Текст книги "Зимняя бегония. Том 1"

Шуй Жу Тянь-эр
Зимняя бегония. Том 1

Published originally under the title of《鬓边不是海棠紅》

(Winter Begonia)

Author © 水如天儿 (Shui Ru Tian Er)

Russian Edition rights under license granted by 水如天儿

c/o Jumo Culture Media Co., Ltd

Russian Edition copyright © 2024 Eksmo Publishing House arranged through JS Agency Co., Ltd.

All rights reserved

Во внутреннем оформлении использована иллюстрация:

© Phoebe Yu / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

© Фейгина Е., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Глава 1

Чэн Фэнтай был наслышан о Шан Сижуе уже давно.

Шан Сижуй, владелец труппы «Шуйюнь»[1]1
  Труппа «Шуйюнь» (кит. 水云楼) – досл. «терем Водяных облаков». В Китае словом 楼 обозначаются места для увеселений и развлечений.


[Закрыть], считался одним из самых именитых артистов китайской оперы и исполнял как амплуа хуадань[2]2
  Из-за запрета, наложенного императором Цяньлуном в 1772 году, практически все роли в китайской опере исполняли мужчины. Этот запрет был связан с тем, что игра женщин в театре считалась вредной для общественной морали.


[Закрыть], молодой кокетки, так и девиц в скромных одеждах[3]3
  Амплуа цинъи (кит. 青衣) – роль скромной девушки или благопристойной замужней женщины.


[Закрыть]. Превозносящие Шан Сижуя театралы окружали его словно бесчисленные звёзды в ночном небе: если бы они, выстроившись в кольцо, прижались друг к другу, то обогнули бы Бэйпин[4]4
  Бэйпин (кит. 北平) – название Пекина с 1928 по 1949 год.


[Закрыть] двести раз; а сам Шан Сижуй, подобно ледяному месяцу посреди небесного океана, воспарил бы над ними высоко-высоко, озаряя всё вокруг холодным серебристым сиянием – видимый, но недосягаемый.

Если же вы пожелаете узнать, так ли хорошо поёт Шан Сижуй, то жители Бэйпина непременно сошлются на Нин Цзюлана, служившего в придворном театре, его в своё время обожала вдовствующая императрица Цыси[5]5
  Вдовствующая императрица Цыси (кит. 慈禧太后) – маньчжурская императрица, фактически правившая Китаем с 1861 по 1908 год.


[Закрыть]. Шан Сижуй с труппой «Шуйюнь» прибыл в Бэйпин, и стоило ему дать всего три представления, как слава о нём тут же разлетелась по городу. Нин Цзюлан, привлечённый громким именем Шан Сижуя, послушав «Космический клинок»[6]6
  «Космический клинок» (кит. 宇宙锋) – одна из пьес традиционного китайского театра, повествующая о евнухе Чжао Гао, который захватил власть при династии Цинь и тем самым погубил её.


[Закрыть] в его исполнении, тяжело вздохнул и покорно уступил тому звание лучшего актёра женских ролей.

Кто-то говорил, что Нин Цзюлана так потряс голос Шан Сижуя, так явственно он ощутил его превосходство, что чуть было не помешался. Молодой феникс пел чище старого, к тому же двум красавицам нет места под одним небом, и Нин Цзюлан более не видел смысла выходить на сцену. Другие же перешёптывались, что он, покинув дворец двадцать с лишним лет назад, скопил уже достаточно и решил покончить с оперой, вот и воспользовался Шан Сижуем, чтобы изящно уйти со сцены. Как бы то ни было, такой жест Нин Цзюлана упрочил громкую славу Шан Сижуя. Каждый день в газетах появлялись мельчайшие подробности его личной жизни и сценических достижений. Страстные театралы окружали вход в Китайскую оперу, где выступал Шан Сижуй, и в исступлении выкрикивали его имя. Казалось, что слава его превосходила даже славу президента[7]7
  С 1912 по 1949 год во главе Китайской Республики стоял президент.


[Закрыть]. Поначалу Шан Сижуй произвёл на Чэн Фэнтая впечатление очередного артиста, чья известность была раздута непомерно, он считал его одной из тех быстро вспыхивающих звёзд театра, что погаснет так же стремительно.

