как?

Он молча опустил огнемет на землю. Кивнул – спасибо.

– Парень?

– Дракона больше нет, – сказал Убер. И пошел. Надо было как-то отмыть эту черную жирную сажу.

3. Эпилог

Днем позже

Дрезина замедлила ход и остановилась.

– Тебя подвезти, парень? – спросили оттуда.

Убер повернул голову. Надо же, дежавю. Дрезина мортусов, опять их двое. Грузный мортус стянул белую маску вниз. Убер присвистнул. Ничего себе, старый знакомый.

Второй, молодой мортус, тоже стянул маску. Почесал начавшую отрастать рыжую бороду.

Люди покидали станцию. Шли вдоль путей, тащили на себе баулы с вещами. Дрезина проезжала мимо них, понурых, растерянных, несчастных. На «Обводном канале» скоро не останется ни одного жителя, подумал Убер. Проклятое место, проклятые воспоминания. Теперь ужас и боль умирающего дракона останется с ними навсегда.

Они шли мимо Убера, безразличные и безмолвные, словно тени в аду.

Кто такой ангел, как не тот, кто несет возмездие? Смерть и кару. Убер покачал головой. «Может, я зря приехал тогда вместе с мортусами», подумал он. Дрезина надсадно скрипела. «Никто не любит посланников смерти». Никто. «Даже я».

– Нет, – сказал Убер. Открыл глаза. – В этот раз я, пожалуй, сам. Спасибо.

– Я же говорил, он тоже верит в приметы, – обрадовался молодой. – Не такой уж он и безбашенный.

Старший мортус пожал плечами.

Убер зажал зубами сигарету, вынул зажигалку «зиппо». Чирк! Это была зажигалка с рельефным рисунком оленя на щечках. Прикурил.

Пламя осветило его измученное лицо, похожее на усталые лики святых в заброшенной, покинутой людьми церкви.

– Может, я просто… немного повзрослел? – сказал Убер. Потом засмеялся: – Да хрен там.

Мимо тлеющего огонька сигареты медленно пролетели несколько спор плесени. Плесень никуда не торопится. Плесень знает, кто в итоге будет владеть всем…

Интерлюдия-1
Человек без имени-2

Санкт-Петербург, декабрь 2033 года

Темнота. Мрак. Непроглядная бездна, полная фантомов, что бродят по моим зрительным нервам.

Иногда мне кажется, что я что-то вижу. Цвета. Синий. Желтый. Красная вспышка. Что-то зеленое.

Но это ложь. Ничего этого нет. Ни один случайный фотон не забредает сюда, в зеркальную гладь моих зрачков.

Здесь, под землей, только тьма. Никаких звезд.

Последние дни и мгновения растворяются в темноте. Мрак поглощает их, утробно чавкая…

С каждой секундой все сложнее мыслить ясно.

Воспоминания в темноте – пустая трата сил.

Чтобы понять, кто я есть, мне нужен свет. Это почти физическое ощущение.

Я встаю и иду.

Вопрос: вверх или вниз?

Конечно, почему бы не оставить себе иллюзию выбора?

На самом деле выбора нет.

Мои инстинкты, доставшиеся мне от двуногих животных, сотни тысяч лет живших между солнцем и землей…

…шепчут мне, что я совершаю ошибку.

На самом деле, настаивают они, тебе нужно наверх. К солнцу.

Инстинкты лгут.

Вся жизнь теперь – внизу.

Я иду по ступенькам эскалатора. Все ниже и ниже.

Спускаюсь.

Спускаюсь.

И вспоминаю.

Человек спускается по лестнице.

Спускается.

Спускается.

Спускается…

– Становится теплее, – говорит человек.

«Теплее». Кажется, я не ошибся.

И тут ступенька проваливается подо мной. Кхррхак! В последний момент я выбрасываю руки и вцепляюсь в металлический край.

Вишу над бездной. Ноги болтаются.

Ангел без крыльев, разучившийся летать.

В глазах темнеет. Сердце бьется так, словно его загнали, как загоняет одинокого беглеца стая собак Павлова.

Спокойно. Это всего лишь паника.

Спокойно.

