Текст книги "Кровное родство. Книга первая"

– О Господи, это же… это же почти двадцать семь миллионов долларов!

Клер произнесла с колебанием в голосе:

– Это слишком много для одного человека… или для одной семьи. – Однако, интуитивно почувствовав неодобрение бабушки, прибавила: – Я хочу сказать, что нехорошо, когда кто-то один владеет такими деньгами, когда половина человечества умирает с голоду.

Именно такой реакции и ожидал Адам от Клер, вечной романтической идеалистки. Она так гордилась своей честностью, но в проигрыше предстояло остаться именно ей. И первый шаг к этому проигрышу она уже сделала. Только что.

– А что за штука эта компания? – осторожно спросила Шушу.

– Это в общем-то обычная компания, – начал объяснять Адам, – только вместо директоров ею руководит правление. Для того чтобы правление делало свое дело как следует, специально назначенное лицо – нечто вроде полицейского – наблюдает за его работой. Основателем компании является то лицо, на чьи средства она создается, то есть в данном случае – Элинор, а доходы будут идти лицам, указанным Элинор, то есть в данном случае – ее потомкам. На случай, если когда-нибудь, в будущем, цепь потомков прервется, может быть указан какой-либо последний бенефициарий, хотя, думаю, этого не случится на протяжении ближайшей пары сотен лет.

Элинор пришлась по душе мысль о том, что основанная ею компания будет существовать века, ежегодно принося дивиденды.

– Но если сама Элинор не будет являться получателем прибыли, сможет ли она контролировать активы компании? – спросила Клер.

– А что получит Шушу? Она же не является потомком Элинор О'Дэйр, – заметила Аннабел.

Решив пока что оставить эти слова без внимания, Адам обратился к Клер:

– Компания всегда будет учитывать желания Элинор во всех отношениях. Ей нужно будет лишь выразить эти желания письменно.

– И правление подчинится ей? – спросила Миранда.

– Члены правления будут руководствоваться своими собственными суждениями, так же как это делает совет директоров, и действовать всегда в интересах бенефициария.

– Это все как-то слишком сложно… как-то странновато, не правда ли? – подозрительно сказала Шушу.

– Вовсе нет. Среди людей, имеющих деньги, подобные ситуации в порядке вещей, – объяснил Адам. – Изложу проще: представьте себе, что некий лорд Икс, желая избежать уплаты налогов на наследство и различных злоупотреблений, передает свое состояние детям с тем, чтобы они содержали его вплоть до самой его кончины.

– А что, если детки передумают? – возразила Шушу. – Ну, этот твой лорд Икс отпишет им все свои денежки, а они после этого возьмут да и не захотят кормить его?

– Если они не пользуются его доверием, – тон Адама был безукоризненно учтив, – тогда, разумеется, о создании подобной компании не может быть и речи.

Шушу заговорила снова:

– Если Элинор вложит в компанию все, что имеет, она-то сама на что будет жить?

– Ей можно установить оклад за выполняемую работу в таких размерах, чтобы она не испытывала ни малейших материальных затруднений.

Миранде с трудом удалось скрыть раздражение. Неужели Шушу не понимает, что все это дело с компанией затевается именно из-за того, что Элинор почти наверняка проживет недолго?

– Из кого же будет состоять это всемогущее правление? – задала вопрос Клер.

– Элинор просила фирму „Суизин, Тимминс и Грант", ведущую, как вам известно, все ее юридические дела, взять управление в свои руки, – ответил Адам. – Элинор знает, что СТГ – опытная и надежная фирма, и не хочет иметь дело с людьми, которых не знает. Так что я предлагаю поручить управление нашему бермудскому филиалу. Размещение компании за границей по многим соображениям выгоднее и удобнее.

– Ты говорил об официальном наблюдателе. Кого ты предлагаешь на эту роль? – спросила Миранда.

– Им мог бы стать Пол Литтлджон, работник нашего бермудского филиала. Он знаком с делами Элинор.

Заметив бледность, покрывающую лицо Элинор, Шушу нахмурилась, прикусила губу, хотела что-то сказать, но передумала и промолчала.