Однако в глазах Чэн Мэйсинь, старшей сестры Чэн Фэнтая, Шан Сижуй был неблагодарным и подлым человечишкой.

В то время Чэн Мэйсинь только дождалась смерти первой жены командующего Цао, и наконец ей воздалось за все страдания – и из шестой наложницы она стала супругой Цао. Командующий Цао тогда штурмовал город на востоке, почти прорвав оборону главнокомандующего Чжана. И однажды на городской стене показался Шан Сижуй в прекрасном театральном костюме, но без краски на лице, и исполнил а капелла арию из оперы «Прощай, моя наложница»[8]8
  Одна из пьес китайской оперы, в которой наложница остаётся верна своему императору до самого конца и кончает с собой, когда он умирает.


[Закрыть], снова и снова повторяя несколько фраз. Пел он волнующе и самозабвенно, совершенно не замечая свистящих пуль. Солдаты глядели на него в полном изумлении и даже позабыли, как стрелять. Показывали на актёра пальцем, спрашивая, не безумен ли тот человек. Конечно, безумен… и прекрасен в своём безумии.

Когда командующий Цао, встав под городскими воротами, взглянул наверх, Шан Сижуй как раз выводил строку: «Ханьские войска уж подошли, врагами окружён со всех сторон». И звучало это так, будто он воспевал подвиги командующего Цао – чудно и страшно. Тот, заворожённый, указал нагайкой на Шан Сижуя: «Не стрелять в него! Я желаю получить Юй Цзи[9]9
  Юй Цзи (кит. 虞姬) – возлюбленная наложница генерала Сан Юя, который провозгласил себя правителем западного Чу. История их любви легла в основу оперы «Прощай, моя наложница».


[Закрыть] живой!» И тогда солдаты, не решаясь стрелять из ружей, потратили лишний час, чтобы проломить городские ворота.

Когда город был взят, Шан Сижуй не спешил вслед за самоотверженной и преданной Юй Цзи перерезать себе горло, а, взяв с собой актрис из «Шуйюнь», днями напролёт бесчинствовал на глазах у Чэн Мэйсинь. Командующему Цао так вскружила голову череда бесчисленных забав, что он и слышать ничего не слышал, и вкуса еды уже не ощущал. Чэн Мэйсинь, украсив резиденцию командующего Цао нарядными актрисами, сама тайно искала встречи с хозяином труппы Шан Сижуем, чтобы вручить ему чек и выпроводить, однако тот дал ей от ворот поворот, чем привёл в неистовое бешенство. К счастью для Чэн Мэйсинь, она выиграла это сражение, однако, стоило кому-то упомянуть дела былые, как застарелая обида вскипала с прежней силой.

Чэн Мэйсинь вышла из семьи, охваченной западными веяниями, принесёнными с Шанхайской набережной, однако жизнь куртизанки, а затем наложницы ожесточила и опошлила её лицо и мысли, и, лишь кто за спиной вдруг вспоминал Шан Сижуя, она тут же находила для него пару неприятных словечек, да ещё и тщательно следила за тем, чтобы никто из мужчин её семьи с ним не якшался. Только вот, кроме супруга, командующего Цао, да младшего брата Чэн Фэнтая никто из мужчин её не слушал. Чэн Мэйсинь постоянно ломала голову, как бы угодить командующему Цао, и не осмеливалась произносить бранные речи перед военным министром, а потому вся тяжесть её забот о нравственном благополучии пала на плечи Чэн Фэнтая.

В этот день после обеда они курили в бэйпинской резиденции семьи Чэн – просторном, с высокими потолками флигеле, обставленном большими эмалевыми вазами с павлиньими перьями, резной мебелью из красного дерева да свитками со сливой, орхидеей, бамбуком и хризантемой, развешанными по стенам, всё это осталось от прежнего хозяина резиденции, какого-то князька. Свет заходящего солнца, проникая внутрь, растворялся в дымке табака, так что вся картина напоминала покрытый пылью старинный натюрморт. Чэн Мэйсинь одной рукой оперлась на столик при кане[10]10
  Кан (кит. 炕) – китайская печка-лежанка, на которой не только спали, но и готовили пищу, и проводили досуг.


