Текст книги "Лесная герцогиня"

Со своим супругом она виделась ежедневно, но ни разу наедине. Когда разговора было не избежать, оба выглядели безукоризненно вежливыми супругами, но ни намека на близость. Это устраивало обоих. Ренье сообщил супруге, что сразу после Святого Иллариона[7]7
  13 января.


[Закрыть], когда в Реймс должен вернуться из Нормандии архиепископ Геривей, назначен день его присяги королю. Тогда же он представит ее венценосному дядюшке как свою супругу. Эмма лишь кивнула. Ренье сухо обмолвился о последующем отъезде из Франкии – опять покорный кивок.

Супруги были почти довольны друг другом. Он по-прежнему дарил ей драгоценности, она их благодарно принимала. Порой, примеряя перед зеркалом очередное украшение, Эмма вспоминала грубость Ренье на ложе. Надо признаться, предстоящий отъезд несколько страшил ее. Здесь, при дворе Карла, где было множество франкской знати, Ренье не мог никак проявить свою волю над ней, не привлекая внимания. Но как-то сложатся их отношения в далекой Лотарингии, где власть Ренье над ней не будет иметь никаких границ?!

По вечерам Эмма любила созвать к себе в покои бродячих клириков-рассказчиков, ученых чтецов или бродячих фокусников. Время протекало весело. Играла музыка, дамы развлекали ее пением. Эмма же не присоединилась к ним ни разу. Она словно запретила себе петь, и никто не знал, каким божественным даром обладает их герцогиня, какой сильный и богатый у нее голос. Птичка в золоченой клетке порхала, но не пела.

Она получала удовольствие от роскоши и комфорта, но боялась запеть, а значит – расслабиться и выдать себя. Ролло так любил ее голос! Ее власть над ним началась с восхищения ее пением, и у нее не было сил напомнить себе о том времени. Прошлое умерло, как и ее желание изливать душевные переживания в песне. Для всех она была лишь госпожа, прекрасная герцогиня, у которой, даже когда она смеялась и шутила, пряталась в глубине карих глаз неизбывная тоска.

Ей представили лотарингских вельмож из свиты Ренье. Она хотела быть милостивой госпожой, не желая повторять ошибок прошлого, держалась с ними почтительно и приветливо. Вообще восхищение приближенных Ренье льстило ей. Эмме всегда нравилось находиться в центре внимания, но теперь ей хотелось, чтобы ее полюбили. Герцогиня была добра со своими дамами, учтива со знатью, каждому уделяла внимание. Шумливый вояка из рода Матфридов утомлял ее грубыми шутками, но она терпела. С образованным молодым Рикуином из Вердена она вела долгие беседы, обсуждая Вергилия или Плавта. Приходил еще дерзкий красивый мальчишка Исаак, граф Камбре. Его шутки были злыми, и он больше других говорил о сыне герцога Ренье, Гизельберте. И у Эммы складывалось странное впечатление о своем пасынке, почти сверстнике.

– То-то Гизельберт будет кусать локти, когда его отец принесет оммаж Каролингу и признает его власть, – хищно улыбался Исаак и щурил свои кошачьи зеленые глаза на огонь.

– Никуда он не денется, смирится, – хохотал толстяк Матфрид и так подкидывал и ловил свою огромную обоюдоострую секиру, что дамы Эммы невольно ахали, а она только и следила, как бы бравый вояка не повредил ее бесценную мебель или не изорвал драпировку.

Спокойный Рикуин близоруко моргал. Поворачиваясь к Эмме, объяснял, что меж Ренье и Гизельбертом давно нет мира, да и не было никогда. Едва Гизельберт оперился, он тут же стал проявлять свой норов, был непокорен и искал защиты от отца при германском дворе. Теперь же, после смерти последнего германского Каролинга, королем германцев стал франконский Конрадд, и хотя Гизельберт тут же поспешил к нему, вряд ли он сможет чего-то добиться, ибо власть Каролингов в Европе священна, а Карл Простоватый – последний оставшийся в живых Каролинг. И если Ренье принесет ему оммаж да еще и женится на его племяннице, в Лотарингии скорее признают его власть как представителя законного монарха, а не выскочки Конраддина. И Гизельберт только проиграет, упорствуя в своем стремлении навязать лотарингцам неугодного правителя.

