Текст книги "Космология монстров"

– Хочешь пробежаться по своей роли? – спросил Гарри.

– Нет, все нормально, – ответила она.

– Тогда ладно.

Он потер виски.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Маргарет, застегивая молнию на комбинезоне и надевая синюю кепку.

Гарри нахмурился.

– Я чувствую, что сделал не все. Я должен был сделать больше. Следовало проработать все тщательнее.

– Все будет хорошо, – ответила Маргарет. – Тебе помочь улечься в гроб?

Она поддерживала его за руки, пока он ложился внутрь. Затем наклонилась и взяла крышку.

– Послушай, Маргарет…

– Я беременна, – неожиданно перебила она.

Маргарет не собиралась этого говорить. Меньше чем через две недели она планировала сделать аборт. Признание вырвалось само собой – как единственное средство оттянуть неизбежный разговор. Объявление о жизни, перебившее собой смерть.

Первой реакцией моего отца по поводу будущего моего рождения стала плохо скрываемая боль.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

Он открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но в этот момент в ворота гаража громко и нетерпеливо постучали. Отец отвернулся от мамы и взглянул на дверь, затем снова посмотрел на нее.

– Что это было? – спросил он.

– Наверное, Дэниел Рэнсом нас торопит, – предположила Маргарет.

Стук раздался снова – теперь в два раза громче.

– Наверное, – согласился Гарри. – Маргарет… – повторил он еще раз с испуганным видом.

Она не хотела этого слышать. Только не сегодня. Завтра они займутся этой проклятой глиобластомой. Они будут обсуждать и спорить о необходимости мучительного лечения, чреватого тем, что ее красивый, добрый, любящий муж ослабнет под действием радиации, а его разум будет притуплен медикаментами, предназначенными для остановки припадков и предотвращения нападений на детей. Завтра они обсудят, что делать со мной – паразитом, уютно устроившимся в утробе Маргарет. Завтра они столкнутся на пороге своего дома с тварью, требующей впустить ее внутрь. Но только не сегодня.

Она наклонилась и поцеловала его.

– Я тебя люблю, – сказала мама папе. – И буду любить до скончания веков и даже после.

Он потянулся к ней, желая притянуть к себе, но она уже выпрямилась, поправила накладные усы и пошла открывать дверь. С той стороны уже стучали непрерывно и настойчиво.

– Давай напугаем их как следует! – сказала она.

Секвенция Тёрнеров II: Сидни

Когда Сидни попадает в Город, на нее накатывает ужас, и крик по-прежнему отдается эхом в сердце. Однако страх исчезает почти сразу, как только она видит себя возле дома, в котором прожила первую половину детства; того дома, который ассоциируется у нее с любовью, изобилием и безопасностью. Она стоит в очереди, растянувшейся на целый квартал от гаража. Все в костюмах, включая Сидни. На ней мятая и грязная розовая балетная пачка; на руках, плечах и лице – жирная белая косметика. Над крышей дома взад-вперед раскачивается гигантский надувной призрак, привлекая посетителей. На фоне темнеющего неба он выглядит зловеще, и сердце Сидни трепещет от восторга. Это «Дом с привидениями», который она строила в девять лет с отцом. Он стал последним, что семья сделала вместе до того, как папа заболел.

Гаражная дверь распахнута, но вокруг нее отстроен фальшивый фасад, благодаря которому она выглядит как вход в маленькую лачугу: с правой стороны – старая обшарпанная стена с дверью, с левой – маленькое туманное оконце.

Мистер Рэнсом из соседнего дома стоит перед гаражом и формирует из посетителей группы, прежде чем впустить внутрь. Перед Сидни – шесть человек, которые хотят пройти вместе. Ради этого они даже готовы подождать, поэтому мистер Рэнсом просит их отойти в сторонку, после чего приглашает Сидни и еще одного человека за ней подойти поближе к двери.

«А ты разве не должна сидеть в доме? – спрашивает мистер Рэнсом. Сидни уже готовится к нагоняю, но он вдруг подмигивает: – Я никому не скажу».

После чего поворачивает ручку и толкает дверь.