[Закрыть], другой же держала трубку из слоновой кости; впившись строгим взглядом в Чэн Фэнтая, она выговаривала ему:

– Не следует тебе, подобно бэйпинским мужчинам, развлекаться с актёришками! Эти бродяги – подлые болваны, которые только тем и заняты, что приманивают состоятельных людей. Не усвоишь это хорошенько, так старшая сестрица не может обещать, что защитит тебя. Ты меня услышал?

Чэн Мэйсинь упорно стояла на своём, но какими бы ядовитыми ни были её речи, нежный, будто размякший клейкий рис, цзяннаньский говор так ей и не изменил.

Засунув руки в карманы брюк, Чэн Фэнтай согласился с небрежной улыбкой:

– Услышал-услышал, что весёлого может быть с этими актёришками?

Слова эти прозвучали так, словно именно с актёришками никакого веселья не видать. А вот если поменять их на кого-нибудь другого, то тут уже можно было как следует позабавиться.

Чэн Мэйсинь бросила взгляд на сидевшую рядом невестку: жена её младшего брата, вторая госпожа Чэн, выглядела насторожённой. Она постукивала длинной трубкой по краю плевательницы, стряхивая пепел и наблюдая за Чэн Фэнтаем.

Чэн Мэйсинь поспешно сказала:

– Не только с актёришками ничего весёлого не может быть, но и танцовщиц или певичек это касается. Невестка – самая настоящая красавица, родила тебе двух детишек, а тебе всё мало? Нельзя же быть таким неблагодарным человеком!

Она позабыла, что родная мать Чэн Фэнтая, прежде чем стать второй женой в семье Чэн, была именно певичкой. К счастью, Чэн Фэнтая не задели её слова; взяв в руки мандарин, он почистил его и протянул сестре, прищурившись в улыбке.

– Понял я, понял! Старшая сестрица, в кои-то веки ты приехала, а половину нашего разговора ты бранишь актёришек, половину – наставляешь младшего брата. Характером ты всё больше походишь на зятя! – С этими словами он чиркнул спичкой и зажёг трубку второй госпожи. В её взгляде мелькнула лёгкая улыбка, ей очень нравилось, когда Чэн Фэнтай ухаживал за ней с подобной сердечной теплотой, словно безропотно заискивая. Вторая госпожа раздула пламя в трубке и затянулась дымом, однако с губ её сорвалось следующее:

– Думаешь, раз я отпустила служанку, то не могу о себе позаботиться? Господин, который так назойливо спешит услужить другому, вряд ли вызовет почтение.

Чэн Мэйсинь взяла дольку мандарина и со смехом сказала:

– Невестка не осознаёт, как горячо её любит младший брат.

Вторая госпожа взглянула искоса на Чэн Фэнтая, выказывая своё неодобрение, но улыбка на её лице не померкла. Чэн Фэнтай всегда небрежно улыбался, но на сей раз за его улыбкой стояло настоящее веселье. Две эти женщины – одна разговаривала по-шанхайски учтиво, другая царапала[11]11
  Для северных диалектов китайского языка свойственна эризация – добавления суффикса – эр в конце слов.


[Закрыть] слух своим северо-восточным говором – обменивались репликами, будто исполняли театральную комедию. В задней комнате проснулась после дневного сна третья младшая сестра Чача-эр[12]12
  – эр (кит. 儿) – суффикс, который добавляют к имени, образуя тем самым уменьшительно-ласкательную форму.


[Закрыть]. Протерев глаза, она подняла дверную занавеску и вошла, но, увидев старшую сестру Чэн Мэйсинь, остолбенела и тут же собралась вернуться к себе. Чэн Фэнтай замахал рукой, подзывая её:

– Чача-эр, подойди.

