Текст книги "Время новой погоды"

8. Алфавит Особый

В тот самый момент, когда Президент Спад Томпсон проводил свою злосчастную встречу с Рэнсомом Стоунфеллоу-вторым, мать Бадди, Полли ЛеБланк, суетилась по хозяйству в «Новой американской харчевне Полли»; она недавно приобрела ее у бывших владельцев – Хипа и Хапа, у которых до этого несколько десятков лет проработала официанткой. Она время от времени посматривала на телевизор над стойкой, следя за тем, что происходит на экране: телевизор, в порядке исключения, был настроен на программу, показывавшую Столицу. Обычно Полли включала коммерческий канал – в угоду постоянным посетителям, предпочитавшим не отвлекаться на программы, вторгавшиеся в нескончаемый поток рекламы и каждые несколько минут его прерывавшие. Но ей почему-то казалось, что именно в этот день происходили события необычайной важности.

В харчевне находилась и кучка других посетителей. Прежде всего Корсика – поэт и постоянный обитатель заведения, ему было теперь далеко за девяносто, но он так великолепно сохранился благодаря мятному ликеру, который он регулярно, в течение всей жизни, принимал ежедневно, что Полли полагала – когда неминуемый конец все же наступит, в салоне ритуальных услуг незачем будет беспокоиться о бальзамировании. Тут были также Хип и Хап, они никак не могли привыкнуть, что им уже не обязательно присутствовать здесь. Оба сидели у стойки в одинаковых майках без рукавов, блистая одинаковыми лысинами и прихлебывая кофе. Оба энергично жевали резинку – эту привычку они завели себе, когда пытались бросить курить.

– Мне очень нравится этот новый стиль, который ты себе придумала, с тех пор как взялась за дело, Полли. – Хап рассеянно провел рукой по лысине, глядя вокруг на керамических уток и фазанов, на настенные тарелки с портретами президента, на статуэтки и фотографии Элвиса Пресли, которые украшали теперь столики и стены зала.

– Да уж, – сказал Хип. – У тебя здорово получилось.

Полли просияла. Ее харчевня занимала второе место в той зоне ее сердца, которая называлась «Моя Гордость и Радость», – после ее сына Бадди (он сбежал с цирком несколько лет тому назад). То есть если не считать отца Бадди, любовь к которому была любовью всей ее жизни, хотя Полли уже оставила надежду когда-либо увидеть его снова. Она взглянула в сверкающий нержавеющей сталью отражатель за стойкой, взбила прическу – светло-каштановый начес с пучком – и поправила чуть съехавшие набок бифокальные очки в оправе с искусственными бриллиантиками.

Полли особенно гордилась своей коллекцией мемориальных изображений Элвиса, самой большой в районе Дельты. Коллекция уже начинала переливаться с полок и из застекленных шкафчиков на столики и стойки. Харчевня наконец-то встала на ноги, несмотря на то, что страна беспомощно барахталась на краю новой – Седьмой – Депрессии. «В конце концов, людям ведь надо есть!» – часто говорила Полли и ухитрялась как-то сводить концы с концами, хотя всегда бесплатно давала кусок пирога каждому проходившему мимо бродяге. Полли подумывала даже заманить цирк вместе с Бадди обратно в город, предложив им пустующий участок рядом с харчевней (чтобы они могли проводить там зиму) и три плотных еды в день.

За стойкой Полли составила в стопки целую кучу тарелок. «Ситуация с силой тяжести сегодня кажется довольно стабильной, – думала она, расставляя стопки тарелок на полках, – во всяком случае, все вещи кажутся тяжелее обычного». Полли только закончила протирать сорок пар элвисоподобных солонок и перечниц, как дверь отворилась и вошел крупный, важного вида мужчина в костюме и какой-то замысловатой мягкой шляпе. Он не был похож на жителя этих или сколько-нибудь ближних мест. Мужчина толкал перед собой высокую ручную тележку, на которой громоздилась огромная прямоугольная пачка бумаг. Пачка доходила мужчине до пояса и была, по-видимому, очень тяжела, так как он тяжело дышал и лоб его блестел от пота. Полли взглянула на часы «Король Рока» с шейкой гитары вместо часовой стрелки, потом схватила пару карточек меню и вышла навстречу мужчине.