– Он во всем пытается превзойти отца, – гремел, вращая секирой, Матфрид. – Но добьется лишь того, что окончательно обозлит Ренье и тот лишит его наследственного титула, особенно, – он ловко поймал секиру и хитро подмигнул Эмме, – особенно, если наша герцогинечка родит еще одного крепкого наследника.

Эмма, чуть подняв брови, улыбнулась, показывая, что и это ей под силу, в чем сама сильно сомневалась, памятуя безуспешные попытки мужа овладеть ею. Однако ни на йоту она не хотела показать, что, по сути, так и не стала настоящей женой Ренье. Когда вечером служанки обмывали и облачали ее в теплый ночной балахон, они только диву давались, отчего их господин не спешит к молодой жене. Такое тело – нежная кожа, тугая грудь, гладкая гибкая спина.

След былого материнства оставил лишь несколько светлых полосок внизу ее живота, но они были почти незаметны, тем более что служанки и не представляли, что ей дважды пришлось быть беременной и один раз родить. А еще женщин интриговал тонкий розовый шрам на груди их герцогини. Такая отметина под стать воину, но никак не нежной женской плоти. Они невольно переглядывались и шептались. Старый белесый след от шрама на скуле и этот рубец… Кем была их госпожа до замужества с Длинной Шеей? Откуда она взялась? Сама Эмма ни разу не проговорилась об этом. Они же не осмеливались спросить – в общем-то, герцогиня была милостивой госпожой, любезной и обходительной.

Поздним вечером они укладывали ее в нагретую постель. Пожилая дама Бегга уверяла, что сегодня герцог не так был занят гостями, и пыталась успокоить Эмму, что сегодня-то его светлость наверняка посетит супругу.

Эмма старалась отвлечь ее от подобных слов расспросами о Лотарингии. Дама Бегга поправляла головное покрывало, садилась на резную скамеечку у ложа. Ей льстило внимание молодой госпожи, к тому же она просто обожала свою землю. О, какой произрастает виноград по берегам Рейна! А какие тучные там нивы! А леса! Один Арденнский лес способен обеспечить дровами все соседние королевства. Там так много диких зверей, и арденнские чащобы всегда служили прекрасным охотничьим угодьем для знати.

Карл Великий каждую осень любил потешить себя этой забавой, ибо осень в Арденнах прелестна. Да не только охота манила Каролинга в Лотарингию. Прекрасные виллы-дворцы в Гондревиле, Эрстале, Тионвиле еще помнят эхо шагов Великого императора. А города! Льеж, Камбре, Мец, Страсбург. И, наконец, Аахен с его великолепным собором, в котором покоится прах Карла Великого. И все это будет теперь принадлежать ей, герцогине Лотарингской, супруге герцога Ренье.

У Эммы эти разговоры не будили радужных иллюзий. Прислушиваясь к разговорам лотарингской знати, приглядываясь к ним, она заметила, что ее надменный супруг пользуется далеко не такой полной властью в старом королевстве Лотаря[8]8
  Лотарингия получила название по имени своего первого короля Лотаря, который владел ею после разделения империи Карла Великого в Вердене в 843 г.


[Закрыть], как ее Ролло в Нормандии или Роберт Парижский в Нейстрии. Знать, буйная и своевольная, если и поддерживала Ренье, то только как наиболее влиятельного сеньора, способного противостоять влиянию Германии, даже за счет принесения присяги и признания своим королем франкского Карла Простоватого. Но были и такие, кто совсем не спешил склониться перед франками. И возглавлял этих мятежников сын герцога – Гизельберт.

Личность пасынка необыкновенно волновала Эмму. Она расспрашивала о нем. Морщинистое лицо Бегги сразу становилось суровым.

– Он смутьян наподобие Авессалома, бунтующий против своего отца, сеющий смуту в Лотарингии. И это грех. Худший из грехов, когда сын идет против родителя.

Молодая фрейлина, складывающая в ларь одежду герцогини, так громко хлопнула крышкой, что обе женщины повернулись в ее сторону.