Не думай о бездне под ногами.

Не думай о том, что ты слишком ослабел, чтобы подтянуть свое тело наверх.

Не думай о том, что пальцы вспотели и вот-вот соскользнут.

Не думай о шаткой конструкции, которая каждую секунду может обрушиться под твоей тяжестью.

Не думай.

Эти мысли бесполезны. Они лишают сил.

Долбаный самурай всегда спокоен перед лицом долбаной смерти.

Долбаный бусидо.

Из двух путей всегда выбирай путь, ведущий к смерти. Это я помню.

Я вишу над черной бездной. Пальцы взмокли и устали, и вот-вот соскользнут.

Что ж…

Иногда надо…

Сделать первый шаг.

Я отпускаю руки.

Человек падает в полной темноте.

Падает.

Падает.

Падение бесконечно. Воздух свистит в ушах. Сердце замирает…

И вдруг…

Я вижу свет.

Забавно.

В последний момент я группируюсь, чтобы упасть на спину. Так делают каскадеры.

И прежде чем упасть, я успеваю подумать:

«Забавно».

Помещение, освещенное теплым светом карбидки. Гора земли, обросшая грибными гирляндами.

Склонившаяся рядом темная фигура. Человек что-то делает. Рыхлит, подкапывает, ровняет. Тусклый отсвет металла. Вдруг человек слышит странный звук. Человек замирает, поднимает голову. Глаза его расширяются.

– О черт! – говорит человек.

Бух!

– Уфф, – удар в спину. Не так жестко, как я думал. Хотя дыхание из меня все же выбивает напрочь. Зубы лязгают.

Внутри меня что-то екает. И слетает и звенит, словно сорванная деталь. Шестеренка, вылетевшая из заржавленного механизма.

Я почему-то чувствую запах машинного масла.

Я скатываюсь вниз, переворачиваюсь на четвереньки. Черт. Земля все такая же твердая…

– Ох, – говорю я только. Чувствую, как кровь из прокушенной губы течет по подбородку.

Не худшее приземление.

Из тех, что у меня были.

Не худшее.

– Твою мать, – чей-то голос.

Я упираюсь ладонями в пол и с усилием поднимаю голову. Темная фигура смотрит на меня, пытающегося встать. В голове звенит, все двоится. Сотрясение? Этого еще не хватало. Но я жив.

Фигура вдруг разворачивается и убегает. А свет остается…

Я наконец встаю на колени. Все тело болит, как отбитое. Ха-ха-ха. Закрываю глаза ладонью, щурюсь. В затылке страшная, вытягивающая боль. Ничего, ничего.

Лампа-карбидка светит едва-едва. И все равно у меня ощущение, что глаза мне вынимают ржавой металлической лопаткой.

Как у садоводов.

Резь невыносимая. Слезы льются из меня, как реквием по мечте. Черт, черт, черт.

Соберись, солдат.

Я встаю вслепую, иду, вытягивая вперед руки, – пока не упираюсь в стену. Так, собраться. Сквозь пелену слез я вижу, что остался один. Тот человек, что здесь был, убежал. Но там, куда он убежал, наверняка найдутся люди, которые вернутся сюда. И я должен прийти в себя. Собраться и выжить в очередной раз.

Я опускаю руки и провожу по земле.

Ничего не вижу. Чертов свет. Сквозь облако слез я нащупываю что-то холодное и железное. Это садовая лопатка. Она мокрая от земли, рукоять еще хранит тепло человеческого тела.

Я поднимаю ее и беру на изготовку.

Что ж, будет чем сражаться, когда они за мной вернутся.

Убер и свобода
(Болотные солдаты)

Внутри бухих часов

с кукушкой, мокрой как собака

в такси забыв пальто

о нем никто не будет плакать

и обо мне – никто

Так допивай и пошли танцевать

скажи что мы не вернемся

дождь смыл следы сигареты и, блять,

куда же теперь нам идти?!

Бармен разбил коньяк

давай лакать его и плакать

зонта не будет я

отдал его одной собаке

я сам такой же пес

Так наливай еще пять, в смысле пить,

мосты давно уже смыло

ночь так черна, и на что же нам выть

зачем вы пропи́ли луну?!

