Текст книги "Открытие смерти в детстве и позднее"
Автор книги: Сильвия Энтони
Жанр: Детская психология, Книги по психологии
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава III
ОБЪЯСНИТЕЛЬНЫЙ ПРИНЦИП
Если то, что наши дети говорят и делают в связи со смертью, сходно с поведением людей, живших в далекие времена и в далеких местах, и если теории рекапитуляции и расового бессознательного признаны несостоятельными, – каким же может быть принцип объяснения этого сходства?
Возможно, – тот самый, который использует Онианс для объяснения своих наблюдений в исследовании «Истоки представлений европейцев о теле, душе, мире, времени и судьбе»[47]47
Р. Онианс, «На коленях богов», М., 1999 (R. B. Onians, «The Origins of European Thought about the Body, the Soul, the World, Time and Fate», 1954).
[Закрыть]. Онианс обнаружил, что греческая и римская мысль на данные темы совпадала, при небольших вариациях, с воззрениями кельтов, славян, германцев и других индоевропейцев, а также – древних египтян, вавилонян и древних евреев. Он высказывает следующую идею: хотя невозможно полностью исключить непосредственные влияния, главное заключается в том, что одни и те же феномены приводят к одним и тем же выводам. Его гипотеза приобретает особую убедительность, когда обнаруживаются, например, сходные обычаи и верования древних китайцев и южноамериканских аборигенов, – эти народы едва ли могли влиять друг на друга.
Но чтобы этот простой принцип мог стать психологическим объяснением, его сфера должна быть расширена. Одни и те же выводы у Онианса относятся к поведению и убеждениям изучавшихся им народов, связанным с темами, перечисленными в заглавии его книги. По-видимому, оправданным будет добавить к их списку тему смерти и аналогичным образом исследовать высказывания детей.
Выводы достигаются путем процессов мышления, или умозаключения, – не в результате непосредственного восприятия, сенсорного схватывания[48]48
Имеется в виду быстрая, почти мгновенная переработка сигналов от органов чувств в некую осмысленную картину (прим. пер.).
[Закрыть], действия условных (а тем более безусловных) рефлексов, внешнего принуждения или иных психологических процессов, разве что оказывающих воздействия лишь случайные и несущественные.
Одни и те же феномены. Под феноменом понимается элемент опыта в любой данный момент. Опыт предполагает того, кто этот опыт переживает, или субъекта. Опыт может включать все воспринимаемое – как собственный аффект, как объект или как квазиобъект, – независимо от того, считается ли оно обладающим независимой реальностью, то есть познаваемым. Здесь мы должны избежать вовлечения в философские проблемы, подобные тем, что поднимал Беркли 200 лет назад и сегодня обсуждают в феноменологии. Мы исходим из того, что в каждый данный момент многими людьми феномены воспринимаются в достаточной мере одними и теми же, чтобы позволить коммуникацию по их поводу, при которой участники могут понимать друг друга. Мы также полагаем, что такая коммуникация или ее возможность обычно продолжается также за пределами моментов непосредственного опыта. То есть описываемые вещи или события воспринимаются как одни и те же феномены, и мы не раздумываем о том, почему можем их так воспринимать, – вследствие объективных компонент, или субъективного отбора, или организации опыта; главное – в результате коммуникация по поводу вещей или событий становится возможна.
Истоки. Онианс не утверждает, что всех людей одни и те же феномены приводят к одним и тем же выводам на темы, которые он исследовал; скорее, он говорит: это – тенденция, наблюдаемая в связи с рассуждениями и объяснениями, которые вырабатывались на ранних этапах в культурах, впоследствии достигших большей сложности развития. Известно, что люди, принадлежавшие к этим ранним культурам, были в той же мере способны к логическому мышлению, что их потомки, и что угрозы личному выживанию воздействовали на них точно так же, однако знание, которым они располагали, было менее обширно. Психологи и физиологи, изучающие эффекты стресса, знают, что между людьми имеются огромные индивидуальные различия в характере и степени возбуждения и в реагировании при угрожающей ситуации; лишь при восприятии ситуации как угрожающей непосредственно жизни все люди реагируют явно сходным образом и приходят в сходное состояние. Феномены, размышление о которых приводит представителей очень разных культур к сходным выводам, – следующие: тело как отдельное от души и внешний мир как отдельный от «я»; неумолимая судьба; время, для человека движущееся лишь в одну сторону; несомненно – жизнь под угрозой смерти.