– Как раз пришло время ланча, – объявила она. – Сегодня мы подаем мясной рулет «Кейджун» с цикорием и прочей зеленью, а также нашу знаменитую зубатку «Креолка» с картофельными чипсами и – конечно же! – жаркое из лангуста – наше фирменное блюдо… – Полли уже чувствовала доносящийся из кухни густой и пряный аромат последнего из упомянутых блюд, и вдруг впервые до нее дошло, что девяносто процентов названий в ее меню обязательно включают букву «К». Она уже задумалась, как бы предложить клиентам хотя бы раз в неделю «Алфавит Особый», когда посетитель прервал ее размышления.

– Боюсь, я сюда не за ланчем пришел, – сказал он. – Но у меня для вас очень хорошие новости. Вы – владелец харчевни?

– Я – Полли ЛеБланк, – ответила Полли, протягивая ему руку. – Да, можно сказать, что я здесь в роли мужчины и веду все операции, спасибо Элвису.

– Я пришел предложить вам потрясающую возможность. – Мужчина взял руку Полли и энергично ее потряс. – Ваша харчевня только что была выбрана как последнее заведение в Байю, имеющее право на привилегированную торговлю в рамках корпорации «Что-за-Сосиска!».

– Что-за… Что? – спросила Полли. – Что это такое вы говорите?

– «Что-за-Сосиска!». Последнее слово в продаже хот-догов, франкфуртских сосисок, сосисок венских и братвурстов,[10]10
  Братвурст (нем.) – сырая свиная колбаска со специями.


[Закрыть] не говоря уже об ошеломляющем ассортименте прохладительных напитков, пива, содовой и фруктовой воды с мороженым.

– Мы и так уже продаем ошеломляющий ассортимент прохладительных напитков, пива, содовой и фруктовой воды с мороженым, – сказала Полли, чувствуя, как невидимый ледяной палец пробирается у нее вдоль позвоночника. – А что точно означает «брат-вурст»?

– Не имеет значения, – ответил посетитель. – Мы пройдем все это в программе обучения. Итак, начиная с понедельника…

– В программе обучения? – спросила Полли. Хип, Хап и Корсика повернулись на табуретах и уставились на них обоих. – Я не собираюсь участвовать ни в какой программе обучения. И не желаю иметь никакого дела с этими вашими сосисками, хот-догами и брат… или как их там называют… вурстами. А теперь – выход прямо за вашей спиной, и не будете ли вы столь любезны, чтобы им воспользоваться?

– Очень боюсь, – сказал посетитель, – что у вас нет выбора. Корпорация «Что-за-Сосиска!», дочернее предприятие консорциума «Морлок Мэньюфэкчуринг» и «Табачной компании Дж. П. Моргана», действующая в соответствии с ее новым мандатом от «Корпорации Америка», только что закупила ВСЕ ДО ОДНОЙ харчевни в Байю. Но там, однако, любезно согласились предложить вам пост заведующей этой харчевней. Вот все необходимые бумаги. – Мужчина перевернул тележку и вывалил пачку бумаг на линолеум пола. – Я уверен, вы найдете там все в полном порядке. – Он посмотрел на Полли. – Боюсь, вам либо придется разделить с нами свою судьбу, либо вообще от своей судьбы отказаться. – Он улыбнулся. – «Что-за-Сосиска!» – очень крупное предприятие. Масса возможностей для молодой женщины вроде вас, готовой к работе. Мы даем вам двадцать четыре часа, чтобы принять решение.