Чача-эр с неохотой подошла к Чэн Фэнтаю, по натуре она была девочкой одинокой, с чистой душой и с самого детства не ладила со старшей сестрой, поскольку презирала характер и замашки последней. Чэн Фэнтай похлопал себя по колену, и Чача-эр тут же уселась на него, в смятении уткнувшись лицом в грудь второго брата, не глядя на Чэн Мэйсинь. Чэн Фэнтай обнял её за талию и встряхнул пару раз, затем, нахмурившись, сказал:

– К нам приехала старшая сестрица, почему ты её не приветствуешь, а? – Однако в голосе брата не было ни намека на упрёк. Чача-эр пробормотала что-то себе под нос, и это можно было расценить как вопрос, хорошо ли поживает старшая сестра.

Будь они в их старом шанхайском доме, Чэн Мэйсинь давно уже начала бы браниться. Однако она хорошо знала нрав Чэн Фэнтая, и, хотя он всегда ревниво оберегал всех сестёр, настоящим светом в оконце для него была лишь эта Чача-эр. Чача-эр смирно, будто маленькая кукла, устроилась в объятиях Чэн Фэнтая. Вместе они прошли через тёмные и страшные годы юности. Чэн Фэнтай хлопотал вокруг Чача-эр, словно наседка возле птенчика, и сердечная привязанность брата и сестры была самой крепкой среди них. Ругать Чэн Фэнтая можно сколько душе угодно, но задеть хоть словом Чача-эр значило ранить Чэн Фэнтая в самое сердце, и он начинал сердиться. Всё переменилось до неузнаваемости, и Чэн Мэйсинь не желала вызвать неудовольствие младшего брата, крупного коммерсанта. Ей оставалось лишь бранить Чача-эр про себя: она обзывала ту дворняжкой, не знающей приличий, точь-в-точь как её мамаша-дикарка, такая же дрянь. С улыбкой она наблюдала, как ласково единокровные брат и сестра обнимали друг друга, сама же подумала презрительно: «Один – сын певички, другая – дочь дикарки с юга, а путь у них в итоге один».

В те годы, когда семья Чэн ещё жила в Шанхае, фабрика отца разорилась, а сам он скоропостижно скончался. Старшая жена, столкнувшись с расстроенными делами, впала в страшную тоску и вслед за отцом повесилась. Все четверо детей семьи Чэн были от разных матерей. Чэн Мэйсинь – старшая дочь от главной жены, тогда ей едва исполнилось восемнадцать лет, затем следовали младший брат и две сестры. Мать Чэн Фэнтая – популярная шанхайская певичка, выступавшая на набережной. Родив сына, она не смогла привыкнуть к семейной жизни и сбежала в Гонконг – вернулась там к старому занятию. Мать третьей сестры Чача-эр как появилась внезапно в их жизни, так и исчезла без следа. Чэн Мэйсинь никогда её толком и не видела, слышала только, что та уехала за границу, во Францию. Имелась ещё четвёртая наложница из бедной семьи и её дочка в пелёнках, да ещё слуги, кормилица, шофёр – вот и вся большая семья. Банк отправил своих людей, чтобы те изъяли все ценные вещи в счёт уплаты долгов: пианино, утварь из серебра, электрические вентиляторы, дошло даже до мраморных умывальников, стоящих в саду, – забрали всё без исключения. Увидев, что происходит, слуги один за другим взяли расчёт, а Чэн Мэйсинь, в одиночку преградив ворота в саду, не давала им уйти, крича так пронзительно, что сорвала голос:

– Неужто всё это время вам плохо платили? Что же вы бежите?!

Однако Чэн Мэйсинь смогла найти лёгкий способ сохранить дом и заплатить слугам за работу – ради этого она пошла в первоклассные куртизанки.

Из всех прекрасных барышень Шанхайской набережной Чэн Мэйсинь нельзя было назвать самой красивой, однако она имела манеры на западный лад, владела английским и носила платья по европейской моде, к тому же умела кокетничать, наслаждаться жизнью и получать удовольствие. Но самое главное – она была старшей дочерью семьи Чэн, фениксом, втоптанным в грязь, и всякий желал попробовать её на вкус. Чэн Мэйсинь всё ещё помнила свой первый раз с давним другом отца – стариком, которого она всегда звала дядюшкой. От него она получила шесть тысяч юаней – шесть тысяч, которые прежде её мать могла проиграть в мацзян за один вечер, она променяла на своё целомудрие.