Похоже было, что все вопросы уже обговорены, и Элинор с облегчением спросила дрожащим от усталости и пережитого волнения голосом:

– Ну что – все решено?

– Если можно, обсудим еще кое-что, – голос Клер звучал не очень уверенно. – Дело в том, что мне эта идея не нравится. Если Ба хочет оставить нам какие-то деньги, почему бы ей просто не завещать их нам? Зачем все так усложнять?

– Адам лучше знает, как следует поступить, – на сей раз твердо произнесла Элинор. – Не создавай лишних проблем, Клер.

– Полагаю, я уже достаточно взрослая, чтобы самой заниматься своими финансовыми делами, – возразила Клер.

– Это еще неизвестно, – резко оборвала сестру Миранда. – У тебя нет никакого опыта в таких вещах.

– Я вполне самостоятельный человек! – Клер уже не пыталась скрыть своего негодования. – Я замужняя женщина и мать. По-моему, это достаточно веское доказательство моей способности жить собственным умом. Почему я должна соглашаться, чтобы какие-то юристы опекали меня как маленькую?

Слабым голосом Элинор выговорила:

– Адаму пришлось провернуть большую работу, чтобы устроить все это. И потом, Адаму виднее, что лучше для нас, дорогая.

– Почему это Адаму должно быть виднее, что лучше для меня? – гневно воскликнула Клер.

– Потому, что он профессионал, – прошептала Элинор. – Он квалифицированный юрист с многолетним опытом. Вот поэтому…

– Ба, ты всю жизнь повторяла „он знает лучше": всегда какой-то „он" – фигура в темном костюме, мужчина. Это началось еще при Папе Билли, когда мы были совсем маленькими. „Папа знает лучше" – вот что ты всегда говорила. Хотя все мы знали – да, уже тогда знали! – что это вовсе не тан. Я не хочу снова оказаться в положении маленькой девочки, которой говорят, что папа знает лучше – с той только разницей, что на сей раз в роли папы будет выступать какой-то юрист, которого я никогда в глаза не видела и даже не представляю себе, как он выглядит, да к тому же еще и находящийся неизвестно где, на каком-то острове посреди Атлантического океана.

– Стоп, Клер, не надо трогать Папу Билли, – предостерегающе сказала Шушу. Она терпеть не могла этого прозвища, которое Билли О'Дэйр сам придумал для себя: потому, как подозревала Шушу, что никак не желал смириться со своим возрастом и положением дел.

– Прошу прощения. Я не хотела сказать ничего плохого о Папе Билли, – быстро поправилась Клер. Однако она понимала, насколько важен этот разговор с бабушкой, поэтому снова повернулась к Элинор: – Я всего лишь пытаюсь честно высказать то, что думаю, Ба. Мне не нравится эта затея с компанией!

– Адаму пришлось столько потрудиться… – едва слышно повторила Элинор.

– Но почему ты не обсудила этого с нами раньше, если хочешь, чтобы эти деньги достались именно нам?

– Я уже сказала тебе, дорогая. Адам знает лучше. У него есть опыт. Я плачу ему за то, чтобы он обдумывал эти вещи во всех деталях и принимал решения. С нашей стороны было бы глупо пренебрегать его советами.

– Однако Миранда не считает нужным вечно плясать под дудку Адама, – возразила Клер. Почему Ба всю жизнь так не доверяла самой себе, своей интуиции, своей способности принимать решения?

– Прошу тебя, Клер, – предостерегающе произнесла Элинор, – ты заходишь слишком далеко. Прости, Адам, мне очень жаль, что дошло до этого.

– Да перестань же наконец обращаться с нами как с детьми! – почти выкрикнула Клер. – Ты сейчас ведешь себя точно так же, как когда мы были маленькими. Когда принималось какое-нибудь решение и мы спрашивали „почему?", ты всегда отвечала: „Потому что папа лучше знает, что делать". В этом не было ни малейшей логики, да нет и сейчас. Неужели ты этого не понимаешь, Ба? Почему, ну почему ты всегда говоришь „потому что Адам лучше знает"?

– Потому, что он действительно знает лучше, – твердо ответила Элинор.