Мужчина остановился в дверях, держа шляпу в руке.

– Впрочем, – проговорил он, – могу сказать вам одну вещь. Мне понравился этот ваш Элвис-стиль, который вы здесь устроили. Король жив! – С этими словами он повернулся и вышел.

Полли безучастно отвернулась от двери и увидела, что телевизор, показывавший отснятый сюжет о демонстрации, все еще включен.

– Все нормально, – попытался успокоить ее Хап. – Ты просто здорово справилась с этим.

– Произойдет чудо, – сказал Корсика. Голос его звучал, словно из гравийного карьера, наполненного мятным ликером. – Ничего не бойся. Сработает магия. Такие вещи в Байю случаются.

На какой-то момент, сквозь шок и подступающие к глазам слезы, острые, как ее фирменный соус «Кейджун», Полли показалось, что она мельком увидела знакомую фигуру – человека, который был отцом ее сына, человека, о котором она всегда говорила, что он – любовь всей ее жизни. Он стоял там, на экране телевизора, в толпе демонстрантов. Но камера все время перемещалась, и в следующий миг его уже не было на экране.

В отчаянии Полли пришла к выводу, что ошиблась.

9. Невидимая правда

Были такие, кто утверждал, что время на самом деле вовсе не кончается, не истекает, что оно всего лишь изменилось где-то на линии развития, но этого сдвига никто не заметил, что в действие вступил новый вид времени – время более жестокое, время, идущее с такой быстротой, что за ним невозможно угнаться: именно из-за этого темп жизни и стал таким лихорадочным. Уже в ранней юности Бадди обратил внимание, что люди спрашивают, куда уходит время, как это оно так быстро проходит и почему невозможно его вернуть. Ему хотелось узнать, что происходит со всеми потерянными часами, напрасно потраченными днями, ушедшими безвозвратно; и он задумывался над тем, нет ли какого-то способа восстановить утраченное.

Почему это, размышлял Бадди, у людей есть дар осознавать время, но это вроде бы не приносит им никакой пользы? Люди знают свое прошлое, но снова и снова повторяют прошлые ошибки; они знают, что наступит будущее, но предугадывают его всегда неточно. Может быть, думал он, это потому, что, хотя мы одарены двумя глазами – глазом прошлого и глазом будущего, – мы не хотим воспользоваться ими как следует? Мы не хотим смотреть на свое существование обоими, широко раскрытыми глазами, так как, если будем смотреть открытым, немигающим взглядом в прошлое и будущее, мы не сможем не увидеть тот день, когда нас не будет в этом мире совсем.

Бадди смотрел демонстрацию протеста на экране маленького телевизора в цирковом фургоне, который он теперь считал своим домом, в окружении разнообразнейших близких друзей и коллег. Здесь был Луиджи – Самый Сильный Человек на Земле; Гермафродитти – Мужчина-Женщина; карлики-канатоходцы Пенёк, Шпенёк и Кроха и пара безвкусно одетых сиамских близнецов из Де-Мойна, их звали Ирма и Эдна. Однако глаза Бадди были прикованы к телевизионному экрану, где молодая женщина, с кожей цвета café-au-lait[11]11
  Café-au-lait (франц.) – кофе с молоком.


[Закрыть] и движениями танцовщицы, произносила речь о злосчастном состоянии времени и гравитации. Хотя Бадди испытывал огромное сочувствие к делу, о котором шла речь, он обнаружил, что не в силах полностью сосредоточиться на деталях: казалось, электрические разряды то и дело сотрясают его организм, а все его внутренности, до самой печени, словно намагнитились.

– Ну и женщина, эта Ронда Джефферсон, правда? – заметил Пенёк, взглянув на экран.

– Не могу с тобой не согласиться, Великанчик, – откликнулась Гермафродитти. – Впрочем, важно не то, как она играет, а то, о чем вещает…

– Дитти права, – пророкотал Луиджи. – Время у нас в плохой форме. Стало легче поднимать штанги, с тех пор как сила тяжести изгадилась. Только я думаю, это не так уж для Земли хорошо.

