Текст книги "Вчера-позавчера"

Не было лучших дней у Ицхака, чем эти дни. Ицхак укоренился в Эрец подобно остальным нашим товарищам, знающим, что нет для них другого места в мире, и вот они осваиваются в стране – кто лучше, а кто хуже. Постепенно начал Ицхак забывать свой город и отцовский дом. Тесная квартирка, одна из двух темных комнат которой служит кухней, превратилась в его воображении в один из домов видных горожан Яффы, с просторными дворами внутри и верандами снаружи. Нет здесь грязных стен темной кухни, где Фрумечи, старшая из сестер, стоит перед пустыми горшками, а их маленький брат Вови уцепился за край ее истрепанного платья и плачет: «Я есть хочу! Я есть хочу!» Прибегают сестры на его крик и смеются и говорят: «Приходите, приходите, любители новостей и послушайте новость, которую никогда в жизни не слышали! Есть среди нас голодный человек!» Растягивается Вови на полу, и валяется, и ревет, оттого что все насмехаются над ним. Приходит отец из лавки и слышит весь этот вой. Опускает руку в карман, может, есть там монета, чтобы купить баранку своему сыну, и не находит. Поворачивается отец к дочерям и спрашивает: «Что вы хотите от ребенка?» Отвечают они ему: «Мы не хотим ничего, только Вови просит есть». Отругал их отец: «Театр вы устраиваете из моего дома. Я не желаю театров!» Уходят они, одна – туда, другая – сюда; и он тоже отходит, и вцепляется пальцами в подоконник, и стоит и читает вечернюю молитву, и ложится в кровать без куска хлеба на ужин, точно так же, как встает утром без куска хлеба на завтрак, и стонет во сне, преследуемый кредиторами, как и наяву. А когда реальность отступает, перед Ицхаком встают вымышленные картины. Отец предстает перед ним человеком, живущим в просторной квартире, и подобающие ему гости приходят к нему, и среди них – гимназисты и студенты. Сидят они, пьют чай и обсуждают мировые проблемы. И в то же время заглядываются на его дочерей. Один интересуется этой, а другой интересуется той. Улыбается про себя отец и говорит: «Лучшим из вас предназначены мои дочери». И все сестры Ицхака выходят в красивых платьях и нарядных шляпках, похожих на те, что делает княгиня Мира Рамишвили. И когда они выходят на прогулку, то не сворачивают в переулки, а ведут себя, как девушки из хороших семей, гордые своим происхождением, в точности как он рисовал их перед Соней. Ослабла сила воображения, и вернулись его сестры к тому, чем они являются: в истрепанных платьях, и сношенных башмаках, и потемневшие нитки продеты у них в ушах вместо серег. Разозлился на них Ицхак: почему они такие, а не те, какими он хочет их видеть. Не успевает он подавить свой гнев, как кидает ему почтальон письмо от отца. Читает Ицхак в слезах, и каждая буква пронзает его болью, как колючка. Вытирает Ицхак слезы и говорит себе: «Владыка Вселенной! Зачем заставляет меня отец выслушивать все это? Разве не знаю я сам, как плохо ему?» Снова берет Ицхак письмо и видит там изломанные буквы, выведенные Блюмечи-Леей, его маленькой сестренкой, что-то вроде привета любимому брату. Силится Ицхак прочесть, но не складываются буквы в слова, не училась она письму, нет у нее башмаков, и не может она ходить в школу. Решил Ицхак, если поможет мне Бог и попадет мне в руки лишняя копейка, пошлю отцу деньги на башмаки для нее. Господь, Благословен Он, добрее своих созданий и Он дал в руки Ицхака лишнюю копейку. Но Ицхак не послал деньги для Блюмечи-Леи, чтобы отец купил ей ботинки, а купил себе варенье подсластить им свои трапезы с Соней. Стало упрекать его сердце. Ответил он: довольно с него, с отца, что я не прошу у него денег, как некоторые из моих товарищей, вынуждающие своих родителей помогать им.