– В чем дело, Альдегунда? – нахмурилась Эмма.

Та повернулась так резко, что длинные подвески ударили ее по щекам.

– Не верьте ей, мадам. Гизельберт хороший сын, но так уж сложилось, что все его друзья находятся среди германцев. А если он не любит отца, то потому, что мстит за мать. Герцог Ренье всегда был груб со своей женой Альбрадой. Даже после того, как она выкупила его у язычника Роллона.

– У Ролло? – Эмма невольно подалась вперед.

– Это было давно, – сухо заметила Бегга. – А Альдегунда, как и большинство юных дам Лотарингии, просто влюблена в мальчишку Гизельберта.

Девушка сердито хмыкнула и резко вышла из покоя. Бегга стала извиняться за нее, объяснять, что Альдегунда происходит из древнего арденнского рода и что, если бы родня не поспешила услать ее в свиту новой герцогини, еще неизвестно, каких глупостей наделала бы эта девица ради беспутного юнца Гизельберта.

Эмма прервала поток возмущенных речей Бегги. Ее больше не интересовал Гизельберт. Ее волновала только история встречи герцога Ренье с Ролло. И тогда старуха поведала ей, как некогда юный язычник Роллон захватил герцога в плен, из которого за невероятную сумму его выкупила герцогиня Альбарда. Это был смелый поступок, ибо Альбарда сама с золотом ездила к нехристям, и никто не верил, что из этой затеи что-то выйдет, но варвар все же отпустил своего врага. Он, как ни странно, держал слово и даже увел своих людей из Лотарингии. И вот теперь этот язычник стал герцогом Франкии, даже принял христианство, и, говорят, крестил его сам Роберт Парижский.

Старая Бегга и не подозревала, что ее новая госпожа ранее жила с этим самым викингом Ролло, и не поняла, почему ее рассказ так взволновал молодую женщину. А Эмма еще долго не могла уснуть, ворочалась на подушках. Но когда она уже задремала, то неожиданно услышала, как скрипнула дверь. Кто-то вошел. Эмма решила притвориться спящей. Слышала, как кто-то, раздвинув складки полога, стоит у нее в ногах.

Она резко повернулась. Грек Леонтий глядел на нее темным горящим взглядом.

– Как вы посмели?!

– Я пришел только поглядеть, как вы спите.

– Убирайтесь. Убирайтесь, или я кликну стражу!

– Прошу меня извинить, я только хотел понять причину, отчего мой господин не хочет проводить с вами ночи. Ведь вы такой лакомый кусочек…

Эмме действительно следовало позвать стражу. Но она была так возмущена, что по укоренившейся привычке самой обороняться схватила с подставки ложа светильник ночника, запустила им в наглеца. Он явно этого не ожидал, хотя попытался увернуться, но не слишком проворно, и масло из светильника вылилось ему на плечо. Огонек погас, и Эмма во мраке слышала сердитое шипение Леонтия, срывавшего с плеч хламиду. Потом он затих. Она еле различала его неподвижный силуэт в изножии кровати.

– Вы об этом пожалеете, госпожа!

– Вот-вот, запомни: госпожа! И не забывай об этом, раб! А теперь убирайся, если не хочешь, чтобы я криком всполошила весь дворец и все узнали о том, как ты, точно вор, прокрался в покои герцогини.

Когда он ушел, она еще долго не могла уснуть. Сказать ли ей завтра об этом мужу? Поверит ли он ей? Захочет ли поверить? Ведь Леонтий – его приближенный, а к ней супруг едва ли испытывает теплые чувства. Но одно она поняла точно: в лице Леонтия она приобрела непримиримого врага. Хотя разве она с самого начала не поняла, что этот человек ей не друг?

Следующий день был днем Святого Иллариона. Епископ Геривей прибыл, как и обещал, вовремя. Герцог Ренье не присутствовал за утренней трапезой, отправившись к канцлеру уточнить все детали церемонии присяги. Не было видно и Леонтия.