Чэн Мэйсинь не забыла, как в тот вечер, с трудом сдерживая скорбное негодование, она изо всех сил старалась услужить «дядюшке» ночь напролёт, наутро её усталое тело страшно болело, но она всё же сделала большой крюк, чтобы купить в «Кайсылине»[13]13
  «Кайсылин» (кит. 凯司令) – шанхайская кондитерская, основанная в 1928 году и существующая до сих пор.


[Закрыть] пирог с каштанами и принести его домой. В прошлом их семья всегда завтракала пирожными с молоком, вот и сейчас она хотела позавтракать именно так со всей семьёй. Проистекало это желание вовсе не от любви к младшему брату и сёстрам, она купила пирог ради себя самой. Обладавшая прежде богатствами и почестями и потерявшая всё, Чэн Мэйсинь шаг за шагом погружалась в пучину отчаяния, она готова была отдать жизнь, чтобы вернуть своё положение в обществе. Цена, которую она заплатила той ночью, казалась ей ничтожной.

С пирогом в руках Чэн Мэйсинь распахнула двери в столовую, одна из стен в которой была застеклена. Лучи восходящего солнца, проникая внутрь, освещали Чэн Фэнтая, озаряя его волосы и кожу, и от них будто исходило божественное сияние. Чэн Фэнтай в белой нижней рубашке сидел на столе, обхватив за талию кормилицу Чача-эр и прильнув лицом к её груди, совершенно неподвижный. Чэн Мэйсинь долгое время провела в оцепенении, глядя на них, и от поднявшейся внутри ярости её бросило в дрожь. Она там ублажает старика, молча снося унижение, а Чэн Фэнтай, её единственный младший брат, не то что не разделил с ней эту ношу, больше того – обжимается с кормилицей прямо у них дома! Что за бесстыжее отродье! Неужто она торговала телом ради того, чтобы он продолжал наслаждаться беззаботной жизнью барчука? Нет уж, так просто он не отделается!

Кормилица, едва завидев Чэн Мэйсинь, с пронзительным криком оттолкнула Чэн Фэнтая и выбежала прочь. Чэн Фэнтай в растерянности спрыгнул со стола, почувствовав себя ужасно неловко:

– Старшая сестрица…

Чэн Мэйсинь откашлялась и с вполне миролюбивой улыбкой поставила каштановый пирог на стол, назвав Чэн Фэнтая его английским именем:

– Edwin[14]14
  Edwin (англ.) – Эдвин.


[Закрыть], проголодался? Вели слугам разогреть кукурузные хлопья, и пусть все приходят есть пирог.

За столом Чэн Мэйсинь размышляла, как бы ей выгодно пристроить младшего брата и сестёр. Сёстры ещё слишком малы, хоть и красивы, но продать их решительно невозможно. Младший брат очень красив, даже краше её, но вот жалость – он брат, а какой прок с мальчика? Чэн Мэйсинь перебирала в уме знакомых богачей со всего Китая, пока наконец не вспомнила об одном человеке на северной границе, человеке, который показался ей спасительной звездой.

Чэн Мэйсинь крепко стиснула руки Чэн Фэнтая и со слезами на глазах заговорила:

– Edwin, я подумала… я приглашу в Шанхай барышню Фань Сян-эр – твою невесту с севера. Вы поженитесь.

Чэн Фэнтай злобно нахмурился и едва не выплюнул молоко, потом хлопнул по столу:

– No way![15]15
  No way (англ.) – «Ни за что!»


[Закрыть]

Чэн Мэйсинь снова притянула его к себе:

– Сестрица понимает, что барышня Фань намного тебя старше, да к тому же не городская. Когда прежде отец говорил об этом браке, сестрица встала на твою сторону и была против свадьбы, не так ли? Но… но сейчас всё изменилось, я ничего не могу поделать. У нас есть ещё две сестры, есть семья. Если ты не женишься на ней, всем грозит голодная смерть!

Чэн Фэнтай вскричал:

– Да как я смогу прожить с ней всю жизнь! Ты разве не знаешь – у неё… у неё же перебинтованы стопы![16]16
  С начала X до начала XX века в Китае практиковалось бинтование стоп маленьким девочкам (в особенности дочерям аристократических семей). Крошечная стопа говорила о престиже будущей невесты.