Современный маленький ребенок подобен взрослому представителю ранних культур в нескольких отношениях: он столь же способен к логическому мышлению; столь же не склонен мириться с разлукой и несуществованием, дряхлением и разрушением; наконец, он также понятия не имеет о многих фактах, известных современным взрослым. Мы постараемся показать, что те же самые феномены приводят его к тем же самым выводам.
Психику, или душу, греки, а вслед за ними римляне, ассоциировали с головой; также во многих других культурах голова считалась особо священным органом, вместилищем души. Психика имела способности, не имеющие отношения к сознанию. Важным считалось чихание, – как странное событие, порожденное чем-то внутри головы и рассматриваемое как спонтанное проявление этого чего-то, независимо от тела и сознательной воли. Чихнув, грек обычно говорил: «Спаси меня, Зевс!» Древние евреи, очевидцы происшествия, бормотали молитву за жизнь чихнувшего, а индус восклицал: «Живи!» В книге об английском фольклоре, написанной столетие назад, отмечается, что в графстве Дарем (Durham) на детей призывали благословение, когда они чихали; автор явно не считает этот обычай общераспространенным в Англии, но добавляет, что в герцогстве Вюртембергском (Wurtemberg), когда одного из профессоров настиг приступ чихания, все студенты хором завопили: «Будьте здоровы!», а тот, похоже, принял это как должное, подобно императору Тиберию (Tiberius), который с особой придирчивостью требовал от своих придворных такого поведения[49]49
W. Henderson, «Folklore of the Northern Counties», 1879 (У. Гендерсон, «Фольклор северных графств»).
[Закрыть].
В доме ребенка, о котором сделана нижеследующая запись, обычай говорить «Господи, благослови!»[50]50
«Bless you!» – аналог принятого у нас «Будь здоров!» (прим. пер.).
[Закрыть] в ответ на чихание не соблюдался:
[ДЗ 9]: Бен (6 л. 7 м.) – со своей мамой на кухне; он застегивал свои ботинки; мама чихнула. Б.: «Странно, что ни за что нельзя вспомнить свою прошлую жизнь». М.: «Почему ты подумал об этом?» Б.: «Потому что нельзя изобразить апчхи». (Слово «апчхи» от Бена было услышано только в этом единственном случае.) На этом беседа закончилась. Бен пошел играть. Чихание больше не упоминалось.
Высказывания Бена по поводу повторяющихся жизней уже приводились в [ДЗ 6] (запись тремя годами ранее) и в [ДЗ 7] (запись тремя годами позже приведенной выше). Бен явно рассматривает «изображение» – имитацию – как произвольный, намеренный акт, а чихание, – как «спонтанное проявление чего-то внутри личности, независимо от тела и сознательной воли»[51]51
Онианс, цит. выше.
[Закрыть]. Независимость тела – это независимость текущей инкарнации. Невозможность имитировать чихание свидетельствует о различии функций воли и психики, подтверждающем факт предыдущего существования; ребенку остается лишь удивляться неспособности вспомнить его.
Психика как бессмертная душа и жизненный принцип помещалась греками в голове; возможно, – потому что или же, напротив, вследствие этого они отождествляли спинно-мозговую жидкость с семенной[52]52
там же, стр. 189 и далее (1954).
[Закрыть]. Китайцы также отождествляли души с витальностью, а силу – с семенем, или спермой. По-видимому, тому же руслу следуют рассуждения ребенка, приводящие его к выводу, что акт произведения потомства опасен для его отца. В семьях, где ребенок родился после смерти отца, его рождение могло вызвать тревогу: тогда же – у его старшего брата или же позднее – у него самого. Такое произошло с ученым Густавом Фехнером (Gustav Fechner). Ему было пять лет, когда его отец умер после долгой болезни. Самый младший ребенок, девочка, родился на следующий день после его смерти. Густав сделал вывод: его отец умер, давая жизнь другому; ассоциация событий вызвала у него сильное чувство вины, по мнению психоаналитика д-ра Германна[53]53
I. Hermann, «A study of G. T. Fechner», аннотация в Psychoanalytic Review («Психоаналитическое исследование личности Г. Т. Фехнера», Психоаналитическое обозрение), 24, 1937.
[Закрыть].
У нас есть на эту тему свидетельства также из собственных исследований. Согласно [ДЗ 2], пятилетний Френсис ассоциирует смерть одного человека с рождением другого. Приводимые далее в книге школьные записи показывают сильное чувство вины, которое мальчик (Бернард N) испытывает в связи со смертью своего отца. В нижеследующей записи личная тревога не выражена, тем не менее, ход мысли мальчика включает ассоциацию между спермой, коитусом и опасностью потери витальности для отца. Фрэзер в «Золотой ветви» приводит свидетельства верования, согласно которому отец, в буквальном смысле воплощаясь в ребенке, умирает или находится под угрозой смерти, когда его жена беременеет[54]54
Цит. выше.
