Текст книги "Лесная герцогиня"

Симона Вилар
Лесная герцогиня

Глава 1

Эмма до боли закусила губы, чтобы не расплакаться, но лежала тихо, боялась даже чуть пошевелиться. Все тело кричало от боли, обиды и отчаяния. Грудь ныла от грубых прикосновений костлявых пальцев мужа. И лишь когда она услышала его ровное дыхание, то позволила себе глубоко вздохнуть… и тут же хлынули слезы.

Днем она старалась выглядеть веселой и приветливой. Это был вызов старику, который возненавидел ее сразу же, после первой своей неудачной попытки овладеть ею… и покорность судьбе. Она ведь сама дала согласие на брак с ним, ей некого винить в том, что случилось. Нет! Было! Ролло. Все из-за него! Как она хотела ненавидеть этого викинга! Злилась, проклинала – но не могла забыть. Даже то, что он женился на другой, что забрал сына, что обошелся с ней, как с уличной девкой – изнасиловал и выгнал, не могло заставить забыть всю ту нежность, страсть и любовь, какие она вкусила с ним за время, что была его женой. Невенчанной женой, «норманнской шлюхой», как величала ее высокородная родня.

Однако пока она была под защитой Ролло, ее мало заботило мнение титулованных родственников-франков: Эмма была окружена почестями, как настоящая королева, избалована любовью Ролло, обласкана вниманием и уважением его друзей. Как же вышло, что она осталась совсем одна? Да, она была слишком беспечна и своенравна, не ценила то, что имела. Она оказалась дурной женой – строптивой, капризной, ревнивой. Они с Ролло часто ссорились, но она никогда не думала, что ее место когда-нибудь может быть занято другой. И вот сейчас он с той, другой, с ее кузиной – Гизеллой Каролинг.

Эмма отчетливо вспомнила, будто вдруг даже почувствовала, ласковые руки Ролло, услышала его мальчишеский смех, взглянула в серые нежные глаза, ощутила мягкие губы. Боже! И все это принадлежит другой! У них наверняка совсем иные ночи, вовсе не те, что приходится переносить ей. «Привыкай, – приказала она себе. – Привыкай, что это надолго. До тех пор, пока ты с Ренье. Ренье, которому ты сама сказала „да“, чтобы не опуститься ниже Ролло, чтобы нанести ему ответный удар».

Вот в чем корень зла!.. Все их отношения основывались на том, что они, беззаветно любя друг друга, стремились ни в чем не уступать один другому. Так было с самого начала, когда он сделал ее своей пленницей, а она задалась целью бежать, до того мгновения, как Ролло приревновал ее к скальду Серебряному Плащу и в отместку изменил ей с Лив.

А дальше опять ее гордость не позволила сдаться: решив наказать Ролло, она поддалась на уговоры своего дядюшки герцога Роберта, который обманул ее, а ее викинг, не простив предательства, женился на Гизелле Каролинг. Ролло хотел унизить ее, лишил сына, оскорбил, выгнал из города. И тогда Эмма дала согласие на брак с герцогом Лотарингии Ренье Длинной Шеей. Почему же ни один из них ни разу не пошел навстречу другому, не сказал простое слово «прости»? И они расстались. Навсегда.

Эмма вновь и вновь заставляла себя не думать об ушедшем, но помимо воли воспоминания о пламенном, полном страсти и нежности счастье нахлынули на нее, и она невольно застонала.

Ренье пошевелился, и Эмма замерла. Нет, она теперь не имеет права даже вспоминать. Закусив рукав рубашки, сдерживаясь, чтобы вновь не выдать себя, чтобы не закричать, не взвыть, будто волчица, от тоски, огнем раздиравшей грудь, она лежала не шевелясь. «Господи, – просила она милости, – скорее б наступил новый день». Ведь с ним придут заботы, и она вновь, из последних сил, будет держаться невозмутимо, вновь станет Птичкой, беззаботной и веселой, как прозвали ее в детстве, как привыкли все называть ее в Нормандии… Только петь она больше никогда не будет…

* * *

Дождь был мелкий, моросящий. Уже смеркалось, когда большой обоз, выехав из леса, стал спускаться к реке. Лошади оскальзывались на мокрых камнях дороги, как на глине. Один из верховых отделился от остальных и направился к взбесившейся от дождя и мокрого снега реке. Там, где должен быть мелкий брод, сейчас ревел, бурля, могучий поток. Ехать дальше, пока не cпадет вода, становилось просто опасно. Верховой повернул коня и подъехал к возглавлявшему отряд всаднику в дорогих мехах.