Позавтракав, Эмма, оставив служанок, вышла прогуляться в парке. День выдался солнечный, с легким свежим морозцем. Эмма не спеша прогуливалась по гравиевой дорожке среди подстриженных голых кустарников. Ей хотелось побыть одной. Порой и всеобщее внимание утомляет.

Но долго насладиться покоем не удалось. Не успела она дойти до конца аллеи, как услышала громкий плач, голоса, крики. Завернув за каменную беседку, она увидела странную картину. К водоему спешно шел крупный мужчина в опущенной на лицо меховой каппе, несший за шиворот визжащую собачонку. За ним с плачем бежала нарядная девочка-подросток, пыталась отбить мохнатого зверька, но мужчина грубо ее отталкивал. В стороне столпилась стайка испуганных женщин, что-то кричавших, но явно не намеревавшихся вмешиваться.

Дойдя до водоема, мужчина с размаху кинул болонку в воду. Девочка так и занялась ревом. Мужчина же довольно расхохотался.

– Впредь вам будет наука, голубушка.

Собачка меж тем вынырнула и, отчаянно загребая воду, поплыла к берегу. Девочка кричала, заламывала руки. Когда же болонка почти добралась до берега, мужчина заметил стоявшие у дерева грабли и, схватив их, стал бить по воде, не давая животному приблизиться. Девочка кинулась к нему, но он оттолкнул ее столь грубо, что она, не удержавшись на ногах, упала. Сопровождавшие ее дамы кинулись было к ней, но, едва мужчина прикрикнул на них, остались стоять на месте.

Эмму вдруг обуяла злость. Она резко выскочила из кустов и, схватив за рукоять грабли у растерявшегося на миг мужчины, рванула ее, одновременно сделав ему ногой подсечку. И хотя сама она едва не упала, но незнакомец, потеряв равновесие, пошатнулся и, громко ругаясь, свалился в воду у берега.

Сидевшая на земле девочка вмиг перестала плакать; словно пораженная, глядела то на Эмму, то на выбиравшегося из воды мужчину и вдруг разразилась тонким безудержным смехом. Но тут ее песик выбрался на берег, отряхнулся, и девочка вмиг кинулась к нему, схватила, кутая в свою накидку.

Только теперь Эмма поняла, с кем она сцепилась. Этого человека она ранее видела при дворе короля в Суассоне. Любимец короля, всесильный Аганон. Ругаясь на чем свет стоит, он выбрался из воды и, казалось, готов был кинуться на Эмму, но, видимо, грабли в руках и решительный взгляд остановили его. Весь дрожащий от холода, в намокшем меховом плаще, он гордо выпрямился.

– Вы забываетесь, сударыня!

– Это вы забываетесь, мессир. Здоровенный мужик, а затеяли возню с маленькой девочкой!

Светлые глаза Аганона метали молнии.

– Кля… Клянусь Всев… Всевышним, вы пожалеете о том, что со… совершили.

Его трясло от холода. Зубы выбивали дробь. Эмма глядела на него с усмешкой. Ей, защищенной положением супруги Ренье Длинная Шея, нечего было опасаться угроз вознесшегося куртизана.

– Идите лучше согрейтесь у огня. И оденьтесь во все сухое.

Он удалился с видом императора, оставляя на дорожке следы мокрых потеков.

Теперь Эмма повернулась к девочке. Вокруг той суетились подбежавшие женщины, отряхивали.

– Ваше величество, вы вся промокли от этой твари. Идемте, вам надо переодеться.

– Ваше величество? – невольно поразилась Эмма.

Только теперь девочка повернула к ней лицо, на котором блестели светло-карие глаза, а темные, выбивающиеся из-под мехового капюшона кудряшки трогательно контрастировали с веснушками на курносом носу. Она горделиво вскинула маленькую головку.

– Да, я королева Этгива. А вы кто, мадам?

Когда Эмма представилась, у маленькой королевы округлились глаза.

– Так вы и есть та герцогиня Лотарингская, которую от всех прячут?

Подобный вопрос несколько обескуражил Эмму. И вдруг она поняла, что, проживя почти неделю в Реймсе, она, по сути, была удалена от двора. Крыло дворца, в котором располагались ее покои, находилось в стороне от других, она не участвовала во всеобщих трапезах, какие устраивал король, даже в церковь ходила лишь к заутрене, когда там почти нет людей. Но, возможно, ее просто не желал видеть король Карл.