[Закрыть]

Заслышав перебранку между сестрой и братом, слуги и четвёртая наложница поспешили взять детей и увести их, и они остались в столовой вдвоём.

Какое-то время Чэн Мэйсинь молча лила слёзы, думая, что, если сейчас она не предпримет решительных мер, всё пойдёт прахом. Она расстегнула пуговицы на груди, обнажив следы прошлой ночи, и слёзно взмолилась:

– Ты уже взрослый, ты ведь знаешь, откуда это? Ты знаешь, где была твоя сестра прошлой ночью, с кем, что делала? Ах! Если бы я не пожертвовала собой, мы лишились бы дома и скитались по улицам. Сейчас пришла твоя очередь, верно?

Сердце Чэн Фэнтая заболело от негодования, однако он не вымолвил и слова. На следующий год он взял в жёны старшую дочь семьи Фань, и та стала второй госпожой Чэн. Семья Чэн снова возродилась, став ещё богаче, чем при отце.

Доев последнюю дольку мандарина, Чэн Мэйсинь подумала: «Не придумай я всё так ладно, жили бы сейчас эти два отродья такой хорошей жизнью?» – и со смехом сказала:

– Кажется, третья сестра снова вытянулась. Отчего она всё ещё не ходит в школу?

Чэн Фэнтай ответил:

– Чача-эр нелюдима, я пригласил учителя на дом. Через пару лет, когда ещё подрастёт, тогда и пойдёт в школу, прямиком в среднюю.

Вторая госпожа выпустила струйку дыма и разомлевшим голосом вмешалась в разговор:

– Что хорошего в западных школах? Девчонки и мальчишки путаются между собой и развлекаются. К тому же после окончания школы семья Чэн ни в коем случае не может позволить третьей барышне пойти работать, так какой прок в учёбе? Лучше уж бросьте это дело.

Чэн Фэнтай был совершенно не согласен с доводами второй госпожи, но не захотел с ней спорить, а потому сказал:

– Когда придёт время, тогда и посмотрим, понравится ли Чача-эр учиться, она пойдёт в школу, а если не понравится – вернётся домой. К чему сейчас об этом говорить?

Чэн Мэйсинь с улыбкой обратилась ко второй госпоже:

– Второй братец так балует третью сестру.

Вторая госпожа взглянула на мужа и улыбнулась.

Глава 2

По правде говоря, вторая госпожа Чэн тоже имела о Шан Сижуе своё представление. Она несколько раз рассказывала Чэн Фэнтаю о своём заочном знакомстве с ним. Каждый раз её рассказ слегка отличался от прежней версии, но это обычное дело для подобных историй.

По слухам, когда Шан Сижуй был ещё в Пинъяне, он влюбился в шицзе[17]17
  Шицзе (кит. 师姐) – старшая соученица, сестрица-наставница.


[Закрыть] из театральной труппы – Цзян Мэнпин. В те годы она была известной в своём городе артисткой, особенно хорошо ей удавалось амплуа цинъи – благородных героинь, вместе с Шан Сижуем она собрала труппу «Шуйюнь», завоевав своё место в артистических кругах Пинъяна. Затем Цзян Мэнпин против воли Шан Сижуя завела знакомство с третьим молодым господином семьи Чан – Чан Чжисинем, матушке второй госпожи он приходился старшим двоюродным братом.

Семья Чан была большой и состоятельной, в ней строго придерживались порядка, а братья вели тайную борьбу за имущество, прибегая к различным уловкам и порой ссорясь до крови. Несмотря на то что Чан Чжисинь не был сыном главной жены, однако сколько-нибудь из немалого семейного состояния ему при разделе достанется, только дождаться бы, когда старикашка в последний раз сомкнёт глаза на смертном одре, и тогда он сможет бежать в далёкие края, прихватив с собой и золото, и Цзян Мэнпин. Кто же знал, что, когда старик Чан уже был одной ногой в могиле, люди из труппы, ведомые дурными намерениями, разоблачат эту тайную связь и новость о романе в мгновение ока долетит до ушей Шан Сижуя.