– Мы не сможем перебраться на тот берег, господин. – Говоря, он стряхивал капли влаги с длинных усов. Его худое смуглое мужественное лицо было бы даже красивым, если бы не кривой рубец шрама, из-за которого его прозвали Меченым. – Мой герцог, думаю, нам не добраться сегодня до Реймса и заночевать придется там, – и он хлыстом указал в сторону темных строений у обочины. – Скорее всего это обычный постоялый двор. Там мы добудем огонь и крышу на эту ночь и…

– Помолчи, Эврар! – прервал его тот, кого назвали герцогом. Он был немолод, войлочный капюшон обрамлял его худое лицо с резкими морщинами от крыльев носа и властным выражением плотно сжатого тонкогубого рта.

– Мессир Ренье, мы должны сделать остановку, – упрямо повторил мелит[1]1
  Мелит– воин-профессионал, так раньше называли тех, кого впоследствии станут называть рыцарями.


[Закрыть]. – Лошади утомлены, да и люди тоже. Мы ведь идем без остановок от самого Компьена, и, видимо, нам не судьба найти достойное пристанище. Надо сделать остановку. Подумайте о вашей жене.

– То-то, смотрю, ты волнуешься о герцогине Эмме поболее меня! – сухо заметил герцог, но все же оглянулся туда, где в хвосте кавалькады виднелся красный суконный возок.

Герцог женился всего несколько дней назад. Ему было почти пятьдесят, его жене – двадцать. До этого она была невенчанной женой правителя Нормандии герцога Роллона, который отказался от нее после того, как король Карл Простоватый предложил ему руку своей дочери принцессы Гизеллы. Эмма же была нужна Ренье, герцогу Лотарингии, как дочь покойного короля Эда, племянница самого могущественного сеньора Франкии Роберта Робертина, а также как племянница самого короля, ибо ее матерью была сводная сестра Карла Простоватого. В ней текла королевская кровь, и герцог рассчитывал путем супружества добиться короны, ибо в своих лотарингских владениях он уже считался полноправным правителем.

Теперь же, после венчания с принцессой из рода Каролингов, он имел все основания писать папе и требовать себе короны. Он был доволен и спешил в Реймс к королевскому двору, дабы объявить о своем браке с принцессой Эммой. И вот, из-за наступившего сразу же после Рождества ненастья, он вынужден был, как ни спешил, делать одну остановку за другой, и вожделенный час торжества все откладывался.

Это раздражало герцога Ренье не меньше, чем неожиданная слабость на ложе с женой. Он давно понял, что время любовных утех для него миновало, и уже не стремился взять к себе ночью смиренных рабынь и податливых служанок. Но все же не менял своего решения обвенчаться с Эммой. Она была ему необходима как жена, как залог его возвышения благодаря ее королевской крови. Но брак для стареющего герцога имел свои неприятные стороны. Супружеское ложе… на котором он оказался полностью несостоятелен. Сказалось ли застарелое ранение в паху, или мстила бурно проведенная молодость, или напоминал о себе возраст?.. Крест честной, а ведь он знал людей и постарше себя, которые брюхатили вилланок направо и налево! А вот он проявил с молодой женой полнейшее бессилие.

Глазами он хотел эту красавицу, он любовался ее упругим телом, ему нравилось касаться теплой шелковистой кожи и смотреть в ее восхитительное лицо. Он понял, что жаждет эту женщину, еще когда они миновали границу Нормандии и обвенчались в первой же придорожной часовне. Тогда он вдруг ощутил шум в крови, учащенное сердцебиение и, едва встретился с ожидавшей его на дороге свитой, велел разбить для себя с супругой шатер, несмотря на пронизывающий холод и сырость, от которых не спасали и войлочные стенки. Но потерпел сокрушительный провал…

Тогда он свалил все на холод. Эмма послушно кивнула. Она вообще держалась покорно, приветливо, была даже мила и весела с ним. Превосходная супруга, к которой он все же почувствовал неприязнь после того, как в последующие разы, когда они ночевали в богатых аббатствах, где им выделяли прекрасные покои, он по-прежнему не смог выполнить своих супружеских обязанностей. И тогда он решил поспешить в Реймс, где в отведенных ему во дворце короля апартаментах у них будут отдельные спальни.