В себя ее привел громкий смех королевы.

– О небо! Клянусь, мадам, вы были просто великолепны! Надо же! Хоть кто-то проучил этого противного Аганона!

Дамы вились вокруг королевы, просили немедленно отправиться в покои. Но она только гневно топнула на них ножкой.

– Герцогиня Лотарингская спасла моего Пушка. Я пойду только с ней.

Ее платье, которым она прижимала намокшую зверюшку, совсем пропиталось влагой, и Эмме пришлось поскорей проводить ее к себе. Она укутала ее в меховой плащ, усадила поближе к огню, велела принести для юной королевы чего-нибудь согревающего.

Девочка-королева с восторгом разглядывала покои Эммы.

– Какие великолепные! Не то что моя башенка.

Эмма была удивлена. Как, разве королеве франков есть на что жаловаться? И тут Этгиву точно прорвало. Да, ее королевские покои ни на что не годятся. Там душно и сыро. Покрывало воняет псиной. А вот Аганон спит на соболях. Все лучшее отдано Аганону. Король постоянно задаривает его подарками, ездит с ним на охоту, пирует с ним. А она все время одна. Король смотрит сквозь пальцы, когда Аганон даже обижает ее. И тот бог весть что о себе возомнил. Сегодня вот хотел утопить ее Пушка. А все из-за того, что Пушок стал на него рычать, когда Аганон позволил себе накричать на нее.

– И если бы не вы… мадам… Ах, как я вас люблю!

Этгива уже ластилась к Эмме со всей детской непосредственностью. Молодая женщина была тронута и растерянна.

– А правда, что я ваша тетушка и вы тоже из Каролингов? – вдруг засмеялась девочка.

И когда Эмма подтвердила, задумалась.

– А мой царственный супруг утверждает, что это невозможно. Я сама слышала.

Эмма несколько удивилась, хотела расспросить поподробнее. Но Этгива уже стала громко восторгаться браслетом герцогини в виде обвившей запястье змеи с изумрудными глазами. Пришлось подарить ей браслет.

– Как я вам завидую, – вздыхала Этгива, разглядывая на своем запястье роскошное украшение. – Вы вышли замуж за человека, который никогда не спит с мужчинами, а значит, все его дары достанутся вам.

Эмма вдруг почувствовала, что краснеет. Эта девочка – ей лет двенадцать, не более – знает такое, о чем она в ее возрасте и предположить не могла. Этгива тут же стала жаловаться, что большую часть украшений, что входили в ее приданое, король передарил Аганону. И тут же осведомилась, какое приданое у Эммы.

– У ее светлости приданое – ее королевская кровь, – раздался сзади вкрадчивый голос с акцентом.

Эмма резко оглянулась. Леонтий. Любезный и кланяющийся как ни в чем не бывало.

– Я вижу, в Лотарингии слугам позволено входить без предупреждения, – холодно заметила Эмма.

Он лишь улыбнулся.

– А король… – начала было Этгива, но тут же умолкла, когда в покой стремительно вошел герцог Ренье.

С первого взгляда Эмма поняла, что он страшно разгневан. Он сдерживался при королеве, но, едва та вышла, тут же гневно выпроводил и дам Эммы.

– Что вы себе позволяете, мадам?! – гневно закричал герцог. – Учинить драку с фаворитом короля! Мало того, что это роняет ваше герцогское достоинство. Вы к тому же пытаетесь настроить против нас Аганона, а он наш верный союзник при короле Карле и блюдет наши интересы.

Эмма предпочла молчать. Возможно, понимала, что Ренье прав, а может, сказывалось безразличие. После того, что она пережила с Ролло, все происходящее мало трогало ее. В конце концов ее молчание благотворно подействовало на Ренье. Он сел, заговорил спокойно.

– Геривей уже в Реймсе. Завтра день присяги и вашего представления ко двору. Я пришлю церемониймейстера, дабы ознакомить вас со всеми тонкостями обряда.