Дождь на лице, эта ночь – танцевать

твой нос холодный и мокрый

и мы с тобой будем вместе всегда

до самого

входа

в метро.[5]5
  Tom Waits, «For I’m A RainDog Too», вольный перевод Д. Сергеева.


[Закрыть]

Глава 1
Необычный гость

9 декабря 2033 года, Санкт-Петербург, узел «Сенная-Садовая». Тридцать третий день Веганской войны

Комендант Сенной, больше известный в метро под прозвищем Тертый, подошел к столу и постучал костяшками пальцев по его выгнутой от старости, расслоившейся поверхности. Раз, два, три. Только бы ничего не случилось. Только бы… Хватит пока и той задницы, в которой Большое метро оказалось спустя месяц с лишним военных действий. Тьфу-тьфу-тьфу.

«Обстановка мрак, короче».

«Восстание» и «Маяк» потеряны безнадежно. «Достоевская» переходит из рук в руки, баррикадами забиты туннели до самого верха; мины, ловушки – живая душа не проскочит. Приморцы и веганцы схватились лоб в лоб. Веганский десант штурмовал несколько вентшахт и отдельных станций в тылу фронта. И в двух местах им даже удалось достичь успеха. Пусть и временного. Тертый поморщился.

Пора и нам сделать ответный ход. Пора-пора, порадуемся… на своем веку…

– Так он говорит правду? – Тертый повернулся к Олегу Лесину, министру обороны, ранее бывшему его заместителем.

– Думаю, да.

– Думаешь? Или знаешь?

– Это очень вероятно, – дипломатично ответил Лесин. Он всегда был по природной склонности политиком.

Тертый провел рукой по подбородку. Шершаво и царапается. Когда бриться-то? Времени совсем нет. Тут пожрать не успеваешь… А побриться все-таки надо. Небритый глава целой станции, председатель совета Большого метро, он же в просторечии «сенат» – это может вызвать настоящую панику.

– Твое предложение? – сказал он.

– Собрать совет метро, обсудить перспективы… – начал Лесин. Тертый отмахнулся.

– Издеваешься, что ли? Я же хочу, чтобы мы действовали, а не как следует, от души, поработали языками. Так. – Он помедлил, раздумывая. – Хотя… ты прав. Зови. Может, так будет даже лучше. Доступнее для мозгов господ сенаторов. Да… и приморских тоже позови.

Лесин кивнул. Поднялся и вышел. Тертый помедлил, посмотрел ему вслед. «Кажется, я влезаю в большую авантюру», – подумал он.

Сенаторы собрались в течение часа. Дольше всех не могли найти Аслана Закирова, сенатора от Азерков. Даже приморцы, холодные и высокомерные, пришли раньше него.

– Итак, – сказал Тертый. – Вы все знаете, что происходит. Веган жмет и давит. У него большой запас резервов и отлично отлаженная военная машина. Мы несем потери – даже во время Перемирия. А что будет, когда оно закончится? Мы цепляемся за каждый метр туннеля, за каждый тюбинг, но нас все равно выдавливают. Что можно сделать?

Поднялся шум.

– Морячки предлагают применить фосген, – сказал Тертый. Сенаторы очень удивились – как он и добивался.

– Что?!! – сказал за всех Аслан.

Все зашумели разом. У всех в памяти был тот ультиматум – после уничтожения атомной бомбой острова Мощный. Моряки тогда здорово всех напугали. «Уроды сраные», – подумал Тертый.

Именно тогда уцелевшие морячки заняли пустующую станцию. И пригрозили пустить в остальное метро отравляющий газ. Если тот, кто взорвал остров, не будет выдан им с потрохами… Тертый вздохнул. «Тогда мы нашли единственно правильное решение. А сейчас? Где ты, Таран, когда ты так нужен?» Таран был последней надеждой – и тогда, и сейчас. Сейчас бы он ой как пригодился.

Но Тарана больше нет. Сбежал в свой Владивосток.

Доберется ли? Через всю разрушенную войной страну? Тертый не знал. Но где-то в глубине души он надеялся, что у Тарана все получится. Такие просто не сдаются.