И вновь остановка. Конечно, можно будет сослаться на усталость. Но когда он подумал о приветливой улыбке жены и ее стремлении казаться невозмутимой… Проклятая шлюха! Со своим варваром она небось проводила совсем иные ночи, даже родила ему сына. Викинг не отдал ей сына, но если она и тосковала по ребенку, то умело это скрывала. И хотя в глубине ее бездонных темных глаз герцог порой и замечал боль, она не переставала улыбаться, беспечно болтать с его воинами, даже кокетничать.

Ренье видел, какие взгляды бросали на молодую герцогиню его люди. Он понимал их и сердился. Главное, чтобы они ни о чем не догадались и слабость герцога не стала известна его сыну Гизельберту. Гизельберт почти ровесник Эммы, дерзкий парень, которому уже сейчас не терпится отстранить от власти рано постаревшего отца. Брак Ренье будет для Гизельберта полнейшей неожиданностью и свидетельством, что Ренье еще не так стар… если, конечно, Эмма не проболтается.

– Ну так что, мессир? – вновь спросил Эврар Меченый. – Каковы будут ваши указания?

Ренье мрачно глядел на пенные потоки реки, на дождь, на темнеющее небо.

– Будем делать остановку.

Хозяева харчевни поначалу испугались, когда их двор заполнила толпа вооруженных всадников, но после быстро оправились, прикинув, что постой знатных особ несет большие выгоды, и торопливо стали расталкивать уже дремавших на соломе под стенкой обычных постояльцев. Те сами поспешили убраться, когда под низкой притолокой входа стали появляться один за другим вооруженные люди – уж лучше переночевать в хлеву или на конюшне, чем вызвать неудовольствие господ.

Сырые поленья в открытом, обложенном булыжником очаге плохо разгорались, и низкое, крытое тростником помещение сразу наполнилось дымом. За перегородкой испуганно замычала корова, куры сослепу метались под ногами вошедших. Те чертыхались, ругались на незнакомом диалекте. К едкому запаху дыма прибавилась вонь от отсыревших кож, давно не мытого человеческого тела, оружейной смазки. Но воины в основном были довольны: снимали высокие конические шлемы, стряхивали воду с плащей, прислушивались к шуму дождя за обмазанными глиной стенами.

Все еле разместились. Стало жарко. Хозяин сразу понял, кто здесь господин, и угодливо кинулся к нему. Тот неторопливо снял мокрый войлочный капюшон. Голова наполовину лысая, за ушами длинные пегие от седины волосы заплетены в косицы. Сухая породистая голова покоится на мощной, но с дряблой гусиной кожей шее. Герцога так и величали – Ренье Длинная Шея. Но хозяин этого не знал. Он видел перед собой только богатого старого господина в роскошной серебряной кольчуге. В рукояти его меча, завистливо-цепким взглядом отметил хозяин, сверкали такие камни, что на них можно было приобрести не один господский манс[2]2
  Манс – земельное владение с усадьбой.


[Закрыть] с литами[3]3
  Литы – полусвободные общинники, близкие по своему статусу к крепостным.


[Закрыть] и рабами в придачу. Он тут же стал прикидывать, какие выгоды можно извлечь из постоя столь вельможных гостей.

Затем в помещение вошли женщины. Две – явно служанки, а третья – с первого взгляда понятно, что госпожа. Хозяин невольно уставился на нее: святые угодники – что за красавица! Лицо нежное, бело-розовое, даже усталость его не портила! Глаза, темно-карие, огромные, хотя с утомленным равнодушным выражением, но под красивыми, черными как смоль тонкими бровями и опушенные длинными ресницами, были удивительно прекрасны. Особенно когда дама откинула капюшон и темную глубину очей осветили медно-рыжие, красноватого отлива густые волосы. Кожа по-детски полных губ обветрилась, но когда она что-то сказала одной из служанок и засмеялась, стали видны ее ровные белоснежные зубы, а на щеках появились очаровательные ямочки.