– Ты всю жизнь руководствовалась советами мужчин и всегда находила для этого какое-нибудь оправдание, – произнося это, Клер вдруг подумала: а может, в этом сказывается столь свойственное многим подспудное стремление переложить на кого-то другого ответственность за свои поступки.

– Ну, ну, Клер, – неодобрительно покачала головой Шушу. – Это уже пахнет „Сияющими высотами".

То была старая семейная шутка – когда Элинор ударялась в патетику или впадала в излишне драматический тон, кто-нибудь говорил ей:

– Не иначе это пассаж из „Сияющих высот". Аннабел, которая всегда старалась всех примирить, вмешалась в явно накалявшийся разговор:

– Я тоже хочу кое-что спросить. Будет ли компания учреждать премии, стипендии и другие подобные вещи? – Аннабел прекрасно помнила, как сияла от гордости Ба, когда Миннеаполисский университет обратился к ней с просьбой подарить его библиотеке какую-либо из ее рукописей. – Например, могла бы она употребить часть денег на то, чтобы учредить ежегодную премию имени Элинор Дав, которая присуждалась бы за лучшее произведение популярной литературы и была бы достаточно большой, чтобы ее не могли обойти вниманием критики, вечно высмеивающие „романы для народа"? И еще: можно было бы установить ежегодную переходящую стипендию для наиболее перспективных начинающих авторов, ну и что-нибудь еще в этом роде, чтобы произвести впечатление на литературный мир.

– Не может быть, чтобы ты говорила это всерьез! – взорвалась Клер. – Тогда в глазах литературного мира Ба будет выглядеть еще большей…

Шушу встала:

– Хватит, Клер! Если не можешь вести себя как следует, лучше уйди.

– Меня выпроваживают из комнаты как непослушного ребенка? – вызывающе спросила Клер.

– Что-то вроде этого, – Шушу произнесла это насколько могла спокойно. „Да, Клер действительно вторая Элинор, – подумала она. – Та же страстная, волевая, сильная натура и то же безмерное упрямство".

Все молчали. Все смотрели на Элинор. Среди напряженной, словно предгрозовой тишины раздался ее хриплый, каркающий голос:

– Если ты так относишься к моей работе, к моим деньгам, к тем людям, которые помогают мне советом, и к нашим планам на будущее, возможно, ты не захочешь участвовать в них. Тебе незачем становиться бенефициарием.

– Что ж, прекрасно! – Губы Клер задрожали. Будь она проклята, если позволит так вертеть собой. И уж, конечно, она ни за что не разревется в присутствии Адама.

Адам произнес с укоризной:

– Думаю, тебе лучше извиниться перед твоей бабушкой, Клер.

Клер встала и молча вышла из комнаты. Адам покашлял:

– Элинор, вы по-прежнему желаете, чтобы Клер была включена в число бенефициариев?

– Конечно, – в один голос сказали Миранда и Аннабел.

– Нет, – гневно произнесла Элинор, и на этот раз ее голос прозвучал ясно и твердо. – Нет, пока она не извинится передо мной.

– Ты не можешь поступить так с Клер! – запротестовала Аннабел.

– Ты должна включить ее в список! – горячо подхватила Миранда.

Адам выглядел несколько обескураженным.

– Полагаю, – начал он неуверенно, – полагаю, что формально… гм… я обязан выразить от имени моего клиента протест против подобных попыток принудить…

– Помолчи, Адам, – оборвала его Шушу.

Все присутствующие знали, насколько великодушна и снисходительна Элинор – но только до тех пор, пока не чувствовала, что ею пренебрегают или хотят использовать в своих целях. На все попытки припереть ее к стене, на все придирки и обвинения она отвечала одним: невероятным, твердокаменным упорством.

Шушу заговорила, обращаясь и Элинор:

– Я уверена, Клер больше понравилось бы, если бы ты сочиняла разные кухонные истории о несчастных обездоленных бедняках. Я знаю, она не слишком хорошо отозвалась о твоих книгах. Но не может быть, чтобы ты действительно хотела так обидеть девочку. – Эта последняя фраза прозвучала почти как приказ.

– Это Клер обидела меня, – упрямо ответила Элинор. Ее голос хоть и был слаб, но звучал несколько театрально, заставляя присутствующих снова вспомнить о „Сияющих высотах".