Шан Сижуй, узнав об этом, пришёл в страшную ярость и встал у входа в театр, крича на весь свет о Чан Чжисине, и новость узнал каждый. Братья семьи Чан воспользовались предлогом и подговорили нескольких старейшин и тётушек, чтобы те целыми днями нашёптывали старику Чану слухи о Чан Чжисине. Да ещё разыскали газету, где публиковалась сплетня о третьем молодом господине Чане, который влюбился в актрису и охотно играл для неё на цине[18]18
  Цинь (кит. 琴) – семиструнный щипковый музыкальный инструмент.


[Закрыть]. Несколько особенно вульгарных деталей, описанных очень живо, вывели старика из себя. Когда тот скончался, родственники изгнали Чан Чжисиня из семьи, прикрываясь тем, что он опозорил род, и не выделили ему и гроша. По правде говоря, Чан Чжисинь мог тогда бросить Цзян Мэнпин и отрицать их связь, однако он без колебаний во всём признался и, взяв лишь некоторые свои вещи, покинул семью Чан. В то же время Шан Сижуй, видя, что Цзян Мэнпин твёрдо решила остаться с Чан Чжисинем, в ярости использовал различные уловки, чтобы выставить актрису из «Шуйюнь» и лишить места, куда бы она могла приткнуться в Пинъяне. Вскоре Чан Чжисинь и Цзян Мэнпин поженились и покинули город.

Эта версия была очень лаконичной и выхолощенной, к тому же вторая госпожа – человек великодушный: рассказывая историю, она не добавляла ничего от себя. Неважно, насколько правдиво или ложно рассказанное, излагала вторая госпожа Чэн его вполне беспристрастно. Закончив рассказ, она заключила:

– Каждый человек хочет жениться по любви, он же всего лишь шиди[19]19
  Шиди (кит. 师弟) – братец-наставник (о младшем по возрасту соученике).


[Закрыть], который возомнил, будто смеет препятствовать своей наставнице шицзе. Поколотить бы его хорошенько за одно это, так у него ещё хватило наглости во всеуслышание препятствовать их браку. Такой переполох устроил…

Во время учёбы в Шанхае Чэн Фэнтай достаточно насмотрелся на влюблённых, сбегающих вместе, и душа его полнилась романтическими мечтаниями. Вот и история любви Чана и Цзян восхищала его. В ней Шан Сижую досталась роль злодея из пьесы, который желал разлучить возлюбленных. Однако Чан и Цзян, как того и требовал сюжет, жили долго и счастливо, а потому злодей казался не таким уж и ненавистным.

Чэн Фэнтай сказал:

– Этот человек, Чан Чжисинь, может и пригнуться, и распрямиться, не изменяя при этом своим чувствам, характер у него твёрдый, хотелось бы увидеться с ним при случае… А эта Цзян Мэнпин насколько красива?

Вторая госпожа взглянула на него с затаённой ненавистью:

– А ты как думаешь? Весьма красива. И страны завоюет, и города покорит своей красотой. Какая жалость, что она уже занята.

Откинувшись на изголовье, Чэн Фэнтай намеренно зацокал языком:

– Угу! Какая жалость, и впрямь досадно.

Вторая госпожа замахнулась на него трубкой, но Чэн Фэнтай уже был наготове, с хохотом он ухватил трубку и повалил жену.

От Чэн Фэнтая исходил запах табака, и этот запах, смешавшись с французскими духами, превратился в леденящий аромат. Вторая госпожа, которую он обхватил худыми и сильными руками, только почувствовав его запах, тут же обмякла.

Чэн Фэнтай провёл губами по её щеке и со смехом сказал:

– И впрямь досадно, что второй господин тоже уже занят, у него имеется вторая госпожа, – произнеся эти слова, он напустил на себя важный вид под взглядом второй госпожи. – Мне не верится, что Цзян Мэнпин красивее моей жены, моя жена – белокожая красавица. Вот только мне нужно спрятать её как следует: вокруг полно дурных людей.