– Эй, любезный, ты что, подобно жене Лота превратился в соляной столб? – рявкнул один из воинов, и его угрюмое лицо с уродливым шрамом красноречиво засвидетельствовало, что он не собирается ждать, пока хозяин постоялого двора налюбуется госпожой. Он угрюмо сверкнул глазами из-под надвинутой на лоб шапки.

Хозяин сразу засуетился. Стал расспрашивать, кто его знатные гости. Даже рот открыл, когда узнал, что его почтили посещением сам герцог с женой. С женой?.. Он-то поначалу решил, что это его дочь. Хорошо, что предупредили. Теперь он уступит лотарингской чете свою комнату. Не бог весть что, но там имеется глиняная печурка, на кровати – недавно сшитое овчинное покрывало. Есть даже окошко, затянутое бычьим пузырем. Однако он не уверен, что его скромных припасов хватит, чтобы угодить светлейшему герцогу и досыта накормить всех господ воинов.

Эврар хмыкнул так, что зазвенела кольчуга. Неужели этот трактирщик осмелился надеяться, что его господин притронется к убогой пище постоялого двора? Нет, они имеют с собой достаточно, чтобы не знать ни в чем нужды. Воин вышел с хозяином и его домочадцами к одной из телег, где в свертках была упакована провизия: пшеничные лепешки, свиное сало, буженина, сушеная оленина, два бочонка с рейнским вином.

Вскоре в котелке над огнем весело булькала похлебка, а хозяйка, судорожно глотая слюну, резала на дощечке душистую буженину.

Эмма присела на скамью подле мужа. Он даже не поглядел в ее сторону. Эмме была непонятна его неприязнь. Ведь до венчания герцог вел себя совсем иначе, был заботливым, учтивым. Она думала, что сможет стать ему доброй женой из благодарности – после отречения от нее Ролло к ней все относились равнодушно, если не сказать враждебно. Теперь же она – герцогиня Лотарингии, по статусу ничем не уступающая своему прежнему мужу. Как же ей хотелось, чтобы он узнал об этом, чтобы не думал, что брошенная им женщина пропала в безвестности.

Но сын… малыш Гийом, которого ей не суждено больше увидеть! Эмма сцепила зубы, чтобы не застонать, и заставила себя улыбнуться служанке, которая поднесла ей миску с похлебкой. Ей не следует думать о Гийоме!.. Лучше не вспоминать… об этих маленьких пухлых ручонках, которые тянулись к ее груди, о том, как нежно он посапывает во сне и что-то лепечет, причмокивая губками… Господи, как выдержать эту боль?!

Нет, ей надо убедить себя, что малышу лучше оставаться с отцом. Ролло любит его, и малыш ни в чем не будет нуждаться. С ним преданные люди – кормилица Сезинанда и ее муж Беренгар, преданный Ботто и его хозяйственная жена. Да, малыш в надежных руках. И если он не будет знать матери… Что ж, в этом не ее вина! И лучше не думать о прошлом, иначе она не выдержит и вновь разрыдается на глазах у не понимающих ее людей. Нет, она не станет жаловаться, не хочет, чтобы кто-то заподозрил, как ей плохо, как хочется спрятаться от всех и плакать, плакать, плакать…

– Ну вот, – она погладила себя по животу, – и жизнь уже не кажется такой невыносимой!

Она произнесла это как ни в чем не бывало, голосом довольного жизнью человека. Воины, сидевшие за столом, рассмеялись этой безыскусной шутке. Сразу стало шумно. Воины что-то отвечали герцогине с той фамильярностью, какая допускается в пути. Она отшучивалась. Но, обернувшись, она встретила удивленный взгляд Эврара Меченого.