Эмма была уже с ним знакома. Она послушно внимала мужу. Важному сановнику даже порой казалось, что молодая женщина думает о чем-то своем, но, когда он ее переспрашивал, она отвечала исправно на все вопросы, и он удалился, довольный.

Эмма же вся была поглощена мыслью о неожиданной задержке месячных. Еще сомневалась. Всего один день, и все еще могло измениться. А если нет… Силы небесные! Последний раз она была лишь с Ролло, когда тот грубо повалил ее на стол и изнасиловал в библиотеке среди восковых табличек и толстых фолиантов. Ей не верилось, что все могло выйти так неожиданно. Грубость Ролло, его жестокость, мстящая похоть и сейчас пугали ее. Но если она действительно понесла в тот страшный момент ярости Ролло? Молиться ли ей, чтобы это так и было, или на коленях просить Всевышнего, чтобы не позволил ей стать матерью ребенка, отца которого она силится забыть всеми силами? Забыть этого варвара и ревнивца… которого она так ненавидит, который лишил ее всего, лишил сына…

И вдруг она поняла, что безумно хочет этого ребенка. Больше всего на свете. Ее даже не пугала перспектива гнева Ренье, который узнает, что взял в жены женщину, беременную от другого, от его врага, пленником которого он когда-то был.

Хлопотавшие вокруг нее женщины так и не поняли, отчего их веселая и беспечная госпожа вдруг так горько заплакала. Решили, что это из-за страха перед гневом супруга. Стали утешать. А вечером вдруг неожиданно ее опять посетил супруг. В ночном одеянии. Сказал, когда они остались одни:

– Завтра у нас важный день. И эту ночь мне лучше провести у вас, дабы все удостоверились в наших супружеских отношениях.

Она лежала на кровати, а он сидел рядом, попивал из золоченого кубка легкое белое вино и говорил о величии его союза с Каролингами, о том, что, принеся оммаж Карлу, он пресечет тем самым претензии на Лотарингию со стороны германских Конраддинов. И тогда он станет полноправным правителем, ибо не секрет, что Карл слишком слаб, чтобы всерьез распространить свою власть на Лотарингию, и вся власть сосредоточится в его, Ренье, руках. А потом он объявит себя королем, ибо женат на дочери и племяннице королей, и подобное родство возвысит его, как в свое время возвысился его отец путем брака с принцессой Эрменгардой, дочерью императора Лотаря I.

Эмма ждала, когда муж остановит поток своего красноречия, дабы поведать ему о том, что узнала от девочки-королевы, что якобы Карл Простоватый сомневается в ее королевском происхождении. Но опешила, когда Ренье, едва умолкнув, скользнул к ней под одеяло и тут же буквально набросился на нее. Сказался ли отдых после трудной дороги или гордость от того, что он держит в объятиях женщину королевских кровей, но Ренье вдруг оставила слабость, и Эмма наконец-то стала его настоящей супругой. Она покорно отдалась ему, но как же это торопливое, быстрое соитие отличалось от того безбрежного упоительного наслаждения, что она познала с Ролло! Ренье шумно дышал, затем отвратительно захрипел и наконец оставил ее в покое. Эмма без движения лежала и с трудом сдерживала желание встать и принять ванну.

«Ничего, – успокаивала она себя. – Главное, что теперь, когда у меня появится ребенок, никто не заподозрит ничего дурного и мое дитя будет принцем Лотарингии».

Ренье скоро заснул. Эмма долго лежала с открытыми глазами, прислушиваясь, как голые ветки царапаются о ставень окошка, как попискивают в подполе крысы. Она жаждала лишь одного: чтобы не ошиблась и чтобы прощальная грубость Ролло дала ей новый смысл жизни.

Утром Ренье был даже ласков с ней. Однако его мысли были уже заняты предстоящим событием, и он вскоре оставил жену. Ей принесли парадные одежды. Платье было сшито из мягкого, ослепительно белого фризского сукна, достигавшего пола, с длинными, сужающимися к запястью рукавами. Оно было без вышивки, но с богатой тяжелой аппликацией из драгоценных камней, выложенных каймой по подолу. Поверх платья на Эмму надели широкую, почти как накидка, полосу материи с прорезью для головы. Она была из темного бархата, почти негнущаяся от нашитых на нее золотых пластин и драгоценных каменьев. Она спускалась спереди и сзади до щиколоток. Эмма задевала ее при ходьбе коленями, так что украшения даже позвякивали и от них исходило мерцание.