[Закрыть].
[ДЗ 10] Бен (8 л. 10 м.) и Ричард (5 л. 8 м.) за чаем обсуждали с мамой, кто был самым молодым королем на свете; Р. заинтересовал и развеселил тот факт, что король Испании стал королем еще до того, как родился. Затем Б. сказал что-то, из чего следовало, что, по его мнению, отец умер в результате зачатия ребенка. М. ответила, что, по ее мнению, эти две вещи не связаны друг с другом. Б.: «Но матери иногда умирают, когда родятся дети». М. сказала: она не думает, что кто-нибудь умирает, чтобы появился ребенок. Б. заявил: он думает, что у его отца что-то вышло изнутри, что не должно было выходить, и от этого он мог умереть.
Представление о том, что воздержание позволяет мужчине сохранить витальность и бессмертную душу и что целибат открывает путь к бессмертию, является, конечно, потенциальным источником психологического конфликта, поскольку продолжение рода – тоже путь к продолжению во времени крови и личности мужчины. «Своих сыновей отдают они, свое бессмертие» – было написано о молодых людях, ушедших на войну 1914-го[55]55
R. Brooke, «1914 and Other Poems», 1917 (Р. Брук, «1914 и другие стихотворения»).
[Закрыть]. Шекспир убеждает юного наследника жениться следующими словами:
Эта же тема звучит двумя тысячами лет раньше. Орест и Электра на могиле отца молят:
Орест:
Пошли нам Правду мстящую в союзницы,
Иль сам восстав, соделай битву равною:
С тобою одолеем одолевших нас.
Электра:
Услышь мой вопль последний, вопль отчаяния!
Твои птенцы стенают на холму твоем:
Сестру и брата вместе пожалей, отец!
Не дай иссякнуть семени Пелопсову,
Чтоб ты в потомках новых и по смерти жил.
Зане усопших имя и дела звучат,
Живые в детях: пробки так пловучие
Спасают невод, в глубь морей закинутый.
Отец, не за себя лишь, – за тебя скорбим:
Спасая нас, не сам ли ты спасаешься?[57]57
Эсхил, «Плакальщицы», пер. Вяч. Иванова, в книге «Трагедии», М., «Наука», 1989.
[Закрыть]
«Для философа потомство – то же, что для религиозного человека – мир иной»[58]58
Дидро (Diderot), цитировано по J. Baillie, «The Belief in Progress», 1950 (Дж. Бэлли, «Вера в прогресс»).
[Закрыть]. Этот афоризм, пожалуй, слишком легкомысленно описывает разницу между философией и религией; тем не менее, он выражает глубокий раскол между двумя способами мышления. «Значение потомства, – говорится в той же книге, – достигло максимума в тот период развития древнееврейской мысли, когда история уже начала восприниматься как образ движения вперед, но вера в воскресение мертвых еще не возникла»[59]59
Baillie, цит. выше, стр. 95 и далее.
[Закрыть]. В те времена бурного религиозного развития и в той культуре потомство имело огромное значение как с религиозной, так и с философской точки зрения. Благословение, полученное Авраамом, предполагало потомство, неисчислимое, как звезды на небе, – при условии поддержания этим потомством соглашения с Единым Богом и следования соответствующему кодексу поведения[60]60
Бытие xv, 5; xvii, 6–7.
[Закрыть].
Веру в бессмертие через сперму или зародышевую плазму можно обнаружить как в секулярном, так и в религиозном контексте. Но, видимо, человеческая жажда бессмертия не может быть утолена одним только «плодитесь и размножайтесь»; точнее, – в этом процессе природа столь редко может проявляться отдельно от воспитания, что «размножение» не рассматривается как нечто чисто биологическое, происходящее инстинктивно. Например, оно «подкрепляется» обучениям генеалогиям, примеры которых в изобилии имеются у Гомера, в обоих Заветах и в изданиях геральдической палаты. Новозеландские маори до прихода белого человека должны были учить наизусть «громадные генеалогии, на фоне которых Бурбоны… выглядят выскочками»[61]61
E. H. McCormick, в K. Sinclair (ред.), «Distance Looks our Way», 1961, стр. 99 (Е. Г. МакКормик, в сб. под ред. К. Синклера, «Взгляд на нас издалека»).