Эмма и раньше замечала, что мелит смотрит на нее словно с недоумением. Этот человек возникал в жизни Эммы в моменты самых неожиданных ее перемен. Когда-то он появился перед нашествием норманнов, так круто изменившим ее судьбу. Позже Эврар вновь возник, во время попытки ее бегства от Ролло, когда она еще была пленницей викингов и Ролло хотел выдать ее за своего младшего брата Атли. А совсем недавно Меченый узнал ее при дворе в Суассоне, когда она, переодетая оруженосцем, все еще надеялась пробраться к Ролло и объяснить ему, что ее побег, по сути, был похищением.

Именно Эврар Меченый поддержал ее в ту минуту, когда Ролло в своем городе Руане венчался по христианскому обряду с другой, и если бы не его широкая грудь, в которую она слепо уткнулась и разрыдалась, то ее сердце в тот миг разорвалось бы от отчаяния и боли.

Даже странно, ведь Эврар никогда не был ее другом. Хотя позже, уже в пути, она чувствовала его внимание и заботу. Но, видимо, это связано не с ней, а с тем, что она отныне стала женой герцога Ренье, которому Меченый был слепо предан и при котором занимал положение личного палатина[4]4
  Палатин – придворный, приближенный.


[Закрыть]. Удивительно, когда он успел так возвыситься? Эмма считала, что Эврар не так давно попал в услужение Ренье, но прислуживающие ей женщины держались с ним почтительно и говорили, что Эврар – один из ближайших поверенных герцога.

Она увидела, как Эврар о чем-то переговорил с хозяевами и, подойдя к герцогу и Эмме, сказал, склонившись в поклоне:

– Ложе готово, и вы можете идти почивать.

Герцог даже не пошевелился. Эмма же, представив, что ее опять ожидает, инстинктивно обеими руками схватилась за скамейку, на которой сидела, – такой ужас и отвращение овладели ею. Но это был лишь миг. Эврар выжидательно смотрел на нее, в стороне переминались с ноги на ногу служанки, и, поборов легкое головокружение и тошноту, она решительно встала.

В небольшой мазанке, пристроенной за ведущей наверх лестницей, было тепло. Служанки успели принести ей горячей воды и завесили стены цветными полотнищами, придав грубой пристройке пристойный вид. Кровать была застелена вышитыми покрывалами. Они помогли Эмме раздеться, расчесали и уложили на ночь волосы и удалились с поклоном. Она осталась одна, но ненадолго. Вошел герцог, стал раздеваться.

Эмма молча глядела на мужа. Сухая лысая голова, нервное подергивание мышц рта, толстая мощная шея. У Ренье было худощавое мускулистое тело, немного сутулое, но не производившее впечатления старого. Она уже свыклась с его запахом, с этим холодным телом… И все же, когда он лег рядом, Эмма внутренне сжалась. Ей захотелось свернуться в тугой комочек – ночи с Ренье были невыносимы. Он щипал ее тело до синяков, сжимал грудь до боли, будто злился, что она рядом. Учтивый вельможа, за которого, находясь в безвыходном положении, она согласилась выйти замуж, мало походил на распаленного похотью и собственной слабостью старого злобного фавна. Его безуспешным судорожным попыткам, казалось, не будет конца. Эмма покорно выполняла все его прихоти, но он только больше бесился. Его костлявая рука грубо вонзилась ей между ног.

– Сука!.. Вся сухая. Ты не хочешь меня.

– Я покорна вашей воле…

Эмма поперхнулась от неожиданной резкой пощечины. Герцог отвернулся.

– Лежишь как полено. Вся охота пропадает. Ладно, спим.

И вновь, когда он уснул, она не смогла сдержать слезы, которые все лились и лились, обжигая щеки, но хоть немного облегчая душевные муки…

* * *

С утра муж был с ней даже приветлив. Ни намека на прошлую ночь. Так было и прежде. И Эмма вторила ему, улыбалась, беспечно справляясь о дороге. Погода была ужасная. Ночью похолодало, и дождь перешел в снегопад, но герцог Длинная Шея не желал больше задерживаться в этой клоаке. Расспросив хозяина и узнав, что в двух-трех лье ниже по реке должен быть мост, за содержанием которого следит местное аббатство, велел трогаться в путь.

Мост действительно был, но находился в столь жалком состоянии, что провалился под последней из телег, и провиант, возничий и лошади – все было поглощено быстрой рекой, и, сколько ни метались по берегу отчаянно ругавшиеся воины, ничего спасти не удалось.