Довольно с него, с отца, что сын не просит у него денег, а кормит себя, одевает и обувает себя, и живет себе в отдельной комнате. Среди всех ремесленников Яффы нет человека, одетого как Ицхак. Нечего уж говорить о квартире. Есть среди его товарищей такие, что живут по двое, трое и четверо в одной комнате. В то время как Ицхак живет себе в комнате, предназначенной только для него, и может принимать Соню в любой час и в любую минуту. И спасибо Соне за то, что не жалеет она своих ног и приходит к Ицхаку.

Как он доволен собой, так доволен он своим ремеслом. На самом деле он прибыл в Эрец Исраэль, чтобы обрабатывать ее землю, но так как Эрец не захотела этого, ухватился он за ремесло маляра, и нужно отметить – хорошо сделал, ведь оно дает ему заработок, и он не зависит ни от кого в мире. Он – хозяин дома, и он – рабочий, и он сам находит себе работу. Если подумать хорошенько, с ним дело обстоит лучше, чем с большинством жителей Яффы, где почти все зависят от других. Чиновник – от начальника, учитель – от директора, сельскохозяйственные рабочие – от крестьян, фабричные рабочие – от хозяина фабрики, а хозяин фабрики и крестьяне зависят от кредиторов. И только Ицхак Кумар – сам себе господин. Берет свою кисть и краски и красит; тут день и два дня, там день и два дня, получает плату и уходит восвояси. Кроме того, большинство ремесленников привязаны к одному месту; портной – к своей игле, сапожник – к скамеечке, столяр – к доскам, и только он бродит с места на место среди множества людей, и многие приходят взглянуть на его работу. Если красят дом заново, все соседи приходят посмотреть. Две вещи особо притягательны для человека: новый дом и свежевыкрашенный дом. Дом, потому что он отгораживает человека от окружающего мира, а краски, потому что они являются подобием небес, небесных красок, ведь душа человека (нешама) названа в честь неба (шамаим).

Стоит Ицхак и работает. Горшок с краской перед ним, и малярная кисть – в руке. Окунает он кисть в краску, водит ею туда и сюда и знает наперед, что получится в конце. Многому научился Ицхак от Сладкой Ноги и то, что выучил, – выучил. Мы не уроним честь мастеров, если причислим к ним Ицхака. Рука его легка, как его душа, и душа легка, как рука. Иногда под настроение хочется ему пошутить, и он рисует смешные картинки; иногда – чтобы удивить людей, иногда – чтобы порадовать детей, а иногда – просто для своего удовольствия. Тот, кто прежде был знаком с Ицхаком, будет поражен: этот молодой человек, на лице которого разлита вековая печаль, – неужто он ведет себя, как мальчишка? И нечему тут удивляться, все люди меняются подобно предметам этим, которые покрывают краской. И это не что иное, как заблуждение, присущее почти всем в мире; если мы видим, что печальный человек радуется, говорим, что, вероятно, это не он. В действительности много разных качеств заложено в человеке с момента его создания, и каждое из них проявляется в зависимости от многих причин. Вчера был человек тяжелый, как свинец, а сегодня – он легкий, как птица. А у Ицхака, что за причина? Хочешь – мастерство, которого он достиг в своем ремесле. Хочешь – Соня. Хочешь – и то и другое вместе. В прошлом видел он в своем ремесле лишь средство для заработка, нечто второстепенное, теперь это для него – искусство, главное, нечто духовное. Больше не надо ему обивать пороги крестьян и всяких разных контор. И вечером, когда он возвращается с работы, переодевается он и идет к Соне, или Соня приходит к нему. Счастлив тот, у кого есть родной человек, который дарит ему свою дружбу.