[Закрыть]. Маори были крайне гордыми людьми, которых оскорбляло малейшее уязвление не только их собственного достоинства, но также чести их дальних родичей и предков.
Поскольку у женщин, как и у мужчин, есть спинномозговая жидкость, то в свете обсуждаемых здесь представлений вопрос о наличии у них бессмертной души не обязательно получал отрицательный ответ. Однако ни целомудрие, ни произведение потомства не сулило женщинам того бессмертия, на которое могли рассчитывать мужчины, хотя ранняя Церковь и учила, что девственность открывает путь к вечному блаженству представителям обоего пола. Однако мать считалась лишь вместилищем для развития семени. Согласно Аристотелю, мужчина дает будущему человеку форму, а женщина – лишь материю. Тот факт, что и сперматозоид, и яйцеклетка являются источниками веществ, определяющих форму, был установлен лишь в современную эпоху, Вольфом (1733–1794) и Баэром (1792–1876) (Wolff, Baer). Однако евреи ценили наследование как биологическое, так и культурное. Еврейские отцы требовали, чтобы их сыновья, от ветхозаветных Исаака и Иакова до апокрифических Тобита и Тобиаса, брали жен из своего народа, даже если искать их приходилось далеко. Благодаря недавним дискуссиям о еврейской идентичности широкой публике теперь известен давно принятый догмат о том, что иудаизм наследуется через мать.
Представление о важности цереброспинальной и семенной жидкости для достижения бессмертия может быть связано с идеями о значении влажности и сухости для перехода души из одной стадии существования в другую. Греки ассоциировали бессмертие с частью тела, сохраняющейся после первоначального разложения, – со скелетом[62]62
Онианс, цит. выше.
[Закрыть]. В различные периоды они практиковали кремирование и похороны. Сожжение трупа выпускало душу на свободу, и она могла присоединиться к миру теней, в то время как кости содержали в себе дух и силу умершего, подобно тому, как семя растения содержит в себе его плодовитость. Прежде чем высевать семя, его высушивают. Для прорастания, нового рождения сухому семени нужна влага. Поэтому возлияние богам означает надежду на воскресение мертвых, хотя Китто[63]63
H. D. F. Kitto, «The Greeks», 1951, стр. 198 («Греки»); ср.: «Неужто это было слишком много – пролить сосуд вина на пепел мой, устлать его дешевым гиацинтом?» Propertius, IV, 7 (в переводе G. Higher, «Poets in a Landscape», 1959 – Г. Хайер, «Поэты в ландшафте») (Русские переводы элегий этого древнеримского поэта можно найти в издании: Секст Проперций, «Элегии в четырех книгах», изд. «Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина», 2004 – прим. пер.).
[Закрыть] в связи с гиацинтовым ритуалом указывает, что эта практика может быть порождением более ранних, полузабытых культов. Во времена древнееврейских патриархов в местностях, где они странствовали, в некоторые могилы с поверхности были проведены специальные трубы, через которые можно было производить ритуальные возлияния, призванные питать мертвых в их посмертном существовании[64]64
W. F. Albright, «The Old Testament and the Archaeology of Palestine», 1949 (У. Ф. Олбрайт, «Ветхий Завет и археология Палестины»).
[Закрыть].
Сьюзен Исаак[65]65
S. Isaacs, «Intellectual Growth in Young Children», 1931, стр. 182, 188 («Интеллектуальное развитие у маленьких детей»).
[Закрыть] сообщает о детях, которые хотели оживить мертвых животных, помещая их в воду:
[ПИ 2]: Когда дети пришли кормить цыплят, они обнаружили, что один из выводка мертв, – может быть, его затоптала наседка. Дэн (4 г. 1 м.), увидев это, тут же сказал: «О, он мертв». Он был очень озабочен этим и отнес мертвого цыпленка одной из служанок, попросив ее «положить его в воду, чтобы он там сохранялся».
[ПИ 3] Поскольку мышей развелось слишком много, миссис I. отравила хлороформом семейство молодняка. Кристофер, Дэн и Присцилла каждый препарировали по мышонку, причем в это время Присцилла и Дэн играли в игру, как будто мертвые мыши – дети. Было множество вопросов и ответов по поводу того, как «лучше»… Через некоторое время Дэн сказал: «Теперь я налью на него воды и сделаю так, что он снова оживет». Присцилла присоединилась к нему. Было ясно, что для Дэна все это исключительно игра и воображение, – он не верил, что цыпленок должен ожить».