– Бог с ним, – сухо произнес Ренье. – Сегодня мы будем в Реймсе, где нас дожидается моя свита и должный прием.

Он так торопился в Реймс! Еще одна ночь с этой рыжей блудницей, и он не сможет скрыть своей неприязни к ней, что совсем не к лицу молодожену, женатому на принцессе, при помощи которой он хочет возвыситься.

Далее к Реймсу вела старая римская дорога, ехать по которой было удобно, и они продвигались быстро, несмотря на порывы ветра, несшие струи снега с водой. Лишь ближе к вечеру погода несколько улучшилась, ветер стих, но Эмма так озябла и так была утомлена тряской, что, когда сообщили, что они подъезжают, едва нашла в себе силы откинуть полог возка и выглянуть наружу.

Впереди выступала древняя столица Австразии[5]5
  Австразия – древнее название области на северо-востоке Галлии.


[Закрыть], город святого Ремигия, славный Реймс. Эмма видела зубчатые стены, шатры высоких кровель монастырей, колокольни, кресты. Все это поражало, и город казался величественным, особенно если учесть, сколько раз он возрождался после разрушений, нанесенных многочисленными завоевателями.

Однако Эмму после Руана и мощного Шартра он мало впечатлил. Ее усталый взгляд скользил по скатам крыш, где рваными клочьями серел снег, бревенчатым стенам домов, почерневшим от влаги изгородям, откуда доносилось мычание скота, тянуло дымом и нечистотами.

Эмма постаралась выказать свое удовлетворение окончанием пути, но лицо ее оставалось бесстрастным. Никогда еще окружающее не казалось ей столь холодным, бесцветным, выцветшим… Однако когда они въехали во двор аббатства святого Ремигия, Эмму поразила пестрота и оживленность картины, что развернулась перед ней: повсюду мелькали яркие плащи, сновали нарядно одетые люди, слышался веселый гомон.

Герцога Лотарингии вышла встречать вся свита. Ренье учтиво помог Эмме выйти из возка. Она невольно замерла, пораженная великолепием: двор был вымощен ровными плитами, стены из дикого камня и кирпича покрыты цветной штукатуркой, проемы многочисленных полукруглых окон украшены канонами, а кровля позолочена. Во внутренние покои вели широкие двери с резными единорогами на створках.

Герцог с супругой поднялись на крыльцо, где их с поклоном приветствовал важный дворецкий и уведомил, что к приезду герцога все готово. Потом костлявые пальцы Ренье сжали до боли запястье жены, и чета вступила под своды дворца.

И снова Эмму поразила роскошь убранства. Бронзовые, в человеческий рост, светильники разливали яркий свет, бликами отражавшийся от глянцево-розовых мраморных колонн. Таким же мрамором были отделаны полы, перегородки. Стены богато изукрашены мозаикой: лики святых, сцены побед первого Каролинга Карла Великого, виды природы. Яркость красок заставляла остановить взгляд на этом великолепии. Даже разбросанная на полах для тепла солома и темная копоть на потолочных балках не умаляли почти сказочного убранства дворца.

Через каждую палату шли долго, а пройдя, вступали в новую, оттуда – в длинный переход. Вокруг было много людей – челядь, священники, воины, много придворных, все в длинных пестрых одеждах. Шаркали мелкими шажками, шептали, кланялись, тыкали в проходящих пальцами. Было и много собак. Эмма невольно поморщилась. В переходах к ароматам курений явственно примешивался резкий запах собачьей мочи.

Они прошли через крытую галерею, и сопровождавший их дворецкий поотстал. Дальше было все лотарингское – Эмма поняла это, различив эмблему креста на туниках слуг, на миндалевидных, длинных щитах охраны. Они стояли полукругом и тут же поклонились, едва герцог с женой вступили в большую, как зал, прихожую. Вперед выступил невысокий смуглый мужчина с курчавой холеной бородкой. Его ярко-оранжевая хламида была пышно подбита мехами. Видимо, он занимал значительный пост при герцоге Длинная Шея, раз держался столь свободно.