И уже перестал Ицхак мучить себя мыслями о цели своей алии в Эрец Исраэль. Что бы ни делал еврей – он выполняет свое предназначение, и не столь важно, пашет он и сеет или смешивает краски. Некоторые из наших товарищей, приехавших обрабатывать землю, ходят без работы, а Ицхак – мастер. Есть и такие, что завидуют Ицхаку. Приехали раньше него и до сих пор – безработные. И уже прекратили они выступать в защиту труда, который приводит к самоусовершенствованию и к возрождению нации, а ищут работу, чтобы спастись от голода, но голод вопит из их брюха, а спасение не приходит. Бывает, что встречаются ему рабочие «со стажем», про которых думал он вначале, что они заносятся, оттого что прибыли в Эрец на год или два раньше него; теперь нет никакой разницы между ними и им, только большинство из них – люди без определенных занятий, а он – работает. А раз они не работают, то не зарабатывают на жизнь, а раз не зарабатывают, у них нет хлеба, и они одалживают у него бишлик или полбишлика. И если не возвращают ему долг, он не «описывает» их имущество. «Все евреи братья, тем более в Эрец Исраэль», – сказал Ицхак ему, тому старцу из Венгрии, с которым познакомился на корабле по пути в Эрец Исраэль, а Ицхак не бросает своих слов на ветер. Теперь уже не дразнят его, Ицхака, что он из Галиции, хотя акцент указывает на его происхождение. И он тоже не удивляется акценту своих товарищей, хотя русский акцент заметен у них. Ицхак, наш приятель, не является патриотом Австрии и не делает различия между евреями, но все же он немного гордится тем, что родился в правовом государстве, где все равны перед императором, евреи и неевреи, не то что эти «русские», преследуемые в своем отечестве.

Хороши были эти дни для Ицхака! Заработок ему обеспечен и он доволен своим ремеслом. Иногда он работает у евреев, иногда – у неевреев, иногда работает у ашкеназов, иногда – у сефардов. Иногда красит дом изнутри, иногда снаружи; большинство домов Яффы построены из камней, извлеченных из моря и нуждающихся в обработке, потому их обмазывают глиной, покрывают известью и окрашивают, чтобы сделать привлекательными для глаза. В прошлом строили из больших и красивых камней, оставшихся от дворцов древних времен; теперь, когда строят из склизких камней, окрашивают их в красный цвет. Короче говоря, каждый день есть у него работа: каждый день поднимаются из песков новые дома. Человек встает рано утром и видит пустой земельный участок, возвращается ночью и не узнает его: привезли туда балки и кирпичи и начали строить дом. Та самая Яффа, где четыре поколения назад не набирался миньян[30]30
  3десь: десять взрослых евреев.


[Закрыть] евреев для молитвы, растет и строится. И даже те маляры, что прежде не находили себе заработка, больше не отправляются в поселения и не кормятся всякими случайными приработками, но занимаются своим ремеслом и кормят им свои семьи. Прибывают новые репатрианты, и владельцы земельных участков строят для них дома. Ицхаку заработок обеспечен. Выходит он на свою работу утром, возвращается домой вечером и приводит себя в порядок к приходу Сони. А после того, как они вместе поужинают, идут гулять в сад барона, а иногда на берег моря или на песчаный холм, называемый Холмом любви. Юноши и девушки сидят там парами и поют «Введи меня под свое крыло» и другие грустные песни, и ветер веет среди песков и приносит с собой душистый аромат из виноградников, оливковых рощ и из пустыни, где будет позже построен большой город Тель-Авив; и небосвод натянул свою черную синеву, и звезды сверкают в вышине и приветливо смотрят вниз на землю; и морские воды лежат в своем лежбище, то – молча, а то изливаются в гневе, но не выходят из своих границ. Счастлив тот, кто сидит с любимым человеком, кто не одинок и не покинут.

Хороши были эти дни, еще лучше – ночи. Ицхак делает свое дело и получает вознаграждение за свои труды. Уже забыл Ицхак те времена, когда жаждал куска хлеба, и выбросил из головы все, что может испортить настроение. Приходит письмо из дома, он просматривает его и откладывает в сторону, с тем чтобы потом перечитать его, и не перечитывает, ведь он должен работать. А когда приходит вечером с работы, он должен подготовиться к встрече с Соней. А когда приходит домой от Сони и ложится в кровать, на него тут же наваливается сон, и он не замечает, как проходит ночь. Дни и ночи, что длились бесконечно, теперь до того стали коротки, что удивляешься, как быстро они пролетают.