– Теперь, полагаю, – мрачно сказала Шушу, – ты распорядишься, чтобы дворецкий заказал для Клер билет до Лос-Анджелеса туристическим классом.

– Хватит, Шушу. – Элинор, обессиленная, откинулась на гору подушек.

– Элинор, ты опять уперлась, – теперь Шушу говорила резко и сердито. – То, что тебе не нравится в Клер, она унаследовала как раз от тебя! – В этот момент в кармане Шушу зазвенел кухонный таймер, и она встала: – Ваше время истекло. А ну, брысь отсюда все! И живо!

– Я должна еще кое-что сказать Адаму – наедине, – еле слышно выговорила Элинор.

Когда дверь спальни закрылась и они остались одни, Элинор медленно заговорила:

– Уладь все с компанией как можно скорее, мальчик мой. А позже мы включим Клер в число бенефициариев.

– Нет, – возразил Адам. – Круг этих лиц определяется раз и навсегда.

– Тогда пойди к бассейну и скажи ей, чтобы пришла и извинилась, – теперь голос Элинор еле-еле звучал, даже дрожал от усталости. – Уговори ее. Сходи прямо сейчас. А потом расскажешь мне, что она ответила. Надеюсь, я дала ей понять, что подобные выходки на меня не действуют. Я уверена, она проявит благоразумие. И тогда мы сделаем все как надо, – она вздохнула с облегчением. – Ну, поторопись.

Подойдя к бассейну, Адам присел на корточки возле него:

– Твоя бабушка непременно хочет, чтобы ты извинилась за то, что говорила о ее книгах, ее деньгах и ее советниках. Она хочет, чтобы ты сделала это сейчас же, и я думаю, что должен поставить тебя в известность: она готова сурово наказать тебя, если ты этого не сделаешь.

Клер с удивлением взглянула на него снизу вверх, стоя в воде и приглаживая свои мокрые волосы.

– Я замужняя женщина, Адам, а не ребенок, которого ставят в угол до тех пор, пока он не попросит прощения. Я не собираюсь отвечать на угрозы. Я считаю, что все сказанное мною – правда, и не собираюсь отказываться от своих слов.

– Значит, ты не будешь извиняться?

– Конечно нет.

Когда Адам снова вошел в спальню, Элинор взглянула на него почти с улыбкой, ожидая хороших известий, однако при виде его расстроенного лица ее улыбка погасла, не родившись.

– Мне очень жаль, – проговорил Адам. – Она отказалась извиниться. Я старался убедить ее, зная о… возможных последствиях, но…

Элинор вздохнула.

– Как она об этом сказала?

– Она сказала: „Конечно нет".

Воцарилось молчание. Наконец Адам прервал его:

– Вы хотите, чтобы Клер… гм… была включена в число бенефициариев?

Еле слышным шепотом Элинор ответила:

– Да, конечно, я хочу, чтобы Клер была включена в число бенефициариев. Но, пожалуйста, не говори ей ничего, пока она не придет ко мне. Я думаю, в такой момент она все-таки могла бы взнуздать свое упрямство.

Адам осторожно взглянул на Элинор, но воздержался от комментариев.

Из окна своего кабинета, расположенного на первом этаже, Шушу отчетливо слышала сердитые голоса сестер, доносившиеся от бассейна.

„Это надо же такому случиться, – огорченно размышляла Шушу. – Считай, с самого детства ни разу не поссорились, не обменялись ни одним злым словом, а тут – на тебе! И это в то время, когда их бабушка при смерти!" Шушу понимала, что именно благодаря своей всегдашней близости сестры отлично знают, чем побольнее обидеть друг друга. Они все те же, что и восемнадцать лет назад, когда она, Шушу, впервые приехала жить к Элинор. Но теперь они ссорятся не из-за бантиков или карандашей, а из-за миллионного состояния. А там, у бассейна, Клер говорила сердито:

– Из всех этих мерзких притвор, курящих фимиам Ба, вы двое хуже всех! С каких это пор ты так увлеклась литературой, Аннабел? Стипендии, премии, награды – и все для того, чтобы увековечить дело ее жизни. Надо же такое выдумать!