– Да и для цирка тоже не прекрасно, – заметил Пенёк. – Кому интересно смотреть, как мы с невероятной легкостью в воздухе летаем, если всякий запросто может это делать у себя дома совершенно самостоятельно?

– Не говоря уже о «Шоу-Америка», – добавила Гермафродитти. – С какой стати ходить и смотреть на «Величайшее в Мире Шоу», если можно сидеть дома и смотреть на самих себя?

– И практически у каждого сегодня имеется татуировка, – вставила Присцилла – Татуированная Предсказательница, только что закончившая ежедневную тренировку в ясновидении и присоединившаяся к их компании.

Циркачи смолкли. Времена наступили плохие, с этим не поспоришь. Толстая Дама и Самый Обширный Человек в Мире больше не могли так уж намного опережать существующие нормы, чтобы вызвать к себе интерес. Несколько машин с оборудованием были ночью увезены – изъяты за неплатеж; ходили упорные слухи, что цирк вот-вот вообще закроется.

Мир превратился в такую выставку уродств, что начинало казаться, будто у артистов Цирка Чудес уже нет будущего.

Но Ронда Джефферсон как раз подошла к кульминационному пункту своей речи. Она призывала всех и каждого в Америке предпринять немедленные ненасильственные действия, чтобы остановить постоянно длящийся кризис времени и гравитации и заставить правительство сделать все возможное, чтобы обратить этот кризис вспять.

– Давайте сделаем это! – неожиданно проговорила Гермафродитти, глядя на экран из-за плеча Бадди.

– Что сделаем? – спросил Шпенёк.

– Что-нибудь в отношении проблем времени и силы тяжести.

– Она права, – произнесла Ирма. – Нам в самом деле надо что-то сделать.

– Да что мы можем сделать? – спросила Эдна, выгибая шею и поворачивая голову, чтобы взглянуть на сестру. – Мы же всего-навсего горстка циркачей.

– Правительство ведь тоже цирк, – проворчал Луиджи. – Мы не хуже их.

Бадди, необычайным усилием собрав в кулак всю свою волю, на миг оторвал взгляд от экрана и повернулся лицом к присутствующим. Казалось, наступил подходящий момент заговорить на тему, которую он обдумывал уже довольно давно.

– А что, – задумчиво сказал он, вглядываясь в лица окружавших его друзей, – не устроить ли нам свое собственное шоу?

Все глаза уставились на него, ибо, хотя эта идея была вполне очевидна и напрашивалась сама собой, никому из присутствующих она и в голову раньше не приходила.

– Но как? – медленно проговорила Кроха. – Какое шоу?

– А я не знаю, – сказал Бадди. – Какое-нибудь новое, совсем другого рода. Какое даже и не изобрели еще. Новый цирк для нового мира. Мы смогли бы свободно создавать свои собственные новые номера…

– Малыш прав, – заметил Шпенёк, – мы могли бы создавать… как это говорится? Номера социальной знамочисти.

– Ты хотел сказать знаЧИМОсти, – поправил его Пенёк. – Но ты прав. Как насчет номеров, хоть как-то сохраняющих наше достоинство? Мне надоело, что на меня таращат глаза только потому, что я чуть-чуть не такой, как другие. И знаете, мое имя вовсе не Пенёк. Я – Джордж.

– Джордж? – переспросил Шпенёк. Все головы в фургоне повернулись к нему. – Ну а меня зовут Эдвин.

– Эдвин? – повторил Пенёк, и все головы снова повернулись к нему.

– А мое имя, – вставила Кроха, – Эйлин.

Это приостановило беседу на довольно долгое время.

– Во всяком случае, мы им всем покажем, – продолжал Эдвин-Шпенёк, – что уродцы – тоже люди.