Длинные волосы герцогини на уровне лопаток перехватили богатой застежкой, голову покрыли легким белым покрывалом и сверху надели легкий золотой венец. Этот венец привлек внимание Эммы не только своей роскошью, но и тем, что его ободок имел четырехугольную форму, несколько неудобную, но именно такую, какую носили монархи из рода Каролингов. Четыре высоких зубца: один, повыше, – над челом, два по бокам и один сзади – оканчивались трилистниками лилий, как у особ королевской крови.

Эмма невольно почувствовала себя смущенной столь подчеркнутым свидетельством ее принадлежности роду Каролингов, к тому же у нее из памяти не шли слова Этгивы о сомнении Карла в ее родстве с ним. Она решила все же поделиться этим с Ренье, но, когда тот явился в сопровождении своих вельмож, у нее не было ни малейшей возможности переговорить с ним, к тому же герцог был столь взволнован предстоящей церемонией, что, едва жена обратилась к нему, резко прервал ее:

– Помолчите, мадам! Сейчас мы должны думать только о величии возложенной на нас миссии, а все ваши женские причуды оставьте на потом.

Огромные рубины рдели на короне, венчавшей его оголенное темя. Пурпурные драпировки богатой хламиды были стянуты в талии широким сверкающим поясом, с которого свисал меч в богатых ножнах. Облегавшие ноги узкие, как чулки, сапоги были сплошь вызолочены. Герцог держался величественно, хотя и несколько нервно. Эмма ощутила, как напряженно подрагивает его рука, сжимавшая ее запястье.

Под звуки труб они шли по анфиладам королевского дворца в аббатстве святого Ремигия. Когда-то именно здесь короновался первый франкский король Хлодвиг I, помазанный на царство священным миром, которое, по преданию, принес святому епископу Ремигию белый голубь. Эмма невольно ощутила трепет, вступая на путь своего величия. Она шла с гордо поднятой головой. Впереди двигались факелоносцы, освещая темные переходы дворца, ибо дневного освещения в этом каменном лабиринте было явно недостаточно. При свете факелов были видны шеренги кланявшихся слуг, блестела позолота и яркие краски мозаичных панно. Слепящая, варварская роскошь королей Франкии отовсюду давала о себе знать.

«Я стану герцогиней Лотарингии, – повторяла про себя Эмма, – а потом, может, и королевой. И рожу ребенка. От Ролло. Его дитя достойно быть продолжателем главного рода лотарингских правителей. Но он никогда не узнает об этом!» О сыне Ренье Гизельберте она начисто забыла.

Перед массивной дверью с золочеными единорогами на створках произошла некоторая заминка, пока гофмаршал громко выкрикивал титул и звание герцога и герцогини Лотарингских. В этот миг Эмма вдруг явственно ощутила сзади чей-то напряженный цепкий взгляд. Еще не повернувшись, она поняла, кто это, ощутила почти магнетическое внимание, от которого мурашки ползли по спине. Резко оглянулась, встретив пристальный взгляд Леонтия, его угодливую, но не добрую улыбку. Этот откровенный взгляд вновь поднял в ней волну гнева, и, словно ища поддержки, она перевела взгляд на властный профиль супруга. Он глядел только вперед. Но боковым зрением Эмма увидела, что и мелит Эврар заметил внимание к ней Леонтия. Глаза его гневно сверкнули. Впереди раздался звук фанфар. Рука Ренье судорожно сжала ее запястье, и они шагнули под арку прохода.