Сидни заходит внутрь с группой незнакомых людей, шаркающих ногами в тишине хижины могильщика. Справа стоит маленький рабочий стол со стулом, а в центре комнаты – большой гроб. Маргарет, мама Сидни, сидит за столом в синем комбинезоне и кепке. На ней седой парик и накладные усы. Она склонилась над какими-то бумагами, поставив рядом на стол металлическую крышку от термоса с кофе. Подняв глаза, она делает вид, будто очень удивлена.

«Что ж, здравствуйте! – произносит она искаженным и скрипучим, но по-прежнему женским голосом. – Я не ожидал гостей так рано, но все равно добро пожаловать! Говоря по правде, мне не помешает чужое мнение по поводу некоторых вещей. Вы уверены, что готовы мне помочь?»

«Да!» – восклицает маленький мальчик из их группы.

«Тогда давайте пройдемся, – произносит Могильщик. Мама встает и указывает на противоположную дверь, ведущую в дом. – Здесь происходит что-то странное, и я не уверен…»

Крышка у гроба резко открывается, и в нем с рыком садится человек в белом смокинге и цилиндре. Вся группа взвизгивает от неожиданности, и даже Сидни немного вздрагивает, хотя и знает, что это всего лишь папа в гриме. Но выглядит он не совсем как человек.

«Вот видите? Именно об этом я и говорю», – произносит Могильщик, после чего распахивает внутреннюю дверь. Обычно она ведет на кухню, но сегодня за ней открывается черный туннель из модульных стен, ведущий через дом прямо на задний двор.

Упырь в смокинге воет вслед Сидни и гостям, но не бросается в погоню.

«Мне пришлось перебить ему обе ноги лопатой, чтобы он сидел на месте», – признается Могильщик, ведя группу по туннелю.

В стенах периодически открываются панели. Возле плинтуса появляется щупальце и трогает за ногу Сидни. Оно холодное и скользкое даже сквозь колготки. Но Сидни не кричит, только стряхивает его с ноги и идет вслед за группой в следующую комнату.

Как только она в нее входит, группа вдруг исчезает, и она выскальзывает из своего костюма и «Дома с привидениями». Теперь она сидит на диване в гостиной. В доме еще царит хаос после последней недели лихорадочной подготовки к Хэллоуину. Мама сделала несколько поверхностных попыток прибраться, но по углам по-прежнему разложены рулоны ткани, а косметика и протезы так и валяются на обеденном столе. Измученная семья еще не отдохнула и движется по жизни в сонном оцепенении.

Юнис присаживается рядом с Сидни на диван. Мама с папой сидят вдвоем на мягком уголке, держась за руки. После Хэллоуина они стали лучше ладить, но Сидни еще не определилась, как к этому относиться. Ей кажется, что мама не заслуживает папиного прощения.

«Дети, у нас для вас новости», – говорит мама.

«Хорошие или плохие?» – спрашивает Юнис.

«И те и другие, – отвечает мама. – Во-первых, у нас появится еще один ребенок».

«А это хорошая новость или плохая?» – интересуется Сидни.

Мама усмехается.

«Хорошая, маленькая ты нахалка».

«А какая тогда плохая?» – спрашивает Юнис.

Папа облизывает губы.

«У меня рак».

«А что такое рак?» – спрашивает Сидни.

Она слышала это слово по телевизору и знает, что оно плохое, но не понимает почему.

«Это болезнь такая, – объясняет Юнис. – Куча аномальных клеток начинает делиться и разрушать ткани тела. Человека словно съедают заживо».

Мама и папа одновременно бросают на Юнис взгляды, выражающие нечто среднее между удивлением и негодованием.

«Ты ведь поправишься?» – говорит Сидни.

Родители переглядываются.

«У меня хорошие врачи, и они надеются на лучшее», – отвечает папа, но Сидни понимает, что он врет.

Взрослые всегда врут. Они говорят, что Санта-Клаус существует, а монстры нет; что они еще любят друг друга, хотя это не так; и что делают все возможное, когда на самом деле им все равно. Вот и еще одна ложь, которую можно добавить к этому списку.

Юнис слабо улыбается папе с мамой. Сидни ощущает тошноту.

«Простите», – говорит она и выбегает через заднюю дверь, чтобы оказаться подальше от этих лжецов, и вот она снова в Склепе, и снова ночь Хэллоуина, и она следует вместе с группой за Могильщиком в совершенно темную комнату. Гости нервно хихикают.