– А почему бы и нет? – вскинулась Аннабел. – В конце концов, это ее деньги! Я просто хотела подбодрить ее после этих твоих выходок.

– Ах, почему бы и нет? – крикнула Клер. – Да потому, что это пресловутое дело жизни Ба уже причинило и продолжает причинять столько вреда, что, скорее всего, она даже не сможет себе этого представить!

Театрально застонав, сестры в один голос, весьма похоже, передразнили Клер:

– „Эти сентиментальные романы дают читательницам романтическое, нереальное и опасное представление о жизни".

– Да, это правда, – запальчиво подтвердила Клер. – Женщины, читающие эти книги, приучены к тому, что конец должен быть непременно счастливым. Если у них самих в жизни что-то не ладится, они просто говорят себе: сейчас я на середине пятой главы, а герой ждет меня в седьмой; вот он появится и все устроит. Их просто приучили к пассивности. Вот они и живут в полном бездействии, вместо того чтобы попытаться самим изменить свою жизнь.

– Да что такого уж ужасного в эскапистской литературе? – поинтересовалась Аннабел. – Большинство женщин читает ее, и что из этого? Я тоже читаю.

– Книги Ба расходятся миллионными тиражами, – добавила Миранда. – Это ясно говорит о том, что они пользуются большим успехом.

– Ты бы, Клер, сама сначала занялась исправлением собственной жизни, – заметила Аннабел. – И перестань срывать на нас зло из-за своих домашних проблем.

– Наверное, поэтому она в таком настроении, – подхватила Миранда. – Держу пари, что они поцапались, и теперь она испытывает временное разочарование. Больше не верит в романтические истории о верной любви.

– Верная любовь исчезла тогда же, когда и птеродактили, – коротко ответила Клер.

– Вовсе нет. Но мне хотелось бы знать, куда она спряталась, – задумчиво проговорила Миранда.

– Этот дивный трепет, охватывающий обоих, – мечтательным тоном подхватила Аннабел, – это ощущение звездного света в сердце, когда понимаешь друг друга без слов…

– Я никогда не встречала человека, который читал бы мои мысли, – констатировала Миранда. – А если влюбленным не нужны слова, чтобы понимать друг друга, зачем же ты так часто звонишь в Нью-Йорк? За счет Ба, кстати.

Вконец обозленная Клер не выдержала:

– Я действительно не понимаю, как вы можете тут болтать о любви и понимании после той лицемерной сцены, которую вы только что разыграли. Меня возмутило, как вы там старались подольститься к Ба. Хорошо рассчитано, ничего не скажешь!

– А меня возмутило, как ты бравировала своей честностью! – отпарировала Миранда.

– Я, по крайней мере, не строила из себя, как Аннабел, горячую поклонницу литературы!

– Я просто хотела сделать ей приятное! – крикнула Аннабел. – После того как ты – ты, а не кто другой – обидела ее.

– Ты знаешь, что я не выношу этого ее принципа „папа знает лучше", – сказала Клер.

– Кому какое дело до того, что ты выносишь или не выносишь, когда Ба того и гляди умрет? – зло выпалила Миранда. – Ты просто самодовольная дрянь!

Из глаз Клер брызнули слезы, и она бросилась в дом. Поднимаясь в свою спальню, она думала – уже в который раз: почему Миранде всегда удается двумя-тремя словами сделать ей так больно? Вот и сейчас она направила свой удар в самое чувствительное, самое уязвимое место, так же безжалостно, как делает это пастух, вооруженный электрокнутом.

Голоса у бассейна смолкли.

Шушу вздохнула. Выйдя из кабинета, она направилась в спальню Элинор. Она любила появляться там неожиданно, чтобы удостовериться, что сиделка не бездельничает за ее спиной.

Элинор лежала среди подушек, бледная и измученная, сжимая в худых руках фотографию Билли – молодого летчика. Взглянув на подошедшую Шушу, она прошептала со страхом:

– Скоро мы с ним снова встретимся…

– Чушь, – отрезала Шушу, – ты не успеешь оглянуться, как снова будешь на ногах.