У Эммы так забилось сердце, что она в первый миг различила лишь яркие блики одежд придворных, пламя светильников, неимоверную роскошь заполненной до отказа залы. Яркие огни отражались в украшениях знати – золоте, изумрудах, рубинах, сапфирах. Роскошь была вызывающей, варварской, кичливой. Она просто пугала. Эмма с трудом заставляла себя держаться надменно, и, хотя ее ноги были как ватные, она плавно, преклонив колено, опустилась в приветственном поклоне, затем гордо выпрямилась и осталась стоять, в то время как Ренье важно прошествовал вперед.

Эмма быстро взяла себя в руки. «Я была правительницей Нормандии, сейчас я герцогиня Лотарингии. Я дочь короля Эда. Мне нечего опасаться».

Она успокоилась и стала рассматривать. Увидела впереди на возвышении трон, на котором восседал Карл в позе идола в золотистой четырехугольной короне Каролингов. Рядом, на троне пониже, сидела маленькая Этгива в венце и пурпурном платье. Справа и слева от королевской четы стояли по старшинству ближайшие поверенные короля, строгие, величественные. Лишь фигура Аганона, слегка облокотившегося на спинку трона за Карлом, являла им разительный контраст. Немного впереди, справа от Карла, в широком кресле чуть ниже трона важно восседал, блестя парчовой ризой, канцлер-епископ Геривей.

Эмма вдруг почувствовала на себе его изучающий взгляд. Худое аскетичное лицо с длинным носом, глубокие борозды на челе под сверкающим ободком митры. Взгляд пристальный, цепкий, устремленный прямо на нее, словно до герцога Ренье ему и дела нет. Лишь когда Ренье встал прямо перед троном и Карл поднялся ему навстречу, канцлер, резко дернув головой, перевел взгляд на него.

Эмма невольно восхитилась самообладанию супруга. Он стоял перед возвышающимся на трех ступеньках троном, широко расставив ноги, положив руку на рукоять меча, и глядел на Карла так, что создавалось впечатление, что не укутанный в пурпур Каролинг принимает его, а именно старый Ренье оказывает честь королю своим присутствием. Казалось, прошла целая вечность, пока Ренье не заговорил сильным, хорошо поставленным голосом:

– Августейший Карл из славного рода Каролингов, я Ренье, сын Гизельберта Масаландского, становлюсь вашим подданным от герцогства Лотарингского и объявляю, что принимаю его от вас как часть земель монарших владений Франкии.

Король выпрямился во весь свой небольшой рост и ответил громко, так, что было слышно во всем огромном зале:

– Я, Карл из рода Каролингов, принимаю вашу вассальную присягу, почитаю вас своим подданным и назначаю вас наместником в моих лотарингских владениях и объявляю, что это право наместничества перейдет от вас к вашим потомкам.

Тогда Ренье сделал шаг вперед и, преклонив колени на ступеньку трона, вложил свои ладони в руки короля. Епископ Геривей встал и перекрестил это рукопожатие ребром ладони.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!

И все присутствующие разом выдохнули: «Аминь!»

После этого король и герцог троекратно облобызались, причем королю даже не пришлось наклониться к стоявшему на ступеньку ниже рослому Ренье.

Теперь настал черед Эммы. Ренье Длинная Шея повернулся, и тотчас все взгляды устремились к ней. Эмма шла через все открытое пространство и слышала вокруг восхищенный ропот – ее красота всегда поражала. Но порой она различала и удивленные возгласы.

– Корона Каролингов! На ней корона Каролингов!

Сейчас Ренье представит ее Простоватому как свою законную супругу, и она так же должна будет принести вассальную присягу. Эмма видела, как серьезно на нее глядит дядюшка Карл, различила сзади улыбку королевы Этгивы. Подойдя к королевскому помосту, Эмма сделала легкий поклон. Звякнули украшения. Она выпрямилась и с гордым видом заняла место подле супруга. Тот взял ее за кончики пальцев.

– Ваше величество, прошу приветствовать мою венчанную супругу, герцогиню Эмму, дочь покойного короля Эда Робертина и Теодорады Каролинг. Французскую принцессу!

Он произнес эти слова, словно бросил вызов. Даже позволил себе грозно улыбнуться. По рядам присутствующих пробежала дрожь любопытства, зал загудел. Эмма видела, как Карл переглянулся с канцлером, потом бросил взгляд в сторону улыбающегося Аганона.