Полная тьма нарушается короткой вспышкой ослепительного света и ощущением чего-то движущегося слишком быстро, чтобы успеть разглядеть, после чего комната вновь погружается во тьму. Посетители ахают. Один из них вскрикивает.

Свет возвращается – в этот раз в виде двух вспышек, а потом трех. Сидни видит фигурку в дальнем конце комнаты, маленькую и гибкую. Она узнает в ней себя – другую версию себя, которая играет роль в ночь Хэллоуина. Она наблюдает, как ее двойник делает пять балетных позиций, и чувствует, как ее собственные мышцы напрягаются и изгибаются – даже когда она стоит неподвижно среди незнакомых людей. Теперь она одновременно и зрительница, и исполнительница, и когда из спрятанного в углу кассетного магнитофона раздается музыка – легкое, но зажигательное фортепианное попурри, к которому позже присоединяются звон колокольчиков и низкие басы, – ее плавные движения в стробоскопическом свете рассыпаются на серию выхваченных из темноты поз: руки вверх, нога вперед, голова наклонена, руки вытянуты вдоль тела и так далее. Она стоит на цыпочках и кружит по комнате, как учила ее миссис Рэнсом.

Странное спокойствие охватывает Сидни; спокойствие, которое приходит только во время выступлений. Наблюдающая Сидни исчезает и сливается с танцующей Сидни. Она поднимает одну ногу как птичка, затем croisé derriere, крутится раз, другой, третий и после третьего оборота попадает в комнату Юнис, в то время как сестра ее сидит за столом и читает вслух нелепо огромную книгу из библиотеки.

«Глиобластома – опухоль, образующаяся из астроцитов, нейроглиальных клеток звездчатой формы с многочисленными отростками, являющимися опорными клетками нейронов, которые обеспечивают их питание и физическую поддержку. Глиобластома – это очень злокачественная опухоль…»

«Что значит «злокачественная»?» – перебивает Сидни.

«Угрожающая жизни, – поясняет Юнис. – Очень опасная. – Она принимается читать дальше: – Это очень злокачественная опухоль, поскольку клетки начинают быстро делиться благодаря обширной сети кровеносных сосудов. Существуют две формы глиобластомы: первичная, или «de novo», которая формируется и обнаруживается очень быстро. И вторичная, имеющая более длительный период роста, но остающаяся чрезвычайно агрессивной».

«И какая форма у папы?» – спрашивает Сидни.

«Первичная», – отвечает Юнис.

Сидни и Юнис сидят какое-то время в тишине, пытаясь понять, как теперь жить с апокалиптическими последствиями этой информации.

«Ты же мне поверила? – спрашивает Юнис. – О том человеке у окна?»

Сидни встает и выходит из комнаты, но, пройдя через дверь, оказывается в больничной палате. Папа лежит на постели, все его волосы выпали, тело исхудало, лицо осунулось. Мама сидит на стуле, придвинутом поближе к кровати. Она выглядит гротескно рядом с папой, словно набирает вес с той же скоростью, с которой папа его теряет. Словно она высасывает из него кровь, чтобы кормить ею ребенка внутри себя. Сидни и Юнис сидят на диване в углу и смотрят телевизор с выключенным звуком. Кажется, идет передача о рыбалке.

Мама держит на коленях блокнот, делая в нем заметки и наброски под диктовку папы. Они обсуждают «Дом с привидениями», который построят в следующем году, словно папа будет с ними рядом. У папы новая идея – выстроить целый город, и теперь они с мамой наполняют его зданиями.

«Гостиница, – говорит папа. – Не отрезанная от всего мира, как в «Сиянии», а прямо посреди города. Причудливая, но заброшенная. На открытых окнах развеваются занавески, в комнаты наметает снег, повсюду странные рождественские клоуны. Этакий «дом смеха», перенесенный в зимнюю Страну чудес».

Мама показывает ему нарисованный ею набросок:

«Как-то так?»

Папа выхватывает у нее блокнот и карандаш, затем переворачивает страницу и наносит быстрые карандашные штрихи.