– Ты не понимаешь, Шушу. Ты никогда не понимала. Билли…

– Я понимаю одно: что Билли был всем обязан тебе.

– О нет, Шушу. Это я всем обязана Билли, – мечтательно прошептала Элинор. – Он был единственным для меня – всегда, с самого начала…

Глава 3

Вторник, 15 октября 1918 года

Во время своего ночного дежурства на эвакуационном пункте в Ла-Шапель, на севере Франции, восемнадцатилетняя сестра милосердия Элинор Дав чувствовала себя по уши влюбленной, и это действительно было так. Сладкий яд, впервые проникший в ее сердце, пропитал все ее существо.

С той самой ночи, когда Билли поцеловал ей руку, лицо Элинор вспыхивало всякий раз, когда она проходила мимо койки № 17. Если Билли звал ее и ей приходилось что-то делать для него, она изо всех сил старалась избежать прикосновения. Она нервничала, и ее волнение, казалось, забавляло Билли, а заодно и всех остальных обитателей палаты С.

Как-то утром, незадолго до окончания дежурства, усталая сестра Дав заканчивала уборку. На сей раз ей пришлось потрудиться больше чем обычно, так как накануне было особенно много операций. Возясь в моечной, она вдруг услышала за спиной мягкое постукивание и, обернувшись, увидела в дверях пилота О'Дэйра, опирающегося на свои подбитые резиной костыли. Под взглядом его аквамариновых глаз лицо Элинор, как всегда, залилось жарким румянцем. Почему этот парень не идет обратно в постель, если ему плохо? Почему он не сводит с нее глаз, в которых еле заметна усмешка? Почему она чувствует себя такой беззащитной под этим взглядом? Откуда этот жар, этот трепет, эта неловкость, будто она, Элинор, в чем-то виновата?

А ему-то отлично были известны ответы на все эти „почему".

– Зачем вы встали? – нарочито сурово спросила Элинор.

Билли усмехнулся.

– Я знаю, что меня скоро переведут отсюда. – Он сделал шаг по направлению к ней. Внезапно один из его костылей поскользнулся на еще мокрых кафельных плитках, и Билли, потеряв равновесие, грохнулся на пол.

Сестра Дав бросилась к раненому:

– Не двигайтесь! Я помогу вам.

Осторожно перевернув его на спину, она принялась ощупывать его шею.

– Вы можете повернуть голову влево?.. Теперь вправо… Ну, слава Богу.

Аквамариновые глаза Билли О'Дэйра открылись, но в них не было боли – взгляд был ясен и решителен. Не говоря ни слова, Билли снял руки сестры Дав со своей шеи и положил их себе на грудь. Какое-то мгновение он смотрел ей прямо в глаза, словно гипнотизируя. Затем, по-прежнему не говоря ни слова, притянул ее к себе и прижал свои теплые губы к ее губам. Снова она ощутила этот сильный, притягательный, дурманящий запах, о котором запрещала себе даже вспоминать, – запах мужчины.

Каждой клеточкой своего тела ощущая под собой тело Билли, Элинор почувствовала, как из самых глубин ее существа поднимается какой-то странный трепет, туманящий голову и непреодолимо охватывающий ее всю. Она закрыла глаза. Она словно тонула в восхитительно теплой воде. Она чувствовала, как язык Билли раздвигает ее мягкие, несопротивляющиеся губы, а рука плотно ложится на шею, чуть ниже тяжелого узла волос на затылке, стянутого сестринской косынкой. Билли начал поглаживать ей шею, и от каждого прикосновения его ладони вдоль спины Элинор пробегали мурашки. Другая рука привычным движением легла ей на грудь, и сквозь тонкую ткань темно-синего сестринского платья тепло его ладони проникло, казалось, до самого сердца Элинор.

Она уже не помнила и не слышала ничего. Ее тело словно бы само по себе, помимо ее воли, прильнуло к телу Билли О'Дэйра. Его руки заключили ее в объятие и лишили свободы. Он принялся целовать ее – жадно, почти грубо. Рука, до этого ласкавшая шею, скользнула вниз, по спине, и дальше, крепко прижимая бедра Элинор к бедрам Билли.