Возвращается Ицхак от Сони радостный и в хорошем настроении, а если он рад – он рад любому человеку. Ночной сторож сидит возле дома Ицхака, бедный бездомный араб, нет у него ничего, кроме собаки; подходит Ицхак и вступает с ним в беседу. Тянет собаку за уши и всячески расхваливает ее. Сказал сторож: «Как это ты говоришь, брат мой, что это замечательная собака? Собака, украденная у меня, была лучше этой. Шкура у нее была коричневая, как глаза лани». Сказал Ицхак: «Коричневую шкуру ты желаешь? Завтра будет у тебя коричневая собака». Сказал сторож: «Есть у тебя такая?» Сказал Ицхак: «Желаешь ты рыжую, завтра ты получишь рыжую». Сказал сторож: «Выводок собак есть у тебя, брат мой?» Сказал Ицхак: «Даже собачьего хвоста нет у меня». Сказал сторож: «Колдовством ты вызываешь их?» Сказал Ицхак: «Разные краски есть у меня, и если ты хочешь, так я покрашу твою собаку в коричневый цвет, или в красный, или в желтый, или в зеленый». Сказал сторож: «В жизни не видал зеленой собаки». Сказал Ицхак: «А я могу сделать тебе зеленую собаку». Засмеялся сторож и вместе с ним Ицхак.

Сказал Ицхак:

– Я видел собаку, которая держит в зубах палку и не выпускает ее ни на секунду.

– Сахарная она?

– Нет, шелковая.

– Такая собака не кусается, и палка такая не бьет.

– Кто знает?

Зашелся сторож от смеха.

– Ты не веришь?

– Я бы вытащил палку из зубов собаки и поколотил бы ею собаку, – ответил сторож.

– Кто уподобится вам? Ведь даже своих жен вы бьете.

– Кто стоит палки – получает.

Засмеялся Ицхак и вместе с ним сторож.

Хороши были эти дни, и хороши были ночи, и хороша была Соня с Ицхаком. И хотя она – образованная девушка из обеспеченной семьи большого города, а он – простой парень из бедной семьи маленького городка, считали их как бы женихом и невестой. На самом деле слова эти, жених и невеста, не приняты здесь. Но для Ицхака, привыкшего воспринимать эти слова, как наши отцы и деды, заключен был в них огромный смысл. И порой он пишет мысленно своему отцу и рассказывает обо всем. И отец, и все братья, и все сестры, все вместе – счастливы и рады. А Юделе, брат его, присылает ему стихотворение в честь этого события, ведь Юделе поэт и пишет стихи. И горожане приходят и поздравляют отца и желают счастья, и удивляются и поражаются. Ицхак, не знающий ни одного языка, удостоился в Эрец Исраэль образованной невесты, которая училась в гимназии. И известие это, что его нареченная училась в гимназии, должно произвести впечатление в городе, где даже мужской гимназии нет. И чтобы не говорили завистники: мол, уродина она, собирается Ицхак попросить у Сони ее фотографию и послать ее отцу. И хотя портрет Сони ничего не говорит о сути Сони, он может свидетельствовать, как она хороша. И в эти минуты, когда Ицхак перебирает качества Сони, удваивается его любовь к ней. Протискивается Рабинович, друг их, между ними – отводит Ицхак глаза от него, как будто бы нет его. Упрямится Рабинович и не двигается с места – прячет Ицхак голову в объятиях Сони.

Часть тринадцатая
Между Соней и Ицхаком

Хороши были эти дни! Однако дни, что последовали за ними, уже не были хороши. Счастлив тот, кто отдал свой первый поцелуй девушке, другими не целованной, и горе тому, кто целовал девушку, которую уже до него целовали другие. Без всякой видимой причины изменила Соня свое отношение к Ицхаку.