«Господи, Маргарет, да пусть лучше я умру в одиночестве, чем буду дальше терпеть твою тупость».

Юнис закрывает лицо руками, но Сидни сидит, не поднимая головы. Папа болен. Он не контролирует себя, когда говорит эти ужасные вещи – хотя в данном случае Сидни с ним втайне согласна. Мама слаба. Сидни видит боль, отобразившуюся на простодушном лице матери. Она недостаточно сильна. Она его не заслуживает. Она уже готова к его смерти.

Сидни думает, что лучше бы тоже умерла, если бы пришлось выбирать между этим и жизнью с матерью.

Вдруг она снова оказывается на сцене в Склепе. Поворот, поворот, еще поворот. Звенящие колокольчики и дребезжащее пианино с глубокими басами, а также редкие яркие взрывы шума, прерывающие музыку подобно паническим крикам в кровавых фильмах. Опухоль из астроцитов. Клетки звездчатой формы, красиво изображенные в книге, – как зефиринки, плавающие в сахарных хлопьях. Короткие контролируемые вдохи. Не позволяй зрителям видеть, как усердно ты работаешь. Будь артисткой, Сидни. Твои движения должны выглядеть легко. Поворот, поворот, поворот. Расторможенность, облучение, нейролептики. Припадки, изменение личности, неоперабельность. Поворот, поворот, поворот, теперь еще быстрее, потому что, хотя Сидни и сильная, но она не хочет видеть остальное.

Однако ей приходится. Несмотря на танец, она теряет темп, вновь превращается в маленькую грустную Сидни, и ее опять затягивает в действие.

Она сидит в палате с папой, когда это происходит. Прошло две недели с тех пор, как родился ее младший брат Ной. Папа уже слишком слаб, чтобы держать его на руках, да и вообще, похоже, его не особо это заботит. Сидни все понимает. Зачем утруждать себя знакомством с ребенком, которого не сможешь вырастить? Юнис с мамой и младенцем в другой палате. Сидни редко их навещает. Она хочет быть с папой. Ей всегда нравилось оставаться с ним наедине, но по какой-то причине, даже когда они находятся только вдвоем в палате, она ощущает незримое присутствие кого-то третьего. Тот, кого она не видит, наблюдает за ними обоими.

И, словно этого жуткого ощущения недостаточно, последние несколько дней выдались совсем плохими. Хотя папа много писал и рисовал, теперь у него совершенно не осталось сил. Он смотрит в пространство, прерывисто дыша, а Сидни стоит рядом с ним и держит его за руку. Он, кажется, не замечает ее. Он словно пойман в ловушку собственного разума и сейчас находится наедине с собой. Но вдруг он сжимает ее руку и резко вдыхает, словно испытав сильную боль.

Он поворачивается и смотрит на нее широко раскрытыми глазами – абсолютно осмысленными и испуганными.

«Юнис была права».

«Папа?» – произносит Сидни.

Она не может больше вымолвить ни слова. Это единственное, что ей удается произнести под его пристальным взглядом, который жжет сильнее любого прожектора.

«Маргарет», – говорит он.

«Сидни… Это Сидни, папа».

«Рисунки… Чертежи… Все там… Ты должна…» – произносит он.

«Должна что?» – спрашивает Сидни.

«Он ищет нас. Теперь он знает наш запах».

Папа закрывает глаза. Его дыхание выравнивается. Она окликает его несколько раз, прежде чем замечает, что его грудь совсем перестала двигаться.

Поворот, поворот, поворот. Сидни вновь на сцене Склепа и теперь задыхается сама. Она сбавляет темп в четвертом арабеске Вагановой и попадает на похороны отца вместе с Юнис, мамой, мистером и миссис Рэнсом, всеми соседями, бабушкой и дедушкой Бирнами и бабушкой Тёрнер. Они все собрались у открытой могилы, пока священник произносит слова над папиным гробом. Ной начинает плакать, и мама передает его Сидни с просьбой подержать, пока он не успокоится. Сидни хочет спросить, почему бабушка Тёрнер не может взять его, но она и так знает ответ. Старушка выглядит ужасно. Кожа восковая, глаза ввалились. Через полгода у нее случится передозировка снотворного. Все скажут, что это был несчастный случай, но все будут знать, что это неправда.