Вторая госпожа тоже принялась внимательно рассматривать Чэн Фэнтая. Изящные брови подчёркивали худобу его вытянутого лица, кожа словно парное молоко, а ресницы такие длинные и густые, что придавали его облику некую женственность. Когда он слегка исподлобья глядел на кого-то с усмешкой во взоре, насмешливо и лукаво, проявлялась его испорченная до мозга костей натура, и всякая женщина, заметив на себе его взгляд, вспыхивала алым румянцем. Они прожили супругами столько лет, а вторая госпожа по-прежнему не могла устоять под этим пусть и мимолетным, но обжигающим взглядом.

Это был её мальчик – красивый и талантливый, представитель нового времени, который имел обыкновение плести медовые речи – типичный пример золотой молодёжи. По счастью, человеком он был неплохим, умел зарабатывать и вести светскую жизнь, всячески заботился о семье и оказался хорошим мужем. Однако вторая госпожа всё время чувствовала, что упускает что-то, но что, понять не могла… Характер Чэн Фэнтай имел переменчивый – семь пятниц на неделе, – он легко давал волю чувствам. Когда всё шло как ему надо, то и нрав он проявлял мягкий: мог руку подставить под струйку мочи описавшегося ребёнка. Но стоило его грубому нраву вскинуть голову, как он тут же выходил из себя, мог, казалось, и мать родную жизни лишить, не было того, что он не осмелился бы совершить, хотя, пожалуй, в этом и таилась сила его очарования.

Вторая госпожа Чэн с детства знала, что помолвлена с молодым барчуком из шанхайской семьи Чэн, но, когда молодому господину Чэну исполнилось семнадцать лет, ей было уже двадцать два. Она мечтала о свадьбе, а молодой господин Чэн отказался брать её в жёны. Семья Чэн разорвала помолвку! Современные шанхайские веяния ещё не проникли на север, а потому для старшей дочери семьи Фань это стало страшным ударом. Ей было безразлично, как изменился мир вокруг, сама она, женщина императорского Китая, не выйдет замуж второй раз и не последует за вторым мужем. Её хотели сосватать кому-то другому, но она причесала волосы как замужняя женщина и поклялась никогда не выходить замуж, всецело поглощённая мыслью остаться старой девой.

Так прошёл ещё год, и в один прекрасный день от семьи Чэн пришло письмо, в котором её настоятельно просили приехать в Шанхай. К тому времени старшая барышня Фань пала духом и уже не верила, что у них с молодым господином Чэном выйдет что-то хорошее. Она отправилась в Шанхай ради того, чтобы посмотреть в глаза возмездию, которое пало на неё за совершённое в предыдущих жизнях зло.

Был сильный снегопад, она в окружении прислуги, измученная долгой дорогой, пришла в дом семьи Чэн, построенный на европейский манер: особняк с садом, у входа располагался пруд с фонтаном, одежда прислуги – как у иностранцев. Этот другой мир совершенно не вписывался в её собственный. Старшая барышня Фань стояла в саду и рассматривала скульптуру обнажённого мальчика, когда парадные двери европейского особняка распахнулись и оттуда выбежал прекрасный юноша с белой кожей в весьма тонком шерстяном свитере, босоногий. Он направился к ней, его взгляд был полон страстной мольбы и ожидания.

Стоя посреди заснеженного сада, Чэн Фэнтай долго всматривался в её лицо, и снежинки летели на его ресницы, словно он только-только рыдал и не успел смахнуть слёзы, белоснежная кожа и белоснежные ресницы делали его похожим на статую.

Он вдруг улыбнулся как-то растерянно и сказал:

– Жена…

И одно это слово заставило старшую барышню Фань отбросить ненависть, превратило её во вторую госпожу Чэн, которая отдаст Чэн Фэнтаю половину земель семьи Фань, родит Чэн Фэнтаю детей, будет вести для Чэн Фэнтая домашнее хозяйство.

Чэн Фэнтай стал долгом второй госпожи, который она будет возвращать всю жизнь.

Расстёгивая пуговицы на своей рубашке, Чэн Фэнтай водил руками по телу второй госпожи:

– Прекрасная сестрица, давай-ка мы с тобой сотворим девчушку несравненной красоты!

Зардевшись, вторая госпожа тихо выругалась:

– Сукин сын!