«Алфей». Или как там его? Тертый задумчиво проследил взглядом трещину на стене.

Сенаторы все шумели.

– Фосген – это вариант, – сказал вдруг один из сенаторов. Другие вдруг вполне одобрительно зашумели.

Вот оно. Стоит немного подождать, и любое народное собрание додумается до людоедских мер.

Тертый медленно опустил голову, оглядел господ сенаторов. Разговоры смолкли. У него пока еще хватало авторитета, чтобы удерживать совет в действенном режиме.

– Вы чокнулись? – спросил он спокойно. – Отравляющий газ в замкнутом пространстве? Как вы себе это представляете?

– Но моряки… – начал Аслан.

– К черту моряков!

Молчание.

– Тогда что делать? – спросил один из сенаторов.

Тертый оглядел собравшихся. «Мда, и с этим людьми нам придется противостоять Вегану? С этим жалкими, нерешительными, всего опасающимися и жадными людьми?»

– У нас гость, – сказал Тертый.

Сенаторы переглянулись.

– И что? – выразил Аслан общее мнение.

Начальник «Сенной» оглядел всех, наклонил голову на плечо и хмыкнул.

– Зажрались! Сейчас проснетесь. Гость очень необычный.

Он повернулся к телохранителю:

– Толя, веди гостя.

Охранник кивнул. Он был немногословный и – надежный. Рослый, крепко отлитый, такой цельный парень, голова-монолит – в такую голову, казалось, никакие ненужные мысли не проникнут, потому что в ней нет ни единой щелочки для этого. Анатолий, Толя. Это все, что о нем знали посторонние. Кто-то говорил, что Толик раньше служил в подземных войсках ФСБ. Но, скорее всего, этот кто-то ошибался. Иначе бы Тертый точно это знал.

– Есть. – Толик кивнул и вышел.

Через несколько минут дверь снова отворилась, и вошел человек. Усталым неровным шагом, подволакивая ноги. Одежда на нем была чистая и ладная, новенький армейский камуфляж, но словно с чужого плеча. Тощие, как спички, руки и ноги. Но главное – не это…

На шее у человека виднелись уродливые зеленые наросты, они шевелились от дыхания, словно мох под порывами ветра. Сенаторы начали переглядываться. Аслан Закиров поднялся, тяжело упер кулаки в столешницу. Глаза его сверкнули недобро:

– Мутант?! Здесь?!

Тертый поморщился.

– Сядь, Аслан. Я прошу.

Тертый дал сенаторам время насмотреться и перешел к делу.

– Кто вы? – обратился он к гостю. Сенаторы слушали. «А куда вы денетесь у меня, – подумал Тертый зло. – Могу еще, могу».

– Я – адаптант, – сказал человек. – Зовут меня Евгений Коврин… Женя.

– Адаптант, – повторил Тертый. – Что это значит? То есть… вы не человек?

Адаптант выпрямился. Голос зазвенел сталью:

– Я – человек.

– Человек он, – скривился Лесин. – Ихтиандр хуев.

Сенаторы засмеялись.

– Олег! – повысил голос Тертый. Он чувствовал, как из его рук чуть не выдернули руль. Иногда господ сенаторов стоит поставить на место.

– Олег, помолчи, пожалуйста, – сказал Тертый. – Или у тебя есть предложение?

– Молчу, молчу. Я вообще думал, у нас демократия…

– Демократия – это право на слово, не на пиздеж, – сказал Тертый жестко. Помощник заерзал под его взглядом. – Чуешь разницу, Олег?

– Д-да, – сказал Лесин. Он пока сдался, не рискнул пойти против Тертого в открытую. – Прошу прощения, виноват. Больше не повторится.

– Зачем вы здесь? – спросил Тертый. Он повернулся к адаптанту.

Женя кивнул.

– Я представляю восставшее «Обухово». Мы, бывшие рабы Вегана, взяли в руки оружие и восстали против империи.

Зал собрания словно взорвался. Вот это новости. Сенаторы загалдели.

Так это были не слухи! В тылу всемогущей зеленой Империи пылает пожар восстания.