Но это произойдет потом. А сейчас Сидни несет Ноя через кладбище и шепчет все нехорошие слова, которые знает, самым мягким успокаивающим голосом: «Ублюдок. Мразь. Сука. Тварь. Говнюк. Чтоб ты сдох!» Она несет его и изучает каждую надгробную плиту, мимо которой проходит. Все они твердые, с острыми гранями. Как легко было бы навсегда заткнуть рот Ною. И никто не будет по нему скучать, кроме разве что Юнис. Но Юнис и так всех любит. Вероятно, она скучает даже по высморканным ею соплям.

Но Сидни так и не решается бросить Ноя. Она ходит с ним взад-вперед, гладит по спине, бранит его и сердится на свою мать за то, что она отослала ее посреди прощания с папой. Это не последняя капля в длинной череде маминых неудач. Она продает дом, и семья переезжает в квартиру для бедных. Они теряют все.

Сидни вновь оказывается на сцене. Поворот, поворот, поворот. Так быстро, как только можно, а потом еще быстрее. Артистка Сидни должна быть единственной Сидни. Она поймет, что хочет папа. Она сделает все правильно. Она заставит его гордиться собой.

Часть третья
Тварь на пороге

1

– Сними это, Ной.

– Да пусть развлекается. В чем дело?

– Но он выглядит странно.

– Кому какое дело?

– Куда он пропал? Ной, иди сюда. У нас нет на это времени.

В августе 1989 года мне было шесть лет, и я прятался за пожелтевшими занавесками нашей паршивой квартиры, пока мама, Юнис и мамина партнерша по бизнесу Салли Уайт спорили о моем выборе одежды на вечер. Мы уже опаздывали на постановку «Звуки музыки» в средней школе Вандергриффа, но я упорно хотел надеть свой любимый костюм: дешевую тонкую маску и фальшивый плащ, который продавали летом во время показа нового фильма про Бэтмена. Когда Салли мне его купила, я носил этот костюм, не снимая, целую неделю.

Я почти не слушал, о чем они говорят. Занавески в гостиной висели перед раздвижной стеклянной дверью маленького атриума нашей квартирки, и я повернулся, чтобы посмотреть на него. Каждая квартира в нашем доме имела дополнительное пространство без крыши размером три на три с половиной метра, ограниченное с трех сторон (в нашем случае – это окно моей спальни с одной стороны, глухая стена материнской ванной комнаты с другой и раздвижная стеклянная дверь гостиной с третьей). Четвертая стена отделяла наш атриум от соседского. На стыке между моим окном и стеной матери стоял угловой диванчик. В целом это было что-то вроде балкона или заднего крыльца бедного человека – кусочек неба, который вы можете назвать своим, но без надежды увидеть отсюда ваш район или хотя бы парковку. Более возвышенная душа могла бы назвать этот прямоугольник треснувшего бетона «местом для уединения», но по моему собственному опыту здесь было трудно испытывать что-то еще, кроме ужасного чувства заточения.

– Ной, я вижу твои кроссовки, – сказала мама. – Выходи сейчас же, или тебе придется остаться дома и пропустить спектакль.

Я неохотно вылез из-за занавески. Мама, Юнис и Салли стояли в центре комнаты, устеленной грязным бежевым ковром. Мама смотрела на меня, скрестив руки на груди, Юнис надевала рюкзак, а Салли прикрывала рукой улыбку.

– Сними это немедленно! – повторила мама.

– А почему Юнис разрешили взять рюкзак? – возмутился я.

– Юнис возьмет с собой домашние задания.

– Но на спектаклях все в костюмах, – не сдавался я.

– Снимай. Сейчас же!

Я развязал шнурок на шее и стянул маску с головы. Мой любимый костюм свалился с меня на пол.

– Твои волосы ужасны, – заметила мама.

– Маргарет, – вмешалась Салли, – ну будет немного взъерошенным. Кому какое дело?

Мама ущипнула себя за переносицу.

– Ладно. Пойдемте.