Элинор напряглась. Ей стало страшно. Почувствовав это, Билли, не переставая целовать ее, забормотал успокаивающе:

– Ты – чудо… Я так хочу тебя… все время, с первого дня… ты – чудо… я люблю тебя… люблю… люблю… – а тем временем одна из его рук медленно, но уверенно пробиралась ей под юбку.

Внезапно сестра Дав пришла в себя. Рванувшись изо всех сил, она стряхнула с себя пытающиеся удержать ее руки Билли. Трепет и возбуждение разом исчезли, словно в ее голове кто-то повернул выключатель. Она знала, что случается с девушками, которые позволяют парням заходить слишком далеко, но знала также, что с ней этого не случится.

Билли, продолжая лежать на полу, умоляюще смотрел на нее.

– Прости… но ты такая необыкновенная, ты просто чудо…

Лицо Элинор пылало гневом, зеленые глаза так и сверкали от возмущения.

– Ты не понимаешь, какие чувства испытывает мужчина, – с укоризной проговорил Билли. – А кроме того, сестра Дав, я действительно люблю вас.

Спустя две недели, несколько неожиданно даже для себя самого, пилот Уильям О'Дэйр попросил сестру Элинор Дав стать его женой.

К огромному удивлению Элинор, Шушу отнюдь не разделяла ее радости по поводу предложения Билли.

Сидя на койке Элинор в ее комнатушке, Шушу говорила:

– Ты же знаешь, Нелл, эти фронтовые брани – дело опасное. Здесь так мало женщин, что любая замухрышка начинает казаться Бог знает какой красавицей… Вот мужики и закипают. Возьми мою начальницу – образина образиной, а ведь и ее обхаживают. Только чем все это кончится?.. – Она глубоко затянулась сигаретой. – Конечно, твой Билли симпатичный парень: что глаза, что усы – все при нем. Плюс к тому – длинный, как все ирландцы, и подмигнуть умеет вовремя, и все такое. Но что ты знаешь о нем, Нелл? Только то, что он смазливый малый шести футов росту и что он способен в два счета заморочить голову любой девчонке так, что она позволит ему спустить с себя штаны. Нуда вам торопиться? Говорят, война скоро кончится, так что теперь уж вряд ли он снова попадет на фронт. Значит, и спешить со свадьбой незачем – если, конечно, ты мне сказала всю правду.

– Какая же ты все-таки зануда! – сердито бросила Элинор.

– А ты твердолобая дура, напичканная романтикой, – отпарировала Шушу. – Ты ничего не знаешь о его семье. Чем Билли собирается заниматься после войны? На что вы будете жить? А если он окажется бездельником или негодяем? А если он просто решил использовать тебя?

– Использовать? – переспросила с негодованием Элинор. – Как это? Зачем? А потом, у меня ведь ничего нет.

– Ну, не знаю, – буркнула Шушу. – Просто я думаю, что он из тех, кто мягко стелет, да жестко спать. А ты, если уж считаешь, что дело верное, подождала бы, пока познакомишься с его семьей.

– Я уже достаточно навидалась смерти и страданий, да и он тоже. С нас хватит. Теперь я хочу видеть жизнь – и жить. Именно это он мне и предлагает.

Восемнадцатилетняя Элинор и ее двадцатипятилетний жених обвенчались в небольшой полуразрушенной церкви милях в пяти от ла-шапельского госпиталя. Венчал их французский кюре. Элинор надела свою лучшую кофточку из кремового шелка и шерстяную, цвета красного вина юбку, одолженную у одной из сестер. Свидетелями при венчании были бывший штурман Билли, Джо Грант, и Шушу, облачившаяся по случаю торжества в розовую блузку, но не посчитавшая нужным придать своему лицу менее недоверчивое выражение.

Новобрачные получили официальный трехдневный отпуск, который провели в маленькой ла-шапельской гостинице. После свадебного ужина, состоявшего из вина, тушеной крольчатины и пирога с черной смородиной (настоящего пира, обошедшегося Билли в немалое количество сигарет), они поднялись в свой номер.

В комнате, оклеенной обоями в крупных хризантемах, напечатанных бронзовой красной, почти не было мебели; в мерцающем свете свечи Элинор разглядела лишь большую кровать, покрытую периной. Смущенная и немного испуганная, она отвела взгляд и осталась стоять посреди комнаты. Напряжение мешало ей говорить.