Первая из этих двух записей, – о том, как ребенок не фантазировал, а на самом деле намеревался воскресить животное, как если бы это был срезанный цветок или увядшее растение в горшке. И здесь не обнаруживается аналогия между мышлением детей и верованиями по поводу возвращения к жизни в ранних культурах, – разве что очень отдаленная.
Значение похорон. Когда мысли ребенка представляют собой интеллектуальное упражнение, мало затрагивающее эмоции, их сходство с представлениями людей далекого прошлого может быть глубоким и поражающим, – как у рассуждений Бена относительно «апчхи». Когда дети устраивают похороны, – что они зачастую любят делать, – домашнего животного и воображаемого объекта, то, с одной стороны, подобие в мотивациях и действиях бывает невероятным (как будет проиллюстрировано ниже). Но с другой, – их активность по сравнению с аналогичным поведением взрослых представителей ранних культур, когда тем нужно было распорядиться своими мертвыми, слишком поверхностна и легкомысленна. Я сначала обращусь к поведению взрослых, использовав в качестве примеров три свидетельства из много более поздних времен, чем времена истоков, о которых писал Онианс. Позднейший из трех, «Энеида», объясняет, почему это допустимо.
Когда Эней, ведомый сивиллой, находился на пути в подземный мир, он увидел на берегу Стикса толпу духов, тщетно умоляющих о том, чтобы их пропустили. Он спросил у нее о причине происходящего. Ответ был такой:
Истинный отпрыск богов, Анхиза сын! Пред тобою
Ширь Стигийских болот и Коцита глубокие воды.
Ими поклявшийся бог не осмелится клятву нарушить.
Эти, что жалкой толпой здесь стоят, – землей не покрыты.
Лодочник этот – Харон; перевозит он лишь погребенных[66]66
Вергилий, Энеида, стр. 323–326 (в книге: Публий Марон Вергилий, «Буколики. Георгики. Энеида»: Художественная литература; Москва; 1979).
[Закрыть].
Только похороненные обретали покой. Слова сивиллы говорят о том, что боги неохотно соблюдают свое обязательство поддерживать барьер между погребенными и не погребенными мертвецами, – следовательно, оно более раннее, чем текущие правила отношений богов и людей, и не зависит от них.
В очень древних мифах говорится, что после похорон дух человека отправлялся в путешествие по воде, под поверхностью земли, на которой обитают живущие. Согласно египетской и шумерской мифологии, дух направляется по пути солнца после заката, с запада на восток; этой дорогой следует Гильгамеш (примерно 2000 лет до н. э.), в глубокой тьме «по пути солнца, с северным ветром, дующим в лицо, – до рассвета»[67]67
A. Heidel, цит. выше.
[Закрыть]. Чтобы двигаться по подземному океану, нужна была лодка и что-то вроде весла или багра[68]68
W. F. Jackson Knight, «Cumaean Gates», 1936 (У. Ф. Джексон Найт, «Куманские врата»).
[Закрыть]. В «Илиаде» при кремировании Патрокла должно быть приготовлено все, «что мертвецу подобает, сходящему в мрачные сени»[69]69
Гомер, «Илиада», пер. Н. Гнедича, xxiii, 51
[Закрыть]. Шеол евреев был темным, иссушенным, пыльным подземным миром, достигаемым через хаос вод или окруженным множеством стен[70]70
См. кн. Притч 30, 16; Иезекииль 26, 20; также The Queen of Sheba and Her Only Son Menyelek, London 1932 («Королева Шебы и ее единственный сын Менелек») (прим. пер.).
[Закрыть].
Какое бы посмертное путешествие ни ожидалось для души, уважительное обращение с телом после смерти, по-видимому, было долгом члена клана во многих сообществах с доисторических эпох; более того, хотя с незапамятного времени оно явно было ассоциировано с посмертным существованием, оно также соблюдалось греками, римлянами и евреями независимо от признанной концепции бессмертия.
То, что способ избавления от тела был важен с точки зрения блага умершего, подтверждается душевным состоянием тех, кто убивал или намеревался убить не только тело, но и душу своего врага. В древней Ассирии оставить без захоронения было наказанием, предусмотренным законом[71]71
Heidel, цит. выше, стр. 155 и Cambridge Ancient History (Кембриджские исследования по древней истории), т. 3, гл. 4.