2

К тому времени, когда мы добрались до школы, на стоянке уже царил настоящий хаос. Маме пришлось загонять наш пыхтящий старенький «Форд Торино» на свободное место далеко от входа, осторожно объезжая медленно движущихся людей. Она взглянула на меня сердито и повела с парковки так быстро, что мне пришлось бежать за ней вприпрыжку, чтобы не упасть. Средняя школа казалась гигантским замысловатым сооружением по сравнению с моей начальной. Я поразился бесконечным рядам запирающихся шкафчиков, пока мы бегом спешили к актовому залу с его плюшевыми откидными сиденьями и темно-синим занавесом на сцене. На первом ряду нашлось четыре свободных кресла.

– Не принимай мамино настроение на свой счет, малыш, – сказала Салли, наклонившись ко мне, когда мы сели. – У нас был тяжелый день в магазине.

Она говорила о магазине комиксов и сувениров «Стук в ночи», который они открыли в 1984 году, вложив туда весь доход от продажи обширной коллекции ужасов, оставшейся от моего покойного отца. Правда, если судить по настроению мамы, каждый день в магазине проходил тяжело.

Юнис, усевшаяся с другой стороны от меня, уже распаковала свой рюкзак. Она хмуро посмотрела в учебник, лежавший у нее на коленях, и принялась записывать цифры в тетрадку со спиральной пружиной.

– Что делаешь? – спросил я.

– Алгебру, – ответила она.

– Это трудно?

– Только если отвлекают.

Она подмигнула мне, чтобы показать, что не обижается.

В зрительном зале медленно погас свет, и над толпой повисла возбужденная тишина. В оркестровой яме зазвонили колокола, и сразу после этого слева и справа от меня запел хор женских голосов. По проходам между кресел поплыли две колонны монахинь со свечами в руках, распевающих торжественную красивую песню, слов которой я не мог разобрать. От их прекрасных завораживающих голосов захватывало дух. Дойдя до передней части зала, они поднялись на сцену с двух сторон, повернулись лицом к зрителям и разразились радостным восклицанием «Аллилуйя!». Закончив пение, они ушли за кулисы, оставив сцену пустой и темной.

Мгновение спустя зажегся прожектор, высветив одинокую девичью фигурку на фоне раскрашенного фона. Она была в простом платье послушницы и обеими руками держала деревянное ведро. Это была семнадцатилетняя Сидни в образе Марии. Но, в отличие от целомудренной, матерински заботливой Марии в исполнении Джули Эндрюс[17]17
  Джули Элизабет Эндрюс (род. в 1935 г.) – британская актриса, певица и писательница. Исполнительница главной роли в фильме «Звуки музыки» 1965 года.


[Закрыть], Сидни оставила свои длинные каштановые волосы собранными в хвост. Несмотря на свободное мешковатое платье, она сияла в ярком свете, когда начала петь:

 
День мой в горах подходит к концу, я знаю.
И вышла звезда указать, что пора уходить.
 

Звуки струнного оркестра поднялись ей навстречу и сопроводили ее медленное кружение по сцене, сделав песню совершенно неземной. В ней не было ничего общего ни с Джули Эндрюс, ни с Мэри Мартин[18]18
  Мэри Мартин (1913–1990) – американская актриса и певица, сыгравшая главную роль в мюзикле «Звуки музыки», поставленном в 1959 году.


[Закрыть]. Сидни удалось привнести в песню нечто уникальное, таившееся в глубине ее души: удивительное, но одновременно изломанное и грубое; что-то личное, вывернутое перед публикой наизнанку. Я зажал рот руками и почувствовал, как по костяшкам пальцев покатились слезы. Я изо всех сил старался не издать ни звука, чтобы случайно не разрушить это хрупкое чудо.

– Эй! – прошептала Юнис и положила мне что-то на колени.

Я нащупал скользкую дешевую ткань. Моя маска Бэтмена и плащ. Я сжал их в руках, потрогал маленькие гибкие кончики ушей летучей мыши. Смотреть на Сидни было по-прежнему мучительно, но плащ и маска стали последней каплей. Что-то в груди моей расслабилось, и я разрыдался.

3

Актеров несколько раз вызывали на бис и аплодировали стоя, но когда финальный поклон возглавила Сидни, зал просто сошел с ума.