Билли улыбнулся своей молодой жене, откупорил вторую бутылку вина и начал расстегивать свой китель.

Запах мускуса, исходивший от Билли, и голубовато-зеленое пламя его глаз снова загипнотизировали Элинор. Она не сопротивлялась, когда Билли поднял ее на руки, донес до кровати и опустил на покрывавшее ее стеганое одеяло. Подняв юбку, он неторопливо снял с Элинор туфли, затем голубые атласные подвязки и, наконец, шелковые чулки, стянув их, словно кожу, с ее белых ног.

После этого он принялся целовать ее босые ступни, щекоча языком между пальцами, потом ноги, потом колени, поднимаясь все выше и выше.

Элинор лежала напрягшись, скованная смущением и неловкостью.

Билли распустил завязки ее панталон и начал потихоньку стягивать их, пока не обнажил белый живот Элинор, опушенный снизу треугольником светлых волос.

Задранная выше талии скомканная юбка не давала Элинор видеть собственную наготу, но она ощущала ее, и ей казалось, что все ее тело заливает краска жгучего стыда. Она крепко сжала веки. Билли действовал не спеша, но все-таки все происходило слишком уж быстро.

Осторожно, ласкающими движениями, Билли расстегнул на ней блузку, затем пояс и, наконец, снял юбку, затем нижнюю юбку и рубашку. Когда она оказалась совсем раздетой, он, не прикасаясь к ее груди, слегка ущипнул самые кончики сосков – ровно настолько, чтобы возбудить ее.

Элинор по-прежнему не открывала глаз, иначе она увидела бы, как Билли стремительно, словно восьмирукий индийский бог, раздевается, бросая одежду прямо на пол.

При этом Билли смотрел как зачарованный на Элинор, озаренную золотистым пламенем свечи, скользя взглядом по крепким грудям с темными сосками, стройной талии, животу, округлым бедрам.

В полутемной, освещенной лишь одной свечой комнате стояла абсолютная тишина. Даже дыхания не было слышно, потому что Элинор от напряжения почти перестала дышать.

Почувствовав это, Билли тихонько рассмеялся и прошептал:

– Ты прекрасная женщина, созданная для любви. Я постараюсь, чтобы ты поняла это и насладилась этим – прежде, чем кончится ночь.

Он снова стал неторопливо ласкать ее, не закрывая глаз, чтобы следить за ее реакцией: ему до мелочей были известны все тайны женской чувственности.

Элинор вжалась в постель, а мозг ее словно бы отгородился от того, что происходило с ее телом.

Покалывая живот Элинор усиками, Билли пощекотал языком ее пупок и стал медленно продвигаться выше, пока она не почувствовала на своих губах его дыхание, смешанное с запахом ее собственного тела, – и это показалось ей особенно неприличным.

Губы Билли, легко касаясь, скользили по губам Элинор, по ее векам, щекам, ушам, подбородку и снова по губам; он ласкал языком ее шею, грудь, опускаясь все ниже. Так, дюйм за дюймом, его руки и губы изучали тело Элинор, не оставляя неоткрытой ни одной из его тайн. Постепенно, не давая себе воли и во всем следуя за Элинор, Билли вводил ее в новый, захватывающий, но пугающий мир.

Она чувствовала, как его пальцы мягко прикасаются к ее телу, исследуя все его самые скрытые, самые интимные изгибы. Наконец, его рука проникла между ее бедер; под золотистым треугольником волос его указательный палец отыскал нежную, крошечную, не больше горошины, выпуклость и начал несильно, но ритмично нажимать на нее.

Элинор медленно расслаблялась. Ее тело не могло более сопротивляться: оно словно таяло под рунами Билли, словно стало жить какой-то своей, независимой от мозга и не контролируемой им жизнью. Оно изогнулось как лук, и Элинор почувствовала, что душа ее уносится в головокружительную высь.

Задыхающаяся, обезумевшая, она открыла глаза. Над ней, в свете свечи, плыло, улыбаясь, торжествующее лицо Билли.