[Закрыть]. Ахилл угрожал отдать тело Гектора не огню, а собакам, но боги предотвратили святотатство. В Иудее Ииуй приказал, чтобы Иезавель похоронили, «так как царская дочь она», но, согласно пророчеству Илии, «…съедят псы тело Иезавели… так что никто не скажет: это Иезавель»[72]72
4-я Царств 9, 34–37.
[Закрыть]. Много столетий спустя римский император Комод оставил непохороненными тела убитых сенаторов; Гиббон писал, что его жестокость «пыталась проникнуть за пределы смерти»[73]73
Gibbon, цит. выше, 1776, гл. 4.
[Закрыть].
Во времена пророков бессмертие души не было общепринятой доктриной, однако едва ли можно усомниться, что мотивы и представления о смерти тех, кто отдал Иезавель собакам, были те же самые, что у Ахилла в его намерениях относительно Гектора. (И на самом деле неважно, идет речь о факте или о вымысле.) Мотивы, приводимые пророком, звучат скорее как благовидный предлог.
Позиция по отношению к похоронам или кремированию сравнительно независима от соответствующего ритуала и от мифов, объясняющих этот ритуал. Безусловно, даже в древности обряды были витально важны и для тех, у кого не было концепций или гарантий посмертного существования. В качестве примеров этого расхождения, а также для иллюстрирования широких вариаций в отношении к похоронам, рассмотрим подробнее греческий и древнееврейский тексты: «Антигону» Софокла и апокрифическую книгу Товита.
Брат Антигоны был убит в восстании против правителя, своего дяди Креона, и Креон запрещает его хоронить. Антигона говорит своей сестре:
…Я же тело брата
Похороню, и будет смерть моя
Желанною. Презрев закон людской,
Исполню долг и лягу рядом с ним,
В одном гробу, любимая с любимым,
Я не живым, а мертвым угодить
Хочу затем, что с ними буду вечно
Лежать в земле. А ты живи, презрев
Все, что святым считают боги.
Исмена:
Свято
Я сердцем чту богов, но силы нет
Противиться велению законов.
Антигона:
Ищи себе предлога… Я иду
Могильный холм воздвигнуть Полинику.
* * *
В «Антигоне» нет ясного отрицания окончательности смерти. Тем не менее, на родичей возложено священное обязательство хоронить умершего. Креон, который готов исключить мятежников даже из своей непосредственной семьи, поднимает вопрос: «Кто моя семья? Кто может заявить на это право?» У самой Антигоны нет на него однозначного ответа: когда ее ведут на смерть, она говорит, что не ослушалась бы царя из-за мужа или сына. Некоторые критики считали, что эти строки могут быть вставкой в текст (что само по себе свидетельствовало бы о культурном конфликте); однако относительно других культур известно, что ритуальные обязательства имели жесткие границы. Один индус приводил профессору Карстэсу[75]75
G. M. Carstairs, «The Twice-Born», 1957 («Дважды рожденный»).
[Закрыть] санскритский текст, где говорилось о сыне как о том, «кто спасает человека от ада», поскольку только сын может исполнить обряды, без которых нирвана недостижима.
В книге Товита[76]76
Книга Товита, интернет-сайт http://scripture.org.ua (синодальный перевод).
[Закрыть] то же священное обязательство является главной темой не столь четко выстроенной истории. Подобно Антигоне, Товит упорствовал в захоронении мертвых, оказывая неповиновение власти. Границы «семьи» здесь не оставляют сомнений: это еврейский народ. История Товита наивно собирает вместе ряд сюжетов, связанных с нашей темой. Автор – еврей, возможно, живший в Асуане (остров Элефантина) в третьем-втором столетии до н. э., – сценой своей истории сделал Ассирию и Мидию пятьюстами годами ранее. Товит, главный герой, со своей женой Анной и сыном Товией, взят в плен в Галилее ассирийцами и уведен в Ниневию. Там он достиг высокого положения при царском дворе. Его должность требовала путешествий в Мидию, где он оставил на хранение некоторую сумму денег. Дома, в Ниневии он может жить как благочестивый ортодоксальный еврей, – до тех пор, пока не умирает его покровитель, царь. При новом царе, Сеннахерибе, в государстве начинаются беспорядки. Товит не может бывать в Мидии. Иудея оккупирована, множество евреев в Ниневии убито.
Тайно погребал я и тех, которых убивал царь Сеннахирим… И отыскивал царь трупы, но их не находили. Один из Ниневитян пошел и донес царю, что я погребаю их, тогда я скрылся. Узнав же, что меня ищут убить, от страха убежал из города. И было расхищено все имущество мое, и не осталось у меня ничего, кроме Анны, жены моей, и Товии, сына моего.