Многочисленные родственники после спектакля остались в зале, ожидая своих актеров и членов театральной группы, а также желая пообщаться с организатором шоу – мистером Рэнсомом. К 1989 году, спустя семь лет после того, как они с женой стали жить по соседству с нами (когда старый дом был еще нашим) и помогли моему отцу организовать Склеп, Дэниел Рэнсом довольно заметно округлился и растерял часть своих темных волос. Но у него все еще был глубокий, властный и резкий смех, а когда он улыбался мне, я чувствовал себя так, будто лично проливаю свет в этот мир.

– Вы только посмотрите на этого самодовольного поросенка! – ворчала мама, наблюдая, как принимает поздравления сияющий от счастья мистер Рэнсом. Его резкий смех широко разносился по залу.

– Давай отойдем. И не смотри на него, – отреагировала Салли.

– Уже поздно. Он идет к нам… Дэниел! – воскликнула мама, пожимая ему руку.

– Шоу получилось великолепное! – сказала Салли.

Мистер Рэнсом отмахнулся от комплимента – смущенный, но все же довольный собой.

– Сидни не говорила, что проход монахинь по залу придумала она?

– Я совсем не удивлена, если ты это имеешь в виду, – ответила мама.

Его радостная улыбка тут же скисла.

– Она особенный ребенок.

– Ну, они все особенные, – сказала мама. – Особенно когда приходит пора собирать деньги на театральный кружок.

Улыбка окончательно стерлась с лица мистера Рэнсома.

– Я не прошу денег, Маргарет. Просто много думаю о твоей дочери.

– Я передам ей твои слова, – сказала мама.

Затем открыла сумочку и стала в ней рыться.

– Раз уж зашла речь… – заговорил он, то ли проигнорировав, то ли пропустив мимо ушей очевидный отказ. – Хэллоуин не за горами. Ты подумала над моим предложением?

– И уже на него ответила, – сказала мама.

Я вздрогнул, когда мистер Рэнсом вдруг резко отсалютовал.

– Что ж. Рад был встретиться, Маргарет. Салли, Юнис, Ной… – проговорил он, коротко кивнув каждому из нас, после чего скрылся в толпе поклонников.

– Зачем ты так, Маргарет? Ты же понимаешь, как ему сейчас нелегко, – сказала Салли.

Она имела в виду крушение его брака, о котором мы все знали, но говорили только общими фразами, вроде «нелегко» или «тяжелое время».

Мама посмотрела на спину мистера Рэнсома и закатила глаза.

– Фу-ты, ну-ты…

Затем взглянула на меня и нахмурилась, увидев в моих руках плащ.

– Откуда он у тебя?

4

После спектакля Сидни появилась из-за кулис только для того, чтобы принять от нас поздравления и рассказать о том, что собирается пойти на ужин с друзьями. После того как она убежала обратно, мама заворчала о напрасно потраченном времени и бензине, которого и так оставалось слишком мало. И о том, что она слишком устала для всего этого.

Когда мы вернулись обратно в квартиру, Салли поцеловала нас в щеки и ушла, а мама пожелала нам спокойной ночи и закрылась в своей комнате, оставив нас с Юнис в гостиной.

– Завтра в школу, мистер, – напомнила Юнис, потрепав меня рукой по плечу. – Тебе пора спать. Иди чисти зубы и надевай пижаму.

– Ты почитаешь мне? – спросил я.

– Только совсем чуть-чуть. Если поторопишься, – ответила она.

Я сделал, что было велено, повесил плащ в шкаф и забрался в постель. Когда Юнис вошла в мою комнату с книжкой в руке, ей пришлось немного потанцевать, чтобы добраться до меня, пересекая на цыпочках минное поле из разбросанных игрушек и грязного белья. Но даже после того, как Юнис дошла до кровати и заставила меня подвинуться, она была вынуждена освобождать для себя место, выгребая из-под одеяла солдатиков и космические корабли.

– Как ты можешь спать в таком бардаке? – спросила она, поставив фигурку Охотника за привидениями на мой ночной столик.

У меня всегда были проблемы с засыпанием по ночам, и поскольку я не был таким же умным, как Юнис в моем возрасте, то перед сном увлеченно играл в игрушки, вместо того чтобы читать или писать.