Ицхак вернулся, как всегда, с работы. Принес воду из колодца, вымыл лицо и руки, надел чистую одежду и приготовился к встрече с Соней. Ждал, но она не пришла. И, что естественно для мужчины, ожидающего девушку, которая задерживается и не приходит, кажется ему, что никогда в жизни она не была ему так необходима, как в эти минуты. Время замедлилось и остановилось. Не случилось ли с ней что-нибудь? То он собирался пойти к ней, то возвращался взглянуть, не пришла ли она. Когда лопнуло его терпение, пошел к ней.

Соня жила в маленьком безымянном переулке. Нельзя сказать, что он относится к Неве-Шалом, так как разделяет их песчаный пустырь. И нельзя сказать, что он относится к Неве-Цедек, так как разделяет их группа домов. Это – дома одесского инженера, приезжающего в Яффу каждую осень и строящего себе дом; а с началом лета, когда пора возвращаться в Одессу, продает он этот дом.

Пошел Ицхак к Соне. Ослабли его колени от страха: вдруг она заболела, ведь если бы была здорова, разве не пришла бы? «Соня больна, Соня больна, Соня больна», – бормотал Ицхак, как человек, заговаривающий болезнь. Быть может, уже отвезли ее в больницу? И в то самое время, как он тащится сюда, он должен бежать в больницу? Поднял он глаза и увидел, что стоит напротив ее дома, и в комнате горит свет. Понял Ицхак: все, что он рисовал себе, сущая правда; Соня лежит больная, над ней стоит врач, щупает ее пульс и выписывает лекарства. Потороплюсь, сказал себе Ицхак, и пока открыта аптека, принесу ей лекарства.

Потом куда-то ушли все его страхи, связанные с Соней. «Соня не больна, Соня не больна, Соня не больна», – проговорил он три раза против тех трех раз, что сказал прежде. Наоборот, Соня здорова, Соня здорова. И она сидит и ждет меня. Человек – живой. Иногда изменяет человек своему обычаю. Ему хочется чего-то нового. Все эти дни Соня приходила ко мне, а сегодня она хочет, чтобы я пришел к ней. Дурак я был, что не приходило мне это в голову.

Радость охватила его душу, забыл он все свое горе и уже видел себя открывающим дверь, и вот появляется Соня, и бросается ему навстречу, и протягивает свои теплые руки, и обхватывает ему голову. Зажмурил он глаза, и затаил дыхание, и впитал в себя чуть-чуть из того, что увидел в своем воображении.

Соня не бросилась к Ицхаку и не протянула руки, чтобы обнять его, как делала всегда, когда он ошибался в счете. Молча сидела Соня в покойном кресле, купленном сегодня у княгини Миры; и лампа горела перед ней, и куча чулок лежала на ее коленях. С того дня, как познакомился Ицхак с Соней, не видел он ее, штопающей чулок, сейчас – все чулки собрались и явились к ней просить штопки. Соня занималась своим делом, будто бы не видя Ицхака.

Подкосились у него колени, но гнев выпрямил их. Сделал Ицхак над собой усилие и сказал:

– Не пришла ты ко мне!

Сказала ему Соня в ответ:

– Похоже, что не пришла я к тебе…

– Почему?

– Если я не пришла к тебе, так ведь ты пришел ко мне.

– Однако ты принимаешь меня немного странно.

– Если бы ты прислал мне телеграмму, что придешь, я бы пригласила в твою честь всех танцовщиц Дамаска.

– Можно мне сесть? – сказал Ицхак с деланным смирением.

– Если хочешь, садись!

Взял он себе стул, чтобы сесть.

Сказала Соня:

– Не этот стул, на нем лежат нитки.

Стоял Ицхак в комнате, которую знал наизусть с того самого вечера, как пришел сюда впервые. Эта комната – не маленькая и не большая, и два окна есть в ней… Одно окно выходит на улицу, а другое окно смотрит на такой узенький переулок, что не всякий человек там пройдет… Вот кровать, диван, стол и шкаф. И кровать накрыта разноцветным одеялом с вышитой на нем желтой собакой, и палка у нее в пасти. А над диваном висит фотография убитого Брилли…

И хотя весь мир ничего не значил для Ицхака по сравнению с его горем, он обратил внимание, что одеяло это немного истрепалось, и рассердился, что Соня занимается своими чулками в совершенно неподходящее для этого время, в особенности когда он пришел навестить ее. Уж лучше занялась бы своим одеялом, чтобы не истрепалось оно еще больше.