– Да! – воскликнула Гермафродитти. – И мы сможем свои доходы передавать Очнутым!

– Если у нас будут доходы, – сказала Эдна.

– Я вижу день, – произнесла Присцилла-Предсказательница, приняв привычный мистический вид и поворачивая в руках хрустальный шар, – когда мы будем финансировать свой собственный протест.

– Да как же мы сумеем хоть когда-нибудь сделать такое? – спросил Джордж-Пенёк.

Присцилла изучала свой хрустальный шар.

– Я вижу, – сказала она, – очень глубокую дыру в земле…

– И что это должно означать? – спросил Эдвин-Шпенёк.

Предсказательница пожала плечами:

– Если будущее – не загадка, какой из него прок?

– С деталями мы сможем разобраться потом, – проговорил Бадди со своего поста у телевизора. – Самое важное – сделать это. – Однако глаза его снова были устремлены на экран.

– А что станет с другими номерами? – спросил Эдвин-Шпенёк. – С Летучими Братьями Фердыдурке? С Грустными Клоунами?

– Мы перетянем их на нашу сторону, – сказал Луиджи, рассеянно напрягая и расслабляя бицепсы. – А затем перетянем и правительство. А потом – всю Землю.

– Если те, кто состоит в организации «Очнитесь От Американской Мечты», могут это сделать, – сказала Гермафродитти, – то и мы сможем.

– Правильно! – в один голос воскликнули Ирма и Эдна.

– Да, – сказал Бадди. – Я абсолютно согласен. – Но он все еще не отрывал глаз от телевизионного экрана, где Ронда Джефферсон завершала свою речь.

– Вот это… – Бадди с трудом, сдавленным шепотом смог произнести свои слова. – Это… самая красивая женщина, какую я вжизни видел.

10. Министерство внутренних дел

Бумаги были повсюду, сложенные в стопки, которые почти доставали до потолка бывшей президентской приемной. Между ними оставалось всего несколько узких, извилистых коридоров. Помощник Президента, казалось, бесследно исчез: возможно, был просто погребен под этими бумагами.

– Министерство внутренних дел? – донесся голос откуда-то из бумажного лабиринта. – Но почему вы выбрали именно этот пост?

– Это вы, МакМиллан? – откликнулся Президент, пытаясь разобраться с ворохом бумаг, правда, без особого успеха. – Куда вы подевались, черт возьми?

– Я тут, у письменного стола. Во всяком случае, я надеюсь, что стол где-то здесь, под бумагами. – Послышался громкий шорох, и одна из стопок покачнулась. – Я просто спрашиваю, почему вы выбрали пост министра внутренних дел? Я хочу сказать, а почему бы вам просто не бойкотировать все это новое корпоративное правительство?

– У меня такое чувство, что лучше всего бороться с ними изнутри. – Бывший шеф приподнял новую пачку документов. – Давайте-ка посмотрим форму SP-90XT, «Мандат на передачу публичной власти». Как вы думаете, это для чего? В любом случае в качестве моего первого официального шага я хотел бы, чтобы вы начали процесс закладки нового памятника Истории Нации. Помните заброшенную ферму недалеко от границы Саскачевана, ту самую, что мы спасли, после того как получили тысячу двести писем от местных школьников? Рукописных. Поэтому письма и не попали тогда в руки Спецнесохранотдела.

– Вы имеете в виду Колпачное Ранчо? Когда это было? Пятнадцать лет назад?

– Что-то в этом роде, – сказал Спад. – Во всяком случае, в начале следующего месяца наша контора – оба кабинета – переедет в Долину Новой Надежды, на Ранчо Истории Нации.

– Оба кабинета? – спросил Хьюберт. – Но ферма давно заброшена, много лет. Мне известно, что нам удалось сохранить большую часть строений, но сейчас они, наверное, в ужасном состоянии.