– Веган прислал солдат, но мы заблокировали туннели и продолжаем сражаться. Меня отправили к вам с просьбой о помощи.

– И вы шли по поверхности? – спросил Лесин.

– Да.

– Без оружия, в одиночку?

– И без противогаза, – кивнул Женя. – Все верно. Я, как вы уже заметили… – Он показал на свои наросты. – Не совсем человек. Я адаптант. Я могу жить на поверхности без маски и защиты.

Один из сенаторов, тот самый опоздавший Аслан Закиров, заговорил:

– Мы думали, «Обухово» вымерло уже. Как давно вы бунтуете?

Гость вздохнул. Тертый едва сумел отвести взгляд от колеблющихся зеленых волокон на его шее. Гипнотизирует, черт.

– Два месяца.

Общий вздох. Старейшины переглянулись.

– Два месяца? – Тертый повел плечами. Два сенатора от Приморского Альянса молчали, но смотрели цепко, словно на допросе. Старший из них улыбался – почти не открывая рта, одними губами. Глаза при этом оставались удивительно холодными.

«Чертовы вояки. Воспитал покойный Генерал волчат», – подумал Тертый с раздражением.

– И вы еще… живы? – Тертый вдруг не смог подобрать слов. Он хотел сказать «не передохли от голода», но в последний момент передумал. Может, зеленожаброго это заденет? Как опытный политик, Тертый не видел никакой проблемы в своих словах – но ее могли увидеть другие.

Адаптант поднял голову. В упор посмотрел на сенаторов. Голоса стихли.

– Мы еще живы, – сказал он негромко. – И мы просим Большое метро о помощи.

Глава 2
Право приговоренного

9 декабря 2033 года, Санкт-Петербург, узел «Сенная-Садовая». Тридцать третий день Веганской войны

– Внимание! Внимание! Великое Перемирие закончится через пять дней, – объявил репродуктор. – С этого момента объявляется режим чрезвычайного положения и вводится дополнительный комендантский час. Все по местам. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

Толпа женщин, детей, подростков, стариков вздохнула. Нехотя стала расходиться. Тусклый свет фонарей – режим экономии энергии – плохо рассеивал мрак. Все вокруг казалось мрачным и зыбким, как в страшном сне. Неудивительно, что люди подавлены.

– Начинается война, – сказал Тертый. – Так?

Они с начальником разведки вышли размять ноги и оценить обстановку.

– Уже началась. – Таджик кивнул. – Правда, она, скорее, толком и не прекращалась…

Таджик доложил подробности. Оказалось, за время Великого Перемирия режим прекращения огня нарушался больше шестнадцати раз. Единичные выстрелы, отдельные стычки, случайные обстрелы и даже самые настоящие сражения – все было.

– Война изменилась, – сказал Таджик задумчиво. – Джентльмены больше на ней не выживают.

Тертый зябко укутался в ватник.

– Современная война – дело не для джентльменов. А для шакалов.

* * *

Артем по прозвищу Мимино лежал на своей койке и слушал темноту, на верхней койке Убер тихонько и мелодично насвистывал какую-то мелодию.

Блюз. Артем удивился.

– Она скучает… возле стойки… – негромко напевал Убер, – …в фартуке, с салфеточкой… Свежа на удивление… от туфелек до бус…

Артем слушал. Негромкий, высокий и чистый голос скинхеда выводил:

– …как приглашение на очень странный блюз…

В этот день Артем почувствовал себя странно – как-то не так. Гнетущее ощущение в груди, полуобморочное состояние, мрак и ужас – все это вылилось в упадок сил. Он просто сонно лежал лицом к стене и ждал худшего.

Когда загрохотали сами стены, Артем прищурился. Сердце болезненно сжалось. Какое-то чудовище глухо завыло за стеной, застонало. И вдруг словно пошло на взлет… Все ближе и выше. Артем почувствовал вибрацию, вскочил.

– Землетрясение?! – От ужаса у него заледенел затылок. Скинхед стоял рядом, слушал. Затем кивнул сам себе.

– Лифт, – сказал Убер. – Большой и мощный лифт. Просто им давно не пользовались. И он, видимо, у нас за стеной.