Эмму поразило, как он ее разглядывал. Она привыкла к цепким мужским взглядам, но в глазах этого палатина читалась такая смесь восхищения и какой-то жадной похоти, что Эмма невольно вздрогнула от возмущения и окинула дерзкого слугу гневным взглядом. Тот лишь усмехнулся, провел кончиком языка по пухлым губам, словно облизнулся, а глаза его так и шарили по ней, словно ощупывая, почти пробуя на вкус. Похоть… И еще что-то… Темное, звериное. Эмма почувствовала, как в ней закипает гнев. Каковы бы ни были ее отношения с Ренье, но герцог не должен позволять своим подданным так глазеть на свою супругу.

Однако Ренье, казалось, не замечал ничего. Спрашивал, как обустроены их покои, интересовался вестями из Лотарингии, о своем сыне Гизельберте. Что-то его обозлило, и он выругался. Потом справился о короле. Палатин отвечал. Голос мягкий, вкрадчивый, с легким акцентом. Эмма вновь и вновь ощущала его быстрый взгляд на себе. Гневно отвернулась, сбрасывая на руки служанкам тяжелый лисий плащ. В покое было тепло, если не жарко, от двух расположенных один против другого каминов. И при отблеске этого пламени она вдруг заметила, что мелит Эврар хмуро и настороженно уставился на разглядывавшего ее палатина.

Эмма, пользуясь тем, что герцог забыл о ней, подошла к мелиту.

– Кто сей невежа, Эврар?

Меченый скривил гримасой рот. Подергал длинный ус.

– Бывший раб, добившийся милости у герцога. Нынче же его личный нотарий и советник.

Он что-то пробормотал, словно выругался. Сказал:

– Его зовут Лео. Леонтий. Он грек.

Больше он не добавил ни слова, и его мрачный взгляд устремился туда, где с греком разговаривал герцог. Но когда Эмма захотела отойти, он неожиданно прошептал:

– Вам следует держаться подальше от него, госпожа.

Эмма даже вздрогнула от удивления: она не помнила, чтобы Меченый был с ней настолько предупредителен, если не считать его почтения к ней как к жене Ролло. Но этого грека он явно недолюбливал. И хотя его неприязнь к Леонтию могла оказаться просто ревностью, что господин больше благоволит к другому подданному, однако Эмма сама интуитивно почувствовала: в темных глазах грека было нечто, что вызывало чувство неприязни и… просто животного страха. Поэтому она невольно побледнела, когда Ренье, так и не оглянувшись, вышел, а грек Леонтий направился к ней.

– Прошу вас следовать за мной, мадам. Я провожу вас в ваши покои. – Вопреки дерзкому взгляду в упор, его голос звучал мягко и предупредительно.

Эмма высокомерно вздернула подбородок и молча двинулась за своим провожатым.

За роскошной бронзовой дверью ее ожидали не меньше десятка прислужниц. Все они почтительно склонились, едва она вошла. Стараясь не думать о своем странном провожатом, Эмма огляделась.

Ее поразила поистине королевская роскошь. Покой был не очень велик, но и не мал, как раз такой, чтобы стать уютным: соединения и пересечения выгнутых арок свода украшены затейливым орнаментом; стены отделаны мозаикой и завешаны пышными коврами; простенки окон украшены колоннами из золотистого мрамора, а наличники – ажурной резьбой. Восхитителен был даже пол, до самых стен покрытый светлым мехом северной лисы – такой мех украшал плащи знати, и топтать его… Как же должен быть богат и могуществен ее супруг, если позволял себе подобное расточительство!.. Вряд ли даже ее покои в Руане могли сравниться с таким великолепием, и все это приготовлено именно для нее – герцогини Лотарингской!

Она растерялась и невольно отступила к двери.

– Это и есть… моя спальня?

Сзади раздался вкрадчивый голос с акцентом:

– Светлейший герцог распорядился. Вам нравится?

Эмма вздрогнула. Как она могла забыть о греке? Сделала несколько шагов в сторону.

– Я довольна. Вы можете быть свободны.

Но грек медлил. Глядел на нее в упор темными жгучими глазами.

– Угодно ли вам передохнуть? Или велеть приготовить ванну?

– Думаю, здесь достаточно женщин, которые могут мне услужить. Вы можете быть свободны! – холодно отозвалась Эмма на дерзкую любезность.