Не прошло и двух месяцев, как Сеннахериб был убит собственными сыновьями. Его преемник ставит «над всею счетною частью царства своего и над всем домоправлением» племянника Товита, Ахикара[77]77
У арабов – Ахикар, герой более ранней истории, которая сохранилась на многих языках и явилась источником евангельской притчи. F. C. Conybeare et al., «The Story of Ahikar from the Aramaic, Syriac, Arabic, Armenian, Ethiopic, Old Turkish, Greek and Slavonic Versions», 1913 (Ф. К. Конибер, «История Ахикара на основе арамейских, сирийских, эфиопских, древнетурецких, греческих и славянских версий»).
[Закрыть], благодаря заступничеству которого Товит был прощен. Вскоре в праздник Шавуот Товит говорит Товии выйти и найти бедного, достойного еврея, чтобы тот разделил с ними их обед. Товия возвращается с сообщением о еврее, который лежит убитый на рыночной площади. Товит хоронит этого человека, чем вызывает насмешки соседей, которые интересуются, не хочет ли он прежних неприятностей. Затем Товит слепнет. Он полагает, что наказан Богом за свои грехи, и молится о ниспослании смерти[78]78
После того, как Товит ослеп, его семья впала в нужду, и он чувствовал себя униженным (прим. пер.).
[Закрыть]. При этом он вспоминает о деньгах, оставленных в Мидии, поэтому он призывает Товию и делает ему длинное наставление: живи праведно, подавай милостыню, возьми жену из рода своего, выплачивай своим слугам их заработок безотлагательно, не пьянствуй, раздавай хлеб на похоронах праведных, но не давай ничего грешникам и – наконец, – иди и забери деньги из Мидии; вот тебе расписка, найди проводника и отправляйтесь вместе с ним.
В поисках проводника Товия «встретил Рафаила. Это был Ангел». Отец одобрил попутчика, поскольку неопознанный ангел заявил, что он из собственного рода Товита. Так что они отправились в путь вдвоем, и с ними еще собака Товии, хотя Анна плакала и говорила Товиту, что он слишком жаден до денег, которые – ничто по сравнению с их ребенком.
У ангела было дополнительное поручение – спасти от самоубийственной печали девушку из рода Товита, чьи семь мужей были убиты один за другим злым духом во время брачной ночи еще до того, как ложились с нею. Товия слышал об этом и, когда Рафаил сказал, что ему следует на ней жениться, воспротивился поначалу, ответив, что его смерть глубоко огорчит его родителей. Но Рафаил научил его, как отпугнуть злого духа, и бракосочетание состоялось. Отец невесты ночью втихомолку вырыл могилу, но утром обнаружил, что она не нужна: муж еще жив.
Свадьба задержала путников на две недели. Товит считает дни и начинает тревожиться; Анна – в полном отчаянии. Но вот Товия и ангел в конце концов возвращаются с новобрачной и с деньгами, и собака весело бежит впереди, виляя хвостом (в латинской версии). В довершение всего, Рафаил инструктирует Товию, как излечить отца от слепоты. Рафаилу предлагают щедрое вознаграждение; в ответ он спокойно открывает им свою ангельскую природу поручает написать книгу обо всей истории и исчезает.
Очевидно, традиционное священное право «родни»[79]79
Что бы ни имелось в виду под родней в разных случаях (прим. пер.).
[Закрыть] на похороны не было связано с верой в будущую жизнь. У могущественных людей постоянно возникало искушение бросить вызов традиции, заявив тем самым притязание на деспотическую власть, – власть, поднявшую себя над божественным законом[80]80
Уже в нашу эпоху мысль о том, что святость человеческой жизни обусловлена божественным законом, выразил Донн (Donne):
Бог не дал людям хартии такой,Чтоб месть свою творили произвольно;Быть палачами рока – с них довольно.О бедный дурень, этим ли земнымЗаконом будешь ты в конце судим?Сатира III («Английская лирика первой половины XVII века», М., изд-во МГУ, 1989).