– Я не знал, что лифты где-то еще остались, – осторожно сказал Артем. Он, конечно, представлял, что это такое. Отец когда-то давно ему даже рассказывал о ракетах в шахтах… и что они тоже выезжают на поверхность в лифте… Ну… Чтобы взлететь в Судный день.

Убер пожал плечами.

– Вот и я не знал, – задумчиво протянул он. Почесал затылок. – Интересно.

– Я думал, это легенда, – сказал Артем. – У нас рассказывали на станции.

– Какая именно?

– Ну… что из метро есть лифт в преисподнюю… и прямо в кабинет к дьяволу.

Убер захохотал.

– Вот это был бы номер!

– Ничего смешного. – Артем даже немного обиделся. Легенда казалась ему красивой. Хотя и довольно… мрачной. А тут за стеной – лифт. Может, тот самый?

– А ты не думал, – спросил Убер, – что раз на этом лифте можно попасть к Сатане, то и Сатана в любой момент может подняться и выйти в метро, а?

Артем заморгал.

– Скажешь тоже…

Звук за стеной прекратился. Тишина. Убер с Мимино переглянулись.

– Ладно, клоун, – сказал Убер. – Харэ прохлаждаться. Вставай. Давай сначала разминку, потом поработаем над связками.

* * *

Лучшее, что с нами случается, – случается не с нами.

Убер повернулся на другой бок, потер заледеневшее плечо ладонью и выдохнул. Подтянул одеяло. От стен тянуло холодом, словно его посадили в бетонную банку жизни и все заканчивается, все, а он, Убер, так и должен остаться здесь, в темном мрачном подземелье. В темнице, куда даже нормальные люди не заглядывают… Конечно, куда им проведывать таких отпетых преступников, как он. Знаете, сказал бы он смельчаку – а лучше, конечно, смельчачке, если бы таковая нашлась: «Я ценю ваше внимание, но лучше бы вы потратили время как-то по-другому. Спасибо за визит, можете идти, но оставьте фонарь. Благодарю».

Убер чертыхнулся сквозь сон. Он даже понимал, что это сон – тяжелый, мучительный, но проснуться не мог.

Заскрипел засов. Через томительную минуту дверь щелкнула и открылась. Вот тебе раз.

Вошли два охранника, оба с автоматами. Один здоровый, другой – еще здоровее.

– Заключенный Артем, на выход, – приказал охранник. – Шевелись.

Мимино угрюмо поднялся на ноги. Накинул рубашку и застегнул пуговицы. Сложил руки за спиной, как положено, и пошел.

– Куда вы его? – спросил Убер.

– Не твое дело, – огрызнулся охранник. Другой, тот, что повыше, мотнул головой. Убер насторожился.

– На прогулку, – сказал другой. Явно врал.

Убер сел на койке. Незаметно подобрался, но автоматчики оказались опытные.

– Я тя пристрелю, – пообещал высокий автоматчик ласково. Так, что мурашки побежали по коже. – Тока дернись. Лег и стих.

– Упал и поэма, – съязвил Убер.

– Чего?!

– Не обращай внимания, сложный юмор. А когда вы этого дурачка вернете? Мне тут одному скучно.

Высокий автоматчик пожал плечами. Здоровый парень, крепкий. И видно, настороже. Знает, на что способен скинхед, но при этом спокоен, как танк «тигр».

– Обещай мне писать, – крикнул Убер вдогонку.

– Убер!

Дверь закрылась. С грохотом задвинули засов, повернули ключ. Скинхед остался в одиночестве. Отвернулся к стене.

– Вы, блин, еще свет выключите, – пробормотал Убер. Отвернулся к стене.

И тут свет погас.

– Гниды! – сказал Убер в темноте.

* * *

Через пару часов дверь опять заскрипела, начала открываться. Убер обрадовался, что Мимино вернули обратно… Но ошибся.

Сначала загорелся фонарь под потолком. Затем в камеру вошел смуглый коренастый человек. Света было многовато, глаза еще не привыкли, поэтому Убер не сразу его узнал. А когда узнал… Руки сразу зачесались его удавить.

– Прогулка по тюремному двору, Ван Гог, – насмешливо процитировал Убер речь Таджика во время последней встречи. – Спорим, это твоя любимая картина?