Однако грек и не думал спешить, и лишь когда Эмма, повысив голос, вторично повторила приказ, он медленно направился к двери. Закрывая тяжелые створки, он вновь глянул на нее в упор и улыбнулся чуть насмешливо.

Кажется, не одна Эмма чувствовала неловкость от его присутствия. Ибо, едва он вышел, женщины тут же оживились, захлопотали вокруг нее. Не угодно ли госпоже переодеться? Сейчас принесут теплой воды. А как она отнесется к легкому ужину с дороги? Или оглянет приготовленные для ее нарядов ткани? Завтра с утра придет портной с дюжиной помощниц, чтобы изготовить госпоже достойный гардероб.

Эмма едва успевала отвечать. Она еще с трудом понимала лотарингский говор и, смеясь, переспрашивала. Все они были такие нарядные, холеные – явно родственницы важных господ, каких и надлежит иметь в услужении герцогине. Когда же Ренье успел подобрать их? Словно заранее был готов, что она согласится на брак. Хотя разве он не понимал, что у отвергнутой женщины нет другого выхода? Это только она до последнего момента надеялась, что ей удастся вернуть Ролло.

В большом камине пылали березовые поленья. Огонь освещал улыбающиеся лица женщин, играл разноцветными бликами на подвесках и украшениях. Эмма все еще оглядывалась, пораженная предназначенной для нее роскошью. У стен стояли скамьи с мягкими сиденьями в форме ларей, точеные скамеечки. Широкое ложе окружали вышитые занавески. Ее разули, растерли ей ступни, обули в полусапожки из вышитого войлока. Дамы шумели, стараясь услужить. Эмму проводили в соседний покой, где на возвышении стояла лохань с теплой душистой водой. После купания завернули в халат, подбитый нежным мехом.

Она расслабленно сидела в кресле, служанки хлопотали. Придвинули столик – просто чудо, с полированной столешницей, поддерживаемой символическим резным чудовищем. От серебряного кувшина с крышкой исходил полупрозрачный пар. Пахло ароматным вином. После долгой изнурительной дороги все это было восхитительным. Эмма начала получать удовольствие от своего брака. Когда внесли кушанья, еле вспомнила осведомиться о супруге. Обрадовалась, узнав, что у Ренье отдельные покои и герцог, устав с дороги, уже почивает. Прекрасно. Выходит, быть супругой стареющего Ренье и не так обременительно.

Она ела с завидным аппетитом. Все было так вкусно! Баранья похлебка с клецками, хрустящий, зажаренный в масле цыпленок, ячменные пирожки с капустой, хлеб и оливки в собственном масле. После еды и вина Эмму нещадно клонило в сон. Огромное ложе приняло ее как в объятия – перины из пуха, отлично высушенное душистое белье. Эмма заснула, едва были опущены занавеси полога.

Следующие дни были полны приятных хлопот. Ей представляли лотарингских вельмож, развлекали шарадами. А какие наряды ее ожидали! Слуги расчехлили большое зеркало, которое хранилось очень бережно, дабы его серебристая безукоризненная поверхность не получила ни единой царапины. И Эмма то и дело кружилась перед ним, прикидывая на себя то лиловый шелк, то снежно-белый горностай, то голубоватое тонкое сукно, какое называлось фризским и изготовлялось в тех краях, какие она отныне могла называть своими. В ее покоях всегда было много людей, но ни разу не появлялся никто из франкской знати. И ни разу она не получила весточки от своего августейшего дядюшки. Они жили в одном огромном дворце, но Карла она словно не интересовала. Эмма уже догадывалась о причине подобного пренебрежения. Ведь для Простоватого Эмма прежде всего была дочерью его соперника Эда Робертина[6]6
  В 888 году королем Франкии был избран, в обход малолетнего Карла Каролинга, герцог Парижский Эд Робертин. Карл с течением времени все же был коронован его сторонниками, но при жизни Эда они делили власть во Франкии, и зачастую далеко не мирным путем.


[Закрыть], что не могло способствовать его симпатии к племяннице. Она это поняла, еще когда жила при его дворе в Суассоне, и Карл ни разу не поинтересовался ею.