Я придвинулся вплотную к стене, освободив место. Юнис устроилась рядом со мной и поправила очки на носу, слегка коснувшись меня своей костлявой холодной рукой с веснушками. Затем открыла «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата»[19]19
  «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» (англ. The Dream-Quest of Unknown Kadath), в других переводах «В поисках неведомого Кадата», «В поисках Кадата неведомого», «Сон о неведомом Кадате», «Зов Кадафа Неведомого» – повесть Г.Ф. Лавкрафта, самое значимое и объемное произведение условного «Цикла Снов».


[Закрыть] и принялась читать:

«Вскоре впереди показались зубчатые горы белесого, точно чешуйчатого, побережья, и Картер увидел могучие и неприглядные серые башни города. Узнику стало совсем не по себе при виде того, как они наклонены, и как громоздятся на берегу, и что все они без окон, и он горько пожалел о своей глупости, когда так бездумно хлебнул хмельного вина, предложенного ему купцом в уродливом тюрбане. Берег приближался, и исходившее от его башен жуткое зловоние усиливалось. Картер увидел, что склоны зубчатых хребтов покрыты лесами, причем ему удалось разглядеть отдельные деревья, и они странным образом показались ему похожими на то одинокое лунное дерево в зачарованном лесу на земле, из чьего сока крохотные коричневые зуги делают свое диковинное вино».

Мы читали эту книгу уже несколько ночей подряд. Мне было трудно понять сюжет этой истории и продираться сквозь скудные описания и огромное количество странных слов вроде «зуги», зато нравилось слушать голос Юнис. Ее медленная осторожная манера говорить – словно она обращалась с каждым словом как с тонкой деликатной вещью – всегда успокаивала меня. Я уже начал клевать носом возле плеча Юнис, когда она закрыла книгу и встала, чтобы уложить меня на ночь.

– Кого я больше всех люблю? – спросила она.

– Меня, – ответил я, слегка проснувшись.

– А кого ты любишь больше всех?

– Тебя, – ответил я.

Она поцеловала меня в лоб.

– Спи спокойно, маленький принц.

Затем, погасив верхний свет и включив ночник, она направилась к выходу.

– Юнис! – позвал я.

– Что?

Она остановилась.

Несколько секунд я шевелил губами, пытаясь подобрать слова. Я хотел поделиться с ней своими страхами и попросить, чтобы она осталась со мной, но в то же время боялся, что она решит, будто Лавкрафт для меня слишком серьезен, и прекратит читать его перед сном.

– Ничего, – сказал я, наконец. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи! – ответила она и вышла из комнаты.

И как только дверь за ней закрылась, раздалось царапанье – быстрый настойчивый скрежет по стеклу моей спальни, который беспокоил меня уже несколько недель подряд. Я даже надежно закрепил занавески, чтобы никто не мог заглянуть внутрь, хотя окно выходило только на закрытый прямоугольник атриума нашей квартиры. Сбоку остался незавешанным только небольшой участок окна, но за ним ничего не было видно, кроме кромешной тьмы.

Царапанье становилось все интенсивнее, превращаясь в визгливую паническую песню. Я пожалел, что повесил плащ Бэтмена в шкаф, а не спрятал его под подушку. В плаще я чувствовал себя храбрым и защищенным, но чтобы добраться до него, требовалось пройти мимо окна через всю комнату. Поэтому я просто засунул голову под подушку и стал ждать, когда звук прекратится. Мне казалось, он длился несколько часов подряд.

5

Даже в самые лучшие безмятежные дни, когда у мамы с Сидни устанавливался хрупкий мир, отношения между ними нельзя было назвать теплыми – скорее, уважительно-вежливыми. Но большую часть времени они страшно ругались. Перерыв для нас с Юнис обычно наступал за несколько недель до танцевального конкурса или спектакля, но, как только у Сидни появлялась возможность отдохнуть, весь цикл начинался заново.

Как пример: через неделю после премьеры спектакля «Звуки музыки», когда мы ехали все вместе со школы в тишине – я с Юнис на заднем сиденье, мама и Сидни на переднем, Сидни вдруг взорвалась:

– Мистер Рэнсом рассказал, что ты думаешь обо мне.

– И что именно? – спросила мама усталым, даже скучающим голосом.

– Он сказал, что я для тебя не особенная.

Мама склонилась над рулем.