Сказала Соня:

– Ты ведь хотел сесть.

Ответил Ицхак:

– Вижу я, что ты не в духе. Есть причина этому?

– Каждый, кто знаком с основами логики, понимает, что не бывает ничего без причины.

– Если так, то в чем дело?

– Я занята.

Сказал Ицхак:

– Выходит, что я отвлекаю тебя от дела. Ты хочешь, чтобы я ушел?

– Извини меня, что не провожаю тебя. Ты видишь, как много у меня работы. Кстати, как тебе это кресло, которое я купила сегодня?

– Не мешает покрасить его заново.

– Не надо. Я кладу на него подушку и прикрываю его изъян.

– Если не надо, так не надо.

Вошла госпожа Пуа Гофенштейн.

– Добрый вечер, госпожа Цвайринг! – сказала госпожа Гофенштейн и поправила очки. – Добрый вечер, господин Кумар! Вижу я, что мешаю…

Сказала Соня:

– Наоборот, рада я, что госпожа пришла.

– Занята она, госпожа Цвайринг?

– Когда человек не работает и ему нечего делать, он залезает во все дыры и щели и находит там вещи, от которых хотел уже избавиться, но начинает возиться с ними, лишь бы занять себя, – улыбнулась Соня.

– Уже сказал Толстой, что после грехопадения Адама не может человек сидеть без дела. Итак, штопает госпожа свои чулки? Прекрасно! Чулки – это такая вещь, что невозможно обойтись без них. Я пришла к госпоже Цвайринг спросить: быть может, госпожа сумеет прийти завтра в садик, я хочу устроить себе выходной.

– Идет госпожа встречать брата в порт?

Покраснела госпожа Гофенштейн и, запинаясь, сказала:

– Мой брат еще не прибыл, и кто знает, приедет ли он. Я, может быть, пойду завтра погулять… с Осипом.

Подумала Соня про себя: вряд ли все так просто – Пуа Гофенштейн, директор детского сада, оставляет детей из-за того, что захотелось ей погулять с Осипом…

Пуа Гофенштейн любит детей, и все ее существование связано с малышами в саду. И даже если бы дали ей все блага в мире, не оставила бы она своих нежных птенчиков. Однако произошло нечто исключительное. Осип собирается вернуться в Россию. Почему? Потому что он бежал от службы в армии, и отец его должен заплатить штраф. Но ведь отец – бедняк, и нет у него денег, чтобы заплатить штраф. Поэтому возвращается Осип в Россию, чтобы пойти в армию и освободить отца от выплат. И хочет Пуа Гофенштейн провести с ним день перед его отъездом.

Никогда в жизни не приходила в голову Пуе Гофенштейн мысль, что такой человек, как Осип, может понравиться ей, ведь ничто не связывает его с Эрец Исраэль – ни работа на земле, ни язык иврит. И она, Пуа, тоже ничего не значит для него. Но она не знает, что именно она побудила Осипа оставить страну: ведь с того времени, как она приблизила его к себе, ему кажется, что он скатывается в глубокое болото мелкой буржуазности. Дошло дело до того, что как-то раз он почистил свои ботинки ради нее. Но он отомстил ей: выйдя из ее дома, провел ботинком поверх другого и испачкал их.

Никогда прежде не видела Соня в Пуе Гофенштейн женщину, а в Осипе – пару ей. Оба они казались ей воплощением некоей идеи. Теперь, когда они отправляются на прогулку, они поднялись в ее глазах. И она мягко сказала: «Госпожа Гофенштейн может положиться на меня, я постараюсь заменить ее. Хотя и сомневаюсь я, что найдется тут кто-нибудь, достойный заменить ее».

Ицхак попрощался и ушел, а госпожа Гофенштейн протерла свои очки и посмотрела ему вслед тусклыми глазами.