Бывший Таджик, ныне товарищ Ким, вздохнул.

– Убер, ты можешь хоть иногда побыть серьезным? – спросил он устало.

– Могу, но обычно это плохо заканчивается. Чего приперся?

– Скажу, – согласился Таджик. – Но давай сначала договоримся, что ты не будешь пытаться меня убить. Хотя бы минут пять.

– Ничего не могу обещать, – задумчиво произнес Убер. – Ничего личного.

Таджик прошел в камеру и уселся на стул. Внимательно оглядел койку, самого Убера, жалкий столик, жестяную тарелку с остатками баланды, ложку с дыркой, но от комментариев воздержался.

– У меня есть для тебя работа, – сообщил Таджик. – Задание.

Убер молчал. Он так и не встал с койки, только вытянулся, прикрыл глаза. «Вот сукин упрямый сын», – подумал Таджик с восхищением. Скинхед откинулся на подушку, руки заложил за голову. Таджик знал, что за две недели Убер отъелся и подкачался и теперь целыми днями, чтобы спастись от скуки, натаскивал в рукопашке мальчишку-клоуна. Таджику докладывали об этих тренировках.

«Давай сделаем вот так… И твоему противнику будет не очень приятно. Как говорил мой сенсей. Мы его так и звали за глаза: Мистер Неоченьприятно».

– Уберзадание для уберзольдата, однако, – сказал Таджик с нарочитым акцентом. Он часто пользовался этим приемом – как специалист, при желании он бы мог изобразить любой акцент из тридцати восьми вариантов. Этот акцент был говором простого парня из Ташкента. – Ты слюшаешь, да?

– Пошел ты, – сказал Убер, не открывая глаз.

– А ты все же послушай. – Акцент пропал.

– На. Хуй, – повторил скинхед раздельно.

– Всегда приятно пообщаться с тобой, Убер, – произнес Таджик холодно, с насмешливой вежливостью, своим обычным дикторским баритоном. И тотчас понял, что выбрал верный тон. Лицо Убера изменилось.

Убер выпрямился на койке, почесал затылок. Открыл глаза – ярко-голубые, жесткие.

– Еще раз меня пошлешь? – спросил Таджик с интересом.

– А смысл? Ты ж не уходишь.

Таджик хмыкнул.

– Ладно, что там у тебя? – поинтересовался скинхед.

– Подвиг, Убер. Вот что у меня. Под-виг.

– А я надеялся: сифилис. Но, кажется, ошибся. – Убер критически оглядел смершевца. – Это явно гонорея, причем головного мозга. У какого молодца тихо капает с конца… Детская загадка. Про самовар. Знаешь такую? Или у тебя детей никогда не было?

Таджик, он же товарищ Ким, всегда считал себя выдержанным человеком. Работа такая…

И вдруг – нахлынуло. В глазах потемнело.

Громкий стук. Таджик вдруг понял, что встал – когда? он не помнил – и отшвырнул стул в сторону. Бум! Тот с грохотом врезался в стену, развалился, щепки и куски штукатурки разлетелись по камере. На ровно окрашенной стене появилась безобразная белая вмятина.

Ярко-голубые глаза Убера смотрели на него, не мигая.

Некоторое время Таджик молчал. Затем проговорил тихо:

– Пошел ты на хер, Убер. Понял?

Молчание. Убер смотрел пристально.

– Во, слышу родные слова. – Скинхед откинулся на койке, заложил руки за бритую голову. Вытянул босые ноги, положил их на спинку кровати. Пятки у него были совсем черные от грязи. – Другое дело. А теперь рассказывай.

– О чем?! – Таджик никак не мог успокоиться. – О гонорее?!

Убер сел, размял шею, хрустнул позвонками. В глазах скинхеда загорелся зловещий веселый огонек.

– О подвиге, младший гэндальф Таджик. О твоем героическом на хрен походе за золотым руном. А за детей извини. Я не знал. И это… я тупой придурок иногда. Рассказывай про свое задание. Но сначала – о детях. Что там случилось?

Таджик помедлил. И Таджик рассказал.