[Закрыть]. Традиция служила почвой для противостояния этому непомерному деспотизму. Она выдержала не только скептицизм по отношению к загробной жизни, который был так же широко распространен в древнем мире, как и сегодня, но и вопросы о границах обязательств. Римский поэт Гораций (в необычно туманной оде) молит проходящего мимо моряка бросить хотя бы три пригоршни земли на труп незнакомца, лежащий на берегу, – для того лишь, чтобы избежать опасности пренебрежения столь священным долгом. Едва не потерпев кораблекрушение у этого берега, Гораций, возможно, воображал на нем собственный труп или думал о легендарном кормчем Палинуре, убитом здесь после того, как он спасся от бури[81]81
Квинт Гораций Флакк, собрание сочинений, СПб., Биографический институт, Студия биографика, 1993; Оды I, 28. См. также Оды IV и С. Connolly, «The Unquiet Grave Epilogue», 1961 (К. Коннолли, «Беспокойная могила», эпилог).
[Закрыть].
Когда выживание духа человека после смерти уже больше не считалось очевидным жизненным фактом, заповеди не убий и сохрани жизнь приобрели этическое и сакральное наполнение, прежде связанное с погребальными ритуалами. Однако в обоих случаях поддержание существования других людей рассматривается как одна из главных социальных обязанностей, перед которой должны отступать мелкие заботы и эмоциональные потребности повседневной жизни; обе системы взглядов обусловлены соответствующими концепциями смерти. Конфликт между сакральной традицией и произволом человеческой власти рождает вопросы, которые впоследствии вырастают в более общую проблему человеческого братства. У Товита не было никаких сомнений в том, кого именно ему надлежит хоронить, но другие евреи не разделяли его уверенности. Проблема ставится в истории о еврее, который подвергся нападению разбойников и был ими брошен полумертвым[82]82
Ев. от Луки 10, 29–37.
[Закрыть]. Мимо один за другим прошли двое респектабельных представителей его собственного народа, не сделавшие ничего, чтобы ему помочь. Следующий прохожий, принадлежавший другому племени, ценою многих забот и расходов спас раненому жизнь. В этой притче посредством контрвопроса объясняется, что значит быть «ближним». Однако, если исходить из древней традиции святости погребальных обязательств, здесь, несомненно, можно обнаружить еще одну тему: не следует ли относиться к живым и полумертвым с такой же заботой и добротой, как и к мертвым?
Взгляды древних на обязательства живых перед мертвыми приводят к моральным и политическим вопросам, более чем насущным сегодня. Они отражают тревоги и неопределенность, связанную со смертью, а также убежденность – вероятно, не находящую рационального обоснования, – что с мертвыми нужно обращаться очень заботливо. Все это наблюдается также в поведении детей.
[ПИ 4] Гарольд нашел в саду мертвую крысу Они с Фрэнком стали ее топтать, но Дэн заявил: «Не делайте ей больно». Тогда Гарольд предложил: «Давайте похороним ее», и все этим занялись. Фрэнк спросил: «Она теперь сможет ожить?» Другой ребенок сказал: «Интересно, крысе это нравится?»
[ПИ 5] Дети нашли мертвого крольчонка, лежащего снаружи клетки… пришли к выводу, что его убила кошка или крыса. Джейн (10 л. 9 м.) спросила: «Мы разрежем его?» Миссис I. ответила: «Если хочешь». Но через некоторое время в тот же день дети объявили, что решили не разрезать крольчонка, а похоронить его. Присцилла (7 л. 5 м.) сказала: «Он такой хорошенький, мы не хотим его резать, мы хотим его сохранить». Они похоронили крольчонка в ямке; прибили гвоздями одну к другой две деревянные планки, соединив их в форме креста, и поставили над кроличьей могилой. На «кресте» написали: «Усачу, сыну Бенджи и Бернарда. Родился… Убит…»[83]83
С. Исаак, цит. выше, стр. 180, 196.
[Закрыть]
Крест и надпись явно были подражанием взрослому церемониалу имевшим драматическую ценность. Однако предпочтение похорон вскрытию – из теплых чувств к индивидуальному животному – указывает на мотив, который, предположительно, исходно вносил вклад в древние погребальные ритуалы, а в недавние годы стал источником морального конфликта в цивилизованном обществе в связи с потребностью в расчленении мертвых ради получения заместительных органов для живых.
Дети спонтанно выбрали то из двух действий, в котором увидели более адекватное выражение их любви. Форма выбранного ими действия в ее деталях была, очевидно, результатом культурного научения. С точки зрения нашего объяснительного принципа, любовный импульс, или, точнее, его осознание, – исходный феномен, а действие, то есть похороны – вывод из него; этим выводом дети походят на представителей других культур. Несомненно, феномены здесь включают не только любовь; можно предположить еще желание сберечь целостность любимого существа, а также бессознательное отождествление земли с материнским началом, которое укрывает, заключает в себе живые существа. Однако наши записи не дают прямых свидетельств этого.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