– Не имеет значения, – сказал Спад. – Я всегда хорошо управлялся с молотком и гвоздями, хотя кому-то может показаться, что я хвастаюсь. Это будет прекрасной терапией для нас обоих. А пока у меня есть для вас небольшое поручение.

– И что это такое?

– Мне надо, чтобы вы кое-кого нашли. Человека, который когда-то там жил. Он ушел оттуда, когда бульдозеры двинулись на ферму. Ушел, как и все остальные. Не думаю, что хоть кто-то из них знает, что нам удалось спасти ферму. Ну, во всяком случае, о нем целую вечность никто не слыхал. – Спад потянулся за новой пачкой бумаг. – Его зовут Биби Браун. По слухам, он самый просвещенный человек во всей стране. Думаю, он будет нам очень нужен. – Спад глянул на новую страницу, которую держал в руке. – XL-40T, – громко прочел он. – «Корпоративная санкция на отправление правосудия Верховным Судом»…

11. Мудрец поневоле

Биби Браун, мудрец поневоле, наблюдал восход солнца над рекой, как делал это каждое утро со своего обычного, дающего хороший обзор места рядом с мостом, под которым ночевал. Мост – не такое уж плохое место для жизни, размышлял он про себя, стоя рядом. Мост служил ему верой и правдой все прошедшие годы, уберегая от дождя и снега. Конечно, удобства здесь не такие уж изысканные, но по крайней мере квартирная плата – вполне по карману, а вид вообще потрясающий, и масса времени для размышлений. Размышления же для Биби, прежде всего и всегда, были тем, чего он страстно желал едва ли не с самого рождения, то есть – пребыванием в самом сердце тайны, день за днем, день за днем, день за днем.

А еще он желал, чтобы его оставили в покое.

Как утверждал его дядюшка Отто, который передал племяннику владение древнемонгольской методикой прочищения мозгов, чему сам он научился в Азии, Биби обрел состояние, какое можно было бы квалифицировать как «определенную прозрачность бытия». Если только можно здесь употребить слово «обрел», размышлял Биби, ведь оно вполне способно ввести в заблуждение, как случается со многими словами. В конце концов, было бы столь же верно сказать, что прозрачность обрела его самого.

И, как он узнал на собственном опыте, даже небольшая прозрачность могла оказаться очень опасной, особенно когда она проявлялась в обществе, привлекая людей, жаждущих знаний, мудрости, руководства… Дело было не в том, что Биби НЕ ЖЕЛАЛ помочь таким взыскующим: просто его бросало в дрожь – как всякого здравомыслящего человека – при мысли о том, сколь безнадежны попытки научить кого-нибудь чему-нибудь. Да он и не знал, возможно ли это на самом деле. И мысль о такой ответственности заставляла его мечтать о том, чтобы стать… ну… стать прозрачным. Или, может быть, вообще исчезнуть. Кстати говоря, это как раз и происходило в данный момент. Биби посмотрел на свою ладонь, которая начала мерцать и становиться прозрачной: он смог, правда, не очень четко, различить очертания камней и стеблей травы сквозь кожу ладони, когда подержал ее над землей.

Однако дядюшка велел племяннику помогать другим, и Биби уже начал делать это по-своему, скромно и незаметно. Вокруг него как-то стали собираться люди, целая группа, – по какой причине, он не мог с уверенностью сказать; но все вместе они стали проводить дни под мостом, упражняясь в прочищении мозгов и в применении других принципов, которые преподал ему его дядя: практики «Абсолютного Присутствия», «Четырех Свобод» и… и… и…

Но солнце вставало во всем своем блеске, а Биби Браун стоял, снова впав в древнейшую и самую неискоренимую болезнь человечества: он думал о жизни, вместо того чтобы этой жизнью жить.

Биби набрал в грудь побольше воздуха, выдохнул и, обратив лицо к солнцу, снова взял на себя обязанность просто жить.